Елена Раскина
Три любви Марины Мнишек. Свет в темнице

Сон узницы

Марине опять приснилась старшая сестра Урсула. Как будто сидят они в одной из комнат Самборского замка – кажется, в Марысиной спальне, и Урсула сестренке волосы расчесывает. Ласково так водит гребнем, тихо перебирает шелковистые пряди, а сама напевает старинную песенку:

 
Если бы я пташкой да лететь умела,
Я б тогда в Силезию к Ясю прилетела!
Сиротинкой бедной на плетень бы села –
Глянь-ка, мой коханый: люба прилетела!
 

А потом вдруг как дернет за волос, а Маришка как закричит! Больно! От своего крика и проснулась… Как это говорят московиты: гладко стелет, да жестко спать. Верно говорят. Урсула гладко да старательно жесткую каменную постель застелила. А спать на этой холодной постели – Маришке, Марысе.

Судьба Урсулы сложилась завидно и счастливо, хоть и не искала сестрица высшего сана и королевских почестей. Не хотела она быть гордой красавицей королевой, как прекрасная Бона, которая однажды охотилась в окрестностях Самбора. Урсула вышла замуж за князя Константина Вишневецкого, двоюродного брата самого князя Адама из Брагина, магната. Князь Адам упрямо держался за свою православную веру, а Константин католиком был. Урсула, воспитанная, как и ее братья и сестры, монахами-бернардинцами, тоже была истовой католичкой, но довольно быстро, хоть и неохотно, смирилась с тем, что Вишневецкие сочувствовали православию. В конце концов, все мы – и католики, и православные схизматики – братья и сестры во Христе.

Мнишеков считали в Речи Посполитой пришлыми. Были они родом из Великих Кончиц, что в Чехии, и долгое время являлись подданными императора Священной Римской империи германской нации. Дед Марианны-Марыси-Марины, Николай Мнишек, бежал из своего моравского поместья в Польшу, подальше от гнева императора Фердинанда. Что он там такое натворил, Марыся не знала – да и отец об этом молчал.

Зато важный пан Ежи Мнишек, спесиво покручивая длинный седеющий ус, любил рассказывать домочадцам и гостям иную семейную легенду, благоговейно передававшуюся в их роду между поколениями. Легенда эта гласила, что Мнишеки – не какие-то там простые шляхтичи и даже выше магнатов, ибо они происходят от самого Карла Великого, Шарлеманя, первого императора Священной Римской империи. А в империю эту входили когда-то все европейские земли. Жаль, что ныне она оскудела и вынуждена уступать во влиянии и власти и Французскому королевству, и Кастилии с Арагоном, и даже порой – английскому льву.

«Наш августейший предок, панове, правил не воеводством каким-нибудь захудалым, не малым швабским графством, каких множество, – внушительно надувал толстые багровые щеки пан Ежи. – Под его скипетр склонились все европейские земли! Это уж после, когда на престоле уселась разная немчура, которая великому Карлу седьмая вода на киселе, Священноримская цесария оскудела и развалилась. Вот ежели бы цесарский трон по праву крови занимали мы, Мнишеки…».

Урсула относилась к этой легенде снисходительно – родовой каприз, не более! Власть давно уже не у сказочного Шарлеманя и тем паче не у его потомков, Мнишеков, а у короля Речи Посполитой Сигизмунда, да хранит Господь его дни, и у магнатов – Острожских, Вишневецких, Потоцких. Вот она и сумела очаровать князя Константина Вишневецкого, вышла за него замуж и считала карточную партию своей жизни успешно сыгранной. Но Марианна, Марыся, Марина – младшая дочь пана Ежи – не хотела такого простого счастья. Горделивые мечтания волновали ее кровь и смущали сны. Она видела себя даже не королевой Речи Посполитой, подобной Боне, а еще выше – императрицей. Императрица Мария из рода Мнишеков, потомков самого Карла Великого, как красиво звучит!

Вот только в каких землях она будет править? Трон Священной Римской империи занят, на троне Речи Посполитой прочно сидит Сигизмунд III… Что ей еще остается? О Московии Марыся тогда не думала. Далекая, непонятная страна, где, как говорили старшие, правит тиран по имени Иван, Ян. И этот тиран приказывает зашивать своих подданных в мешки, а потом бросает их на растерзание собакам. Страшные, жестокие нравы!

Пан Ежи часто рассказывал жене, пани Ядвиге из древнего рода Тарло, и детям про тирана-московита и его правление. Конечно, пан Ежи опускал многие зловещие подробности царствования «тирана Ивана», но и того, что он рассказывал, было достаточно для того, чтобы и рассудительная Урсула, и впечатлительная Марыся по ночам тряслись от страха. Почему же после всех этих причудливых и жестоких историй, повествовавших о знатных московских людях, разорванных собаками, или о женщинах, которых закопали по голову в землю, или живыми положили в гроб, или опустили под лед озера, Марина все-таки согласилась ехать в Московию, пусть даже в качестве новой царицы?! Ведь она слышала, знала от батюшки, как поступал со своими царицами «тиран Иван»! Но царевич Димитрий, думала тогда Марыся, он же совсем другой – благородный, нежный, сильный, настоящий рыцарь, хоть и сын «тирана Ивана». Он никогда не обидит доверившуюся ему даму!

Ах, Урсула, сестричка моя старшая, ведь это с твоего письма, отосланного отцу в Самборский замок, все и началось… Пан Ежи, пораженный новостями, читал это письмо вслух, жене и детям, в большой пиршественной зале. Больше всех была заинтригована пятнадцатилетняя Марыся, бредившая принцами и императорами. Она тогда еле усидела на месте, все дергала пышную бархатную скатерть с длинными кистями и даже оторвала одну. А пан Ежи читал, да так торжественно и громко, что даже слуги сбежались на его голос:

«Хочу поведать вам, дорогие мои родители, и вам, братья и сестры, о дивной, таинственной истории, что приключилась в доме князя Адама Вишневецкого, коего верным вассалом и родичем является супруг мой Константин. Есть у князя Адама слуга, что оказался вовсе не слугой, а сыном ужасного тирана Ивана, царя Московии, чьи страшные дела известны всей Речи Посполитой. Поначалу ни князь Адам, ни супруг мой Константин нимало не подозревали о том, что слуга этот окажется впавшим в несчастье принцем. Он молод, хорошо воспитан, образован, с манерами шляхтича, и князь Адам даже подумал, что такой человек не похож на слугу и нанялся к нему, только будучи в крайнем несчастье и без средств. Но в Речи Посполитой немало нищих шляхтичей, которые за честь почитают служить магнатам (в наших краях, как известно, каждый дворовый пес – шляхтич!).

Потому князь Адам не стал расспрашивать молодого человека о его родословной. Истина открылась случайно, когда слуга сей тяжело заболел и лежал без сил на одре недуга. Он умолял призвать к нему православного священника, дабы исповедоваться и причаститься. Князь Адам, как вам известно, склоняется к православию и потому исполнил просьбу единоверца.

На исповеди слуга рассказал, что он московский принц Димитр, младший сын тирана Ивана, чудом спасшийся от приспешников нынешнего царя Московии Бориса. Священнику, а после и князю Адаму Димитр показал золотой нательный крест, на коем было вытеснено имя «Димитрий». Димитр уверял, что вместо него в граде Угличе убили другого ребенка, а сам он был отвезен неким врачом, подданным аглицкой королевы Эльжбеты, к далекому северному морю, где и скрывался от коварного Годунова в монастырях. Так прошло много лет, и спасенному принцу помогали многие добрые люди, чьих имен он не хочет называть. Ныне же он решил укрыться от царя Бориса в землях Речи Посполитой и просит у князя Адама помощи и защиты.

Верить ли сему, не знаю, дражайшие мои родители, братья и сестры, но князь Адам и супруг мой, князь Константин, верят беспрекословно. Вскоре вы сами будете иметь возможность увидеть принца Димитра, ибо князь Адам и князь Константин намерены привезти его к вам, в Самбор. О дальнейшем вам напишет мой супруг.

Ваша любящая и покорная дочь, княгиня Урсула Вишневецкая».

– Необыкновенная история! Воистину чудо Божье! – воскликнула романтическая пани Ядвига.

– Ах, матушка, этот слуга, видно, и вправду переодетый принц! – добавила с другого конца стола впечатлительная Марыся.

– Может, принц, а может, и ловкий мошенник, который одурачил доверчивого князя Адама… Наш Адам, как и все схизматики, не семи пядей во лбу! – резонно заметил пан Ежи.

– Если они едут сюда, то мы вскоре сами сможем увидеть этого Димитра! – вступил в разговор сын пана Ежи, Станислав.

– На все воля Божья, дети мои, на все воля Божья… – Пан Ежи молитвенно сложил ладони и поднял глаза к потолку.

– Урсула – умная девочка, – заметила пани Ядвига. – Она радеет о благе нашего дома. Вишневецкие не зря везут сюда этого Димитра. А что, если принц влюбится в одну из наших дочерей? Скажем, в Марысю? Чем она не хороша? Станет владычицей Московии!

– Я? Королевой? – переспросила Марыся, и щеки ее залил румянец. – Не может быть! (Но сердце ее пело: может быть! Конечно, так и будет! Ах, если бы знала тогда пятнадцатилетняя глупая девочка, что Московское царство станет ее тюрьмой, а скоро и могилой!)

– Это все бредни, отец, типа твоей вечной сказочки про Шарлеманя! – недоверчиво скривился пан Станислав, все чаще осмеливавшийся перечить главе дома Мнишеков. – Кто же посадит этого бродягу, бывшего слугу, на московский трон? На этом престоле крепко сидит Годунов!

– Кто?! Вот ты и посадишь, когда я повелю тебе взяться за саблю! Мы! Речь Посполитая! Наше шляхетное войско! – воинственно выкрикнул пан Ежи, стукнув кулаком по столу. – Тогда Московия будет другом и Литвы, и Польши, а не нашим врагом, как ныне, и все ее богатства откроются для нас на вечные времена!

– После кровавого тирана Ивана и коварного узурпатора Бориса Годунова в Московии воцарится благородный король-рыцарь, обязанный нашему шляхетству… Уж мы сумеем взыскать с него за услуги! – поддержал отца старший сын, Николай, правая рука отца, отличавшийся расчетливостью и крепкой хваткой к хозяйству.

– А Марыся станет королевой! – присовокупил третий сын, Сигизмунд, названный в честь короля Речи Посполитой.

– Почему Марыся? Почему не я? – обиженно вмешалась в разговор одна из дочерей, хорошенькая Бася.

– Мала еще! В куклы пойди поиграй! А лучше посиди и почитай из латинской грамматики или из древних авторов! А то целый день по всем коридорам только твой топот и слышен! – с деланой суровостью прикрикнул на Басю Станислав.

– Еще медведя на охоте не убили, а уже шкуру его делят! – сказал пан Ежи. – Ишь, раскудахтались! Посмотрим, какого бродягу привезут к нам Вишневецкие! Кто докажет, что он и вправду – принц?!

– Если сам князь Адам поверил этому Димитру, то он и вправду принц! – возразила мужу пани Ядвига.

– Князь Адам известен своим легковерием на всю Речь Посполитую… – отрезал пан Ежи. – А зять наш, Константин, повторяет все, что скажет князь Адам. Нет у меня им обоим веры! Сам все проверю, сам этого бродягу прощупаю, каждую косточку ему перетряхну! Слышите, сам!!!

– Тряси ему кости, муженек, да не перестарайся! – В семейных спорах пани Ядвига старалась не уступать мужу (пусть помнит, что она из знатного и богатого рода Тарло, а Тарло богаче Мнишеков!). – Нам московский принц больше выгоды и удачи сулит, чем бродяга!

Марыся хихикнула и оторвала от скатерти еще одну кисточку. Вслед за ней засмеялись другие сестры, потом – братья. Пан Ежи хранил молчание. Он еще не решил, как ему относиться к этим необычайным новостям. У пана Ежи, как говорила пани Ядвига, был «государственный ум». А государственные люди думают долго, но верно.

Ах, несчастные, ах, легковерные, принц он или нет – это совсем не важно! Важно то, примет ли Московия, привыкшая к царям-тиранам, государя-рыцаря! Теперь, в башне Коломенского кремля, Марина понимала: не примет, не приняла. Но тогда она, как и все в их семье, за исключением хитрого и недоверчивого пана Ежи, упивалась безумными мечтами. Расплата за мечты – какая она горькая! Как полынь…

Димитр, сын тирана Ивана. Самбор, 1604 год

Каким она увидела Димитра впервые? В тот необыкновенный день, когда в Самборском замке все замерли в ожидании и томились от мучительного, невозможного, расцвеченного самыми невероятными фантазиями любопытства… В тот день (о, Господь Всемогущий, как тяжело это вспоминать сейчас, в башне, когда от стены до стены – четыре шага, а в сердце – ад!) Марыся и Бася почти не отходили от большого, с цветными стеклами, стрельчатого окна в пиршественной зале. Они знали, что сейчас приедет старшая сестричка Урсула, а с ней – князь Константин Вишневецкий, а может, и сам князь Адам, а с ними, а с ними… А с ними тот самый молодой господарчик, которого даже недоверчивый пан Ежи с недавних пор перестал называть бродягой, а пани Ядвига и попросту зовет «принцем и будущим владыкой Московии».

Марианна все утро провертелась перед зеркалом и так сама собой залюбовалась, что мочи нет! Бася – та надулась как мышь на крупу. Во-первых, ей не дали нарядиться в платье сестрицы Урсулы – синего бархата со шлейфом и пышными рукавами, сказали, что мала еще, младше Марыси, а во-вторых, Марыся была слишком хороша собой и затмевала Басю. Стоял на редкость теплый март 1604 года, снег уже растаял, весенний воздух будоражил кровь и кружил голову, и Марысе отчаянно хотелось, чтобы «молодой московский господарчик» оказался красивым, статным, смелым и добрым, настоящим рыцарем и влюбился в нее. Конечно, в нее, а в кого же еще? Бася мала, а Урсула замужем. Марианна, впрочем, оставила кукол только год назад, но об этом ей сейчас не хотелось вспоминать.

Вот они появились… Идут через двор замка. Сейчас поднимутся по лестнице, надо быть наготове. Отец, сестричка Урсула со своим князем Константином (князя Адама почему-то с ними нет!), и вот он, вот он – «молодой господарчик»… Одет в гусарскую венгерку, улыбается… Марина отчетливо помнила, как Бася закричала: «Марыся, смотри, у него большущая бородавка под глазом… Да не одна – две! Другая – на носу!»

И Марыся тогда ответила: «Ты глупая, Бася, ну при чем тут бородавки?!» А сама подумала: «И правда, бородавки… И большие… Не так уж он красив. Невысокого роста, плохо сложен. Кажется, одна рука короче другой – когда ходит, это видно. Но лицо серьезное и печальное. И улыбается хорошо. Почти как старший брат Михал. Только вот бороды и усов не носит. А жаль. Михал говорит: какой же рыцарь без усов?!»

Вслух же Марианна сказала: «Бася, у нашего покойного короля Стефана Батория бородавок было еще больше».

– Откуда ты знаешь? – фыркнула Бася.

– Видела на портрете, да и матушка рассказывала.

– А может, тогда он сын короля Стефана, а не тирана Ивана? – предположила Бася.

– Откуда ты это взяла? – с усмешкой спросила Марыся.

– Бородавки пересчитала! – хихикнула Бася. – Будет у тебя бородавчатый муж, а у меня – другой, красивый! – (Бася была явно разочарована «московским принцем».)

– Не смей, Баська! У него лицо хорошее. Грустное только… – заступилась за гостя Марыся. Бася показала сестре язык и отошла от окна. Она уже потеряла интерес к московскому гостю. А вот Марыся, напротив… Что-то ее тянуло к этому молодому человеку. Наверное, тайна…

Марианна всегда любила разгадывать тайны. И даже в конце своего страшного пути она не могла отказаться от этого занятия. Только теперь у нее оставалась всего лишь одна неразгаданная тайна – зачем же она пришла в этот горький и кровавый мир, потеряла всех, кого любила, и оказалась здесь, в башне, заживо погребенной…

Димитр плохо говорил по-польски, но Марианна быстро научилась его понимать. Как и всем в Самборском замке, он показал ей золотой нательный крест – главное доказательство его царского происхождения. На этом кресте действительно можно было различить затейливую буквенную вязь, свидетельствовавшую о том, что он принадлежал (или принадлежит?) царевичу Димитрию Иоанновичу. Димитр уверял, что этот крест еще в младенчестве надела ему на шею матушка – царица московитов Мария. Он рассказывал об этом так искренно и уверенно, что нельзя было усомниться в происхождении креста. Пан Ежи крепко тряхнул «молодого господарчика» при встрече – все выведывал и расспрашивал, чуть ли не поминутно крепко дергал «московского гостя» за спутанные нити воспоминаний и слов. Но как ни старался пан Ежи – ни одна из этих нитей не оборвалась.

И дело было даже не в речах «молодого господарчика», а в том, как он произносил эти речи, в исходившей от него горячей, страстной, уверенной силе. Марианна чувствовала: этот человек вправе мстить Годунову, выстрадал это право, но она не была до конца уверена в том, мстит ли он за себя или за кого-то очень ему близкого, за друга или брата. Быть может, за брата, с которым Димитр так сроднился, что в полной мере отождествляет себя с ним? Но нет, он собирается мстить за себя, конечно же, за себя… А брата его названого, мальчика по имени Иван Истомин, убили вместо Димитра в Угличе. Они были так похожи и так дружны, что царица-мать целовала их обоих перед сном… Так рассказывал Димитр – и все в Самборском замке (и даже хитроумный пан Ежи) верили ему.

Сначала Марианну редко оставляли с Димитром наедине: пан Ежи не собирался обнаруживать своих тайных намерений относительно дочери и московского гостя до тех пор, пока пришельца не поддержат в Кракове. Пусть этот сумасброд, князь Адам Вишневецкий, у себя в Брагине катал Димитра на колесницах и называл императором, это все причуды магната, не более! В жилах Мнишеков течет кровь самого Карла Великого, и породниться они могут только с поддержанным королем Речи Посполитой московским принцем, а не с безродным бродягой. Димитр гостил в Самборе, а хозяин замка принимал гостей из Кракова, и с особым почетом – папского нунция Клавдия Рангони.

Пусть гости из Рима и Кракова сами решат: принц этот бродяга или нет! Пусть папская и королевская власть примут решение, и тогда пан Ежи склонит перед этим решением свою гордую голову. А дочкино любопытство пока следует попридержать в узде: пусть Марианна отплясывает с гостем мазурку, если в замке соберется шляхта, и ласково улыбается ему, но не более. Никаких разговоров наедине и тем паче – никаких встреч за пределами замка, в городе!

Но любопытство Марианны оказалось сильнее, чем все запреты пана Ежи. Она не собиралась танцевать с гостем не разжимая губ или убегать прочь, встречая его в коридорах и залах замка. Этого человека окружала тайна, и Марысе отчаянно хотелось приподнять ее покров. И однажды она приподняла – заговорила с молодым господарчиком, когда отец был занят важнейшей беседой с папским нунцием, князем Константином и приехавшим в замок князем Адамом. Московита к этой беседе не допустили – должно быть, стала известной воля Рима и Кракова, но эту волю пока нельзя было сообщить пришельцу.

Московит задумчиво прохаживался вдоль крепостных валов и все смотрел вдаль, как будто хотел различить за холмами и лесами свою далекую родину. Марыся подошла к нему тихо, почти неслышными шагами, и встала рядом:

– Ясновельможная панна, – спросил Димитр, – вас прислал ваш батюшка, или вы пришли сами?

– Сама… А почему вы спрашиваете, принц?

– Потому что в моей стране молодые девицы не так свободны, как в Речи Посполитой. Они разговаривают с молодыми панами наедине, только если их батюшка позволит.

– Они сидят у вас взаперти? И никуда не ходят?

– Сами – не ходят, панна Марианна.

– У нас все по-другому, мой принц. Мы принимаем гостей, танцуем на балах, ездим в город и на охоту. Вы сами видели!

– Я видел, панна Марианна, и даже не единожды имел честь танцевать с вами.

– Вам понравилось танцевать со мной, принц?

– Вы прекрасно танцуете, панна. Но у нас на Руси говорят, что пляска – дело скоморошье.

– Кто такие эти… Ско-мо-ро-хи?

– По-вашему – комедианты, панна. Их у нас презирают, хотя и зовут в благородные дома для веселья.

– Стало быть, я – комедиантка? – Марианна не на шутку рассердилась, вскинула тонко очерченные соболиные брови, нахмурила лоб, закусила губы.

Димитр рассмеялся, но ласково, по-дружески, и немного печально.

– Все мы, панна Марианна, до некоторой степени комедианты на подмостках жизни. И я… Но вас я не осмелюсь так называть, ясновельможная панна. Вы слишком юны для того, чтобы играть роль, вы только овладеваете этим искусством… Но вы здесь – своя, а я – чужой. Я еще не привык к здешним обычаям, хоть и жил некоторое время в Литве.

– В замке сиятельного князя Вишневецкого… Как слуга… – ехидно добавила Марианна.

– Я был слугой, панна Марианна, это так… – нимало не смутившись, ответил Димитр. – Но все мы – слуги Божьи.

– Все мы служим Отцу Небесному, пану Иезусу и Святой Матери Католической церкви… У нас в Речи Посполитой благородный шляхтич может служить магнату. Но это не пристало принцу. Зачем вы так уронили себя, мой принц?

– Я был беден и одинок, панна.

– Но отчего вы так долго скрывали свое царственное происхождение?

– Вы знаете отчего, ясновельможная панна. Я прятался от злодея Бориски Годунова по нашим северным монастырям, а после бежал в Литву…

– Знаю, принц, вы рассказывали нам о ваших бедствиях! – нетерпеливо воскликнула Марыся. – Но, быть может, есть то, о чем вы умалчиваете? То, в чем вы можете признаться только перед Богом! Но знайте, у нас говорят, что рыцарь должен быть чист перед Дамой, а вы – рыцарь, я уверена! Скройте свою тайну от батюшки, но поведайте мне. Я вас не предам…

– Вы не знаете, что такое предать, панна Марианна. Вы еще так молоды. Вы никого не предавали, и никто не предавал вас. Я же пришел к вам из царства смерти. Мне надлежало умереть. Вместо меня умер мой крестный брат. Стало быть, я сам умер наполовину.

– Вы говорите загадками, мой принц…

Димитр улыбнулся задумчиво и грустно. И Марианна вдруг задрожала от страшной догадки: ей показалось, что этот человек живет за другого, не за себя самого. Но кто этот другой?

– Вы и вправду сын тирана Ивана, мой молодой господарчик? – переспросила она.

Димитр усмехнулся.

– Я сын государя Всея Руси Иоанна Васильевича, – грустно сказал он. – Ваши сородичи величают моего батюшку тираном. И я не держу на них зла. Матушка боялась государя, своего супруга, до смерти. Он грозился скормить ее собакам. А моего названого брата, Ваню Истомина, убили вместо меня. Потому и я сказал, что пришел к вам из царства смерти.

– Ваша матушка еще жива, мой принц?

– Она в далеком монастыре под неусыпным надзором. Ее постригли в монахини под именем Марфы. Я тайно проник к ней однажды. Она благословила меня на бегство в Украйну и Литву.

– Она благословила вас бежать на чужбину? Просить на чужбине помощи? Против своих? – усомнилась Марыся.

– Что такое чужбина, ясновельможная панна? Что такое отчизна? Отчизна изгнала меня, а чужбина приютила. Какую землю мне любить? Порой я сам не знаю, кто я. Московит? Украинец? Литвин? Поляк? Я – бездомный странник, ветер над полем, прекрасная панна. Но если судьба будет ко мне благосклонна, этот ветер вернется в Московию ураганом!

– Когда вы вернете себе престол ваших предков, то снова обретете и родину, и дом… – уверенно сказала Марыся.

Димитр галантно, почти как поляк, склонился перед Марианной в поклоне. Поднес ее руку к губам, тихо спросил:

– Вы поможете мне в этом, прекрасная панна, свет очей моих? Вы полюбите меня?

И она ответила, выдохнула, тихо-тихо, словно ветерок тронул озерную гладь:

– Полюблю, мой принц…