Елизавета Водовозова
Бабуся
И так как Александра Николаевна опять замолчала, женщины, то одна, то другая, начали мало-помалу сообщать ей всё, что происходило с самой минуты её внезапной болезни. Когда доктор был призван, он объявил, что ее ни на минуту нельзя оставлять без сиделки. Тогда деревенские бабы ре шили, что он-к по очереди, по две сразу будут сидеть подле неё день и ночь. Как только ребята об этом прослышали и увидали, как за ней ухаживают взрослые, они тоже стали тянуться в горницу, просили завести очередь и между ними. «Статочное ли дело», рассуждала Марина, одна из сиделок, чтобы их тянуло к больному человеку из одной жалости! Вестимо, ребятам только не отстать бы от взрослых, во всем им подражать… А всё же, правду говорить надо, их о ту пору много погонял то за тем, то за другим, но потом не очень стали допускать: доктор велел большую чистоту и тишину наблюдать, а они то воду прольют, то стул опрокинут. А вот эта девчонка, – покойного Прокопа, так ее и протурить не за что: сидит в комнате, пошевельнуться боится, еле дышит, и такая проворная и ловкая, что подать, сбегать куда – в одну минуту, просто огонь! «Я», говорит, «ни днем, ни ночью от бабуси не отойду»… И так с тех пор всё и торчит здесь, тут же в уголку и подремлет… Чуть что зашуршало, а у неё, как у птицы, точно и сна не бывало, уж она на ноги вскочила…
– Как тебя зовут? – спросила Александра Николаевна, всматриваясь в лицо смуглой, черноволосой и черноглазой девочки.
– Катя, – отвечала та, потупившись, но тотчас сконфузилась, шмыгнула в дверь и выбежала из комнаты.
– Катя! – думала Александра Николаевна. – И у моей Кати были бы дети! Что ж, буду бабушкой хотя бы чужим!
– И как она первая «бабусей» тебя назвала, так за ней все ребята и подхватили – продолжала словоохотливая Марина, не смущаясь молчанием больной. – Идешь теперь от тебя поутру, повстречаешь ребят, они сейчас остановят: «а что бабуся, лучше ей?» Вот ты и нажила внучат целую деревню! Поди, Катюшка оповещать их теперь побежала, что ты очнулась… – Она остановилась, прислушиваясь. – Да кто это за дверями-то у нас шушукается? – И Марина выбежала посмотреть. – Смотри-ка, матушка, – смеясь, говорила она, возвращаясь, – полные сени внучат твоих понашло, да я их выгнала, чтобы они тебя не беспокоили.
– Зачем гнать, позови их сюда.
– Ну, смотрите же вы, босоногая команда, – вкушала Марина ребятам, чрез минуту впуская их в комнату больной, – не шуметь у меня!
Дети вошли гурьбой и стали молча у притолоки. Александра Николаевна взглянула на них, слегка кивнула им головой, но не могла говорить. Дети по знаку Марины, молча, на цыпочках, вышли из комнаты.
С тех пор Александра Николаевна уже ни минуты не могла оставаться без детей. Она медленно поправлялась. Проснувшись, – а она беспрестанно засыпала после болезни, – и лежа одна в постели, она тотчас предавалась своим горьким мыслям, и от них ее лишь несколько отвлекал немолчный говор детей. Уставала ли она, клонило ли ее ко сну, и она, не стесняясь, просила их уйти, оставляя при себе одну Катю, которая теперь неотлучно находилась при ней. Но когда она не хотела спать и боялась оставаться одна со своими горькими мыслями, она просила Катю позвать ребят. И к ней прибегали дети разного возраста; войдя в комнату, они размещались как попало: на полу, на табуретках, на пороге. Они сообщали ей все новости деревенской жизни: «Вечор Маринина свинья», рассказывали они, «опоросилась восемью поросятами с уродцем на придачу. А у Прокопа во дворе, за прошлую ночь, сразу две коровы отелились… Четверговый град попортил все всходы, только чудо: полосу Мищенского Ивана град обошел!.. Намедни Михеич дрова рубил и руку занозил поперек всей ладони; Макарьевна ему иголкой занозу тащила и занозу-то вытащила, а конец иголки в ладони остался, так руку-то у него теперь, как бревно, разнесло»… и т. п. Те же ребята навели старушку на мысль, что и ей нужно подумывать, как хозяйство свое вести.
– Бабуся! – сказал ей однажды Костя, мальчик лет тринадцати, – что же ты со своей землей думаешь делать? Если самой хозяйствовать, так рабочих нанимать время. Ведь уж травка показалась, и солнышко по-летнему пригревает…
Старушка молча раздумывала. Участок земли, остававшийся теперь у неё, был очень не велик; продать его, – мало дадут, да еще и найдется ли покупатель в такой: глуши? А где ей в городе жить одной-одинешеньке! Тут у неё Катина могилка, и ее самою все знают, все любят, тут она родилась, тут должна и умереть!
– Да… очень пора, – произнесла она, наконец. – Только как хлопотать-то? Ноги еще меня не носят… Сегодня на минутку встала, голова закружилась, еле за кровать удержалась…
– Да зачем тебе вставать!.. Только на селе оповестить! Работники сами набиваться будут. Вот, возьми хоть Филиппа из Анучина.
– Ишь ты, – заметила 10-ти-летняя Саша, – Дмитриевна сказывала, – он больно зашибать начал.
– Ну, зашибает, так его не надо, – возразил. Костя тоном взрослого человека, – возьмем Петра из Прилепова… Лихой косец!
– Петра, так Петра, – проговорила старушка, улыбаясь. – А ты у меня, Костя, уж старостой будь. Право, такой ты рассудительный да разумный! Недаром после отца первый работник в семье. Ну, а какую же должность дать Саше, – шутила она. – Главной скотницы, что ли? Катя, а ты же чем у меня будешь?
– Экономкой! – вскричали все дети в голос. – Вишь, как банный лист к тебе прилипла, не отстает ни на шаг, – говорил Костя.
– Что же, детушки, не оставляйте своей горемычной бабуси! Нет никого у меня, кроме вас… Вы для меня, а я для вас.
Дети с каждым днем всё более привязывались к «бабусе», за которой теперь окончательно утвердилось это прозвище. Те, которые еще не заняты были никакой работой, приходили к ней беспрестанно и по нескольку часов кряду просиживали у неё; старшие дети, возвращаясь с работ, забегали к ней каждый день хотя бы на время. Они непринужденно болтали с ней, и им особенно нравилось то, что бабуся могла разъяснять им многие вопросы, на которые они ни от кого в деревне не могли получить ответа. Мало-помалу старушке становилось лучше, и она начала им читать вслух книги, которых так много осталось у неё от её детей. По окончании рассказа все высказывали свое мнение, приводили в пример множество событий из собственной жизни или из своих наблюдений, подходящих к прочитанному случаю, требовали объяснений у неё, как у человека более их опытного и знающего. Её просьбу не оставлять ее дети приняли совершенно серьезно. «Можно ли ее бросить? Как ей одной хозяйствовать? Старая, больная, горемычная, к тому же и прежде мало смыслила в хозяйстве, а теперь трудно ли ее обидеть?» – думал почти каждый из них и смотрел на себя, как на естественного покровителя, защитника и советника доброй бабуси.
