Елена Трещинская
Снежная Королева живёт под Питером
Мелькнувшая мысль о том, что он сходит с ума, чуть было не толкнула Робера расшибить себе голову. Не помня себя, он схватил свечу, вбежал в комнату Гебо, но тут же выскочил: вдруг юный мудрец догадается о том, что с ним происходит! Но что это с ним происходит?! Вина, ещё вина и Робер, охмелев, свалился на пол у своей постели.
Утром его разбудило известие, что два рыцаря из его баронства затеяли ссору, загорелась одна из его деревень, и Робер поспешил уехать, поцеловав край платья Альды.
Дела задержали его на несколько дней. Среди слуг его, в замке была одна очень пригожая девушка по имени Марион. И Робер, глядя, как она перебирала в корзине овощи, согнувшись пополам, спросил себя и сам себе ответил: женские прелести её для меня неоспоримо привлекательны, и с Марион я был не так давно. Он ещё раз напился, а утром, взяв какую-то книгу для Альды, поспешил в долину.
По пути он продолжал размышлять: "Люблю ли я Альду? Люблю. У неё тугие светлые косы и… Пылаю ли я к ней страстью?" Он попытался представить себе её ножки и груди, но перед глазами являлось почему-то её маленькое ушко с серьгой, вышивающие пальчики, и морда её кота, которого когда-то сам ей подарил.
В долине его встретили с радостью, и день прошёл, как и прежде – шахматы, игры, песни. Взглянув на Гебо, барон немного успокоился, ибо при свете дня тот был вполне определённо молодым человеком и увлечённо обучал Альду стрельбе из лука по бочке. А страсти к мужчинам Робер не испытывал.
К вечеру Альда переоделась в тёмно-синее платье с золотой вышивкой, увлекла всех к огню, села грациозно на шкуру медведя рядом с Гебо и пожелала вновь говорить о любви. Глядя на всё это и вспоминая былые свои чувства, Робер с облегчением почувствовал себя дураком.
"Если вам угодно, сударыня, – начал Гебо, – каждый месяц года имеет своё значение для человека, который желает познать себя." Альда опустила ресницы и, поцеловав алую розу, которую срезал для неё в саду Робер, спросила, есть ли в году месяц любви.
"Разумеется, – ответил Гебо, глядя на поцелуй розы, – этот месяц – май. А точнее, есть в конце мая два-три дня, когда на земле цветёт почти всё, имеющее цветы, и эта жажда любви в сумме огромна. Если двое влюблённых сближаются в эти дни, они объединяют своё желание с голосами миллиардов сердец цветов."
Опять! Гебо был так красив в этот миг, что Робер забыл обо всём на свете, потом спохватился и заставил себя успокоиться. Альда смотрела в середину розы: "Как же узнать, когда настанут эти дни любви?" Гебо улыбнулся: "Самые прекрасные из живых существ на земле – женщины и цветы – знают это. Только женщина может почувствовать, когда эти дни настанут и сказать об этом мужчине."
Робер залпом допил вино: ещё немного и он будет здесь лишний, но… Последние слова сказаны определённо мужчиной, но перед ним сидела божественной красоты женщина, две женщины, сладко беседующие друг с дружкой. А что думает Альда? Может, знает, догадалась, и они дурачат его? О, чёрт!
"Далее следует июнь, – нега, всё сущее полно сладостных воспоминаний о днях любви. Июнь – радостное ощущение плода в себе, плода любви. Август – роды, сентябрь – пестование."Альдины глаза выразили разочарованный вопрос, и Гебо пояснил: "Не понимайте буквально, мы говорим о познании себя, плод – это ты сам, но обновлённый, вновь родившийся, это творческое начало. Тогда октябрь – активная жизнь творческого "я". В это время поэты пишут больше стихов, художники яростнее трут краски, в головах светлых правителей рождаются светлые планы, дети хотят учить буквы. Ноябрь – пик этой творческой жизни. В декабре мы являем наши труды приходящему к нам каждый год Господу, а в январе принимаем Его Слово и весь февраль, словно бы во сне, пытаемся осознать это Слово, каждому – своё. И вот опять весна, март, счастливое состояние утра, когда последняя мудрость сна и первые мысли дня соединяются. А что говорил Господь каждому в январском сне? Что-то опять о своём единственном законе – Любви, и апрель – ожидание её, томительное предвосхищение…"
Робер бросил взгляд на Альду. Щёки её пылали, губы распухли – эта женщина была полна желания, и за окном, кстати, пел хор апрельских звёзд. Робер перевёл взгляд на Гебо и что он увидел в этих глазах! На шкуре медведя, охваченная светом огня, сидела сказочная женщина, и в глазах её в этот миг метнулся протуберанец невиданной силы. Всё бы было понятно, но сие существо смотрело на него и взглядом чуть не сбило Робера со стула. Это вино, чёрт бы его побрал! Он просто лишний здесь, ведь это влюблённые, а он дурак! А если это баба, то дура – Альда, или же это две насмешницы!
Робер опомнился только на дороге, загнав коня, упав вместе с ним, разодрав лицо о кустарник. Кругом была непроглядная тьма, россыпь звёзд горела неистово, и кровь в голове стучала.
Марион проснулась от того, что кто-то крепко схватил её на руки. В темноте увидев лицо Робера, она закрыла рот рукой, чтобы нечаянным вздохом не разбудить старую кухарку, спавшую с ней в кровати. Господин схватил её на руки и спешно вынес.
В нетопленой спальне барон опустил свою ношу на холодную постель, но скоро они оба уже не чувствовали холода. Утолив жажду, Робер зажёг свечу, чтобы увидеть женщину, лежащую с ним рядом. Он стянул с неё простыню и сбросил её на пол. Толстые груди Марион чуть дрогнули от этого движения, она стыдливо прикрыла рукой лоно и улыбнулась.
Утром Робер проснулся, почувствовав, что Марион встаёт и задержал её, взяв за плечо. Она покорно и охотно вернулась в постель. Её волосы пахли травой. Робер встал. За окном сияло солнце, разлив на полу тёплый золотой коврик. Он вспомнил вчерашний вечер у Альды как ночной кошмар, с хрустом потянулся и подошёл к кровати. Опять стянул с неё одеяло. Марион тихонечко засмеялась и медленно раздвинула ноги.
Настали тёплые дни, поднялась трава, всюду рассыпались цветы. Вот уже две недели Робер не отпускал Марион из своей комнаты. Гебо был прав, май – пора любви.
Постепенно пламя страсти пошло на убыль, Робер увлёкся охотой, листал книжки и был рад, что вновь обрёл себя.
Разнёсся слух, что окрест замка видели чудовищного кабана, бешенного, как утверждали крестьяне, а может, и оборотня, грозящего припороть кого-нибудь из людей. Барон с азартом начал приготовления к травле, наконец, снарядился и с двумя рыцарями, оруженосцами и собаками двинулся в лес. Прорыскав день, они заночевали в горах, проклиная собак, не взявших следа. Утром разделились для последней попытки поиска, почти разуверившись в существовании зверя. Через час Матиас взял след, и Робер послал оруженосца за остальными, оставшись один. Он двигался за псом вдоль русла ручья, продираясь сквозь кусты довольно долго. Матиас бежал, останавливался, нюхал землю, крутился, возвращался, вконец измотав хозяина. Терпение кончалось, и Робер остановился, чтобы напиться и окунуть голову в прохладу воды.
И тут он увидел нечто, заставившее его замереть на месте. Видение сразило его сильнее, чем кабан размером с корову.
За кустом простиралась поляна клевера, стрекотали кузнечики, в ноздри врывался жаркий аромат цветов. На поляне на бирюзовом бархатном плаще лежала, раскинув руки, обнажённая Альда, подставляя белую маленькую грудь ласкам солнца и губам Гебо… По траве стелились её роскошные волосы, белые ноги охватывали тело странника, прекрасное и сильное, золотое от солнца, а травы вокруг, казалось, раскачивались в такт любви.
Робер стоял в оцепенении до тех пор, пока деревья не подхватили сладкий стон Альды. Она замерла, и в это время Гебо увидел барона. Робер стоял не двигаясь, как заколдованный, не в силах пошевелиться. Гебо спокойно завернул Альду в плащ, поднял её и понёс в тень.
И только мокрый нос Матиаса, ткнувшийся барону в ладонь, согнал наваждение, и Робер скрылся в зарослях.
– Он убедился, наконец, что это был мужчина? – спросила циркачка разочарованно, полагая, что рассказ окончен.
– Да, безусловно так, сударыня, – улыбнулся Мастер.
– А где же мистика? – тоже разочарованно спросил акробат, потягиваясь и зевая.
– А что означает имя Гебо? – поинтересовалась девушка.
– Вы помогаете мне продолжить сказку, – Мастер был очень доволен. – "Гебо" – это название одной из рун магического алфавита, появившегося во втором веке в Германии, используемого и для гадания. Она означает "дар", "партнёрство" и является основной руной сексуальной магии. Считалось, что она обладает способностью соединять энергию двух или более людей, чтобы получить силу, превосходящую сумму соединённых энергий. Это не слишком сложно?
– А, я поняла, – поспешила ответить дрессировщица, – но Альда свой дар-то получила, а барон… в каком смысле?
Тут акробат закудахтал, изображая насмешку, и уже собрался встать, но подружка ударила кулачком по его ноге, сердито посмотрев на Мастера.
– Это не конец истории. В те времена, вопреки нашим сведениям, существовали очень строгие правила: у знатной дамы мог быть воздыхателем только рыцарь, и высшей наградой ему служил только какой-нибудь подарок, вещица или платок. И ничего более. Конечно, нет правил, которые не нарушались бы, и это было во все времена. Но барон был поражён поступку скорее Альды, чем Гебо, ведь её согласие отдаться было очевидным, Робер видел её поцелуи. Своё возмущение он не смог скрыть перед философом, когда через несколько дней барон наведался к графине. Он взъярился ещё более, когда Гебо не отвёл взгляда от его гнева, но слегка остыл, увидев Альду счастливо улыбавшуюся во сне: она дремала на подушках в саду, обнимая куклу. Но от Робера не скрылось то, что Гебо в присутствии Альды был весел, а за её спиной словно тень набегала на его лицо. Вскоре Альда опять заболела, вызвали старенького монаха, ухаживали, суетились, и старик как-то противно вздыхал. И однажды вечером он лично заявился к Роберу: морщился, краснел, мялся, утирал то и дело нос, и наконец сообщил, что графиня обречена. Первой мыслью барона было: отравлена или заколдована проклятым музыкантом. Но с какой целью? Монах развеял подозрение, рассказав, что болезнь её врождённая.
Гебо не покидал Альду до её последнего вздоха, а после похорон, оседлав подаренного ему бедной графиней скакуна, уехал.
Прошёл год, опять наступила весна. Год Робер оплакивал Альду как сестру, жизнь его опять напоминала могилу, и с тоской он вспоминал как невозвратные – недолгие, безмятежные игры в саду, вечера втроём у огня… Его посещали мысли о женитьбе, как об избавлении от мрачного существования, но эти мысли тоже были унылыми, будто зимняя слякоть.
Однажды слуга Жильбер, возвращаясь из деревни в замок, встретил на дороге сидящего прямо на земле нищего бродягу. Жильбер был крепко пьян, но на всякий случай сжал палку, на которую опирался: мало ли кто бродит, может калека, может и разбойник. Нищий вдруг поднялся, положил на землю свёрток и отошёл к кустам. Оттуда он сиплым голосом объяснил, что свёрток, мол, для барона, а сам в зарослях скрылся.
Робер обнаружил завёрнутую в тряпку коробочку, в которой лежала костяная пластинка, размером с лепесток розы, искусно обточенная и отполированная, с вырезанным на ней знаком в виде двух скрещенных линий. Жильбер ничего не мог сказать, только икал, топтался и разводил руками.
От деревянной коробочки исходил запах сандала, а пластинка словно бы переселилась в душу Робера и разливала там неведомую ему раньше негу, голова кружилась, сон пропал и, по мнению Жильбера, ухаживавшего за бароном, здесь налицо было колдовство. Но Робер переносил своё новое состояние с каким-то безумным блаженством, и оно росло с каждым днём.
Прошёл апрель, наступил май. Робер прятал необычную находку в кожаном мешочке на груди, пока ему не пришло в голову однажды навестить старого монаха. Старичок втайне занимался алхимией и хранил множество странных книг в потайной нише у себя дома. Знак был скоро опознан им, как одна из рун, но когда её название – "Гебо" – прозвучало, барон словно бы очнулся. Но голова не была ясной настолько, чтобы понять, что всё это значит. В голове застучало одно: во чтобы-то ни стало Гебо найти! Абсурд! Зачем? Что-то не пускало думать дальше, одна была мысль: где искать?
А весна уже созрела, и май вовсю разлился по земле, всё пробуждая и соединяя в любовном экстазе. Робер слёг в горячке, не различая сна и бодрствования.
И вот однажды вечером Робер почувствовал, что силы его иссякли окончательно, он открыл глаза усилием, как ему показалось, последней воли. И увидел, что дверь тихо отворяется, а в комнату входит женщина, незнакомая и стройная, но рассмотреть её он не может: темнеет в глазах – сон свалился, как камень.
Утром, когда солнце разбудило Робера, он ощутил себя опять полным сил, как и прежде. Приподнял голову и увидел, что напротив его кровати на стуле сидела Гебо, ослепительно прелестная женщина в изящном сером платье с мехом на рукавах, с знакомыми и незнакомыми глубокими глазами и роскошными золотисто-каштановыми волосами, с нежной улыбкой… Робер вскочил, готовый к бою с призраком, но перед ним стояла женщина, и во взоре её была радость. Может это его сестра? – мелькнула мысль Робера, но в этих глазах была давняя любовь, с того самого первого взгляда, брошенного загадочным менестрелем здесь, в этом замке. Этот взгляд всё помнил, всё знал и ждал. Робер уже любил её, но вдруг смятение охватило его.
Тогда Гебо медленно сняла с плеч накидку, та медленно упала, открыв его взору обольстительную женскую фигуру, подчёркнутую платьем. Май пел за окном, орали птицы, но больше никого не было на земле, и они были первыми людьми. И мужчина, всё ещё не веря, схватил женщину на руки. На постели она изогнулась, закрыв глаза, а он спешил и рвал шнуровку у неё на платье. Первый поцелуй получила высвободившаяся грудь. А дальше платье жалобно треснуло от мощного рывка его рук. Взору любви предстала нежная роза лона, и тут навсегда отпали последние сомнения, бесследно, как корь в детстве, и губы мужчины стали нежно перебирать трепещущие лепестки, утоляя тысячелетнюю жажду. Напитав розу и напитавшись сам, мужчина сорвал с себя одежду и наклонился над лицом женщины, ресницы её блаженно разомкнулись, и губы приняли третий поцелуй. Кольцо замкнулось.
Мастер замолчал. Акробатка смотрела на него, широко раскрыв глаза.
– Это… существо… с самого начала любило графа?
– Сущность Гебо – сама Любовь. И она была подарена всем, кто нуждался в ней. Первой – Альде, потому что она была обречена болезнью на короткую жизнь, затем Роберу. Потому что душа его жаждала любви. Но и это не конец истории. Ровно год прекрасная Гебо жила в замке. И однажды они оба ушли куда-то навсегда, как раз за день до нападения на замок рыцарей баронства. Они хотели покончить с "нечистой силой", которая, по их мнению, околдовала графа, замок и все окрестные владения: в последний год здесь умножились урожаи, поголовья овец, даже многие крестьяне стали жить более сыто, чем некоторые рыцари. Замок был разрушен. Но люди построили на его месте из его камней маленькую церковь, которая стоит и по сей день в Пиренейских горах…
– …здесь? – удивилась циркачка и огляделась.
Только сейчас они заметили старинную церковь за соседними деревьями: ночная тьма, скрывавшая её, растаяла в нежном рассвете наступившего утра торжествующего мая.
– Я ничего не понял, – заявил деревянный заяц, сосед Коломбинки. Она пожалела его:
– Ты ещё маленький, пенёк!
– Когда я висел в кабинете профессора богословия, я слыхал, что ангелы не имеют ни мужского, ни женского, – важно изрёк арапчонок, раскачивая пришитое к его руке опахало.
– Противный, – вздохнула Коломбинка. – Вы всё испортили.
Алый Король
– Ах, как хочется мне чего-нибудь опять про изысканное! – потянула ножки розовая Балеринка на своём гвозде.
– Разве кто такое может у нас?
С одной из полок донёсся голос:
– Я могу…
Голос принадлежал кукле Лакею – старику с большим картошечным носом, в маленьком паричке, белый чулках и лакированный туфлях.
– А про Париж можете? – недоверчиво произнесла Балеринка, глядя на простоватое лицо Лакея, особенно на нос.
– Тут у нас были попытки про Париж – провалились.
– Могу и про Париж.
– Тогда слезайте сюда, поближе.
– А тайна? Тайна какая-нибудь есть? Давайте тайну, а?
– Есть одна история, про Пиковую даму, – неторопливо спускаясь, говорил Лакей.
– Это по Пушкину? Дёрните там поэта, пусть сам в общество спрыгнет.
– Не трожьте яво, это про другое. А захочет, сам спустится, – заботливо сказал Лакей, присаживаясь и поддёргивая выгоревший зелёный камзол с поредевшим рядом пуговиц.
– И что там с пиковой картой?
– Да ведь прообразом этой Дамы была одна русская княгиня, Голицына, урождённая Чернышова, дочка страшного богача, задавшего доче приданого, а муж Голицын ей прибавил титул, – разводил деревянными ладонями Лакей. – Она ему троих детишек родила, а он-то против неё был глуповат, но добр, хороший человек. Но она, видно, о себе была высокого мнения. В частности, не желала прокисать в России, а заставила мужа поселиться в Париже, где двор короля блистал всякими умами и личностями. И она блистала, сколь красотой, столь и умом.
– Видел я её портрет у своего бывшего хозяина в книжке, лицо у неё странное: так глянешь – красота, а так – нечто непонятное и жутковатое…
– И что, с ней приключилось чего?
– Да вот, есть тема одна, – Лакей помолчал. – Наталья Петровна никому не сказывала одну свою тайну, потому что тайна сия была мозговая… В самый разгар пышной Парижской жизни, словно игла вонзился ей в душу невесть откуда некий Алый Король. И сама она не знала, что этот Король – мысль али видение, али колдовство? И что с этим делать, она не знала, маялась. Бывало, идёт куда пирожных поесть, аль книжку прочесть, а он тут как тут – в голове слова звучат: "Алый Король"…
– А она здорова была?
– Говорят тебе, – умна!
– Давай, рассказывай.
Восемнадцатый век, Париж, ротонда в королевском дворце Тюильри, слепой солнечный дождь. Пахнет мокрой землёй и розами. Княгиня Наталия Петровна Голицына легко вбежала в маленький стеклянный павильон, дождь успел лишь слегка окропить ей плечи и лоб бриллиантами.
В одном из позолоченных кресел сидел граф Сен-Жермен. Они не были ещё знакомы и представлены в свете, но княгиня знала, что сейчас у короля гостит сей таинственный граф. Острый ум княгини сразу определил, с кем свёл её случай:
– Вы граф де Сен-Жермен, полагаю, сударь? Повелитель материи? – легко пренебрегая приличиями света, заговорив с незнакомцем первой, спросила Наталья Петровна.
– Если вам будет угодно… Покровитель Фиалок, – вставая и целуя протянутую ручку, шутливо сказал граф.
Ощутив приятную взаимность двух умных людей, они присели на диванчик. Взгляд графа, сполна и в миг постигшего всю свежую прелесть и ум, которой обладала эта особенная в парижском свете русская женщина, а также оценившего мгновенно что-то в самой глубине её естества, на мгновение смутил молодую даму.
Она знала много взглядов, подаренных ей, но это были мужчины, которые не столь велико были оценены ею. Даже если они были королями и принцами. Последнее отчуждение улетучилось с появлением в руках графа (невесть откуда возникшей) коробочки с любимыми княгиней сладкими пастилками, которую он любезно предложил своей новой приятельнице.
Беседа в ротонде Тюильри сблизила их. И при следующей встрече на балу у короля они улыбнулись друг другу, как знакомые, и немного, как заговорщики. Скользкие персонажи двора сразу же нырнули за веера и присудили увиденному свои ярлыки. Но жизнь пудры не очень волновала таинственного графа, а княгине самую малость приятно льстило внимание известного в Европе человека.
В тот бальный вечер Наталья Петровна была одета в тяжёлое платье из посеребрёных кружев, к груди была приколота алая роза, а туфельки также были обтянуты алым бархатом. Парик сей Венеры был присыпан серебряной пудрой, и кошелёк расшит серебром и жемчугом. Знаменитый граф с поклоном вручил ей крошечные рубиновые подвески.
Пройдя по залу один танец, они удалились в кабинет для игры в карты, заняв уединённый столик для двоих. Тут граф немало удивил Наталью Петровну, заговорив на чистом русском языке. Она рассмеялась:
– Хорошо же, дорогой граф, тогда, может, сыграем в "подкидного"?
И они опять смеялись и играли, пока в руку к княгине не дался бубновый король. Она вспомнила про свою думу и спросила:
– Да, граф, говорят вы – знаток тайн и символов. Одна вещь занимает мои мысли…
– Алый Король, быть может? – в руке графа оказался король червей.
– Да, наслышана, что вы мысли читаете, но карты лишь подсказывают мне что-то. Не думаю, что меня занимают черви или бубны, – ответила Наталья Петровна с уверенностью, что граф совершенно понимает её.
– Это ваша загадка, мадам. И только вам её разгадать дано, – сказал граф, словно бы призывая княгиню начать поиск ответа. – Пока что, мой совет – не играть в карты на деньги.
Тут принесли вино и совет графа не был воспринят серьёзно. Вскоре княгиня проиграла страшную сумму. Впервые в жизни она почувствовала ужас какого-то нового свойства. Это длилось миг, но было столь сильно омерзительно, что княгиня обратилась за помощью к графу де Сен-Жермен. Граф принял её у себя, что редко делал или, скорее, не делал вовсе. Не принимал у себя никого.
Сей визит остался в тайне для светских сплетен. Известно лишь, что дела Натальи Петровны вполне поправились после этого, более в карты на деньги она не играла, будто бы вдруг охладев к былой роскоши. Платья её стали намного менее украшены драгоценностями, и всё же в обществе отметили особенный шарм её нового облика и настроения. Некоторые дамы даже пытались подражать такой величественной простоте, безуспешно. Королева, разумеется, не подражала, но оценила перемену подруги.
Никто не знал, что более всего сию разумную голову занимает один вопрос: кто таков Алый Король? Почему это имя звучит? Спросить у Вольтера? Мерзкий старый кот. Он никакой мистики не желает понимать. Будет лишь пересмешничать. И она опять искала графа.
– Я встречу его, Алого Короля?
– Возможно, – глянув прямо в глаза княгини, ответил Сен-Жермен. – Но, мне кажется, он придет тогда, когда от вашего милого жеманства, сударыня, столь очаровательного и изящного, не останется и следа…
– Когда старость заберёт очарование моей молодости?
– Возможно. На смену придёт нечто более драгоценное.
– Что же это за сокровище, граф? – в глубине души княгиню слегка пробирал холодок.
– Сокровище? – граф засмеялся. – Наслаждение господством над вами самого Алого Короля!
И хотя Наталия Петровна умела владеть собой неплохо, внутри неё вспыхнул огонь – княгиня рассердилась:
– Не намекаете ли вы, друг мой, что мне понять сию тайну сейчас ума не хватает?
На это граф рассмеялся раскатисто и потом, как бы галантно прося прощения, взял ручку княгини поцеловать.
– Дорогая княгиня, как я почитаю ум ваш, должно быть вам известно хорошо. Тут дело в другом…
– Да знаете ли вы ответ, граф? При всём моём уважении…
Сен-Жермен улыбнулся на сей раз со своей неповторимой загадочностью, не высокомерною, а истинно свойственной мудрецу, и сказал:
– Я могу кое-что сделать для вас… Отныне с сего момента не будет вам столь докучать сей Алый король, хоть вы про него и не забудете. А в назначенный час тайна легко откроется перед вами.
…Милое жеманство ушло с годами, но Алый Король не являлся. Давно княгиня со всей семьёй покинула Францию: туда пришла кровавая революция. Наталья Петровна, вернувшись в Россию, взялась за хозяйство и отлично его поставила во всех владениях Голицыных. В свете она стояла высоко и немало наслаждалась этим про себя. Но также милы были ей и простые вечера в загородных поместьях, особо в Вязёмах, где шла неспешная простая жизнь, где было тихо.
Лишь иногда тишину нарушали дети соседей, Пушкиных, особенно малыш Сашенька. Приезжая с маменькой, то и дело норовил забегать в середину клумбы: крики его, няньки и лакеев стоял во дворе.
Его мать пила кофей с княгиней, а та всё нет-нет и спокойно вспоминала об Алом Короле: "Скорее, это не человек. Свобода? Истина?" Вопли слуг и восторженные визги Сашеньки прерывают мысли: мальчик пойман и внесён в дом.
Позже проказник пропишет старую княгиню Пиковой дамой в своих сочинениях, но княгиня не будет сердиться.
…Когда Сашенька умер в муках от дуэльной пули, Наталья Петровна, на девяносто восьмом году жизни, всё ещё размышляла, – теперь уже очень редко, – об Алом Короле. Хоть иногда даже сей неведомый Король путался у ней с Наполеоном, что в своём походе на Москву не миновал Вязём. К чести Француза сказать, не пожёг имения, не тронул ничего. Ночевал и поехал к Москве. Ну и просчитался… Княгиня много думала-дремала, сидя одна.
Давно уже ум её не был острым, и от больших богатств завелось в ней смешное скопидомство. Не со всеми детьми своими она была в ладу, много ворчала и молчала или просто сидела во главе балов в строгости лица, так что и старший сын её, сам уже почти старик, губернатор на Москве, не смел сесть подле матери без её дозволения.
Вот уж она лежит в своей спальне в Петербурге и понимает, что идут последние минуты её жизни. За окном лютая зима, но княгиня в тёплой большой кровати, как в пене кружевной, в кружевном чепце. Только руки, словно две белые коряги, поверх одеяла. Из домашних никто не беспокоит, слава Богу, потому что все спят, ночь. Никто не нужен из них сейчас. Хотя камин погас, – и не холодно.
Что была жизнь? Дети, внуки, свет, хозяйство, простоватый муженёк, хоть и знатный, принцы, короли и королевы… Граф.
И только подумала княгиня об этом человеке, как вот он, как из воздуха явился плавно перед нею.
– Батюшка, граф!.. Уж не из камина ли ты выскочил? – из последних сил подивилась старуха.
– Простите за внезапность, княгиня…
– Господь с вами, да вы… ничуть не изменились! Впрочем, говорили же в том веке мне, что вас видали в таком виде и в позапрошлом…
Граф сел в кресло, которое как-то само оказалось у кровати, а не на своём месте у камина.
– Морозно нынче в Петербурге, – улыбнулся он.
– А я вот, помираю, батюшка, – выдохнула старуха смиренно. – Где же твой обещанный Алый Король-то? Забыл…
– Потому и явился я к вам, Наталия Петровна, что он появится сей час.
Старуха молча, с трудом ворочая глазами по комнате, никого не приметила. Только по мановению плеча графа зажёгся сам собою погасший камин. Ну да такие штучки за ним и раньше водились, как сказывали.
– Не вижу, сударь никого, может, глаза слабы стали… Я ведь, небось, целый век прожила, благодаря бокалу винца из твоих запасов, а?
Княгиня беззвучно потрясла плечами, – на другой смех её теперь не хватало.
– Не ищите его по сторонам, княгиня, – сказал граф и вроде повёл рукой по воздуху, а может, и нет.
Наталия Петровна словно бы согрелась от какой-то волны, и полегчало ей так, что тело стало чувствовать себя как в молодости, свободно. Она даже села на кровати.
– Господи, батюшка, опять твои кудеса, я словно бы девчонкой себя чувствую… Неужто опять жизнь продлишь мне?
– А хотите опять жить, далее? – спросил граф тихо и проникновенно, но, как всегда, просто.
Княгиня послушала себя и сказала:
– Знаешь, нет. Эту жизнь бы я закончила с богом, а вот другую бы, совсем другую, начала бы! – сказала она, вскинув голову, и пышные волосы, какие были у неё в молодости, упали из-под чепца на спину тёплой волной. Она изящно спустила ноги с кровати и тут увидела в зеркале себя – молодую, лет двадцати…
Ничто не ускользало от графа, и он словно бы руководил происходящим. Он предложил княгине свою руку, повёл её к огню, и они уселись в два кресла у камина, которые оказались опять там, где им надобно, своим ходом.
Тут в огне Наталия увидела живую картину. На золотом престоле сидит Король в алой одежде, сияет солнцем и улыбается. Как вдруг он в миг уменьшается до яблока и прыгает прямо Наталье в грудь!
– Так Алый Король…
– Это Любовь Божественная, то есть без условий, – сказал граф, глядя сквозь туман заблуждений и тленных чувств, прямо в душу, в самую сердцевину. – То, что должно пробить плотину.
– Ах, опять загадки твои, граф! – воскликнула досадливо Наталья. – Не томи хоть в сей час, смертный! Ведь уйду я опять в небытие, позабуду…
И княгиня заплакала тихонько, но теперь горько сожалея. Это были другие слёзы, которых также не было в этой её земной жизни. Немало удивлена была Наталья, натолкнувшись на знакомую улыбку Графа.
– Теперь не забудешь уже, будешь каждый раз вспоминать его и Без Алого Короля не сможешь.
– Каждый раз?..
– Будешь ещё жить разные жизни.
– А зачем? И что переменится?
Помолчал Граф, глядя на пламя, где была картинка, и молвил:
– В бытии княгиней Голицыной…
– Знаю, мало от меня было любви кому… – перебила его Наталья с волнением. Теперь Король в груди словно мешал говорить по-прежнему.
– Не суди себя, – отвечал мягко Граф, – помнишь ли, Иисус каждого учил почитать себя, дитя Бога, и все свои пути неисповедимые? Потому что знал, что истинная Любовь, без условий, Божественная, что заложена в каждом, проявит силу только после лет страданий, пут, исканий во тьме, ибо только во тьме земли прорастает на свет семя солнца…
– И что же далее, друг мой? – спросила Наталья, оглядываясь на своё ветхое тело в пышной кровати.
Хитрый граф сунул руку в огонь, извлёк оттуда алую розу и подал её красавице. Та спрятала почти юношеский смешок за цветком: шутник вечный, цветок из огня выудил!
– А что бы ты сама выбрала?
Графиня задумалась. Думала она теперь другим образом, не головой, а словно бы заглядывая в глубины себя, Божьего Дитяти.
– Не загадывай, потом надумаешь, какую следующую жизнь прожить, – сказал граф, вдруг подхватывая Наталью, и они кружились в танце по персидскому ковру кругами, а алая роза светилась в волосах Натальи, как кусок огня из камина.
Потом они повалились на ковёр и оба сели по-турецки. Под рукою графа возник на полу серебряный поднос с двумя кубками, фруктами и ароматной сдобой. И он же первый схватил божественную булку, обсыпанную зёрнышками, с хрустом разломил, обмакнул в мёд и отправил в рот. Наталия легко присоединилась, а после того, как стукнулись они серебряными кубками и отпили невесть что со стола богов, она спросила:
– Ну а потом-то – что? – сказала Наталия, желая запомнить всё до конца, – и что прикажешь делать тогда?
– Жить. Только жить, – сказал граф, доставая из-за жилета золотые часики, – и не я прикажу, а ты сама выберешь и решишь жить. Совершенно по-новому, новым образом.
– Это как?
– Истинно. Без старых страхов и масок.
– Благодарю, – прошептала Наталия как во сне.
Сейчас виделось ей то алое будущее тоже как в тумане и не картинами, а нежнейшим и сильным чувством, где она навек была слита с Алым Королём, с Сердцем Духовного Существа, коим являлась её высшая часть. "Вот я, настоящая" – подумала она и сказала кому-то:
