Елена Трещинская
Снежная Королева живёт под Питером
Трильская Золушка
Как только деревянный шут Пербакуль зажёг огарок свечки в маленьком фонарике на полу шкафа, куклы сразу оживились, зашептались и зашуршали. Те, что висели на верхних крючках, смело попрыгали вниз и сели тесно вокруг фонарика. Кукол запирают в шкафу до следующего спектакля, – там и происходят разговоры или рассказываются сказки.
Красно-копчёный нос Пербакуля и его семнадцать крепких деревянных зубов красиво освещались пламенем свечки. Отблеск огня попал на его сине-фиолетовый костюм с золотыми пуговицами и на коленку в голубом чулке.
Куклы нетерпеливо поёживались, сидя кружком, переглядывались, изредка слегка стукаясь деревянными лобиками, вздыхали предвосхищённо.
Наконец, свет огня заиграл в хитроумных глазах Пербакуля, он поцеловал кого-то рядом в фарфоровую щёчку и многозначительно начал:
– Знаете ли вы, братцы, сказку "Золушка"?
– Сто раз слыхали, – шепелявя букву "с", сказал рыжий Ангелочек в рубашке с ватными крылышками, и тут же получил по щеке деревянной ладошкой соседки. Ею была крупная, простоватая на вид Гимнастка в малиновых колготках, короткой юбочке в блёстках, с грубо нарисованными бровями.
– Известное дело, – продолжал Пербакуль, – но люди переврали её. А дело было так. В очень давние времена земля делилась на маленькие королевства. В долинах, на берегах морей располагались королевства людей, в дремучих лесах – королевства эльфов и фей, а под землей властвовали гномы. И все друг о друге знали. Так было до тех пор, пока не изменились взгляды людей на сокровища. Ведь богатством тогда считались лучшие качества души – доброта, благородство, скромность, чистота и другие. Недаром в слове "богатство" – корень "Бог". Это были Его дары всем существам мира. Оно не тратилось временем и молью, не ржавело, не горело в огне. Но человек вдруг стал почитать другие "сокровища" – золото, серебро, драгоценные камни… Всё, что было легче накапливать, чтобы быть лучше других.
– Как накапливать? – поинтересовались овечки из Рождественского вертепа.
– Отбирать у других. Люди почти совсем выпотрошили королевства гномов, у которых было много золота, алмазов и изумрудов. А королевства эльфов просто-напросто присоединили к своим землям, чтобы быть "богаче".
И тогда люди, которые ослепли от блеска золота и камней, перестали видеть эльфов, гномов и фей. И Лик Бога-Отца тоже. Замечали Его только как небо с Солнцем и звёздами: как большую часть мира, неподвластную захвату. Ругали дождь осенью и солнце в жару, становясь уж совсем похожими на спятивших с ума. Но самое удивительное то, что они почти совсем потеряли Радость и Покой из былых своих сокровищ. То есть Счастье. Покоя не стало в помине: люди всегда чего-то хотели, потому что ими завладели желания, всегда чего-то боялись потерять.
– Чего потерять? – спросили куклы в один голос.
– Во-первых, жизнь, потому что они ослепли также и изнутри, перестали чувствовать себя вечными…
– Вот, правда, идиоты, они ведь называются чело-вечные! – пробасил Пират с заложенным носом.
– Во-вторых, боялись потерять свои "богатства" и многое другое, а от этого страха ими завладели болезни.
– Бедненькие человечки! – расплакалась фарфоровая Пастушка. Куклы успокоили её и опять уставились на Пербакуля детскими глазками.
– Не все люди ослепли, – подняв палец, изрёк Пербакуль. Куклы в порыве восторга зааплодировали. Когда затих стук ладошек, арапчонок сказал:
– И дети их видят!
Куклы согласно залопотали, словно сто бабочек захлопали крылышками:
– Дети … эльфов, фей … видят … да!..
– Да, но эльфы и прочие другие являются детям очень осторожно, иногда только во сне, в воображении, – задумчиво продолжал Пербакуль.
– Почему? – спросила Гимнастка.
– Ещё в те давние времена короли-люди всех государств собрались и решили объявить тех, кто видит гномов, фей и эльфов – больными, умалишенными. Прошло время, и люди вообще стали забывать правду. Они на самом деле поверили, что кроме них самих, никаких разумных существ нет ни на Земле, ни на других планетах.
– Что уж говорить о животных, деревьях, цветах и куклах! – вздохнул давно не стираный Пьеро, и с минуту все молчали, а огонёк в фонарике безмолвно поддакивал. Тишину нарушил Лекарь:
– А что же с Золушкой?
– Ну да, – Пербакуль почесал нос, – слушайте.
Мелеандр, принц Трильский, вернулся из дальних странствий. Целый месяц он по очереди гостил в двадцати семи королевствах: где один день, где два, а где – только пообедал. Дело в том, что месяц назад ему исполнилось восемнадцать, и он решил жениться. Сразу же после дня рождения, простившись с отцом, королём Трильским, Мелеандр уехал искать невесту среди принцесс других государств.
И вот теперь он вернулся, сидит в саду замка на мраморной скамейке с подушками и грустит: ни к одной из принцесс, – а среди них были и красавицы, – его сердце не воспылало любовью. Оно очевидно молчало. Тут, по зелёной травке, кувырками через голову, приблизился к принцу королевский шут Пи…
– У него настоящее кукольное имя! Он был марионеткой? – спросили куклы.
– Нет, он был свободным профессиональным шутом: полным дураком, с чистым от стереотипов, непосредственным взглядом на вещи. Он добровольно служил королю, ибо только короли имеют право на советчиков разного калибра, от министра до шута.
– А кто посередине? – спросил Ангелочек.
– Кормилица и попугай! И не перебивайте меня! – завопил Пербакуль так, что задрожали стёклышки фонарика.
Шут сел у ног принца.
– Я – Пи, я знаю, что крылышки мёртвых птиц, которыми украшают свои шляпки красавицы, воняют. Шляпы надо украшать цветами.
– Это слишком мудро, объяснись проще, – грустил принц Мелеандр.
– Соберите на балу в вашем замке девиц нашего королевства, – посоветовал Пи, но принц вздохнул в ответ:
– Я боюсь, что наши юные маркизы и графини подражают моде заграничных принцесс. Я имею в виду мёртвые перья.
Шут промолчал о шкурах мёртвых животных, которыми также обожают украшать себя красотки: он не хотел ранить нежную душу юноши. Но шут был доволен, что принц разговаривает с ним на языке шутов, которому Пи с детства подучивал принца в шутку. Шут снял свою ушастую шапочку и подставил бритую голову солнышку:
– А Вы, ваше высочество, полагаете ли Вы, что женщину украшает только титул?
Принц был романтиком и совсем так не думал. По пути к дворцам он внимательно рассматривал и простых крестьянок. Он взял шута (тот был размером с обезьяну) и посадил его рядом с собою. Это означало, что принц готов выслушать совет.
– Ваше высочество, пригласите и кружевниц с золотошвейками, а чем плоха дочь булочника с улицы "Спятивших одуванчиков"? – сказал шут, улыбаясь.
– Какого цвета у неё глаза? – смеялся в ответ принц, убегая от Пи.
– Розового! – подражал голосу девушек шут.
Воистину, королевская прихоть: собрать на балу таких разных девушек! Король Трильский одобрил затею сына, и Мелеандр съехал по перилам вниз (король жил в высокой башне) отдавать приказы о лакомствах. Ведь девушки должны отведать ароматного мороженого, тающих во рту конфет, любых воображаемых фруктов и ягод, а также нежного вина. Заказали три тысячи фонариков, чтобы и все цветы в саду были освещены в праздничный вечер.
Мелеандр нанял три сотни писцов, чтобы на голубой бумаге написать приглашения всем девушкам королевства, которым исполнилось шестнадцать лет. И вот разноцветные конвертики были разостланы. Вечером, накануне бала, отец и сын ужинали у камина вдвоём. Королева-мать умерла совсем молодой, когда принц ещё лежал в колыбели. Мать ему заменила кормилица, которая рассказывала Мелеандру сказки о феях и гномах. Но мальчика больше интересовала игра в мяч, затем кораблики, лошади, охота, шахматы, впрочем, как и многих других молодых людей.
– Сын мой, – спросил король, – надеюсь, Вы выберете себе невесту по голосу сердца?
– О, да, отец, я уже видел много красавиц и знаю, что одних прелестных глаз и плеч мне недостаточно. Ту, которую выберет моё сердце, я подведу к Вам на балу.
Цветной конвертик из дворца достиг и небольшой усадьбы в лесу, где жила вдова главного лесничего королевства со своими двумя дочерьми. Третья девушка по имени Сильфина была падчерицей, дочерью покойного мужа. После его смерти вдова заболела от страха, потому что не знала, кому муж завещал дом и наследство. Документ же гласил: по достижении восемнадцати лет всё переходило к Сильфине, его родной дочери. Конечно, мачеха решила уморить девчонку, но как можно естественнее, и случай подсказал ей способ.
Три дня после смерти мужа, она еще лежала в постели в плену суетливых мыслей и в траурном пеньюаре, как вдруг попросила Сильфину принести ей чашечку кофе. Добрая девушка тотчас же исполнила её просьбу. Постепенно просьбы становились всё труднее, а наследница превратилась в служанку, выполнявшую всю работу по дому, включая ремонт крыши. Однако здоровья у неё не убавлялось, а красота расцветала. Конечно, мачехе было невдомёк, что девушке кто-то помогает: они жили вдали от города, в лесу. Обязанности королевского лесничего исполнял другой, назначенный королем, подданный, который жил с противоположной стороны необъятного леса. Так что бывшая лесничиха всё больше злилась, но неспособна была допустить существование чуда, как и все "слепые" люди.
А происходило следующее. По утрам Сильфина просыпалась в своей маленькой комнатке под крышей с чувством Радости и Покоя! Это были те самые сокровища, утраченные многими, но не всеми. Итак, она была богата. А что ещё нужно богатому человеку? Сильфина заправляла свою постельку старым покрывалом с аккуратно заштопанными дырочками и наклонялась под кровать, чтобы поцеловать гномов. Да! Она их видела, только никому не говорила. Впрочем, до них ведь и никому не было дела.
И пока лесничиха с дочками спали до полудня, невидимые гномы успевали сделать в доме всю работу Сильфины, а сама она убегала в лес к феям, эльфам и русалкам учиться премудростям мира. Вернувшись к обеду, она до вечера служила своим "господам", конечно, не без помощи гномов и домового с его женой.
Приглашение во дворец прибавило нашей Золушке хлопот. Мачеха хотела бы не пустить падчерицу на бал, но побоялась нарушить королевский приказ. Тогда она, на всякий случай, как раз накануне бала, задала девушке работы на три месяца и сказала: "Как закончишь, сразу же на бал, детка". Ну, это вы всё знаете.
Только троица в перьях укатила, все друзья Сильфины собрались в доме и принялись за работу. А её крёстная мать, фея Лио, сотворила одноместную карету с лошадкой и кучером. Одарив прелестную девушку сказочной красоты бальным платьем, причесав её по последней эльфийской моде, поцеловав на прощание, фея Лио наказала вернуться домой в полночь.
И, наконец, Золушка Трильского королевства поехала на бал.
Конечно же, девушка, с рождения окруженная эльфами и феями, воспитанная ими, безусловно, отличалась от всех остальных, и сама была похожа на фею в своём платье цвета лепестка белой розы и таком же лёгком, как лепесток, нежном и простом. Гномы украсили её запястья двумя тонкими браслетами, усыпанными крошечными бриллиантами, а русалки подарили Сильфине чулки и перчатки из паутинки. Эльфы расчесали её волосы и надели на них тонкую золотую сеточку, заколов её свежей розовой розой, а фея Лио собственноручно обула её маленькие ножки в хрустальные туфельки. При каждом шаге девушки раздавался еле слышимый музыкальный звон. Конечно, такой наряд мог существовать только несколько часов…
Когда принц Мелеандр увидел Золушку, он потерял дар речи. Он подал руку незнакомке, провёл её по залу, в беспамятстве восхищения покружился в танце с нею и опомнился только тогда, когда в залу вошёл король.
Все гости обернулись в его сторону и склонились, а голубые глаза Сильфины встретились со взором короля. Принц передал отцу её руку и … весь вечер король танцевал с неведомой гостьей. А в полночь девушка куда-то незаметно исчезла. Лишь на ступеньке парадной лестницы обнаружили крохотную хрустальную туфельку.
На следующий день эту туфельку решили примерить всем девицам королевства по безумной идее принца-романтика.
– Вы не можете узнать её без туфельки? – мрачно спросил король сына и удалился к себе в башню.
Он сел в дубовое кресло у окна, и его окружили эльфы.
– Не хочешь ли эльфийского вина? – спросили они его, загадочно улыбаясь. Ведь эльфам известно всё, что написано в книге судьбы.
– Нет, благодарю, – отвечал им король, глядя вдаль, и его тёмные ресницы опустились. Смятение на миг охватило его, потому что в избраннице своего сына он узнал вторую половину своей души!
Король открыл глаза. Уже наступило утро. Во дворе запрягали лошадей для принца, который спешил отыскать по туфельке красавицу. Слуги бегали с крыльца во двор и обратно, дворцовые псы лаяли.
Когда всё стихло, король накинул плащ и пошёл из своей комнаты к кормилице. Она уже давно никого не кормила, а просто жила во дворце. Ему нужно было заглянуть в её умные, старые, ясные глаза. Король приоткрыл дверь маленькой комнаты: кормилица пила кофе с феей Лио. Не сказав им ни слова, король сел на коня и ускакал в самую гущу леса. Там ему всегда легче думалось. Он и не знал, что много лет в гуще этого самого леса хорошо думалось и Сильфине. Тем временем, принц Мелеандр, отыскав Золушку со второй туфелькой, возвращался во дворец. Он был счастлив, но девушка вела себя странно. Улыбалась ему, но только очень вежливо. Когда они вошли во двор замка, и Пи сказал, что король куда-то выехал верхом, прелестные голубые глаза незнакомки наполнились слезами. Принц махнул музыкантам, они заиграли, а Пи предложил Золушке побыть её кавалером и погулять с нею в саду.
Сильфина шла с шутом по узкой дорожке среди кустов жасмина, а феи только успевали ловить её слезинки двумя руками, чтобы те не потекли по щекам. Это одно из обычных занятий фей, когда люди плачут. Даже "слепые".
Золушка села на траву. На ней было новое, подаренное феями с утра, голубое платье, вышитое цветами нежнейших оттенков. Вдруг эльфы стали кружиться в хороводе вокруг девушки и петь. А горбатенький шут Пи стал подпевать этой мелодии, хитро улыбаясь Сильфине. Она видела, как он щекотал фей и целовал эльфов и гномов, усевшихся рядом с ним и так на него похожих. Девушка улыбнулась, с доверием глядя на горбунка, а все остальные хихикали весёлую мелодию.
– Как зовут короля? – спросила шута девушка.
– Жоан, – ответил дурацкий мудрец, – дай руку.
Он вывел Сильфину на поляну за ивами, откуда открывался вид на дорогу, ведущую от леса. Девушка увидела всадника, который во весь опор мчался к замку. Сердце её застучало, как птица, рвущаяся из клетки. Она шагнула вперёд, протянула руки и звонко закричала вдаль:
– Жоан!..
– Боже, невероятно, – ахнула Гимнастка, – так Золушка полюбила короля?
– А он её, – сказал рыжий Ангелочек.
– А что такое – принц? – подумала вслух благородного вида деревянная Колдунья. – Какая ценность в слишком молодом мужчине? Он ещё пуст, как весеннее поле. Его сердце ещё не знает всех ценностей любви, чтобы отдать их.
– Молоденький парень – как зелёный помидор!
– И он, кажется, "слепой"?
– Похоже, его душа пока зачарована видимым миром. Возможно, когда-нибудь он очнётся, – сказал Пербакуль.
– А как?
– Я не знаю его судьбы, – продолжал Пербакуль, глядя на огонёк в фонарике, – я бы посоветовал ему заняться наукой и религией, чтобы соединить их. Тогда он выяснит, что мир устроен разумно, разнообразно и с любовью. Душа его освободится, обогатившись этими знаниями.
– Точно! – рявкнул сиплый Пират и бесшумно выстрелил из мушкета.
– Он выяснит, что без Любви невозможно жить, и тогда Она явится ему.
– Правильно. Пусть сначала узнает и полюбит мир. К нему вернутся настоящие сокровища, – согласно болтали куклы.
– Ребята, – проскрипел Пербакуль, – когда чувствуешь себя в тупике, надо начать всё сначала. Пожелаем Принцу, чтобы он уехал на какой-нибудь островок в море со старой кормилицей и попросил её ещё раз рассказать ему все сказки его детства!
Куклы засмеялись:
– Мы желаем этого всем людям!
Фонарик тоже смеялся, мерцая и трепеща, а потом горел ещё долго, пока в нём не кончилось масло. Куклы смотрели на огонь молча, и даже старый шкаф затаил дыхание, он чувствовал, что полон невидимым ласковым светом кукольной молитвы.
Гебо
Даже если куклы разговаривают, у них есть много непроизносимого.
И куклы хотят именно ЭТО вечно отдавать людям – блаженство Несказанного.
Мы, куклы, утверждаем, что нечаянно подслушанное – есть услышанное. Всё по закону порядочности. Мы просто висели на своих гвоздях, личиками к костру, вокруг которого собрались трое: хозяин нашего маленького театра на колёсах, наш Мастер, а также молодой акробат и юная дрессировщица – бродячие циркачи, подсевшие к нашему костру. Парочка всё время обнималась, в их цирковой повозке возились и сопели неведомые нам дрессированные животные, а за спиной своей хозяйки спала крупная собака, от которой нам был виден только клочкастый бок. Прекрасная циркачка уже успела с восторгом перещупать всю нашу труппу и после этого, усевшись рядом со своим акробатом, попросила у Мастера сказку.
– Давно…
– Когда?
– Во времена крестовых походов, сударыня. В маленьком замке, в горах, в небольшой зале, у огня барон Робер глядел на пламя.
– Наверное, он думал о любви. Наверняка! – циркачка живо, как обезьянка, перескочила на колени своего атлета. – Кто же она?
– Графиня Альда. Когда Роберу исполнилось семь лет, его отдали отцу Альды в обучение – пажём, затем оруженосцем. Он вырос вместе с братом Альды, с ним ушёл служить королю, потом – в крестовый поход. Брат Альды погиб, Робер продолжал воевать, потом опять служил при дворе. И только узнав о смерти своего отца, вернулся в родные края.
Запершись в опустевшем замке, он впервые ощутил, как отвратительна была его жизнь. Во сне он видел лишь поля сражений, жидкую грязь, красную от крови, слышал яростный стук оружия, крики изрубленных и заколотых. Очень редко, как бы облегчая его ночные видения, ему снилось штормовое море.
Постепенно он стал заниматься хозяйством, объезжал своё баронство, деревни, укреплял и ремонтировал замок, без разбора читал книги, без цели что-то искал в них. Он хотел, чтобы что-нибудь изменилось, забылось прошлое, началась совсем новая жизнь. А какая – новая? И откуда бы она взялась – непонятно. И вот однажды, находясь в плену у мрачных мыслей, как в могиле, он вспомнил об Альде.
Он нашёл её молодой вдовой, одиноко жившей в своём замке в долине, похоронившей отца, брата и мужа. Она была хороша, свежа, задумчива, но не грустна. Одиночество ещё не отравило её своей тоской: она разводила цветы, возилась с целебными травами, подрисовывала облупившиеся росписи на стенах и очень обрадовалась, увидев Робера. Заплакала, обняла его и повела обедать. В душе его затеплилась надежда, что новая жизнь на пороге.
Робер стал часто приезжать к ней, они гуляли в саду или верхом, он старался каждый раз привозить ей что-нибудь интересное, забавное: книгу, игрушку, вазочку, цветы или котёнка. Он наблюдал её, хотел узнать её мысли о нём, о любви вообще, о её желаниях.
Но вот настала зима, и заморозила все любовные грёзы. Альда слишком серьезно увлеклась вышиванием какой-то картинки, почти не разговаривала, мёрзла, позёвывала, и очень редко за ужином после вина её глаза становились присутствовавшими. Она нежно подшучивала над Робером, потом по её просьбе он читал ей в креслах у огня. Альда слушала и засыпала. Он смотрел, как розовый свет огня танцует на её лице. Потом эти зимние встречи стали всё более редкими, он чувствовал её скуку и не знал, что делать. Заговорить о любви? Среди сугробов? Вдруг она обидится и не захочет его потом видеть?
Второй день визжала метель. Настонавшись, она разрешилась тихим снегом, который всё падал и падал, отрезая путь к Альде. Барон сидел в своём замке у огня, пил вино и пытался представить, как бы он жил с Альдой вместе, но мысли лениво расползались. В его ногах лежал пёс Матиас и яростно скрёб зубами кость, славный пёс, крупный, сильный. Альда любит наваливаться на него всем телом и называет ненавистником кабанов…
Зимой темнеет рано, слуги ужинают на кухне, – слышен звон посуды и… кто-то открыл ворота? Барон подошёл к окну. Слуга Жильбер впустил двух закутанных в плащи людей. Доложил господину: бродячие певцы, – гнать или оставить? Старший из бродяг, испанец или араб, небольшого роста, с бородой и одним глазом, темпераментно, красивым слогом, как с театральных подмостков объяснил, что он и его спутник побывали в Египте и Магрибе, оттуда переправились в Испанию, знают песни, баллады, загадки, танцы и просят приюта хотя бы на несколько дней. Барон заметил, что путники очень устали, хотя и готовы были продемонстрировать своё искусство. Он оставил их, а на следующее утро о них позабыл, потому что вдруг вернулась весна. Снег почти стаял за ночь, солнце слепило и грело, воздух был влажным и тёплым. Точно того и ждали, обезумели птицы.
Барону захотелось увидеть Альду. Тут он вспомнил о менестрелях и велел позвать их: какой будет Альде сюрприз! Но сначала их надо бы получше рассмотреть.
Робер услышал шаги за дверью, вот она уже начала открываться, – это были последние мгновения его прежней жизни, спокойной и скучной. На пороге открытой двери стоял молодой менестрель, спутник испанца. В миг встречи их глаз барону показалось, что он получил стрелу в лоб; охватившее его странное чувство, словно бросило его в волны моря.
Человек поклонился, отошел к окну и стал настраивать свою виолу. У него были золотистые каштановые очень длинные кудри, изящные черты лица, чистый лоб. Вошедший испанец ударил в барабанчики, прикреплённые к поясу, и спел старинную испанскую балладу. Роберу понравилось, он налил им вина, и они до обеда беседовали о Востоке: об обычаях, оружии, винах и ядах, султане, женщинах, магии, книгах, древних тайнах и пряностях. Отказавшись от двух лошадей, странники сели на одну и, похвалив между собой знаками лошадь барона, отправились к Альде.
Навстречу им выбежал паж с заплаканными глазами и сообщил, что его госпожа больна. Барон поднялся в комнату Альды. Ступая по мягкому ковру, он подошёл к кровати. Глаза Альды были закрыты, лицо в испарине, дыхание еле улавливалось. Старичок-монах, лечивший членов её семьи с незапамятных времён, отвёл барона в сторону и сообщил, что недуг очень тяжёл. Показал настойки из трав и развёл руками.
– Простите, – прервала Мастера циркачка, – говорят, что в те времена в замках была всюду грязь, холод, не было стекол в окнах, немудрено, что дама заболела.
– Вздор, сударыня. Во все времена жили неряхи и варвары, которые редко мылись, ели грязными руками и не меняли бельё месяцами, даже годами. Но были и замки с уютными комнатами, красивой мебелью, коврами, убранные цветами: их хозяевам было не лень приказать слугам нагреть воду в купальной бочке, чтобы понежиться в тёплом отваре трав. Что касается оконного стекла, то оно появилось именно в XIII веке, составленное из разноцветных маленьких квадратиков.
Альда была укрыта одеялом из лисьего меха, подбитого зелёным шёлком, голова её лежала на мягкой подушке из белёного холста с вышитыми цветами. В камине пылал огонь, крепко пахло лавандой, холодная вода в серебряной чашке для смачивания горячего лба стояла вместе с разноцветными скляночками на изящном деревянном столике у кровати, а под ним ждали хозяйку красивые меховые туфельки.
Средние века подарили нам через поэзию, легенды, предания изумительные истории о любви, и наша сказка – одна из них, о неслыханной, возвышенной, мистической любви и нелепо думать, что влюблённые, вдохновившие поэтов, имели у себя блох или дурно пахли, – последнее заключение Мастер бормотал себе под нос, рассуждая, не утверждая.
Циркачка озорно захохотала, пошептала что-то на ухо своему другу и закатилась опять, потом вздохнула и шлепком убила комара у себя на лбу. Наш хозяин с улыбкой следил за девушкой, и мы поняли, что одна из наших деревянных актрис скоро повторит этот пассаж в какой-нибудь сцене.
– Барон решил остаться в замке графини до её выздоровления, – продолжал Мастер, шевеля палкой ветки в костре, – он занял одну из комнат, а странникам на правах хозяина предоставил другую. Наутро одноглазый испанец попросил разрешения взглянуть на больную, потом исчез, до вечера прорыскав в горах. Вернувшись с букетиком каких-то бледных цветов, он приготовил настой, отпил сам, дал слугам. Паж тоже попросил немного. Через час все почувствовали мощный прилив сил и бодрости, и барон дал снадобье Альде. Утром следующего дня больная открыла глаза и попросила есть.
Постепенно она поправилась. Как только она улыбнулась в первый раз, испанец, поклонившись барону и Альде, собрал свои вещи. Приоткрыв створку узкого окошка, барон увидел во дворе его и молодого менестреля, – это было прощанием навсегда. Испанец что-то говорил, глядя снизу вверх на своего товарища, обхватив его лицо своими почти чёрными пальцами с белыми ногтями, то воздевал руки к небу, то прикладывал их к своей груди. Потом поклонился своему недвижно стоящему другу, заспешил по дороге и скрылся в тумане, сползшем в долину с гор. Барон и раньше замечал, что этот пожилой человек с таинственным, особым почтением относился к своему юному спутнику, иногда даже казался его слугой или учеником.
Так трубадур со странным именем Гебо остался в замке Альды по её желанию и по своему собственному, как выяснилось позже.
И настали дни самые светлые в жизни троих, не омрачённые земными страстями, но напоённые небесной любовью, с которой всё прекрасное на земле начинается и ею заканчивается, чтобы начаться вновь, быть может, на небесах. В иной жизни выпадает лишь день или час такого счастливого состояния, когда у мира исчезают границы, и он становится Вселенной с центром в твоём сердце.
Троим в долине были подарены дни такого счастья, дни ранней весны с первыми запахами оттаявшей земли. В отличии от замка барона, гнездившемся на вершине скалы, замок Альды располагался в долине, на островке, окружённом водой. Внутренний двор замка был разделён пополам невысокой стеной с маленькой дверью, которая со двора с курами, конюшней и кухней вела в крошечный смешной садик с кустами роз, ёлками, стриженой травкой, пучками незабудок, старым сухим дубом, вернее, тем, что от него осталось, покрытым мхом и густо увитым плющом, – в старости все мы немного мёрзнем.
С наступлением весны Альда выставляла в саду глиняные вазы с букетами, собранными в лесу. Эти цветы красиво высыхали и так стояли до осени, чтобы вновь выделиться на фоне ёлок. Извиваясь по всему садику, зеркалился никуда не текущий искусственный ручеёк, разветвляясь на рукава, петлял вокруг ваз, кустов и скамеек. Осенью в нём плавали листья, а сейчас, под смех Альды, в деревянной лодочке, сделанной бароном за какой-нибудь час, пока Альда спала после обеда, разъезжала старая альдина кукла под аккомпанемент виолы Гебо. Встав на колено, он показывал себя рыцарем куклы, и в песне восхвалял свою даму. Альда куталась в шубку и смеялась в мех, а Робер гнал волны рукой, чтобы лодочка по воде продвигалась.
Но больше всего Робер и Альда ждали вечера, когда после ужина в гостиной у огня Гебо пел или что-нибудь рассказывал. Завораживал и его голос, и постепенно отрывавшийся мир его души, и манящая мудрость образа его мыслей. Робер сравнивал свои тоскливые и суровые воспоминания о странствиях с увлекательными рассказами Гебо о своих. Сравните дерево и полено.
Однажды менестрель заговорил об обряде дервишей. Как они облачаются в широкие белые платья, схваченные в талии, высокие розовые шапки и, воздев руки к небу, под дивное пение кружатся так долго, как продолжается пение-молитва, не сходя с места, не падая. С детства их обучали этой древней технике кружения босиком, – ступня, не отрываясь от пола, описывает круг. Гебо видел их сверху, стоя на верхней галерее храма, и они были похожи на ожившие цветы-вьюны. Альда спросила: "А кто твой бог?"
“Господь Един для всех на земле, как бы ни называли Его” – отвечал Гебо, улыбаясь глазами. В сердце барона шевельнулась зависть: видимо сей странствующий суфий изучал не только обряды и наблюдал обычаи Востока, но и тайны любви, в то время когда Робер рубился, изредка находя разнообразие походной жизни в тесных объятиях простых девок при войске, больше похожих на объятия врага в рукопашной.
"А кому посылают свои молитвы мусульмане, знают ли они о Спасителе?" – Альда спросила. "Не судите никого, сударыня, всё и вся на земле создано Единым Богом и живёт, как может, по Его закону, единственному закону любви" – отвечал Гебо. Робер возразил, есть же и злоба, алчность, ненависть. "Это пороки человеческие, произрастающие от недоверия к миру, созданному Богом, то есть от неверия. Помочь людям укрепить веру Господь и послал нам своего Сына", – говорил странник. Альда смотрела на него, широко раскрыв глаза. Гебо улыбнулся: "Самый главный и единственный грех на земле – разрушение этого мира, который есть частица Бога. Но для Него нет добрых и злых людей: есть ирисы и тюльпаны, редис и осина, испанцы и англичане, греки и собаки …" – на каждое слово Гебо брал аккорд на виоле, это рассмешило Альду и смягчило разговор.
"Расскажи же о любви ещё!" – попросила Альда. – "Если она – закон жизни на земле, значит – в ней нет греха?"
"В любви мужчины и женщины нет греха, как нет его в любви матери к ребёнку, моряка к морю, к странствиям, к коню, саду…"
"А прелюбодеяние?" – Альда покраснела, но не опустила глаз.
"Мы говорим о любви, сударыня. Это дар Господа и то, что вам послано Им, то и надо испить, не приспосабливая его к своим слабостям, догмам, добродетелям. В этом сила Веры."
"Захочет любовь устранить соперника и велит" – шутливо качая расшитым ботиночком, заявила Альда.
"Это не любовь. Она не может сделать что-то против себя."
Гебо спел ещё одну песню, и Альда ушла спать. Робер выпил вина: трубадур глядел на огонь, перебирая струны, прекрасный, как ангел. Робер подумал, что Альда может полюбить его, если это ещё не случилось, и ревность сдавила его сердце, но лишь на миг. "Нет, это не ревность, – подумал Робер, – может, зависть к тому, что рядом вспыхнула любовь?"
Сердце его бешено стучало, он ушёл в свою комнату, снял верхнее платье, лёг поверх одеяла, но глаза не закрывались. Наоборот, вспоминал вновь и вновь слова Гебо, его глаза, большие и глубокие, его губы, произносившие слова о любви, его улыбку, длинные мягкие кудри… Робер вскочил, как от удара копьём в грудь: Это же женщина! Но как?! Бред! Сегодня утром он видел, как Гебо гладил коня, как он вскочил на него, как они мчались наперегонки. Эта грация не была женской! Но странное смятение в глубине души разрасталось вместе с каким-то безумным сладким восторгом, словно бы он прыгнул с утёса, но не упал, а парил над горами, видя вдали голубое море.
