Елена Трещинская
Снежная Королева живёт под Питером
Жанна, безразличная к своей плоти как воин, без лишних эмоций, позволила произвести в Шиноне гинекологический осмотр в присутствии старой королевы Иоланды, супруги губернатора Шинона и фрейлин. Поверь, никто из этих знатных дам не стал бы возиться с крестьянкой. Чисто детское любопытство к чудесам природы требовало исследования: вид и манеры Жанны навевали мысль о гермафродите. И раз был предпринят осмотр, значит, это живо интересовало двор. Это нас ничем не удивишь, а тогда были совсем другие времена. И Жанне был понятен такой интерес. Летопись сообщает: "Девственница была тайно осмотрена и обследована в самых потайных местах её тела, увидена и изучена", "то была доподлинная и ненарушимая девственница, в которой не обнаруживалось никакого повреждения или нарушения". Просто не было "входа"…
– Ну и сказка, – крякнул Смородин.
– Жизнь, – Мастер был серьёзен.
После Орлеанской победы король даровал Жанне личный герб, он известен геральдике, и носит несколько символов-признаков принцессы крови. Это было в мае, а в июле состоялась коронация Карла VII c помощью народной героини, посланницы Бога. Первое действие спектакля было успешно закончено.
…В первом часу ночи Смородин пошёл домой. Ворона вцепилась ему в плечо, и писатель брёл с нею по ночной Москве. В пустом вагоне метро старая бомжиха с ястребиным взором жевала что-то и невнятно беседовала с вороной, которая сонно гадила Смородину на спину.
– А далее была одна победа за другой, – говорил Смородин на следующей встрече с Мастером. Ворона въехала в квартиру на плече Смородина и сразу улетела на кухню. Мастер колдовал на сцене театрика:
– Сейчас мы залезем в голову к Карлу VII и прочитаем его мысли, – кукольщик показал куклу Карла. Нос картошкой, бровки кверху и мелко трясется навороченная чалмой шляпа. – "Я боюсь, Жанна. Я опять всего боюсь, сестра. Что я потом скажу Господу?!"
– А что? – Смородин походит на мальчика, которому бабушка продолжает рассказывать сказку.
– "Корона на голове? И слава Богу! И хватит, душечка!" Так Карл часто обращался к Жанне. Короновавшись, в страхе наблюдал он победное шествие сестры – её имя брало город за городом, выбивая врага. Его предчувствия неприятного исхода оправдались, когда Жанну ранили под Компьенем и взяли в плен. Опасность разоблачения незаконнорожденного коронованного субъекта возросла. И хотя Жанна принесла клятву хранить тайну, Карла чуть не хватил удар: если инквизиция постарается, то девушка может рассказать, что она и… он, – оба бастарды! Но, в конце концов, он придумал для спектакля второе действие.
Сначала пленницу королевской крови поместили в замок Боревуар, куда слетелись дамочки люксембургского двора, ухаживать за раненной. Жанна провела там четыре месяца с обслуживанием по первому классу, достойно её звания. Её бдительно опекал Пьер Кошон, известный нам как "погубитель" Жанны. Но у Карла везде были свои люди, и часто родственники: нужно спасти полководицу, но так, чтобы она ушла со сцены навсегда, оставшись в живых. Поэтому в Руане, где должен был проходить суд, выбрали в качестве тюрьмы для Девственницы замок Буврей с подземным ходом в башне.
– Для побега?
– Конечно. Им и гестапо пользовалось в 1945 году. Но руанские судьи, как и о сговоре двух королевских семей, ничего про ход не знали. Да, рисковала и королева Англии Екатерина, родная сестра Жанны, ибо её сын Генрих был наследником английского престола. Если бы судьям открылось происхождение Жанны, её бы не казнили, но тогда стало бы ясно и незаконное рождение короля Карла, и возможно, английского короля Генриха! Представь масштаб: сколько лиц королевской семьи заинтересованы в этом деле. Будь она чужой, низкорожденной, её спалили бы в два дня, но её судили несколько месяцев. Кошон словно бы тянул время, задавая одни и те же глупые вопросы. Через кого-то Жанну посвятили в план спектакля: она должна представиться простой девушкой, приемной дочерью д'Арков, запутать и вывести из себя судей одержимостью "голосами", туманными ответами на вопросы, что она блестяще проделала. Целью плана был приговор на сожжение полоумной колдуньи, которая околдовала короля и тысячи солдат. После этого Жанну посадили в башню замка Буврей.
– Откуда она и сбежала, видимо, в день казни. Куда?
– Семейный совет на кладбище в Руане из королевских кузенов, свояков, тещ, дядей и племянников за две недели до казни, решил выбрать местом сокрытия Жанны замок сеньора Монротье в Савойских горах. Там в тишине и покое она и провела следующие четыре года, царапая в оконном проёме чёрточку каждый день. Этот "календарь" Девственницы в замке Монротье ты можешь отыскать и поныне.
– Ты хочешь сказать, что костра вообще не было?
– Был. Сгорела какая-то безвестная несчастная женщина из "фондов" руанской тюрьмы. Перед казнью ей надвинули капюшон на лицо и ещё сверху нацепили колпак, дали наркотик, чтобы она была сонной и не кричала ненужных слов. Для охраны были вызвали восемьсот солдат, которые окружили костёр, и горожане не смогли ничего рассмотреть толком. Вот, здесь об этом написано у наблюдателей костра из разных стран, из их дневников… Вдобавок прямо перед кострищем был воздвигнут щит со словами приговора, он совсем закрывал обзор. Действие яда, которого дали неизвестной несчастной, сделало её сердце несгораемым, его нашли потом, разгребая остатки костра… Такой яд давали в Индии жёнам, подлежащим сожжению вместе с умершим супругом, Светоний в Жизни двенадцати цезарей" описывает его. Эта штука могла быть по карману только высокой знати.
– Итак, спектакль закончился…
– Да. Родственники Жанны Девственницы вздохнули свободно.
Темпераментная и своевольная принцесса была убрана со сцены. Но прошло четыре года, и держать дальше сестру короля в заточении было невозможно, – Карла опять ели совесть и опасения. Жанна сдержала слово тайны, связавшей их. Но выпустить её просто так – опасно, приговор ещё имел силу. Ей нужно было новое имя, и тогда он решил выдать её замуж. Своё имя, руку и сердце предложил принцессе-воину рыцарь Робер дез Армуаз, который был не только благороден, но и предан королю, у которого служил советником. Cвадьба состоялась, молодожены уехали в поместье рыцаря в замок Жольни. Жанне было 29 лет, а её мужу – 49.
– Но ведь … она была девственницей… по воле природы.
– А вот тебе и драма, – Мастер подлил воды в гвоздики. – Эта семейная жизнь останется тайной навсегда. Говорят, Жанна выбрала Робера сама, ведь претендентов на её руку было предостаточно. Один рыцарь просил её руки во всеуслышание во время руанского процесса. Но, природная девственность не позволяла жить жизнью жены. И теперь становится ясно, почему не прошло и года, как она вновь взялась за оружие.
– Она же и есть – Лже-Жанна?..
– Конечно. Ей было безразлично, кем её считали теперь. Она написала королю Испании, и он дал ей флот для осады Ла-Рошели: ведь война ещё продолжалась на юге. Король Карл не сразу узнал об этом. Её верные боевые товарищи, рыцари, оруженосцы опять двинулись с нею в поход. Три года она одерживала одну победу за другой, пока её не ранило в Пуату. Тогда что-то случилось в её душе. Может, Ангел остановил её?.. Но после Жанна вернулась к супругу, который, кстати, провёл эти годы в монастыре. Они сидели у камина, держась за руки, и без слов понимали, что это был побег от себя, то есть нечто невозможное. И потекла странная жизнь вдвоём, чистая, как жизнь супругов на Небе. Набожная Жанна находила в своем муже товарища в молитвах. Но тут судьба подарила этой удивительной женщине другую любовь, ту, которой она и не ждала. У племянницы её супруга родился сын Луи, и Жанна привязалась к младенцу всем сердцем. Сила её души нашла своё новое воплощение. Она умерла около 42-х лет, найдя покой в церковушке деревни Пюллиньи. Через год рядом с ней лёг и супруг.
– Ты всё врешь, борода, – словно хмельной бормотал Смородин, допивая молоко, – хотя всё это потрясает…
– Да, я рассказчик, но документы не врут. У меня есть даже родословная дома дез Армуаз, где наша принцесса записана как супруга Робера по имени Жанна Девственница, вот свидетельство об их браке, вот колода карт "Игра Девственницы", где Жанна – пиковая дама, а туз пик – её герб…
– А это кто? – Смородин увидел два портрета в профиль, мужской и женский.
– Это Робер и Жанна дез Армуаз, фото с портретов из их замка Жольни. Поразительное свидетельство того, что отцом Жанны был весёлый герцог Орлеанский – одно лицо…
– Мне надо во Францию, – засуетился Смородин, и тут ворона подняла истерический крик, как базарная баба. Она, как пьяная, моталась между двух голов кукольника и писателя, кувыркаясь в воздухе с куриными воплями.
– Цыц, Изабо! – рявкнул Мастер, и ворона быстро отлетела в сторону, уселась на сцену театра, прохрипев нечто вроде "каратель".
– Где карта? Пюллиньи… Это в Лотарингии? – Смородин вышагивал от стола к сцене и обратно.
– Сядь пока, – сказал Мастер. – Французская революция сбила герб Жанны в церкви около её могилы, а древние плиты в полу заменили на кухонные плитки, скрыв надгробный камень супругов. Это лишний раз доказывает, что революционеры знали о её королевском происхождении. Тридцать лет назад родственник рода дез Армуазов, с согласия и с помощью местного аббата, поднял в одном месте эту плиту, обнаружив угол могилы и сколотую надпись XV века: "Молитесь за душу её…"
– Подожди, такая знатная дама пожелала упокоиться не в родовом замке супруга, а в какой-то церковке, где с могилой могли сделать всё, что угодно.. И сделали!
– Эх, писатель… После смерти супруга Жанны, замок перешёл бы в руки другого владельца, и маленький Луи не смог бы навестить могилу своей крёстной матери, когда бы ему этого захотелось… Жанна предвидела и это.
Cмородин и бородач сидели в сумерках. Ворона спала, прикрыв глаза плёнкой. Сцена театра пустовала.
– Сказочник, ты веришь в ангелов?
– А ты, материалист?
– Я толком не задумывался, что там главнее – дух или что…
– Cтоп, значит, твой материализм признает существование духа, хоть и вторично? Тогда что это такое, по-твоему?
– Наверное , – думал Смородин, – это такая энергия. Вообще, я лирик, а не физик, не знаю.
– Но ты – человек, а не животное, должен минимум фундаментальных знаний иметь или тогда не воображай себя венцом творения, если живёшь, как герань. – Борода ловил моль. – А материя – что? Это движущиеся частицы. Энергия. И как это они двигаются, с какой стати?
– Я сейчас запутаюсь, борода, не сердись.
– Правильно, потому что это всё – чушь собачья и иллюзия разделения. Материя – это и есть энергия, то есть Дух. Материя состоит из двигающихся частичек, конечной, самой маленькой частичке ещё и название не придумали. А она такая микроскопическая, что уже вроде и не материальная, понял? – Мастер, наконец, поймал моль и вытер руки об штаны. – Камни, люди, вода и так далее – суть одно, разница только в частоте колебаний. Чем медленнее движется энергия, тем плотнее предмет, усёк?
– А если моя мысль и чувство – энергия, то это… тоже виды материи?!
– Да ты не спишь, писатель! – Мастер подскочил и зажёг торшер в виде корня с абажуром из дырявого китайского платка. – Всё, что ты видишь, слышишь, чувствуешь, производишь мысленно, – энергия в движении! Духо-материя! Мир един! Разделения нет! Мы все одним миром мазаны!
Ворона покашляла, не открывая глаз.
– Так вот почему надо любить ближнего… Но где тут ангелы?
– А ты поразмысли: если мир нашей частоты колебаний частиц населён, то исключения для других миров нет! С какой стати?! И поскольку все миры состоят из одного и того же волшебного пластилина, то все они связаны. И потом, друг, неужели ты и вправду думаешь, что во вселенной существует только один уровень сознания и соответственный ему уровень бытия? Пойду поставлю чай.
Бородач кораблём двинулся на кухню. Горячий чай разлился в душе сладким теплом.
– А почему мы не видим эти другие миры? – разведя глаза в стороны, задумчиво спросил писатель.
– Карась не видит Эльбруса, как, впрочем, и муха. Мой сосед, фанат "рэпа", не воспринимает Баха, потому что для него это другой мир.
– Частота колебаний разная.
– Ну да. Он как бы спит для музыки Баха и прочих тонкостей. Его жизнь – это сон многих тонких органов восприятия, которые у него есть. Он и красоту цапли проспал, и обаяние своего города. Он в нём живёт, но видит его часть. А ты ангелов не видишь, потому что не хочешь, хотя и можешь. Ты и не вспоминаешь о них, поэтому для тебя их нет.
– А кто-нибудь их видит?
– Только очень чистые души, полные высокочастотной любви, то есть приятия без условий.
– Почему же они об этом не говорят?
– Иди и покажи мухе Эльбрус, – бородач улыбнулся, – "Зорко одно лишь сердце, самого главного глазами не увидишь". Ты – не муха, писатель, но на что ты тогда человек?
На сцене – Жанна. "О Господь, воистину Великий, Ты не ищешь славы! Ты создал прекрасный мир и спрятался в сердце каждого и каждую минуту бьёшь в барабанчик – тук, тук, не спите! Наше сердце стучит, а мы убиваем, грабим, прелюбодействуем, лжём, предаём, заполняя прекрасный мир своей грязью всё больше и больше. Солдаты! Только Совершенная Любовь, примёр которой являет нам Бог, Священная Любовь изгоняет тьму, страх и любые мучения. Она и освещает нам Истину! Отыщите в своих сердцах Её, эту Божественную Силу Святого Духа и Она спасёт вас!" Через сцену стремительно пролетает Ангел – сцена пустеет. Из тьмы, как бы издалека, на середину выходит маленький мальчик. Его глаза совсем взрослые. Он кладет на пол маленький букетик белых гвоздик…
Пирожки
Много раз куклы обращались за сказкой к седому Гусару, но каждый раз что-то мешало ему начать. Помог трагический случай: как-то в шкаф с куклами проникла одна маленькая перламутровая бабочка моли. Куклы объявили тревогу и военное положение, а командование по обороне и наступлению взял на себя Гусар. Когда же моль изгнали вон, он сразу начал сказку.
– Расскажу-ка вам одну историю, – прищурился старый солдат, понарошку набивая трубку и подкручивая ус.
В маленьком домишке поместья Милово жили мать и сын. Деревянный домик с двумя колоннами имел посередине крыльцо и пару окон по сторонам. Одно окно – комната помещицы, другое – маленькая гостиная, а на мансарде – кабинет да детская спаленка. Его окружал дворик с вытертой травой, сзади стоял амбар с сараем да домишко для крепостных слуг. Всего жильцов было десять душ вместе с кухаркой и её ребёнком.
Молодая помещица была уже вдовой: муж одной зимой провалился вместе с санями под лёд. Крепостные вытащили его, лошадь и даже поклажу, но барин простыл, заболел и уже не встал, оставив жене своё поместьишко и двухлетнего сына.
Помещица, на вид хрупкая, оказалась сильною духом, стала вести хозяйство и растить малыша. Она вышла замуж совсем молоденькой и полюбить мужа не успела, зато сыночку нарадоваться не могла. Такое счастье наполняло их дни, что сердце пело, и в вечерней молитве перед сном подкатывали слёзы благодарности Богу. Она сама много занималась с мальчиком: учила его читать, рисовать, купала, переодевала, пела песенки и даже пекла ему пирожки. Мальчик обожал свою мать, и быть бы тому раю вечно, да судьба их была иной.
Как-то вдруг заболела помещица да и померла.
Схоронили её в землю с мужем рядом, вернулись домой, помянули покойницу и легли. Сына её, пяти годков от роду, впервые в жизни уложила спать кухарка. Соврала она в тот день мальчику, что его мама скоро придёт. Не знала, как сказать правду. Пошла к себе в домик, прижала к себе родного ребёнка и завыла в подушку.
На другой день сынок помещицы как ни в чем не бывало играл во дворе, но мама всё не возвращалась. На третий день к вечеру он заплакал в своей кроватке так громко, что прибежала крепостная девчушка. Умаялась она успокаивать его слёзы, да и сказала – не вернётся, мол, его мама, потому что Бог её к себе взял.
Зачем Бог взял маму, было непонятно, а вот то, что не вернётся она боле – понял малыш, плакал и кричал весь день. К вечеру приехала, опоздав к похоронам, дальняя сестра покойного барина, – тётка, стало быть, сиротке. Ничего не получилось и у неё: малыш звал мать. Наконец, кухарка взяла своего сына, постелила в детской, и всё затихло.
Наутро тётя пошла через рощицу к могилкам, но малыш отказался и остался дома. Кухарка отпустила его со своим сынком на зелёный пригорок у берега речки пособирать цветы. Кухаркин сын принялся ловить кузнечика, а сын покойной помещицы сидел на пригорке, обняв ножки, а в груди его была такая тревога и страх, что покажи это наружу белому свету – вздрогнет всё.
Вдруг стало малышу легко: кто-то присел рядом. Посмотрел он – никого нет. А вроде и есть кто-то. Полегчало мальчику, и он побежал обедать. А вечером согласился сам один заснуть, даже свечку просил потушить. Перекрестила его тётка и вышла. Полежал мальчик и уж хотел было заплакать потихоньку, но тут кто-то родной присел на край его кроватки и укрыл его потеплее. Присмотрелся мальчик – мама! Обнялись они, и он попросил её, чтобы она не уходила. Она сказала, что никуда не уйдет, поцеловала его, и он уснул спокойно.
Наутро он встретил её опять. Она шла к нему из рощицы. Так они и гуляли до обеда по лугу: мать гуляла среди высокой травы и улыбалась, а сынок скакал счастливый рядом. Мама сказала только, что теперь они вдвоём будут играть в прятки, и чтобы мальчик никому, ни единой душе не сказывал, что он её видит, а она будет прятаться от других. Но зато всегда будет рядом.
Мальчик накрепко поклялся ей. И правда – он заметил, что никто, кроме него, мать его не видит. Сидят, к примеру, обедают с тёткой, а мама стоит за стеклянной дверью, любуется на своего сына, улыбается и пальчик держит на губах. А малыш и рад секрету.
Прошло лето, и тётка свезла мальчика из родного дома в школу-пансион: пора пришла учиться. Обещала навещать сироту каждую зиму после рождества, а на лето забирать к себе. Жила она в уездном городишке, где сдавала комнаты внаём. Мальчику у неё жилось не хорошо, но и не скверно. Тётка почти не обращала на племянника внимания, и мальчик рос свободно, без чужой любви.
Ничего ему не надо было, потому что мама его, невидимая для всех, по-прежнему всегда была рядом. Не было ночи, когда бы она не пришла в спальню пансиона поцеловать сыночка, подоткнуть ему потеплее одеялко, да присесть рядом между ним и ледяной стеной в пятнах.
Она всегда приходила опрятная, улыбающаяся и счастливая, в нарядном темнозелёном бархатном платье с воротничком, которое мальчик очень любил, и в слегка припудренном маленьком белом паричке с букольками на висках. Правда, теперь не могла она покормить его досыта, хоть чем, даже своими чудесными пирожками с грибами, которые пекла для него когда-то в Милово. Теперь, в пансионе, когда сыну приходилось голодновато, она могла только успокоить и приголубить его.
Мальчик был рад: только бы мама не покидала его и была рядом!
Он учился наукам, правописанию и языкам прилежно, старался не печалить мать, – она радовалась его успехам, которых он достигал своим трудом. Были товарищи, с которыми он играл, не раскрывая никому своей тайны. Бывало, и обижали его крепко нехорошие дети, зная, что сирота. Но ничего – стерпит, а мама придет и обнимет: что тут печалиться? Так что жизнь для мальчика была наукой, как и для других детей, и тут мать не мешала ему вставать на ноги самостоятельно.
Однажды летом тётка не приехала к нему. А тут ещё пришла война: французский император пошёл войной на Россию. Помаялся мальчик с месяц, а потом собрал свой узелок и сбежал из школы к тётке. Еле добрался до города – дом её закрыт наглухо, а вокруг тревога и крики, мол, вот-вот француз вступит в город, всё пожжёт.
Бросился тогда мальчик из города в лес, бежал долго, не зная дороги. Наконец, прибежал к какому-то хутору, постучался – нет никого. Влез в дом, лёг и заснул, чувствуя руку матери на лбу. Проснулся в ночи от смутной тревоги, – может, и мать разбудила его? – схватил свои вещички и в окно. Только спрыгнул, – во двор ворвались солдаты. Говорят по-французски и в доме обживаются.
Кто их знает, врагов? Сердечко настукивает, как у зайца. Дождался, ни жив ни мёртв, сумерек, выбрался из двора в лес. Бежал, пока не стемнело так, что руки своей не видать. Сел у дерева на мох, – мать рядом села – и заснул в один миг.
Блуждал и следующий день по лесу отрок, оголодал, только мать безмолвно нет-нет появлялась рядом. Наконец, наткнулся на мужика лесного. Тот привел парнишку в избушку к другим мужикам, которые накормили мальчишку, и он свалился как подкошенный спать от усталости и истощения. Оказалось, что привела судьба мальчика к партизанам, у кого помещиков поубивали враги: те крепостные сбились в отряды и – в леса. Мужики все крепкие, местные, земля им не чужая: не подводит, прячет. А французу эти партизаны вот где. Так задние ворота начищают, что мало не запомнится: обозы грабят, жгут, солдат не боятся и потерь почти не несут. Француз в леса из-за этого и не суётся: верная смерть. Среди этих чертей и бабы есть, и дети. А морозы зимние, когда в носу один лёд? Зря пришли сюда, – не раз роптал французский солдат.
Возмужал наш отрок среди партизан. Признался он, что сам помещичий сын, но сирота круглая, тётку потерял. Пожалели его разбойнички, пригрели. А когда уже гнать стали француза, так даже представили паренька офицерам нашим, – мол, дитя из благородных. Так перешел наш мальчик в Н-ский полк, где среди доблестных гусар продолжал свою жизнь далее.
Мать уже реже, но по-прежнему приходила иногда перед сном в своем зелёном платье и в паричке, которых теперь уже не носили. Её глаза выражали гордость за сына и прежнюю любовь. Только немного боле грусти появилось в её взоре, да и сама стала будто прозрачнее, почти невидима.
А пареньку исполнилось уже шестнадцать лет, он рвался пойти с гусарами в настоящий бой, чему офицеры противились. Но однажды случилась так, что всё смешалось из-за неожиданного наступления на врага, и про мальчика забыли. Тогда тот взял чьё-то ружьё и подаренный памятный штык, и таки влез в бой.
Кони, солдаты, дым, грохот, пальба, мёртвые и раненные, крики и вопли, свистящие ядра, – вот что хотел увидеть юноша не во сне, а наяву! Он яростно кричал "ура", как и другие, куда-то бежал и стрелял. А за ним, невидимая никому, бежала в паричке и старомодном платье женщина с глазами, полными тревоги.
Судьба настигла мальчика: ядро разорвалось неподалёку, и он потерял сознание.
Очнулся он в чьем-то доме на постели, в повязках и бинтах. Хозяйка, мать одного полкового гусара, и две её молодые дочки-близнецы ухаживали, как ангелы, за мальчиком бессменно. Ранило его в ноги сильно, ходить пришлось учиться заново, и барышни, с двух сторон держа своего подопечного, терпеливо помогали ему. По вечерам дружная семья садилась за карточный стол, девушки пели и играли на фортепьянах. Француза прогнали, так что теперь часто наезжали гусары и бывало совсем весело. Пели под гитары, курили трубки, пили вино и во хмелю стреляли у леса по стаканам.
Всё было хорошо, но жизнь стала другой. Ещё и потому, что теперь мать перестала показываться сыну. Он помнил её всегда, знал, что она, находясь в небесных садах, так же молится за него и рада его возмужанию. Но теперь, когда её помощь была не нужна взрослому молодому человеку, она отошла к теням света.
Сын её благодаря покровительству знакомого гусара поступил на военную службу. Выучившись на офицера, он уехал в Петербург, посмотреть на балы, был представлен кое-где. Девицы некоторые влюблялись в него, и однажды даже пришлось ему стреляться из-за одной красавицы. Но пуля противника прошла мимо его головы, лишь прочертив навечно след на щеке.
Потом он бросил эти ветреные дела, женился и уехал в Милово. Да, отыскалась и престарелая тётка его, опекунша, которая сохранила все документы и кое-какие семейные ценности.
Сын вернулся в родное гнездо, укрепил немного хозяйство, дом, родил детей и прожил славную жизнь. Комнатку матушки покойной велел он отремонтировать и прибрать, оставив все её вещи в неприкосновенности. Но никогда, ни разу не зашел он туда сам. Комната была заперта на ключ, и лишь старая кухарка иногда входила в эту комнату стереть пыль да сменить букетик цветов на комоде, который молодой барин наказал всегда ставить.
Прошли годы. Состарился наш герой, почила его супруга, разъехались дети. Из крепостных остался лишь сын кухарки, который верно служил своему барину. Теперь уже старик, он сидел в кабинете одиноко, кутаясь в шерстяной халат, покуривая трубку, вспоминал свою жизнь и именно теперь старался постичь тайну явления к нему призрака матери.
И всё чаще стал вспоминать её, особенно в одну зиму, когда метели свистели почти каждый вечер. Давно хвороба подтачивала его, и он знал наверное, что скоро Господь призовёт его к себе. Эту мысль принимал он спокойно, – не она занимала его.
Почти все вечера стала заполнять всё усиливавшаяся тоска по давно-давно почившей матери, чья могилка находилась неподалёку под пышным снегом рядом с могилой отца, которого он совсем не помнил.
Но мать не приходила к нему, как прежде.
Вдруг охватило его непреодолимое желание отведать пирожков с грибами, которые он последний раз младенцем ел из её рук!
И вот однажды вечером, когда метель, наконец, утихла, появилась красавица серебряная луна и ярко осветила окрестные луга, и леса, укрытые снегом. Старик с трудом поднялся из кресла, подошёл к столу и, вытащив из ящичка гербовую бумагу, написал вольную для сына кухарки. Потом он прилёг на диван и задремал.
Внезапно очнувшись, он понял, что чувствует себя хорошо, легко, как в молодости. Он поднялся и вышел из кабинета. Тут он заметил в себе единственное из всех желание: зайти в комнату матери.
Он сбежал по лестнице вниз и распахнул её дверь. За столиком при лампе сидела в паричке и зелёном платьице вечно молодая его матушка и чинила его пальто с лисьим воротником. А на столе стояла, благоухая раем, корзинка с теплыми пирожками!..
Сын схватил один жадно и надкусил, ещё не веря своему блаженству: пирожок был настоящим, горячим и вкусным, а маменька улыбалась счастливо его радости. Доштопав пальто, она встряхнула его и надела на сына. Сама же накинула свою короткую заячью шубку, что все годы висела тут за занавеской в шкафчике, захватила корзинку с пирожками, и они вместе вышли на крыльцо.
И пошли куда-то, обнявшись и поддерживая друг друга, не оставляя следов на снегу… Огромная ясная луна разливала всюду волшебный свой свет.
Сын не знал, что перед этим мать всё же появлялась в его жизни ещё раз, – когда он стрелялся из-за красавицы. Тогда она изо всех сил своей души налегла на пулю, готовую влететь в её сына.
