Елизавета Водовозова
Василий Иванович Водовозов
– Так вы думаете, что вашим беседам не помешают… Наивный вы человек! Ведь для этого нужно иметь волчьи зубы и лисий хвост…
Опасаясь повредить Василию Ивановичу, а вместе с тем и себе, мы условились как можно реже выходить теперь к нему во время рекреаций, но ничто не помогло, и наши беседы с ним были приостановлены. Теперь нам это было особенно тяжело уже потому, что нашему развитию дан был серьезный толчок: мы продолжали усердно читать все, что только могли достать из рекомендованного нам, но кроме книги требовалось живое слово, опытный руководитель, который, хотя бы иногда, разрешал наши недоразумения и сомнения. К тому же перед каждой из нас все более назревал самый жгучий, трудный, самый сложный из всех вопросов: что нам делать с собою после окончания курса?..
За эти полтора года, проведенные нами в институте после реформы Ушинского, мечты и стремления институток совершенно изменились. Никто из нас не мечтал более о балах, о выездах, об эффекте, произведенном роскошью туалета и легкостью танца, – теперь все хотели работать, все мечтали о серьезных занятиях, даже девушки, совершенно обеспеченные в материальном отношении. С кем же нам было посоветоваться обо всем этом, как не с Василием Ивановичем, ближе других ставшим к нам и с которым мы могли говорить, не стесняясь, даже о своем семейном и материальном положении? Тогда некоторые из нас придумали такое средство: подавая письменную работу, мы в конце ее спрашивали Василия Ивановича обо всем, что нас занимало. Мы были уверены, что Василий Иванович поймет причину таких письменных вопросов, сумеет найти подходящую форму и удобный момент, чтобы и во время занятий дать хотя краткое объяснение, ответ на мучающий нас вопрос. И действительно, Василий Иванович чрезвычайно внимательно и деликатно относился к таким просьбам: возвратит ученице ее работу и начинает толковать с нею о том, о чем она его спрашивала, придав такому объяснению общеинтересный характер. К несчастию, однако, одна из таких работ с обращением к Василию Ивановичу попалась в руки классной дамы, особенно недолюбливавшей Ушинского и всех новых учителей. Она всюду стала кричать, что воспитанницы пишут письма учителям, но не показала этого письма начальству, а передала его содержание устно, по-своему, совершенно исказив его первоначальный смысл. И вот каждая классная дама начинает передавать содержание этого злополучного письма другой даме, но уже в новой редакции, так что в конце концов оно носило пошлый, грязный характер. На всех воспитанниц, заподозренных в сочувствии к новым учителям, начали взводить обвинения в самых тяжких преступлениях, делали двусмысленные намеки на их отношения к этим учителям, намеки, которых они решительно не понимали в данную минуту, но которые могли скорее нравственно исковеркать девушек, чем принести им какую-нибудь пользу. Ушинского прямо в глаза обвиняли, что он ввел безнравственных учителей; он потребовал письмо и пришел в ужас, что такой наивный детский лепет мог послужить поводом к столь возмутительным обвинениям. Уже после окончания мною курса Ушинский, встретив меня, начал вспоминать историю, наделавшую в институте так много шуму и доставившую ему столько хлопот и неприятностей, вручил мне довольно объемистую тетрадь и просил переслать ее по принадлежности. Вся тетрадь заключала в себе живо и бойко изложенную характеристику личностей Печорина и Онегина, и лишь последние четыре странички были посвящены личным чувствам, вопросам и сомнениям. Вот в чем состояло это обращение к Василию Ивановичу:
