bannerbannerbanner
Всадники красной смуты

Елена Прудникова
Всадники красной смуты

Полная версия

И тут пришла еще одна беда, земельная. Имя этой беде – община. Во время крепостного право она была, может статься, и во благо, но после освобождения превратилась в нечто чудовищное. Община являлась собственником земли и распределяла ее по хозяйствам – по справедливости. Справедливость же была мелочно-уравнительной: каждому хозяину доставалось по кусочку хорошей земли и по кусочку плохой, а то и по три-четыре надела, если общинные земли были трех-четырех сортов… и так до нескольких десятков – справедливость же! Поля получались такими, что заводить на них какое-либо механизированное хозяйство просто бессмысленно. Причем каждые несколько лет происходили переделы, а заботиться о поле, которое скоро перейдет кому-то еще, – очень надо! Землю эксплуатировали хищнически, до такой степени, что в начале ХХ века урожай в нечерноземных губерниях был сам-3 – сам-4 (то есть на каждое брошенное в землю зерно собирали два или три). Если переводить на центнеры, то урожай колебался с 3–5 до 10–12 центнеров с гектара. В Германии в то же время средний урожай был около 24 центнеров, и русские крестьяне в северо-западных губерниях покупали немецкий хлеб – он был дешевле русского!

В последнее время с подачи г-на Паршева, автора знаменитой книги «Почему Россия не Америка», у нас начали все валить на плохой климат – он, мол, причина всех бед. Ну, во-первых, страна у нас большая и климат разный. А во-вторых, Россия как раз и зарождалась в тех местах, которые теперь называются Нечерноземьем, зоной рискованного земледелия. И можно сколько угодно говорить о малоплодородных землях, о плохом климате, о коротком лете[8] – но ведь кормила та же самая земля наших предков! Причем так кормила, что в начале XVII века, когда случилось три абсолютных неурожая один за другим, по-настоящему голодать начали лишь на третий год. Триста лет спустя любой, даже частичный, неурожай тут же отзывался голодом. Климат климатом, но урожайности сам-3 просто не бывает! Это значит, что земля истощена до предела, так, что надо очень уметь довести ее до такого состояния. У нас сумели.

Те же исследователи приводят некоторые цифры, размышляя над которыми испытываешь легкий холодок: вот тебе, баушка, и упоительные вечера!

«Семья из четырех человек (двое взрослых с малолетними детьми) при урожае сам-3, с 4,5 га пашни (в двух полях) имеет чистый сбор 108 пудов. Для прокорма двух лошадей и двух коров надо потратить 40 пудов, тогда на людей останется 68 пудов, это в расчете “на душу” 17 пудов, а на 2,8 “полных едока” (дети едят меньше) – 24 пуда. На год»[9].

Перейдем теперь на килограммы. 24 пуда в год – это два пуда в месяц, или примерно килограмм в день. Грубо считая, не меньше 10 процентов надо отдать за помол, примерно столько же составит припек – получается 1000–1100 граммов печеного хлеба в день. При этом семья явно небедная, учитывая количество скота. Что же творилось у бедняков, которым нечем было вспахать четыре гектара и не было навоза, чтобы удобрить поле? И во многих ли крестьянских семьях было по двое детей? У одной моей деревенской прабабки их было шестнадцать (выжили шестеро), у другой – шестеро (выжили все). Сколько хлеба придется на человека в семье из приведенного примера, если рассчитывать на шестерых детей?

Скот – это особая проблема. Скотину надо кормить, причем не только травкой, сеном и соломой, но и зерном. Русские лошаденки, мелкие и пузатые, были на удивление неприхотливы – западноевропейская рабочая лошадь протянула бы ноги на такой кормежке очень скоро. В Англии рабочей лошади давали в год до 130 пудов овса, в русских деревнях – 15–20, а то и вообще одни лишь сено-солому. Но и в этих условиях далеко не каждая семья могла осилить содержание скота.

В начале 90-х годов при 110 млн сельского населения в России было лишь 26 млн лошадей – при том, что пахали, за исключением Украины, Дона и Кубани[10], только на лошадях, никаких тракторов не было и в помине. Надо еще учитывать, что в это число входят все лошади: и извозчичьи, и кавалерийские, и многочисленные обозные сивки – транспорт тоже был сплошь гужевым. Что же остается деревне? В 1912 году около 30 % крестьян были безлошадными – а это уже самая горькая бедность, и примерно столько же хозяйств имели по одной лошади. Безлошадному одна дорога – в батраки, но у кого батрачить, если среди соседей нет богатых? Те, у кого по две лошади, тоже батраков не держат, поскольку сами едва сводят концы с концами (см. выше).

А ведь надо было и деньги зарабатывать. Вот еще цифирки из того же источника:

«По данным академика Л.В. Милова, бюджет крестьянина “посредственного состояния” с женой и двумя детьми, “живущего домом”, составлял в год:

1. На подати и расходы домашние и на избу и на прочее строение – 4 руб. 50 коп. с половиною.

2. На подушный оброк за себя и за малолетнего своего сына – 7 руб. 49 коп.

3. На соль – 70 коп.

4. На упряжку и конскую сбрую – 1 руб. 95 коп. с половиною.

5. На шапку, шляпу, рукавицы и проч. – 97 коп. с половиною.

6. На земледельческие инструменты и всякие железные вещи и деревянную посуду – 4 руб. 21 коп.

7. На церковь – 60 коп.

8. Для жены и детей – 3 руб.

9. На непредвиденные расходы – 3 руб. Итого – 26 руб. 43 коп. с половиною.

Если крестьянин имел посев до 3 десятин в двух полях, то есть несколько выше минимальной нормы, и заготавливал до 300 пудов сена, то мог содержать скот не только для своих нужд, но и на продажу. Такой крестьянин-середняк в год мог продать бычка, свинью, двух овец, три четверти хлеба, а также по мелочи мёд и воск, хмель, грибы, коровье масло и творог, яйца. Общая прибыль со всего с этого составляла 8—10 рублей. Однако для нормальной жизни и на подати и расходы ему нужно, как уже показано, 26 рублей! Получается, что даже крестьянин-середняк далеко не сводил концы с концами. А что же бедняки?

Подсчитано, что в 1900 году крестьянин покрывал за счет хлебопашества лишь от четверти до половины своих потребностей; остальное ему надо было зарабатывать каким-то иным способом»[11].

Практически весь товарный хлеб, то есть предназначенный на продажу, выращивался в крупных современных хозяйствах. По ним-то и ударило катастрофическое падение цен на хлебных рынках, которое смогли выдержать только самые сильные. В 1881 году пуд хлеба вывозили за 1 руб. 19 коп., в 1886-м – за 84 коп., в 1894-м – за 59 коп. Сотни средних, хотя и перспективных владений разорились и канули все в то же крестьянское болото. Исчезали те единственные центры, которые со временем могли стать основой крупного сельскохозяйственного производства – а ведь только оно и способно было накормить страну.

К началу ХХ века положение крестьянства из просто тяжелого стало катастрофическим. «Ряд официальных (!) исследований с несомненностью установил ужасающий факт крестьянского разорения за 40 лет, истекших со времени освобождения. Размер надела за это время уменьшился в среднем до 54 % прежнего (который тоже нельзя было считать достаточным). Урожайность уменьшилась до 94 %, а в неблагоприятной полосе даже до 88–62 %. Количество скота упало (с 1870 года) в среднем до 90,7 %, а в худших областях до 83–51 % прежнего. Недоимки поднялись с 1871 года в среднем в пять раз, а в неблагоприятной полосе и в восемь, и в двадцать раз. Ровно во столько же раз увеличилось и бегство крестьян с насиженных мест в поисках большего простора или за дополнительными заработками. Но и цена на рабочие руки, в среднем, почти не поднялась, а в неблагоприятных местностях даже упала до 64 %.

Академик князь Тарханов в статье “Нужды народного питания” дал таблицу потребления пищевых продуктов крестьянами различных стран в денежных единицах на человека в год:


При введении всеобщей воинской повинности в 1873 году доля признанных негодными к военной службе не превышала 6 % призывников; до 1892 года этот показатель держался около 7 %. Но с 1892 года, когда начались финансово-экономические реформы, эта доля стала быстро повышаться. В 1901-м доля негодных к службе призывников достигла уже 13 %, несмотря на то, что именно в это время требования, предъявляемые к новобранцам в отношении роста и объёма грудной клетки, были понижены. Показательно, что смертность в российской деревне была выше, чем в городе, хотя в европейских странах наблюдалась обратная картина»[12]. А в начале 10-х годов браковали уже около половины рекрутов, хотя требования к тому времени были снижены.

 

Столыпин попытался было как-то разрулить ситуацию, стимулировав расслоение крестьянства, – но поздно! Этот узел уже не развязывался, Петр Аркадьевич опоздал со своими реформами ровно на полвека. Если бы такие условия установить одновременно с отменой крепостного права! – но тогда власти, озабоченной тем, чтобы как можно больше смягчить удар по дворянству, было не до будущего аграрного сектора экономики. А в 1906 году оказалось уже безнадежно поздно.

Село к тому времени страдало от чудовищной перенаселенности, а развитие промышленности в городах было недостаточным, чтобы хоть как-то эту перенаселенность смягчить. И тормозилось оно в первую очередь отсутствием платежеспособного спроса. Нищее население старалось все, что только возможно, изготовить своими руками, покупая лишь самое необходимое. Да и то большинство купленного ими изготавливалось ремесленниками в том же селе.

Столыпин предполагал, что из общины будут выделяться самые богатые и самые бедные крестьяне, богатые купят землю у бедных, укрепятся и станут чем-то вроде фермеров, а бедные уедут в города. И действительно, к 1915 году из общины вышло около четверти крестьянских дворов – в основном это были бедняки, которые, едва получив наделы в собственность, тут же их продавали, как восемьдесят лет спустя продавали ваучеры. Это у Столыпина получилось. Но зажиточные крестьяне оказались слишком слабы, чтобы стать по-настоящему крупными хозяевами. Деревня не осилила реформу.

Первый ее результат был следующим: «Количество лошадей в расчёте на 100 жителей в европейской части России сократилось с 23 в 1905 году до 18 в 1910-м. Количество крупного рогатого скота – соответственно с 36 до 26 голов. Средняя урожайность зерновых упала с 37,9 пуда с десятины в 1901–1905 годах до 35,2 пуда в 1906–1910 годах. Производство зерна на душу населения снизилось с 25 пудов в 1901–1905 годах до 22 пудов в 1905–1910 годах»[13]. Немного вырос средний доход на душу сельского населения, но деньги – лукавый показатель. Тем более что правительство отменило наконец выкупные платежи, да и мировая цена на хлеб к тому времени подросла.

Вторая главная цель реформы – уменьшить численность сельского населения – тоже не была, да и не могла быть достигнута. Доля сельского населения к 1913 году снизилась до 82 %, однако легче от этого не стало, потому что абсолютная численность продолжала расти – начиная с 1898 года она увеличилась на 22 млн человек. Идея переселения в Сибирь, столкнувшись с традиционным российским бардаком, наводнила страну бродягами. Экономически и психологически слабые переселенцы сплошь и рядом, не сумев устроиться на новом месте, возвращались обратно, уже вконец разоренные – и можно себе представить, с каким настроением! Кроме того, в России не было достаточно рабочих мест в промышленности и жилья в городах, чтобы принять мигрантов из деревни, а власть, естественно, не озаботилась их созданием. Из деревни в город за годы реформ переселились всего около 3 миллионов человек, причем далеко не лучших представителей сельского мира. Деревню покидали самые бедные, неприспособленные, не умевшие выжить в новых условиях даже на селе – а в городах ведь жизнь была еще труднее. И неудивительно, что три миллиона крестьян, не сделавших бы погоды в деревне, перебравшись в город, превратились в три миллиона маргиналов и пролетариев, которым было абсолютно нечего терять, – идеальное сырье для любой революции.

Может быть, лет через двадцать, после того как миллионов двадцать человек перемрет с голоду, у нас могло бы появиться на селе что-то приличное. Но двадцати лет на реформы у России не просматривалось ни в какой перспективе. Даже если бы не было войны, она едва ли вынесла бы такое количество маргиналов и все равно рухнула в бездну голодных бунтов и великой русской смуты. Потому что – поздно! Болезнь уже не поддавалась терапевтическому лечению. Теперь этот узел можно было только разрубить. А орудия, чтобы разрубить, власть в руках не имела, да и силы такой у нее не было. И весь этот запекшийся клубок рухнул на плечи новой власти.

Но если бы это было все наследство – так о чем и речь!

Куда ведут графики роста?

 
Англичанин-мудрец, чтоб работе помочь,
Изобрел за машиной машину.
А наш русский мужик, коль работать невмочь,
Он затянет родную «Дубину».
 
Из песни

Примерно к концу 80-х годов XIX столетия Россия наконец добралась до капитализма. Ее промышленное производство стало бурно расти – темпами, самыми быстрыми в мире. Впрочем, темп – это весьма относительный критерий, поскольку жестко привязан к стартовой цифре. И если она близка к нулю, то при очень высоких темпах могут быть очень грустные абсолютные показатели.

На том, первом, этапе промышленность тянула за собой быстро развивающееся железнодорожное строительство, и вперед вырвалась тяжелая индустрия. Но уже к концу 90-х годов подъем сменился кризисом, продолжавшимся примерно до 1903 года, потом ситуация стала потихоньку выправляться, и в 1910 году пошел новый рывок. Это в общем. Посмотрим теперь конкретные цифры: как выглядел этот самый промышленный подъем.

Составители энциклопедического словаря «Россия» (1898 г.) знаменитые Брокгауз и Ефрон – люди честные, но немножко лукавые и старательно обходят некоторые неудобные моменты. Например, когда надо рассказать о структуре российской промышленности…

В 1896 году структура промышленного производства в Российской империи представляла собой мечту «перестройщика» – абсолютнейшее преобладание так называемых «товаров народного потребления», или, пользуясь терминологией советского времени, «группы Б». По стоимости произведенной продукции на первом месте стоит мануфактура – то есть обработка волокнистых материалов, от хлопка до джута – 851 млн руб., или 31 % валовой продукции российской промышленности. Затем следует обработка питательных веществ, или пищевая промышленность – 722 млн (26 %). А вот дальше начинается лукавство. Третье место – 614 млн (22 %) занимает «горная и горнозаводская промышленность, со включением обработки металлов и машиностроения». Вот и понимай, как хочешь: сколько тут добывающей промышленности, сколько обрабатывающей, а сколько собственно машиностроения. Дальше идут уже разные мелочи, вроде обработки животных продуктов (117 млн), деревообрабатывающей промышленности (91 млн), керамики, химической промышленности и пр.

Собственно машиностроение отыскать все же удалось, хотя и совсем в другом разделе. Причем предваряется искомая цифра совершенно замечательным предисловием – и не надо говорить, что этот стиль придумала советская эпоха, ну не надо, а?!

«Машиностроение в России далеко еще не удовлетворяет спросу. Главной задерживающей причиной является не столько таможенно-тарифная система, сколько трудность конкуренции с иностранным производством. Машиностроение становится выгодным при массовом производстве однородного товара. Страны, завоевавшие себе в этой области известность, производят машины не только для себя, но и для распространения их по обширному всемирному рынку. Только благодаря массовому производству постройка машин обходится настолько дешево, что они могут выдерживать самые высокие пошлины»[14]. В переводе из стиля «все хорошо, прекрасная маркиза» на обыкновенный русский язык это означает, что с «группой А» в России хреново, а протекционистской политикой, вроде регулирования таможенных тарифов, власть также не озаботилась.

Затем приводятся таблицы ввоза машин, и вот наконец в самом конце раздела – собственное производство: 1896 г. – 136 424 тыс. руб., или около 5 % общей промышленной продукции. В том же году было ввезено машин на 65 361 тыс. руб., т. е. еще 2,5 %. И это в условиях «бурного роста»!

Теперь посмотрим, как у нас обстоят дела в области черной металлургии. Это видно из таблицы мирового производства чугуна и стали (данные приводятся в млн пудов).


Чугун


Сталь


Тут интересен даже не столько «русский процент», сколько доля в мировом производстве Великобритании и Германии, ни по размерам, ни по населению, ни по ресурсам не сопоставимых с Россией. США производили еще больше, но они по крайней мере хотя бы сравнимы с нами по всем этим показателям. При этом надо не забывать, что большинство металла в России съедали железные дороги. Так, в 1881 году было произведено стальных рельсов и прочих железнодорожных причиндалов 12 612 тыс. пудов (около ⅔ произведенной в России стали), а в 1896 г. – 24 300 тыс. пудов (около ⅓).

Взглянем теперь на структуру внешней торговли Российской империи.

Первое место среди экспортных товаров занимал хлеб – большей частью пшеница, которую и растили в основном на вывоз, ибо население питалось черным хлебом. Еще торговали лесом, нефтепродуктами, яйцами. Практически не вывозили никаких готовых изделий – в 1898 году они составляли всего 4 % от экспорта, и то еще вопрос – что это были за изделия. Вполне возможно, что какая-нибудь «рашн экзотика». В том же году в структуре импорта 54 % составляли сырье и полуфабрикаты (в основном хлопок и металлы), 17,5 % – «жизненные припасы», то есть продовольствие, и 28 % – готовые изделия (машины).

Для примера приведем несколько циферок из того же энциклопедического словаря «Россия».

Основные показатели торговли с Германией на 1898 год.

Экспорт: хлеб (63 030 тыс. руб), лен (13 945 тыс. руб.), лес (22 920 тыс. руб.), яйца (10 372 тыс. руб.), пенька, живая птица, кожи, щетина. Импорт: машины (36 206 тыс. руб.), пряденая шерсть (10 560 тыс. руб.), железные и чугунные изделия (7049 тыс. руб.).

С Англией. Экспорт: хлеб (64 993 тыс. руб.), лес (20 676 тыс. руб.), лен, яйца, нефтепродукты. Импорт: машины (25 781 тыс. руб.), чесаная шерсть, бумажная пряжа, железные и стальные изделия.

Во Францию предметы экспорта те же самые, причем хлеба в 1897 году было поставлено на 38 831 тыс. руб., а импорт составляют в основном вино, шелк и шерсть. В остальные европейские страны вывозится примерно то же самое. С Востоком – свои отношения, но ни в одну страну мира, даже в отсталый Китай или в Персию, Россия не вывозит машины.

Как видим, наши взаимоотношения с соседями вполне конкретные: Россия действительно была житницей Европы и еще немножко сырьевым придатком. С той только поправкой, что вывозила она не от избытка, а при том, что существование большей части населения колебалось между недоеданием и голодом.

Но и это еще не все. Производство любой продукции естественным образом ограничивается платежеспособным спросом, который у большинства населения России был катастрофически низок. Страна практически не вывозила никакой готовой продукции, стало быть, вся она шла на внутренний рынок. В конце 1890-х годов почти две трети промышленного производства составляли текстильная и пищевая промышленности, причем последняя разнообразием не блистала: около 40 % приходилось на мукомольное производство[15], около 20 % – на сахарную промышленность, на третьем месте стояло винокурение и водочное производство, затем производство масла… ну и все, пожалуй! Все эти позиции практически полностью отсутствуют в экспорте – то есть потребляются внутри страны. Около половины продукции российской промышленности и соответственно потребления – это ткани, мука, сахар, алкоголь. Означать такой перекос может только одно: эти продукты потребляла деревня, по причине крайней нищеты покупавшая лишь самое необходимое. У горожанина, даже при очень большой бедности, ассортимент покупок куда более разнообразен, но городское население в то время составляло лишь 13 % населения страны, или около 16 миллионов человек, да еще и многие из так называемых «горожан» имели подсобное хозяйство и мало чем в этом смысле отличались от крестьян.

 

И что же у нас получается? А получается совершеннейший парадокс: огромная сельскохозяйственная страна не держалась на аграрном секторе, а, наоборот, работала на него. Ну и какой при таких условиях может быть промышленный подъем?

Предвоенная российская промышленность вообще представляет собой один сплошной парадокс. В 1913 году Россия по объему промышленного производства занимала пятое место в мире, ее доля в мировом производстве была 4 %, но этот показатель достигался в основном по причине огромных размеров и численности населения. А на душу населения Англия и США производили продукции больше в 14 раз, а Франция – в 10 раз. Зато по концентрации производства Россия была на одном из первых мест в мире! «Мелкие предприятия, с числом рабочих до 100 человек, охватывали в 1914 году в Соединенных Штатах 35 % общего числа промышленных рабочих, а в России – только 17,8 %. При приблизительно одинаковом удельном весе средних и крупных предприятий, в 100—1000 рабочих, предприятия-гиганты, свыше 1000 рабочих каждое, занимали в Штатах 17,8 % общего числа рабочих, а в России – 41,4 %! Для важнейших промышленных районов последний процент еще выше: для Петроградского – 44,4 %, для московского – даже 57,3 %. Подобные же результаты получаются, если сравним русскую промышленность с британской или германской»[16].

Как такое может быть? С одной стороны, крестьянская страна с сельскохозяйственным производством на уровне феодализма, с другой – рекордное количество крупных предприятий. Только одним образом: если промышленность не выросла в результате естественного развития страны, а была импортирована. Тот же Троцкий пишет: «Тяжелая промышленность (металл, уголь, нефть) была почти целиком подконтрольна иностранному финансовому капиталу, который создал для себя вспомогательную и посредническую систему банков в России. Легкая промышленность шла по тому же пути. Если иностранцы владели в общем около 40 % всех акционерных капиталов России, то для ведущих отраслей промышленности этот процент стоял значительно выше». Уже в конце XIX века 60 % капиталовложений в российскую тяжелую промышленность и горное дело были заграничными. Англо-французский капитал контролировал 72 % производства угля, железа и стали, 50 % нефти. Иностранцы вкладывали деньги в то, что им было нужно, развивая не экономику в комплексе, а отдельные отрасли – попросту пользуясь тем, что труд в России дешевле, чем в Европе. Формально их предприятия входили в российскую экономику, а фактически иностранцы использовали страну как колонию, производя нужные им товары и качая прибыли.

«Можно сказать без всякого преувеличения, что контрольный пакет акций русских банков, заводов и фабрик находился за границей, причем доля капиталов Англии, Франции и Бельгии была почти вдвое выше доли Германии»[17]. Зная это, стоит ли обсуждать, почему Россия вступила в Первую мировую войну? А что ей оставалось, если хозяева решили воевать?

Ну и какое будущее ожидало страну с такой экономикой, даже если бы не было войны? Только одно: промышленный подъем уперся бы в отсутствие платежеспособного спроса и прекратился сам собой. Ну, выжили бы отрасли, работающие на заграницу, – нам-то что с этого? А затем Россию потихоньку обкусали бы соседи по «мировому сообществу» – сначала экономическое проникновение, потом полуколонизация, потом полная колонизация пополам с аннексией. В случае войны произошло бы то же самое, только быстрее.

«Думская делегация, нанесшая дружественные визиты французам и англичанам, могла без труда убедиться в Париже и Лондоне, что дорогие союзники намерены во время войны выжать из России все жизненные соки, чтобы после победы сделать отсталую страну полем своей экономической эксплуатации. Разбитая Россия на буксире победоносной Антанты означала бы колониальную Россию»[18].

И как только наступит удобный момент, они попытаются уже прямой военной силой приобрести себе русские колонии. В этом, а вовсе не в идеологическом или мировоззренческом противостоянии смысл Гражданской войны.

8Сталинская коллективизация доказала, что климат здесь не так уж и виноват – только за счет объединения мелких наделов в крупные поля урожайность выросла, и намного.
9Валянский С., Калюжный Д. Русские горки. М., 2003. С. 34.
10В черноземных губерниях пахали на волах – лошади не справлялись с пашней.
11Валянский С., Калюжный Д. Русские горки. М., 2003. С. 41–42.
12Валянский С., Калюжный Д. Русские горки. М., 2003. С. 60–62.
13Валянский С., Калюжный Д. Русские горки. М., 2003. С. 67.
14Россия. Энциклопедический словарь. СПб., 1898; Л., 1991. С. 306.
15Цифры приводятся не по таблице, а по диаграмме, поэтому они весьма приблизительны.
16Троцкий Л. История русской революции. Т. 1. М., 1997. С. 39–40.
17Троцкий Л. История русской революции. Т. 1. М., 1997. С. 40.
18Там же. С. 56.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36 
Рейтинг@Mail.ru