Елена Поддубская
Такая роковая любовь. Роман. Книга 2

Очутившись лицом к залу, Анна крепко вцепилась в деревяшку барьера. Николай издалека заметил, как побелели от этого её тонкие пальцы. Кравцову захотелось выйти из-под стражи, подойти к бывшей жене, разжать её кисти и подышать в них.

«Даже в такую жару пальцы у Анны наверняка холодные, – ласково подумал он. Тонкие линии вен, напрягшиеся на руках женщины, вызвали у Николая острую боль в сердце, – Её-то зачем пытают? Она тут совсем не при чём. Моя вина во всём. Только моя.»

Пока Кравцов раскаивался и бичевал себя, Анна Керман внимательно осматривала Соева.

Адвокату обвинителю было за пятьдесят. Если не учитывать его сухощавость, то во всём остальном он был внешне приятным. Соев являлся представителем смешанных кавказских кровей. Его смуглая кожа не походила по цвету на загар. Черты лица, выделенные габаритным носом и твёрдым подбородком, смотрелись волевыми. Две толстые, почти чёрные полосы, горизонтально прочерченные на месте сбритых усов, вместе со складками щёк и подбородком, зрительно очерчивали квадрат нижней части лица. Это утяжеляло его и без того широкий овал. Упругие щёки адвоката при малейшей улыбке смешно сжимались вдоль пазух носа в два резиновых комочка. Они нависали над складками щёк, делая похожим Соева на ёжика.

Крупная голова венчалась обильной сединой, зачёсанной прямо наверх и разметанной по сторонам двумя обширными залысинами. В противоположность лицу, фигура Соева была настолько аскетичной, что выглядела ссохшейся. Широкая рубашка, вправленная в светлые летние брюки, не прятала худощавость, а, прокручиваясь вокруг тела, наоборот подчёркивала её, почти бросалась в глаза. Впрочем, такие люди как Соев, никогда не оставались незамеченными. Высокий рост и глаза необыкновенной живости притягивали к нему взгляд. Энергичная походка и чёткие манеры Соева абсолютно вписывались в его яркий образ.

И вместе с тем, он был неприятен Анне. Неприятен не только его положением обвиняющего. Мужчины такого плана: уверенные в себе и не признающие в людях никаких слабостей, пугали женщину. Бесспорно, Соев являл собою сильную личность. Анна, не всегда способная ответить таким, как он, предпочитала их избегать, отчего легко попадала под их осуждение. Оказавшись перед Соевым на процессе, Анна поняла, что он сможет выпотрошить её наизнанку. Женщина напряглась. Деваться было некуда. Во все глаза на неё смотрели Надежда и Верка Латыпова, бросившие в деревне все дела. Хмурил брови Иван: он не пропускал ни одного заседания. Далеко в зале сидели Егор – старший сын Белородько и Татьяна – дочь Верки. «Красивая пара», – не ко времени подумала Анна, вспоминая молодых пацанами: Таньку – тонконогой девчонкой с косичками, Егора – серьёзным пареньком на голову ниже подружки. Теперь перед ней сидели современная молодая девушка со стильной причёской утопающего каре и столичный парень-интеллигент в полупрозрачной оправе на носу. Анна вздохнула. Из всех присутствующих в зале, она могла надеяться только на Николая. Но он, при нынешнем положении, вряд ли смог бы помочь ей. Чтобы выпутаться самой и вытолкнуть на свободу бывшего мужа, Анне приходилось рассчитывать только на себя. Размышления женщины прервал голос Соева:

– Госпожа Керман, скажите нам, когда перед смертью вы видели Ларису Фёдорову в последний раз?

Анна помедлила, пытаясь понять суть вопроса.

– До свадьбы, – наконец произнесла она тихо, призывая себя оставаться спокойной.

– Я прошу уточнить до какой именно свадьбы?

Соев говорил сухо, почти жёстко. В его лице не проскальзывало никакого участия к робости опрашиваемой.

– До нашей свадьбы с Николаем, – произнесла Анна ещё тише.

Избегая смотреть на неприятного адвоката, она коротко глянула на судей. Соев, не претендуя до этого быть в поле зрения допрашиваемой, сейчас подошёл к её стойке:

– А у меня есть показания свидетеля, который видел вас в день убийства Ларисы Фёдоровой в подъезде её дома, – по-прежнему жёстко произнёс Соев, дожидаясь пока Анна посмотрит на него. По залу прошёл ропот возмущения. Кто-то громко охнул. Кто-то вслух обозвал молодую женщину неприличным словом. Судья был вынужден призвать зал к спокойствию. «Нет, только не это!» – безнадёжно взмолился Кравцов. Он впился глазами в смертельную белизну лица Анны. Ничего в нём не выражало возмущения или поражения. Женщина беспрекословно соглашалась со сказанным, не протестуя против этого. Она словно спала с открытыми глазами и ничего не слышала. Николаю так захотелось, чтобы Анна проснулась.

Медленно переведя на обвинителя обречённый взгляд, опрашиваемая промолчала. Соев испепелил её презрительным взглядом. Ему больше не нужно было настаивать на её ответе:

– Ваша честь, я прошу вас разрешить мне допросить соседа Ларисы Фёдоровой, пенсионера Владлена Сергеевича Каменева.

Скользнув взглядом по Керман, судья повернулся в сторону милиционера на входе:

– Госпожа Керман, вернитесь на своё место. Введите свидетеля Каменева!

Спускаясь, Анна неловко оступилась.

– Погодите раньше времени падать в обморок. Вы пока ещё только свидетель, а не подозреваемая, – недобро пошутил над этим Соев.

– Спасибо, – поблагодарила Анна, совершенно не к месту.

По правде сказать, она не обратила внимания на реплику адвоката. Ей поскорее хотелось спрятаться от людских глаз, в этот момент алчных, возбуждённых разгорающимся действием. Торопливое желание повернуться к залу спиной вылилось в невнимательность при спуске. Чертыхнувшись про себя, Анна захромала на своё место. Все чувства были поглощены досадой на себя. Глупо было не предвидеть возможность осведомлённости Соева о её визите к Ларисе.

«Наверное, он вынюхал обо мне многое. Осталось только узнать что именно», – подумала молодая женщина, проходя мимо адвоката.

В вызванном свидетеле Анна без труда узнала старичка, ехавшего с ней полгода назад в лифте дома Ларисы.

Было бы странным, если бы он не приметил её: до сих пор Анна помнила на себе его вислый взгляд. Такой, Анна замечала это, нередко появлялся у старых мужчин. Взгляд, выражающий восхищение женщиной, и в то же время разочарование от неспособности стать предметом её внимания.

Без всякого интереса прослушав обстоятельное заявление Каменева о том где, когда и при каких обстоятельствах видел он Анну Керман, Соев подвёл показания свидетеля к нужному рубежу:

– Скажите, Владлен Сергеевич, в своём предварительном рассказе вы нам заявили о том, что ехали в одном лифте с этой женщиной двадцать второго января в районе шестнадцати часов. Так ли это было на самом деле?

– Я сказал? – удивился Каменев, но тут же спохватился, – Ах, да! Я сказал именно так. Это было после обеда. На улице уже начало смеркаться.

– Начало смеркаться или уже было темно? – Соев подкрался к Каменеву почти на цыпочках. Голос его сейчас был тихим, ласковым. Он смотрел на старика с улыбкой, всем своим видом выказывая предрасположенность.

Потребность в уточнении показания привела Каменева в нерешительность. Он принялся вспоминать, бормоча себе под нос:

– Темно? Нет, вроде бы только начало темнеть. Хотя, зимой на улице темнеет рано. Так что, может быть, уже и было темно.

Соев, терпеливо выждав пока старик проговорится, попросил его припомнить час встречи с Анной в лифте поточнее.

– Час? Господи-боже, какой же это был час-то? Погоди, кажется это было всё-таки около четырёх, – совсем неуверенно повторил свидетель.

– А может позже? – в голосе Соева проскользнула настойчивость.

Услышав её, Каменев поторопился согласиться:

– Может и позже. Я, честно признать, не помню.

Старику совсем не хотелось расстраивать Соева. Вызванный адвокатом для столь серьёзного дела, Каменев больше всего был озабочен тем, чтобы не подвести столь уважаемого человека, каким был представитель правосудия.

Соев, меж тем, повторил вопрос, поставив его иначе:

– Владлен Сергеевич, если вы говорите, что не совсем отчётливо помните время, когда вы ехали в лифте вот с этой молодой женщиной, – он указал на Анну, – значит ли это, что вы могли ехать с ней, скажем, не в четыре часа, как вы это думали ранее, а чуть позже: часиков так в семь, в восемь? – снова мягко спросил Соев.

– В семь-восемь? – переспросил Каменев и глянул на Анну. Ему очень хотелось помочь девушке. Старик не знал чьи интересы представляет на процессе адвокат Соев. Почему-то ему показалось, что желание Соева услышать нужный ответ будет полезным для девушки. Именно из этих соображений Каменев не стал упорствовать с отрицанием. Теперь, подумав, он с ужасом понял, что кроме того, что он сомневался во времени, он совершенно не был уверен в том, что на улице было темно. Страх, что ему придётся отвечать за свои выдумки, парализовал старика.

Появление Каменева на процессе было добровольным. Прочитав на днях в газете статью о предстоящем суде по делу соседки, старик сам позвонил в милицию. Он очень хотел быть полезным, поэтому без всяких колебаний заявил о том, что в день смерти Ларисы видел у неё гостью. В милиции, куда его пригласили, старик настолько красочно описал девушку, с которой ехал в лифте, и которая и была той самой гостьей, что ему тут же показали фотографию Анны Керман. Несмотря на то, что Владлен Сергеевич видел девушку всего один раз, и, что с момента этой встречи прошло почти полгода, он опознал её без труда. Он даже припомнил во что Анна была одета. Милиционеры записали все его показания и поблагодарили за подробности. Это было позавчера. А вчера, во второй половине дня Каменеву позвонил адвокат, представившийся Соевым, и попросил его ещё раз срочно явиться в милицию.

С первых же минут Соев вызвал у Каменева симпатию. Он с улыбкой расспрашивал старика о жизни, интересовался его карьерой бывшего строителя и, как бы про между прочим, задавал вопросы, касающиеся соседки Ларисы. Сам того не заметив, через час беседы с адвокатом старик выложил Соеву массу информации о жизни погибшей.

«Хорошо, что ребята подкинули его мне, а не Рябову, – утёрся Соев после ухода старика. Моральный облик соседки Ларисы до замужества с Николаем, описанный Каменевым со многими интимными подробностями, мог бы сослужить оппозиции неплохую службу, окажись он в протоколе допроса следователя. Соев же эти детали быта погибшей, интересующие его постольку, поскольку он представлял в данном деле интересы потерпевшей стороны, оставил в устном виде. На бумаге он чётко пометил только главное: Анна была в доме Фёдоровой в день смерти последней.

Сопоставив все имеющиеся у него до этого данные, Соев стал подозревать Анну в соучастии в преступлении ещё до начала сегодняшнего слушания. Предположение Рябова о том, что что-то помешало Ларисе допить вино, было лишь конечным убеждением Соева в собственной правоте. Идя по новому свежему следу и оперируя показаниями Каменева, сегодня, ещё до начала процесса, Соев добился у прокурора повторного обыска на квартире погибшей. С момента смерти хозяйки квартира стояла опечатанной. Отправляя бригаду на обыск, адвокат обвинения клятвенно молил старшего лейтенанта, возглавлявшего группу, найти ему во что бы то ни стало какие-нибудь улики против Керман. Теперь, когда у Соева были не просто подозрения против Анны, но и показания соседа, адвокат обвинения мог, в каком-то роде, диктовать поисковой группе свои условия. При первоначальном обыске на экспертизу были взяты лишь видимые улики: отпечатки пальцев на посуде, оставшейся на столе в зале и на кухне, пачка от таблеток, несколько предметов из обихода жильцов, какие-то фотографии, записные книжки погибшей и её мужа, документы. При повторном обыске Соев попросил перевернуть всю квартиру кверху дном. Чутьё подсказывало адвокату, что повторный обыск может дать кое-что интересное. Интуиция не обманула его: всего за несколько минут до начала второй части сегодняшнего заседания, Соеву передали сообщение, полученное по факсу. Это были результаты повторного обыска.

Проглотив написанное одним махом, адвокат обвинитель возбуждённо вскрикнул. Теперь можно было не торопиться с выходом на сцену. Что бы там не говорил теперь Рябов и как бы жалостливо он не разыгрывал сцены любовного треугольника, Соев знал, что всё равно, в конечном итоге, победа будет на его стороне. Улика, найденная во время второго обыска, была не просто обвиняющей, она была уничтожающей. Недостающая деталь из картинки пазлей, не позволявшая Соеву до этого чётко видеть весь рисунок, теперь встала на своё место. Для полного разгрома противника не хватало только правильных показаний Каменева. Добиться их Соеву было несложно: старик легко шёл на контакт и поддавался любым сомнениям. Значит, его можно было уговорить в нужном для обвинения направлении.

– Итак, Владлен Сергеевич, остановимся с вами на том, что вы не помните в какое точно время вы ехали в лифте с Анной Керман. А также на том, что вы не отрицаете того, что возможно это было не днём, а вечером, – подвёл Соев итог опросу Каменева.

Подслеповато моргнув глазами, старик согласился с адвокатом и вышел из зала. Напоследок он приветливо улыбнулся Анне.

«Ты-то тут никакой роли не играешь, дорогой товарищ сосед», – ответила Анна старику грустной улыбкой. Манипуляции Соева были очевидными. Осталось только дожидаться чем они выльются для самой Анны и, через неё, для Николая.

Впрочем, гадать всем пришлось недолго. Едва дождавшись, пока выведут Каменева, Соев стал медленно и внушительно излагать новую версию смерти Ларисы Фёдоровой. На этот раз материала для обвинения у него было больше. Теперь Соев упорно настаивал на том, что в квартире, кроме супругов, на момент преступления была ещё и Анна. Зная, что собрание на работе закончилось в начале восьмого, было легко предположить, что в гостиницу «Россия» Кравцов и его бывшая жена могли прибыть уже к половине восьмого, в крайнем случае без пятнадцати восемь. Поднявшись наверх в комнату, где жила Анна, они поговорили с дежурной по этажу, затем спустились в ресторан и заказали ужин для женщины и шампанское. Опять же, привлекая к себе внимание официанта, обслуживавшего их, парочка, таким образом, обеспечила себе алиби. К сожалению для обоих подозреваемых, в своих показаниях ни дежурная, ни тем более официант, никак не могли припомнить точного времени появления сообщников в гостинице. Зато оба однозначно заявили, что видели Николая и Анну недолго. На этаже они лишь поинтересовались есть ли у дежурной свежая пресса. В ресторане тоже не задержались: заказанная бутылка с шампанским осталась не выпитой более, чем наполовину. Это официант помнил отчётливо: подобные расточительства в их ресторане бывали большой редкостью. На основании этого, можно было предположить, что Николай и Анна торопились. Здесь очень важно было подчеркнуть то, что дежурная по этажу больше в этот вечер не видела ни девушку, ни её спутника. Правда, она оговорилась, что какое-то время отсутствовала на посту, отчего, возможно, упустила момент возвращения проживающей в свой номер. Но зато потом, в течение всего оставшегося времени, дежурная была на посту. В номере, где жила Керман, было тихо. В районе половины двенадцатого дежурная ушла в отведённый ей для ночлега служебный номер. Всё это могло предполагать что, посидев в ресторане, Николай поспешил покинуть отель для того, чтобы вернуться домой. Приехав, он, зная слабость жены к спиртному, под любым предлогом мог предложить ей выпить. Вино должно было помочь Николаю расположить жену к предстоящему визиту Анны. Последняя, доужинав в ресторане в одиночестве, вслед за этим села в такси и поехала на квартиру Фёдоровой. В лифте с соседом Ларисы Каменевым, она могла, таким образом, оказаться не в четыре часа, а после восьми. В своих показаниях Каменев не отрицал того, что мог перепутать время.

Итак, Анна приехала к Кравцовым. Лариса, уже «размятая» к этому времени вином, встретила её дружелюбно. Под предлогом чествования трудоустройства Анны на фирму Ларисы, бывшие супруги, а ныне сообщники, напоили хозяйку квартиры. В районе одиннадцати Кравцов принял снотворное и заснул. Анна Керман осталась с бывшей подругой. Обстановка была располагающей к откровенной беседе. Скорее всего, женщины продолжили пить, чем вполне можно объяснить недостающие при экспертизе триста пятьдесят граммов спиртного. И вот здесь-то Анна, судя по записке, могла признаться Ларисе в том, что Николай до сих пор является её любовником. Каковой была реакция Фёдоровой, догадаться нетрудно: всё-таки она любила своего мужа; пусть по-своему, но любила. Оказавшись в состоянии сильного возбуждения, Лариса, возможно, снова набросилась на вино. Это было как раз то, что нужно сообщникам; улучив момент, гостья незаметно бросила в бутылку три первых таблетки «Барбамила». Убедившись, что последняя опустошила бокал больше, чем наполовину, гостья растворила с бутылке оставшиеся две таблетки и поспешила уехать в гостиницу. Ей было очень важно, чтобы Лариса, до того как уснуть, успела закрыть за ней дверь. Николай в это время уже спал крепким сном. Уходя, гражданка Керман была уверена, что Лариса тут же свалится и заснёт. Она никак не могла предполагать, что у отравленной ею подруги найдутся силы для того, чтобы написать предсмертную записку, в которой она разоблачит своих истинных убийц.

Завершив свой трепетный рассказ, адвокат Соев многозначительно посмотрел на зал. Из сказанного им следовало, что Николай Кравцов являлся если не прямым, то косвенным убийцей своей жены Ларисы.

Соев строил логичную линию, не прибегая пока к той самой последней сражающей улике, что явилась бы, при доскональной проверке фактов, уликой номер один. Для проверки нужно было во-первых, время, во-вторых, навлечение ещё больших подозрений на Анну Керман. В идеале, Соева сейчас очень усторил бы её арест. Столь жестокая мысль была дла адвоката защиты всего лишь одним из ходов его игры. О жизни и судьбе возможно невинного человека он даже не думал. Вот почему закончил речь с обращением к суду:

– Господин судья, при сложившихся обстоятельствах, и учитывая, что гражданка Керман обманула суд, я настаиваю на немедленном её помещении под стражу.

– Что-о-? – сорвалось сразу с нескольких уст.

Противясь подобной формулировке, Рябов сорвался с места с криком:

– Господин судья! Это невозможно. У вас нет повода принимать подобное решение.

– Господин защитник, – судья важно выпрямился, – я напоминаю вам, что решение любого рода принадлежит в этом зале исключительно мне. И я сам буду решать, что для суда возможно, а что нет.

Судья был ущемлён замечанием, но адвокат не сдавался:

– Ваша Честь! Мне кажется, что прежде чем выносить столь серьёзное предположение, мой коллега Соев мог бы сначала более тщательно допросить подозреваемую им Анну Керман. Возможно, ему тогда не пришлось бы напрягать своё воображение попусту, так как она сама рассказала бы нам, что делала в доме Ларисы в день смерти последней. Неточность показаний официанта или дежурной по гостинице, не могут всё-таки являться доказательствами вины. А свидетель Каменев, на мой счёт, вообще не сказал ничего определённого относительно времени встречи с Анной Керман в лифте. В таком случае, стоит, как мне кажется, спросить об этом саму подозреваемую. Она-то должна знать точнее в каком часу она была в гостях.

В голосе Рябова кроме недовольства звучала явная тревога теперь ещё и за Анну. Как и оппонент, он догадывался какую формулировку событиям могут вынести присяжные, если им оставить на рассмотрение новую версию Соева. Рябов, яснее чем когда-либо, понял, что явно не владеет какой-то информацией. Ему совершенно необходимо было выиграть время, чтобы допросить Анну наедине.

После его слов судья задумался. Сказанное Рябовым было очевидным. Никаких прямых улик против Анны Керман пока у суда не было. Но и отказываться рассмотреть версию Соева суд не имел права. Проще всего при сложившихся обстоятельствах было закрыть заседание и перенести его до выяснения новых подробностей. Требование Соева казалось судье преждевременным. А с другой стороны, если обвинитель был прав? Судья молчал.

Рябов ожидал его решения. Соев, по мнению Рябова, позволял себе больше, чем это было предусмотрено положением. Уступить ему – означало заранее согласиться на проигрыш. Рябову это казалось совершенно недопустимым. Еще час назад позиции защиты были намного выше. Простые подозрения или рассуждения, основанные на неточных показаниях, не могли так просто заставить Рябова смириться с самовольством Соева. И пусть даже Рябов видел, как налились негодованием глаза противника, он совершенно не собирался отступать.

Выслушав критику Рябова со злым прищуром во взгляде, Соев ответил ему прежде, чем судья успел что-то сказать:

– Вам «кажется», дорогой коллега, «по вашему мнению»… Не слишком ли много в вашей речи отступлений на условности? Мне вот, например, кажется, что опрос этой гражданки, – он в который бесцеремонно ткнул в сторону обвиняемой, – ничего путного не даст. И, как мне совершенно не кажется, единожды она уже обманула этот суд. И не далее чем полчаса назад, когда сказала, что видела Ларису в последний раз девять лет назад. Именно поэтому я позволил себе просить суд об её аресте. Простите, господин судья, но своим предположениям я верю больше, чем словам этой гражданки.

– Ваше требование услышано, господин Соев, – судья посмотрел на адвоката обвинения сурово. «Что они мнят из себя эти следопыты? Как ведут себя на процессе? Зримо – два петуха», – подумал он иронично, но брови на всякий случай свёл, – Но и вам, как и вашему коллеге, я напоминаю, что решения подобного рода принадлежат в этом зале по праву только мне. Сядьте оба! А вот вас, гражданка Керман, я прошу подняться и подойти сюда.

Анна прошла к трибуне. Как и многие в этом зале, она была ошарашена просьбой Соева. Но перепалка между адвокатами позволила ей реально оценить свои позиции и принять то решение, которое теперь казалось самым правильным. Как и Рябов, Анна поняла, что объяснения между ними ей не избежать. Как и Рябов, она хотела только одного: объясниться с адвокатом Николая наедине, чтобы он мог посоветовать как вести себя дальше. Анна знала, что начиная с этого момента должна говорить только правду. Она без всякого смущения посмотрела на судью, готовая отвечать на его вопросы:

– Скажите, Анна, были ли вы всё-таки на квартире Ларисы Фёдоровой в тот роковой день двадцать второго января?

– Да.

– Значит, ваши предыдущие показания на этот счёт ложны?

– Да.

Судья заметил, как прокурор обвинитель раздул ноздри. Необходимо было реагировать по ситуации:

– Гражданка Керман, осознаете ли вы, что давая заведомо ложные показания, вы, таким образом, настраиваете против себя не только обвинение, но и присяжных заседателей?

Голос судьи был дружелюбный. Анна почувствовала в нём определённую симпатию. Она подумала, что всегда проще иметь дело с мужчиной, который расположен к тебе доброжелательно. На последний вопрос судьи она молча кивнула.

Судья, только что говоривший с ней спокойно, вдруг рассердился. Ему показалось, что Анна вот-вот расплачется перед ним. Разыгрываемая сцена любовного треугольника начинала надоедать. Да и обвинение не терпело.

– Гражданка Керман, объясните нам почему вы ввели суд в заблуждение? – спросил судья чуть суше.

– У меня были для этого личные основания. Ларису я не убивала, – коротко объяснила Анна. Это и была её правда. Она думала, что подобного объяснения будет достаточно.

Но судья воспринял её ответ иначе:

– Госпожа Керман, вы ведь взрослый человек и, как уже поняли, подозреваетесь в убийстве. Это серьёзное дело. Я настаиваю на том, чтобы вы рассказали суду о том, что произошло в тот день в квартире Ларисы Фёдоровой. Почему вы не хотите об этом говорить?

– У меня на это есть личные причины, – повторила Анна, помолчала и добавила ещё твёрже и отчётливее, – Ларису я не убивала. Больше мне сказать вам нечего.

Судья посмотрел на женщину с непониманием. В свою очередь с непониманием посмотрели на судью прокурор, присяжные заседатели и адвокат потерпевшей стороны.

Соев, которого такое поведение подозреваемой устраивало полностью, даже показал жестом, что вот, мол, смотрите, кто был прав.

Рябов не нашёлся что сказать.

Из-за барьера на весь зал прозвучал голос Кравцова. Это был клич, колокольный набат, мольба о разуме:

– Аня, не надо! Расскажи им всё, что ты знаешь! Не молчи!

На его голос Анна вздрогнула, посмотрела на Николая сначала с тревогой, но тут же спокойно, почти ласково.

– Нет, Коля. Я не могу. Пусть всё будет, как будет. Прости ты меня, – попросила она вполголоса. Для них двоих зал сейчас был далеко-далеко. Каждый пытался понять другого и стать ему понятным. Но обоим это не удалось. Их диалог был прерван судьёй:

– В таком случае, я вынужден согласиться с мнением адвоката Соева и, увы, удовлетворить его просьбу.

«Придётся нам прибегнуть к другому способу, чтобы заставить её говорить», – подумал судья. Ему стало казаться, что Керман и Кравцов потешаются над всеми, разыгрывая дешёвую трагикомедию. Он резко встал, – Постановляю: поместить подозреваемую в убийстве Анну Керман под арест для выяснения дальнейших обстоятельств данного дела. Решение привести в исполнение немедленно. Объявляю заседание закрытым!

Судья встал. Секретарь стукнула молоточком по столу. В зале, при полной тишине, милиционер подошёл к Анне, надел на неё наручники и вывел через служебную дверь. Никаких объяснений ни у кого не было, кроме одного: Ларису Фёдорову убили. Кто и как узнать пока было невозможно. Публика расходилась под тихий ропот. Близкие Николая и Анны сбились в кучку в конце зала. Женщины плакали. Лица мужчин были зажаты горем. Вслед за Анной через судебную дверь вывели онемевшего Кравцова. Глаза его смотрели в пустоту. В этот миг он не видел и не слышал ничего. Всё стало неважным перед осознанием того, что Анна будет сидеть в тюрьме тоже. Зная её, Кравцов мог предположить, что закончится это плохо.

Рябов, проводив взглядом отрешённого Николая, долго ещё не мог покинуть зал заседания. Долгие месяцы работы были перечёркнуты глупым нежеланием Анны говорить. Теперь предстояло всё начинать заново.