Елена Юрьевна Свительская
Первая улыбка Мадонны
– А зачем его бояться? – спросила Софья с детской наивностью.
Парень разразился долгой и гневной тирадой о Судном дне, об Аде, о грехе Адама и Евы…
– Бог не может быть таким злым, – девица нахмурилась.
– Почему? – растерялся священник.
– Он создал это солнце, так?
– Так…
– Бог создал солнце, а оно светит на всех, – ответила моя жена и вдруг весело улыбнулась.
Аромат цветов нежно обнимал нас, солнце играло на её русых волосах, превращая отдельные русые пряди в рыжие… Впервые я залюбовался ей, как женщиной…
– Солнце светит на всех, – повторила Софья и расцвела неземной улыбкой, – Солнце светит и на невинных детей, и на убийц. И на добрых светит, и на злых. Оно греет всех и ни в чём никого не укоряет. Значит, Бог хотел, чтоб Его любовь вечно была с нами и грела нас всех. Значит, Он верит в нас. Зачем мне Его бояться, если Он много веков верит в нас и настолько любит нас, что подарил нам это живительное и щедрое солнце?
Жена потянула меня за руку, и я побрёл за ней, не отрывая взгляда от её лица. В это время я пошёл бы с ней куда угодно, даже в Ад. Священник долго вопил нам что-то в след…
Редактор поначалу не поверил мне, что я и есть тот самый Кирилл Тайна. Однако же впустил нас в дом, вручил мне десять листков, перо и чернильницу.
– Докажи мне, написав историю не более, чем на десяти листах, – сказал он насмешливо, – А то много вас, Кириллов, нынче развелось. Сегодня я аж троих выпроводил. Вчера – семерых. Прямо проходу от вас, Кириллов, не стало! Лезете изо всех щелей, как тараканы! А всё с появления того таинственного писателя!
Я сидел за столом и писал, писал почти беспрерывно, только на краткий миг отрываясь от бумаги и смотря на сидевшую в кресле напротив, моего ангела, мою Мадонну. Когда протянул исписанные листы редактору, сидевшему с другого края стола, тот удивлённо заметил, смотря на большие часы, висевшие на стене:
– Ещё и часу не прошло! – тут он посмотрел на листки и узнал мой почерк. Аккуратно положил мой новый рассказ на стол, выровнял стопочку листов, поднялся из-за стола и кинулся жать мне руку.
Спустя долгое время он наконец-то оправился от радостного потрясения, перестал расписывать все прелести моих историй, и обратил внимание на мою тихую, бедно одетую спутницу:
– А кто эта прелестная дама? – спросил Пётр Семёныч с некоторой долей искусной искренности в неискреннем голосе, – Можно я угадаю, Кирилл Николаевич? Должно быть, это ваша родственница, которая внезапно осиротела и приехала к вам, как к единственному близкому ей человеку?
– Это моя жена, а так же моё вдохновение, Пётр Семёныч, – сказал я с вызовом.
Судя по его лицу, редактор недоумевал, как такое тощее, бледное и бедно одетое создание может быть чьим-то вдохновением, тем более, моим.
– Она уговорила меня отнести мой рассказ в какой-нибудь журнал. И поженились мы довольно-таки спешно. Увы, у меня пока не хватает денег, чтобы одеть её должным образом, чтоб найти нам приличный уголок для жилья.
Ему страстно хотелось побольше вызнать о молодом авторе, быстро ставшем популярным, потому, под предлогом, что его жена и дочь с мужем временно уехали погостить к родственникам, Пётр Семёныч пригласил нас пожить у него. Более того, дал мне приличную сумму «в подарок юным новобрачным». Я промолчал, сколько мне веков. Понимал, что он будет следить за нами, но надо ж было мне и Софье где-то жить! На полученные деньги я купил ей несколько недорогих, но хороших и красивых вещиц. Приодетая жена немного похорошела. Правда, шаль, подаренную матерью и сильно выбивавшуюся своим потускневшим от времени видом на фоне новой одежды, не захотела снимать, да я и не настаивал: её дело. Потом я написал ещё пару историй для журнала. И с испугом заметил, что солнце уже готово прильнуть к земле. Значит, с наступлением темноты мои недавние родственники начнут меня искать. Территория наша… ихняя… после той битвы заметно сократилась, а я желанием путешествовать горел крайне редко, так что искать они меня будут в городе и шести деревнях, оставшихся нашими… тьфу, сохранившихся за ними. Может быть, они найдут меня и Сеньку этой ночью или следующей. В лучшем случае, у нас ещё есть около недели.
Сославшись на расстройство желудка, покинул гостиную, просочился на кухню, уже опустевшую к этому времени, и прихватил острый нож. На рассвете верну обратно, утром куплю себе какое-нибудь оружие. Если доживу… Чуть позже вернулся, прихватил пару угольков. Спрятал всё в носовой платок, тот положил в кусты около входа. К счастью, у Петра Семёныча было не только отдельное деревянное строение во дворе, но ещё и свой маленький сад, окружённый оградой. Затем я вернулся в комнату. Мы с редактором ещё о чём-то поговорили, чём-то несущественном, о чём забыли, едва выйдя из гостиной. Потом мы с женой пошли в отведённую нам комнату.
Оставшись наедине со мной, Сенька сразу оробела, побледнела. Я скинул верхнюю одежду, обувь, растянулся поверх кровати, потом красноречиво застонал, схватился за живот, кое-как обулся и убежал «в деревянное строение во дворе».
Быстро стемнело. Я осторожно выбрался из нового, но уже пропахшего укрытия. С растерянностью обнаружил, что так же хорошо вижу в темноте, как и раньше. Ночь выдалась тёмная, с облаками. Замечательно. Отмылся с садовым песком и дождевой водой из бочки. Торопливо вымазал лицо углём – вдруг кто-то со свечой попадётся на пути, тогда не признают, да ещё и сразу оставят в покое. Так, нож в руку. О, крылья всё-таки появились! Вот, сейчас я устроюсь на соседней крыше и затаюсь…
Просидел всю ночь на крыше, всматриваясь в темноту. Однако же недавние родственнички ещё до города не добрались. Не то зализывают раны после битвы, да вспоминают сгоревших на заре, не то ещё не добрались до города. Или же решили, что и я сгорел, ослабев от голода и не успев вовремя вернуться или найти убежище на время, когда мир покоится в душных лапах дневного светила.
Незадолго до рассвета моё сердце пугливо сжалось. Определённо, часть от прежнего моего существования всё ещё сохраняется во мне. Вместе с тем, во мне полно и человеческого. Кто же я теперь?..
Осторожно спустился, вымыл лицо, отнёс нож на место и проскользнул в спальню. Уже на пороге, столкнувшись с испуганным взглядом не спящей жены, взглянув на её лицо, белеющее в полумраке комнаты, медленно осветляемой зарёй, понял, что надо как-то объяснить ей моё ночное отсутствие. Более того, придумать ложь, оправдывающую последующие мои исчезновения. Прятаться в спальне по ночам не хочу: если мои недавние родственники заберутся сюда, то бедняжке не поздоровится. Лучше караулить их подальше от Сеньки. А если они проникнут к ней за моей спиной?
– Бедный Кирилл… Что ты такого съел? – тихо спросила Софья.
Меня осенило. Разувшись, растянулся поверх одеяла и с мукой произнёс:
– У меня живот слабый. Это семейное…
Какое-то время мы молчали. Потом я скинул почти всю одежду и забрался под одеяло. Спустя некоторое время жена едва слышно спросила:
– Это ты был… на соседней крыше? С крыльями, как у летучей мыши, и глазами, светящимися красным светом?
Сердце моё оборвалось и провалилось в пустоту. Сенька меня увидела! Она всё поняла!
– Молчишь… – произнесла она с грустью, – Значит, это был ты…
Надо было что-то соврать, ловко соврать, но у меня язык окаменел от отчаяния и испуга. Я всё ждал, что она закричит, вскочит, сбежит. Сам бы на её месте убежал… Или воткнул бы в оказавшуюся рядом нечисть что-то острое…
– Я искала тебя и днём, и ночью… – тихо продолжила жена, – Я обошла все дома, все закоулки. Ты появлялся только ночью. Обшарила весь город, но не нашла тебя… долго не понимала, почему ты прячешься днём, отчего возвращаешься вместе с темнотой и уходишь за час до рассвета… Я недоумевала, почему ты никогда не пытался залезть мне под подол, но всё чаще начинаешь смотреть на мою шею… в ту ночь ты был какой-то странный, полубезумный… И тогда ты потянулся к моей шее… Мне казалось, что ты хочешь меня поцеловать, но сегодня… сегодня…
Потерянно ждал, когда же она расплачется и потребует, чтобы я навсегда сгинул с её глаз.
– А сегодня ночью ты надолго пропал… Подошла к окну… Тут тучи раздвинулись – и лунный свет очертил крылатую фигуру на крыше дома напротив…
Ну, говори же, говори слова проклятья! Молись, зови Бога! Умоляй меня исчезнуть из твоей жизни! Я не выдержу этой пытки! Она намного мучительней той зари, которую я с трудом пережил вчера!
Неожиданно тощая костлявая девчонка прильнула ко мне.
– Мне всё равно, кто ты… я схожу с ума… Но мне теперь наплевать на это! Будь ты хоть самым страшным из демонов, мне не страшно! Ну, может, самую малость! Даже если ты хочешь соблазнить меня и погубить… А впрочем, ты этого не сделаешь…
Растерянно выдохнул:
– Почему?
– Ты добрый, – теперь не глаза, а свет, пробивающийся через занавески, дал разглядеть мне её робкую улыбку, – Я с тобой готова пойти куда угодно, хоть на край света!
И верно говорят, что нет на свете существ глупее влюблённых девчонок!
Какое-то время мы молчали. День властно обходил город, изгоняя последние крупицы ночного мрака. Я боялся шевельнуться, а Сенька не делала попытки отодвинуться от меня.
– А всё-таки, кто ты? – спросила она наконец.
Тихо ответил:
– Прошлой ночью был вампиром.
– А теперь?
– Не знаю. Отчасти стал человеком.
Мы молчали ещё дольше. Мне сильно захотелось спать.
– А-а… это…
Сонно отозвался:
– Что?
– Ну, как бы… – сказала моя жена смущённо.
Приоткрыл глаза. На её бледном лице появился яркий румянец.
– Ты о чём, Сенька?
– У нас… это… – она покраснела ещё больше.
– Ну? – спросил я уже сердито.
– Как бы…
– Да о чём ты?
– Сегодня… мы… у нас… первая…
Ох, я и забыл после напряжённого выжидания бывших родственников, а так же после её признания, что она меня видела в лунном свете!
Внимательно посмотрел на неё. Жена проворно отодвинулась. Худая, нескладная…
Беззлобно проворчал:
– Ты подрасти сначала, пигалица! Такая тощая, что только кожа и кости!
– Ты поэтому меня не кусал? Боялся, что умру от нескольких твоих глотков? – спросила Сенька, широко раскрыв глаза.
Вздохнул и припечатал:
– Такая тощая, что даже подержаться не за что!
– Я подрасту! – заверила девчонка торопливо, – Только ты… это… ты не очень больно кусай, ладно?
– Мне больше не хочется крови. А если и захочется, то тебя я буду кусать в последнюю очередь.
Уже засыпая, почувствовал, как она осторожно пристроилась у моего правого бока. Так началась моя женатая жизнь… В первый же день жизни умудрился жениться! Впрочем, не жалею… Но я боюсь за неё… страшно боюсь за неё! Вампиры обязательно меня разыщут…
Три дня и две ночи прошли тихо. После заката я караулил недавних родственников на крышах неподалёку от редакторского дома. С рассвета до полудня отсыпался – Пётр Семёныч многозначительно ухмылялся, правда, всё ещё недоумевал, на что мне такая неказистая муза. В его глазах читалось: «И с какой трущобы вы её вытащили, Кирилл Николаевич?». А ещё она раздражала его безмерно тем, что завтракала за троих, обедала за пятерых, а ужинала за четверых. Я и сам недоумевал, как в неё столько влезает. Сенька набивала пузо до отказа каждый раз, когда садилась за стол: это сказывалось её нищее голодное детство. Медленно исчезала с её лица бледность. Я несколько часов писал рассказы, потом мы гуляли. Часто отправлялись на луг.
Пару раз за шесть прогулок перед нами словно чёрт из табакерки появлялся Анастасий. Едва увидев нас, он начинал припоминать нам все наши «грехи». Особенно его вдохновлял тот факт, что мы вдвоём гуляем вне города: парень неизменно усматривал в этом жажду разврата и слабость перед искушениями. Когда я не сдержался и уточнил, что Софья – моя жена, значит, между нами могут быть только супружеский долг и нежная любовь, то молодой священник ответил не раздумывая:
– Все люди грешны от своего рождения!
Он появился в этих краях недели три назад и так страстно желал указывать «заблудшим людям истинный путь», что его уже знали в лицо все жители небольшого города. Когда приезжие недоумённо спрашивали, кто этот бледный молодой священник, от которого все разбегаются, горожане подталкивали любопытных к нему, а сами «делали ноги». Анастасий, видя пред собой новую жертву, «погрязшую во грехах», сиял как солнце и немедленно устремлялся «вразумлять грешников». Я как-то раз подумал, что если бы все священники были такими рьяными, как он, то верующих бы не осталось. Другое дело обвенчавший меня и Софью отец Георгий…
Я встретился с ним в церкви на третий день моей жизни, желая узнать, где купить освящённый серебряный крест для жены. Всё внутри меня дрожало и выло, когда я добирался до страшного места, но утешала и подбадривала меня мысль, что вампирам от этой жуткой вещи станет ещё хуже, чем мне, следовательно, у моей драгоценной жены будет хоть какая-то защита. Только бы мне не заорать при виде креста, не шарахнуться! Только бы его завернули в купленную мной для Софьи шаль! Что со мной будет, если этот металл, порождённый Светом, сунут мне в руки без обёртки?! Но страх за жену пересилил страх за самого себя, потому хоть и медленно, но добрался до церкви. Долго стоял у дверей, не решаясь войти. Царство Света и дня в прошлый раз охотно впустило меня, но, может, то заслуга стоявшей возле меня девчонки, которая не только сама была источником Света, но и постоянно будила его во мне? Из крохотной искры, сохранённой мной после смерти, робко тлевшей несколько веков подряд, Сенька сумела раздуть такое пламя, что я смог пережить встречу с разящей зарёй! Но сейчас она осталась у редактора: страдала в спальне от обжорства, а я стоял перед порогом церкви один. И боялся той Тьмы, которая осталась во мне, видимо, спряталась так глубоко, так въелась в мою душу, что солнечный свет не сумел её выжечь.
Наконец я решился, распахнул двери, переступил страшный порог.
Священник, обвенчавший меня и Софью, стоял на коленях перед иконой Божьей Матери и пылко молился. Он договорил одну молитву и дружелюбно сказал, не оборачиваясь:
– Заходи, сын мой, не робей. Богу дорог каждый из его детей.
– Даже тот, кто много лет был в объятьях Тьмы? – вырвалось у меня.
Старик медленно поднялся с колен, повернулся ко мне с доброй улыбкой:
– Кирилл, а ты слышал притчу о блудном сыне?
Я ушёл от отца Георгия часа через два. Всё слушал его, слушал… А старик смотрел на меня ласково, словно весеннее солнце. С икон взирали бледные мрачные укоризненные лица, а у него были тёплые светлые глаза. В какое-то мгновение он напомнил мне о моём первом, кровном отце. Того, сурового и жестокого я только раз видел нежным и добрым. Мне тогда исполнилось семь лет. Он в тот день собирался на битву, из которой не вернулся…
Может, я бы ещё пробыл с ним: Бог как будто нарочно не пускал в этот день прихожан в храм, но явление въедливого молодого священника испортило моё благостное, тихое настроение. Анастасий с порога вцепился в меня строгим взглядом, как клещ в чьё-то тело, и укоризненно начал:
– Явился-таки, грешник!
И мне сразу захотелось сбежать из церкви куда-нибудь подальше.
Георгий и Анастасий были как день и ночь. Молодой видел в людях только тёмную сторону и всегда стремился потоптаться ногами по чьей-нибудь душе, вызывая отчаяние или злость, а отец Георгий видел в первую очередь светлую сторону и играл на ней дивные мелодии, пробуждая самые добрые чувства.
– Анастасий, Анастасий! – грустно вздохнул мудрый старик, – Если ты будешь таким, то никогда не увидишь вторую улыбку Мадонны!
Я растерянно посмотрел на них. Что за улыбка? Мадонна… Матерь Христа, но не православная Богоматерь, а иноземная… И почему именно Мадонну вспомнили в православном храме? И разве мог противный Анастасий когда-либо где-либо увидеть улыбку самой Мадонны? Парень, услышав эти странные слова, притих, виновато опустил голову, как нашкодивший ребёнок перед строгим отцом, узнавшим о его проделках.
К моей досаде, крест мне вложили прямо в руку, быстрее, чем я успел попросить завернуть его в шаль. Я вздрогнул, соприкоснувшись серебряной вещью, испытал неприятное покалывание и лёгкое жжение. И только. Значит, во мне теперь больше человеческого, чем вампирского. Но не значит ли это, что я стал слабее обычных вампиров? Может, купить серебряный крест и для себя? Недавние родственники будут шарахаться от меня ещё шустрее, чем горожане от Анастасия…
