Елена Степанян
Царский выбор
Глава вторая
1. Москва.
В Спасские ворота Кремля въезжает всадник. Спешивается возле роскошного крыльца. Ему навстречу со ступенек сбегает слуга.
Слуга (принимая поводья). Наконец-то, Кузьма Кузьмич! Борис Иванович тебя заждался.
Кабинет Морозова.
Завидев Кузьму из окна, Борис Иванович, величественный чернобородый боярин, нетерпеливо подходит к двери.
Входит Кузьма.
Морозов. Ну что из Англии? Что Карла?
Кузьма. Конец Карле. Мужики его в плен захватили.
Морозов (всплескивая руками). Я этого не ждал. Я этого не ждал. Что же теперь будет?
Кузьма. Судить его будут. (Подчеркнуто цитирует) За вины перед Богом и народом.
Морозов (качая головой). Мужики! Судить венценосца!
Кузьма. А знаешь, что они говорят? (Наклоняется к его уху) Оттяпаем ему голову вместе с короной.
Морозов. Да, тут уже сказать нечего. Ну и мужик аглицкий, до чего же злобный. Нашему такое не приснилось бы.
Кузьма. Да? – Ты, Борис Иванович, человек мудрый, но про русского мужика ты лучше у меня, у мужика, спроси. Русский мужик, как медведь, до тех пор смирный, пока на цепи сидит. И чем тяжелее цепь, тем для него лучше. А на деле, он всех на свете злее. И хитрее всех. Ну да ладно, прости ему Господи.
Морозов в задумчивости расхаживает по комнате.
Кузьма. Это, стало быть, аглицкий товар. А из Франции не изволишь?
Морозов. Уже что-то есть? Неужто купцы успели вернуться?
Кузьма. Купцы вернулись. А королева с детьми как убежала из столицы, так туда и не возвращалась. Князья там вовсю хозяйничают. А ей объявили, что пока она своего советчика и полюбовника Мазариния не прогонит, они ее назад не пустят.
Морозов. Змеи подколодные! Да они все вместе его мизинца не стоят.
Кузьма. Твоя правда, Борис Иванович. Только она его уже прогнала. С тяжелым сердцем, наверное, и не насовсем… Но эта свора своего добилась.
Морозов. Да, ну и день сегодня! – Кузьма, ты проследи, чтоб ни один звук!..
Кузьма. Да что ты, Борис Иванович! У меня все иноземцы – вот! (Показывает руками, как он их держит.) А свои знают, что если что – допытаемся, через кого утекло, и уж тогда!.. И вообще, многая знания – многая огорчения. Русский человек и так нелегко живет, зачем его лишний раз огорчать?
Морозов. Кое-кто очень бы даже возрадовался. Все мои ненавистники. Стрешнев – первый.
Кузьма. Да будет тебе, Борис Иваныч. Так-таки нет никого лютее Стрешнева! Подумаешь, царский шурин!
Морозов. Да ты что, Кузьма, глаза протри! Ты в Москве, али в Мадрите? Царский шурин! А Борис Годунов кто был, не царский ли шурин? (Понижает голос.) А Романовы откуда пошли? Не от царского ли шурина? – Мы со Стрешневым не на жизнь, а на смерть боролись, и если бы Господь не прибрал вовремя царицу Евдокию, не знаю, что сейчас бы было. Вернее всего, лежал бы я на погосте, а ты возле того погоста свиней бы пас.
Кузьма (покачивая головой, тихо). Нет, я теперь Кузькой ни за что не буду. Только Кузьмой Кузьмичом.
Морозов. И они ведь никуда не делись, ни Стрешнев, ни братец его. Царские дядья, родная кровь!
Кузьма (мрачнея). Рано или поздно новая родня появится.
Морозов (усмехаясь). То-то и оно. (—) Ну ничего, мы это дело на самотек не пустим. У этого царя будет шурин, какой надо.
Ладно, Кузьма. Товар твои купцы привезли скверный. Надобно его получше продать.
2. Царский двор.
Сокольничьи ставят на телегу клетки с соколами. Одна еще пуста. Князь Прозоровский, молодой красавец, играет с соколом, который никак не хочет в клетку.
Прозоровский. Ну что же ты, Яхонт? Ты ведь теперь не мой. Ты теперь царский.
У царя.
Алексей играет в шахматы с дьяком Чистым. Рядом шут Ванятка возится с большим котом.
Чистой. Ну что, государь, давай делать мировую.
Алексей. Хороша мировая. Разбил меня в пух и прах.
Чистой. Ничего. Через год-другой ты меня так же разобьешь.
Ванятка. Тоже мне радость – деревянные коняги. Зверь должен быть теплый, пушистый, вот как мы с Парфентием. А ты, батюшка, не забыл, что завтра у нас потеха в селе Покровском?
Чистой (морщась). Да что в ней хорошего, в медвежьей травле?
Ванятка. Не любишь этой потехи, Назар Петрович?
Чистой. Не люблю. (С иронией) Не христианская это забава.
Ванятка. Да что ты, батюшка! Там такой медведь! Ходит на задних ногах, водку пьет из стакана. Утирается, кланяется, благодарит. Разве ж это не по-христиански?
Входит Прозоровский.
Прозоровский. Все сделано, государь. Отправил я их в Сокольники.
Алексей (милостиво). Отцу не забудь мою благодарность передать. Ну и соколы, я бы с такими ни за что не расстался.
Прозоровский (улыбаясь). Ну ничего! Ты же без меня на охоту не поедешь, а я без тебя – тем паче.
Появляется Морозов с мрачным лицом. Все прочие удаляются. Морозов лично закрывает дверь.
Царь и Морозов вдвоем.
Алексей. Ну что там с Карлой?
Морозов подходит к нему вплотную, шепчет на ухо.
Алексей. Борис Иваныч, да что ты! Казнить! Помазанника Божия!
Морозов. Бабке его родной, королеве Марии, отрубили же голову. И никто не шелохнулся.
Алексей (задумчиво). Это все их вера, Иваныч. Ересь их злосчастная. Они церковные власти отрицают, значит и царская власть для них ничто.
Морозов (крестясь). Нас Господь от ересей хранит. Для русского мужика царь все равно что Бог. Но и нам хлопот хватает. (Тяжело вздыхает.) Да, вот еще. Не ждали мы так скоро вестей из Франции, а они пришли. (Шепчет царю в самое ухо.)
Алексей. Да, этим в Москве никого не удивишь.
Морозов. С князей-бояр ни днем, ни ночью глаз спускать нельзя. За кого поручиться можно, что он не мнит себя на царском престоле? Не зря Иван Грозный крошил их безо всякой пощады.
Алексей. Не надо Грозного, Иваныч, слышишь, хватит с нас. Он семьдесят лет в гробу, а всех от него трясет.
Морозов. Напрасно ты так о нем, государь. Иван Грозный – великий царь, прадед твой двоюродный.
Алексей. Семиюродный! Тоже мне родство. – Мой отец по Божьей воле был избран царем. А дед от великой смуты Русскую землю успокоил. И никакое родство тут ни при чем. Я что, не догадываюсь, что они промеж собой говорят? Они все от Рюрика, от Рюрика, а мы невесть от кого.
Морозов. Да пусть только кто пикнуть посмеет! Язык вырвать! – Да кто он такой, этот Рюрик? Кто его видел, может, его и не было никогда.
Алексей (с отвращением). Да ладно, Иваныч! Всем подряд, что ли, языки вырывать будем? – Царствовать со славой надо, вот что! Киев вернуть, все вернуть, что они потеряли, Рюриковичи эти. А уж потом! Дал бы Бог силы! (Смотрит на часы немецкой работы, изукрашенные готическими башнями и рыцарями.) Разве не больно видеть, как еретики благоденствуют, а православные христиане под басурманским игом стонут? – Святыни Цареграда в поругании, а мы тут всё грыземся. (Шепотом) Аще забуду тебе, Иерусалиме…
Морозов падает на колени перед царским креслом, целует ему руку.
Морозов. Алешенька, дитятко мое бесценное! Благодарю Господа, что дожил до этого дня, что такие речи от тебя слышу. (Всхлипывает, утирает слезу.)
Поднявшись, продолжает в другом тоне.
Морозов. Киев будет наш, вся Малороссия будет. Ну год еще, ну два, три. Аршин версте не расчет. И Смоленск вернем, и Северские земли. Я об этом твоему отцу клялся, и тебе поклянусь. Всего себя на это положу. А то великое, что у тебя на сердце, того мои глаза уже не увидят. Над этим ты и дети твои трудиться будут.
Морозов встает, начинает похаживать по комнате, затем кивает сам себе, мол, давай.
Морозов. Есть у меня к тебе разговор, государь. Важный разговор.
Ты по воле Божьей царство принял ребенком, и хоть тому третий год пошел, а народ все на тебя как на малое дитя смотрит. С любовью смотрит, но одной любви мало. Страх нужен, страх родит покорность, а не одна только любовь. А какой страх перед малым дитятей, за которого бояре всё решают? (—) И боярам это очень на руку.
Жениться тебе надо, вот что. Человек, у которого свои дети, сам уже никак не дитя.
Алексей (раздумчиво). Жениться можно, да только на ком?
Морозов (пожимая плечами). Соберем девиц со всех волостей, по отеческому обычаю. Самую лучшую и выберешь.
Алексей (с пафосом). По обычаю! Стыдобище это, а не обычай! Другие государи так женятся?
Морозов. Что об этом говорить? По нашей что ли вине нет больше православных государей? А еретики вон что творят, власть королевскую отвергают.
Алексей. Да, других православных государей нет. Это нам известно.
Морозов. Но ежели с другой стороны посмотреть, обычай еще не закон. В твоей царской воле и переменить его. Можешь бояр созвать, у них порасспрашивать о достойных девицах. Боярыня Годунова тебя с младых ногтей нянчила, и теперь как мать о тебе печется. С ней посоветуешься. На все твоя воля, воля царская.
Алексей (пряча улыбку). Да, так наверное было бы лучше всего. Только я вот чего боюсь, Иваныч. Станут говорить, что вот, мол, годами молод, а уже отческий обычай переменяет. Нехорошо это.
Морозов. Прежние цари тоже не всегда смотрины устраивали. Иван Грозный не один раз был женат. Он и по сватовству жен брал.
Алексей (отворачивается и смеется). Да молод я очень, молод, Иваныч. А что не так сделаю, сразу же на тебя свалят, вот, мол, Морозов его подучил. – (Громко вздыхает.) Так что, ничего не поделаешь, готовь указ. Я подпишу.
Морозов. Не один придется подписывать, голубчик мой, в каждую волость свой пойдет.
Алексей. Хорошо, хорошо, составляй. (После паузы) Иваныч, не надо, чтобы в Москве знали это всё – про Карлу, про Францию.
Морозов (с готовностью). Алешенька, родимый, да на что ж тогда у тебя твой старый дядька, твой Иваныч! Он жив еще, он еще не помер.
3. В соседней комнате.
Прозоровский смотрит в окно. Новый посетитель, Федор Ртищев, играет с котом.
Ванятка. Вот так всегда. Стоит только Федору появиться, как Парфентий сразу же про меня забывает. Предатель.
Прозоровский. Что-то тут нечисто. Видно, измену они замышляют. К полякам переметнуться хотят.
Ванятка. Ах, как же я раньше не додумался. Царю надо непременно доложить.
Федор. Попались мы с тобой, Парфентий!
Кот на руках у Федора начинает проявлять беспокойство.
Прозоровский. Казнить обоих!
Дверь открывается, входит Алексей. Кот стремглав бросается к нему и трется о его ноги. Все хохочут.
Алексей (важно). Дети вы малые. Вам бы все играть и смеяться.
4. Горница царевен.
Ирина Михайловна (старшая) и Татьяна Михайловна (средняя) сидят за пяльцами. Анна (младшая) играет с ниткой жемчуга. По комнате расхаживает старая боярыня, княгиня Вяземская.
Вяземская (рассматривая настольные часы). Ну чудо просто! Я таких и не видывала даже.
Ирина. Одно слово – царский подарок.
Вяземская. Спаси Господи, любит вас братец. Немецкая работа?
Ирина. Голландская. Трое таких часов купцы голландские поднесли. Одни государь себе оставил, другие нам подарил.
Вяземская. А третьи кому?
Ирина (с деланым удивлением). Как кому? Третьи – боярину Морозову.
Вяземская. Борис Иванович – царю верный раб. И в делах государственных весьма умудрен.
Татьяна. Да разве кто спорит? Но он ведь не один на свете. А других бояр и близко к царю не подпускает. Дядей наших, Стрешневых, совсем оттеснил, даже мы их не видим. А они нам родная кровь, и нас любят.
Вяземская (твердо). И Борис Иванович вас очень любит. (Наклоняется к Ирининому вышиванию.) Ох и птица у тебя получилась – загляденье.
Анна. А клетка у нее еще лучше получится. (Вяземская в растерянности.) Мы очень хорошо в клетках толк знаем.
Ирина (понизив голос, испуганной Вяземской). А я это каждый день слышу.
Татьяна. Мы тут и не такое слышим.
Ирина (невозмутимо вышивая). Ты, Анна Михайловна, не знаешь, как люди на свете живут. С утра встают – и не знают, будет у них вечером кусок хлеба или нет. (Вяземская и Татьяна согласно кивают.) А когда тот кусок добудут, то он им не в радость и в горло не идет, таким потом полит.
Анна. Так это, по-твоему, хорошо? Я этому радоваться должна?
Татьяна. И в замужестве тоже ничего хорошего нет. Простые жен бьют, а знатные на свой лад издеваются.
Ирина. Что простые! Князь Мышецкий жену до смерти забил, и с рук сошло, всё замяли.
Татьяна. И еще каждый год рожать…
Вяземская. Далеко ходить не надо. Я вот, шестнадцать раз рожала, а детей у меня всего двое.
Анна. А что, лучше бы их совсем не было?
В передней.
По лавкам сидят старые и молодые служанки, карлица Лизавета. Одна из служанок (Анфиса) нервно прохаживается перед дверью.
Анфиса. Не надобно ли чего царевнам?
Старуха. Надобно будет – кликнут. Не входи зазря, Анфиса, Ирина Михайловна осерчает.
Анфиса резко поворачивается и уходит.
Карлица (закрывая ручками глаза). Ой! Вижу – идет к нам светлая боярыня Годунова!
Старуха. Твоя правда, Лизавета. И мне сердце подсказывает – посетит нас свет-Дарья Кирилловна.
Молодая служанка. Ой, и у меня что-то живот схватило!
Анфиса бежит по узенькой улочке городской части Кремля. Входит в дом, взбегает по лестнице. Ей навстречу другие служанки.
Анфиса. Где ваша боярыня?
Служанка. С утра на богомолье уехала, к Сретенью.
Анфиса. Когда вернется, не сказывала?
Служанка. Да уже пора. Обедать дома собиралась. – Да ты садись, подожди ее.
Анфиса садится на скамью. Сидит, сцепив пальцы.
Горница царевен.
Анна. Но ведь нигде во всем мире такого нету – чтоб царских дочерей замуж не выдавать.
Ирина. Ты, царевна Анна, все прекрасно знаешь. Тысячу раз говорено. Из православных государей никого кроме нас не осталось. Все, кто есть, для нас еретики. (Усмехаясь) Мы для них – тоже.
Анна. А что, русские князья перевелись?
Ирина. Мы царского роду, и русские князья нам теперь не ровня.
Анна (со всей злостью). Да, они нам не ровня. Иные из них нас познатнее. Они от Рюрика, а мы от кого?
Сестры (вскакивая с мест). Замолчи, Анька! Слышишь, замолчи!
Анна выбегает в боковую дверь. Княгиня Вяземская бросается за ней.
Вяземская находит Анну в узкой комнатенке. Она сидит на сундуке, уткнувшись в угол. Княгиня садится рядом, обнимает ее, гладит.
Вяземская. Ну пойдем со мной, попросишь у сестер прощения, и все забудется.
Анна (выпрямляясь). Никуда я не пойду. Я всегда в этот час здесь бываю. (Обводит взглядом окошко, как какую-то драгоценность.) Вот у этого окна стою.
Вяземская. Чего ради, Аннушка?
Анна (вызывающе). А в этот час князь Прозоровский всегда от царя выходит и тут под окном на коня садится.
Вяземская. Который Прозоровский? Сергий, что ли, меньшой сын Симеон Васильевича?
Анна. Ну да. А я стою тут, и на него смотрю.
Вяземская. Аннушка, милая! Но ведь стыд какой, тебе, царской дочери, вот так открыто на молодого боярина глазеть.
Анна. Так он же меня не видит. Он сюда не смотрит, он на коня своего смотрит. (Бросается на шею Вяземской.) Крестная, милая, плохо мне, пропадаю я! Ни о чем другом думать не хочу. Весь день только этим живу – как стану здесь и как на него посмотрю. А потом до утра вспоминаю.
И ведь некому сказать, и терпеть нет мочи. Иной раз боюсь, что не вытерплю и закричу.
Вяземская. Закричи. Закричи, чтоб все услышали и Морозову донесли. А уж он сам домыслит и свидетелей найдет, что князь Прозоровский царевну околдовал и престол царский захватывать собирается. И отрубят ему голову. И тогда твое сердце успокоится.
Из горницы царевен доносится звон часов.
Анна. Ну все, не видать мне его сегодня.
Анна бросается к окну. Во дворе князь Прозоровский сидит на лошади и искоса поглядывает наверх. Заметив Анну, он улыбается, трогает поводья и уезжает.
Анна (шепотом). Крестная, он видел меня, он меня ждал.
Анфиса продолжает сидеть на своей лавке. Открывается дверь внизу, входит с прислужницами боярыня Годунова, царская мамка. Анфиса бросается ей навстречу.
Анфиса. Княгиня Вяземская у царевен.
Годунова. Давно?
Анфиса. Больше часу.
Годунова. О чем говорят, не знаешь?
Анфиса. Нет, матушка, побоялась войти.
Годунова. Хорошо сделала. (Не входя в свои покои, разворачивается, направляется к царевнам.)
Годунова по-хозяйски входит к царевнам. Татьяна и Ирина за вышиванием. Анна с Вяземской сидят рядом на диванчике, Вяземская держит руку царевны в своих.
Годунова (подходя к Вяземской). Век тебя не видела, Анна Васильевна. Вот и крестница, гляжу, тебе рада.
Вяземская. Да какая от меня, старухи, радость. Битый час болячками своими похвалялась. А тебе, матушка, вот что скажу. Хрен, на водке настоянный, от суставов чудо как хорош. И пить его, и втирать, и примочки делать.
Годунова (пожирая ее глазами). Надо попробовать. И меня суставчики вконец замучили.
5. Алексей один.
Расхаживает по комнате, смотрится в зеркало; потом бегом направляется в комнату своей няньки.
Нянька занята рукоделием. Входит Алексей.
Алексей (с порога). Федора!
Федора. Что, голубчик мой?
Алексей. А вот то! (Выдерживает паузу, глядя ей в глаза.) Женюсь я. У меня скоро свадьба. (Федора всхлипывает, утирает слезы.) Ну вот, я думал, ты обрадуешься, а ты ревешь.
Федора (становится на колени, целует ему руку). Прости, батюшка, прости, родной. Это я родителей твоих вспомнила. Уж такая радость, такая радость. – Так на ком женишься?
Алексей (поводя плечами). Кого выберу.
Федора (со страхом). Смотрины будут?
Алексей. По обычаю.
Федора (в сердцах). Ох уж этот обычай.
Алексей. Очень даже хороший обычай. (Скачет по комнате.) Пре-крас-ный! Чу-дес-ный! Ты ж сама мне сказки сказывала, как царевичи на край света отправлялись за ненаглядной красой. А я царь. Ко мне со всего света красавиц свезут. А я выберу самую лучшую, самую прекрасную. (Кружится по комнате, смеясь.)
Федора. Дите ты, дите. Разве жену, да еще царицу, глазами выбирают? Ее умом выбирать надо. (Стучит по лбу.) Господь твоих родителей прибрал, тебе Морозов и боярыня Годунова заместо них. На кого они укажут, ту и бери.
Алексей. Ну уж нет, жениться за меня никто не будет!
Федора. Зачем ты так – жениться за тебя! В таком деле важном совета спросить – и сто раз, и двести, все много не будет. Не приведи Господь ошибиться. (—) Ты вот сказки вспомнил! В сказках все легко. В сказках и царствовать легко – поди туда, не знамо куда, принеси то, не знамо что. И идут, и несут, – а на деле? Ты ведь еще толком царствовать не начинал, а скажи, легко ли это?
Алексей (со вздохом). Совсем не легко. Но почему-то всем хочется. Ну не всем, так многим.
Федора (в ужасе). Кому хочется? Извергам и супостатам?
Алексей. Да ладно, Федора, это я так сказал. Не твоего это ума дело.
Федора. Правильно, не моего. – А Борис Иваныч и о тебе, и о царстве твоем день и ночь помышляет, о себе самом и не думает. Уж сколько лет он вдовый, ему и жениться недосуг. Всё в трудах!..
Алексей. Я ему жениться не мешаю.
Федора. Ты себе не помешай. На одной красоте жениться нельзя. Надо вызнать, какого нрава, умна ли, и что за родня. Вот что важно. А вдруг они станут Борису перечить? Опять пойдут свары, давно их не было!
Алексей. Знаешь, нянька, мне, конечно, лет мало, но я царь, а не дурачок какой-нибудь. Морозов останется Морозовым, а новой родне тоже место найдется. (—) Если бы мне в приданое Киев давали или Волынь, было бы о чем говорить! (Говорит серьезно и даже грустно.) Если я не сам выберу, я же не смогу ее любить. Что ж я должен, только для блага народного жениться, а своего счастья мне не положено?
Федора. Голубчик мой, цветик мой лазоревый! Я же все это говорю, о тебе заботясь. Мне кроме твоего счастья ничего на свете не нужно. (Целует его руку.)
Алексей. Ты лучше помолись за меня, Федора, чтобы все получилось. И чтобы она меня полюбила, как я ее.
6. У Морозова.
Морозов за столом просматривает бумаги, отдает секретарю. Рядом Кузьма Кузьмич. Секретарь выходит, Кузьма подходит к окну.
Кузьма. Борис Иванович! К нам протопоп идет.
Морозов (не отрываясь от бумаг). Мне с ним надо поговорить.
Кузьма. Значит, почувствовал. Он прямо бежит.
Те же и протопоп.
Морозов. Вдвойне тебе рад, отче Стефан! Есть важное дело.
Стефан (отдышавшись). И у меня очень важное. – Ересь открылась. Страшная ересь, хуже жидовской.
Морозов разводит руками и иронически переглядывается с Кузьмой.
Морозов. Слушаю тебя со всем вниманием. Что за ересь?
Стефан. А вот послушай очевидца. (Подходит к двери.) Заходи!
Входит изгнанный слуга Прозоровских и бухается на колени перед Морозовым.
Морозов. Кто таков?
Ерошка. Ерошкой зовут. Ерофей Петров.
Морозов. Чем занимаешься?
Ерошка. Служил в усадьбе князя Прозоровского.
Морозов делает недовольную гримасу.
Кузьма. Служил. А теперь, значит, не служишь?
Ерошка мотает головой. Кузьма хмыкает.
Морозов. Так что за ересь? Где ты ее отыскал?
Ерошка. Сейчас скажу. У князя Прозоровского управляющим Трофим Игнатьевич.
Морозов (кивая). Ну-ну.
Ерошка. Живет он в той же усадьбе, в отдельном доме. В доме том подвал. А в подвале окошки вровень с землей, вот там они и молятся по-своему, еретики эти. Встанут в кружок на колени, руки над головой поднимут – и молятся. А я на землю лег и в окошко подсмотрел.
Морозов (в полном недоумении). У них там что, церковь в подвале?
Стефан (приходя на помощь Ерошке). Сейчас я тебе разъясню, Борис Иванович. Совершается общая молитва вне церкви, без икон, без крестного знамения (доносчик кивает на все это), втайне от властей.
Морозов (в ужасе). И князь тоже в их молитвах участвует?
Ерошка. Нет-нет, князя я с ними никогда не видел. В подвале в этом. Но однажды он заходил и беседовал с одним. Такой с большущей бородой, которого они больше всех почитают.
Морозов. И за что же они его почитают?
Ерошка. Да он, как будто бы, невесть сколько лет живет и не помирает. И пройти может где угодно. Хоть по воде, хоть сквозь стену.
Кузьма (в полном изумлении). Неужто сам Михайло Иванов?
Ерошка. Да, Михайлой Ивановичем его зовут.
Стефан. Ты что, слышал о нем, Кузьма Кузьмич?
Кузьма. Об этом Михайле, отче Стефан, слышали еще в царствование Василия Иоанновича. Да редко кто верил в него, чаще все это баснями считали. (К Ерошке) Так ты его видел живьем?
Тот испуганно кивает.
Морозов. Так сколько же ему лет?
Протопоп тот же вопрос повторяет беззвучно.
Кузьма (весело). Вот сами и считайте, я на его крестинах не был.
Морозов. А остальные что? Тоже по воде ходят? Откуда они берутся и куда деваются?
Ерошка (в замешательстве). Ну… я… Иной раз кто-нибудь так у Трофима и стоит, а другие еще где-то стоят… Сойдутся, а потом расходятся…
Кузьма. А что ж ты за ними не проследил?
Ерошка (в еще большем замешательстве). Да я хотел… Да это все равно без толку. Они, как выходят за ворота, так будто растворяются. Я сам слышал, как один хвалился, что может невидимым пройти, а другие посмеивались и говорили, что очень даже можно, если очень нужно.
Кузьма прохаживается по комнате, выразительно переглядываясь с Морозовым.
Кузьма. Ну хорошо, а сейчас кто-нибудь из них стоит у Трофима? (Ерошка отрицательно мотает головой.) А давно они на молитву свою еретическую сходились? (Ерошка молчит.) Что не отвечаешь? Давно, значит. А теперь их и вовсе нет, разлетелись пташки. Так почему же ты, когда надо, не донес? Чего ждал? Ждал, пока Трофим Игнатьич тебя за воровство выгонит?
Ерошка ударяет головой об пол.
Кузьма (выглядывая за дверь). Кликни сюда Лавруху! Пусть он возьмет этого и выведет его через Боровицкие ворота.
Кузьма выпроваживает Ерошку.
Стефан. Кузьма Кузьмич, что ж ты не спросил, где его потом искать? Он ведь еще понадобится.
Кузьма. Нет, отче Стефан, он уже больше не понадобится. (Протопоп хмурится. Кузьма продолжает двусмысленно.) Мы и так уже все, что надо, знаем про все эти дела и про честного Трофима Игнатьевича.
Морозов сидит крайне недовольный, барабанит пальцами по столу.
Кузьма. То-то меня всегда от этого Трофима воротило. Уж до того честный. – Вот ведь как получается, честность, оказывается, опасная вещь. В честном человеке должного смирения не бывает. Честный, он всегда гордец. (Лицемерно вздыхает.) А уж если он в делах веры возомнит себя умней других, то – пиши пропало.
Стефан (недовольно). Так что ж ты делать собираешься?
Кузьма (лукаво). Ждать. Терпение есть вера святых.
Стефан готов завопить. Вмешивается Морозов.
Морозов. Отче Стефан, послушай меня. Ты ведь меня при выходе застал, я к тебе шел (подмигивает), подарочек тебе приготовил. Но не это главное. О деле собирался говорить, великой государственной важности. И тебя оно напрямую касается.
Сын твой духовный, о народном благе пещась, задумал жениться.
Стефан (крестясь торжественно). Слава тебе Господи. Я уже не раз об этом думал, все поговорить собирался… с тобой, Борис Иванович.
Морозов. Уж такое это дело, что от него зависит будущность всей земли Русской (выразительно) и всех и вся. Пока оно не совершится, никакой сумятицы допускать нельзя. – Да еще где! В доме князей Прозоровских. Ну, понятное дело, князь Симеон тут ни при чем. Подумаешь, пришел разок посмотреть на диковинного старца.
Кузьма. Который черт знает что врет, мол, что полтораста лет прожил, а то и все двести.
Морозов. А этот Трофим, он же князю родней родного. Он ему и правая рука, и левая. Ему люди завидуют, что у него такой управляющий.
Кузьма. До того честный, аж тошно делается.
Стефан (бурчит). Преподобный Иосиф Волоцкий ересь жидовскую огнем и мечом истреблял.
Кузьма. Эк сравнил. Жидовская ересь в Кремле сидела, во всех соборах и аж в терем царский проникла. А эта где? В подвале у какого-то Трофима.
Морозов. Еще и разобраться надо, было там что-нибудь, или этот вор все напридумал.
Кузьма. Ну, это мы выясним. Мы их без присмотра не оставим. И честный Трофим от ответа не уйдет, ты уж не сомневайся, отче Стефан, только терпения наберись.
Морозов (машет на него рукой. К Стефану).
И потом, тебе же хорошо ведомо, что молодой Прозоровский очень к царю близок. И как ведь разумно себя держит. Во всех забавах царских участвует, а в советчики никогда не лезет, не то, что иные. Стоит ли из пустяков государя огорчать, тем более сейчас, когда у него мысли совсем не о том!
Стефан. В общем, приказываете ждать, пока они открыто пойдут свою ересь проповедовать на площадях да на папертях.
Кузьма и Морозов смеются.
Кузьма. Долго ждать придется, Стефан Вонифатьевич. Этот Михайло за двести лет не собрался, глядишь, еще двести прособирается.
Морозов (резко). Хватит об этом… (Обнимает Стефана за плечи.) Пойдем, отче Стефан, отужинаем и поговорим совсем о другом. О наших раскрасавицах московских и особливо о твоих духовных дочерях.
Стефан (уходя, Кузьме). Кузьма Кузьмич, ты ведь доносителю давешнему даже не сказал, чтоб он язык за зубами держал.
Кузьма. Вот об этом уж не беспокойся. Никто от него ни слова не услышит.
Стефан (нервно). Ты что, ты что делать с ним собираешься?
Кузьма. Я? Ровным счетом ничего.
Вечер. Ерошка бредет по темной улице. Его настигают двое и убивают ножом.
7. Царь у себя.
Прохаживается по комнате. Садится. Встает. Звонит в колокольчик.
Алексей. Назар!
Входит Назар Чистой.
Алексей. Сегодня больше с боярами сидеть не буду. Я к сестрам пойду.
Царь идет дворцовыми переходами в женский терем. В передней царевен все вскакивают, кланяются.
Царь входит в горницу, переглядывается с Ириной, та немедленно делает знак всем, кроме царевен, выйти.
Ирина. Царюшка наш пожаловал. (Целует его.)
Сестры наперебой приветствуют его. Анна – с вымученной улыбкой.
Алексей. Я вас собираюсь удивить. А вот чем – ни за что не угадаете.
Татьяна. Да, не угадаем… Уж больно у тебя хитрый вид, царь-батюшка.
Алексей (грозя пальцем). У царя-батюшки хитрого вида не бывает. У него всегда мудрый вид, даже если он глупость говорит.
Сестры с готовностью смеются.
Алексей. Я, однако, о важном деле говорить пришел. Думал я, думал и решил, что слишком долго у нас на Руси государя своего за малое дитя почитают. Он все погремушками играет, а решают за него бояре. Так что решил я люди своя порадовать и напомнить, что я уже взрослый.
Ирина. Только голову никому не руби.
Алексей (улыбаясь). Нет, это пока никому не грозит. – Я жениться решил.
Сестры. Ах, братец! Ах, Алешенька! Ах ты наш батюшка!
Татьяна. А на ком, государь-батюшка?
Алексей (пожимая плечами). Выберу по обычаю.
Ирина. Что ж, по обычаю, так по обычаю.
Алексей. Понятно, что у других государей не так заведено, но что мы тут можем поделать?
Ирина (грустно, покачивая головой). Ничего не можем.
Алексей. Зато сам, кого захочу, того и выберу. Тут тоже своя выгода есть.
Татьяна. Дело уж очень важное, государь. Тут не грех лишний раз посоветоваться. И с Борис Ивановичем, и с другими.
Алексей. Посоветуюсь, посоветуюсь. Только выбирать буду все равно сам.
Ирина (как бы между прочим). А указ уже подписал, Алешенька?
Алексей. Завтра подпишу, а может уже и сегодня. (Подзывает сестер к себе поближе, заговорщицки) Я тут придумал кое-что, а вы мне в этом поможете. Только обещайте, что до последнего дня никому ни звука.
Сестры. Ну конечно, конечно обещаем.
Алексей. Я всех девиц смотреть не хочу. Ну их, еще в глазах зарябит. Пусть они соберутся, а я назначу судей из бояр, чтоб отобрали шесть-семь самых лучших. А уж потом сделаем так. Вы этих выбранных зовете к себе, понятное дело, еще и боярынь всяких, для порядку, а я переоденусь музыкантом и вместе с другими туда затешусь. И времени будет больше рассмотреть, и вы с ними поговорить успеете, разобраться, чтоб дурой полной не оказалась. А, Ирина Михайловна, хорошо я придумал?
Ирина. Да, мой ангел. Уж мы-то для тебя постараемся. Твое счастье – это наше счастье. Уж мы ради него ничего не пожалеем.
Анна (взволнованно). Ты просто чудо хорошо как придумал, Алешенька. Конечно, ты сам должен выбирать. И только ту, что по сердцу тебе придется. И уж конечно, самую красивую.
Татьяна. Вот и начнешь сам государить.
Алексей. Да уж, давно пора.
Сестры без Алексея.
Анна. Иринушка! Танюшенька! А ведь он и вправду сам начнет царствовать! А этот Морозов, что на нем, свет клином сошелся? Да кто он такой? Ирина, почему ты молчишь?
Ирина (прижимая ее голову к своему плечу, смотрит поверх). Все будет хорошо. Все у нас будет хорошо, все наладится.
Анна. Ты что, не веришь?
Ирина. Спать иди, Анна Михайловна, спать пора. Нам завтра к ранней обедне, выспаться не успеешь. (Крестит ее и целует.) Иди, Христос с тобой.
Анна уходит, чуть не прыгая на ходу.
Ирина. Обрадовалась, дуреха. Морозова скинула, замуж вышла, народ накормила пряником медовым… (Вздыхает.) Ну не будет Бориса. Другие найдутся, еще похуже! – Да нет, куда он денется? Небось, уже и невесту припас для Алеши.
Татьяна. Да может, он вообще еще ничего не знает?
Ирина. Ох и умна же ты! Он же сказал, что уже сегодня указ подпишет! Значит, он уже пишется. Неужели в обход Морозова? – Да это все его затея.
Татьяна. Вообще-то у Бориса ни сестры, ни дочери. Мы же всё их родство знаем – там нет невест, одни малолетки.
Ирина. Ничего, Морозов из камней сих сотворит нужную невесту (крестится на икону), прости меня, Господи!
Татьяна. Но ведь Алеша не дурачок какой-нибудь. Он твердо решил, что выбирать будет сам. Как ему смогут навязать?
