Елена Поддубская
Такая роковая любовь. Роман. Книга 2

Выдвигая обвинительную версию, Соев говорил с таким спокойствием и при этом так улыбался, словно речь шла не о происшествии со смертельным исходом, а о каком-то банальном случае. Прибегая к избранной лёгкости суждения, Соев рассчитывал и на доступность своей версии для всех, слушавших её, и на очевидность предполагаемого.

Рябову, более чем кому-либо, была понятна хитрость Соева. Не желая поддаваться его игре, адвокат защиты решил быть понастойчивее:

– Ваша Честь! Я протестую! – повысил он голос, – Обвиняющая сторона вновь пытается навязать следствию свою версию.

– Протест принят, – согласился судья, – Господа присяжные заседатели, прошу вас не принимать в счёт только что высказанное обвинителем. Обвинитель, повторно прошу вас воздержаться от предположительных высказываний подобного рода. Иначе, я отстраню вас от процесса. Продолжайте по существу.

– Да, ваша честь, – согласился Соев с замечанием и резко повернулся к обвиняемому, – Скажите, господин Кравцов, пустая пачка от таблеток, найденная в вашей квартире при обыске, часто оставлялась вами дома?

Николай замотал головой:

– Никогда. Снотворное всегда было при мне, где бы я не бывал. Даже дома, выпив лекарство на ночь, я всегда убирал упаковку обратно в свой дипломат.

– Почему такая осторожность?

– Я люблю порядок, – объяснил Николай, – А у Ларисы всё всегда терялось. У ей по дому то тут, то там постоянно валялись всякие лекарства: женские пилюли, от головы, от температуры.

Соев согласно закивал на такое объяснение, но о милости речь не шла, поэтому он продолжил сухим голосом:

– И ваша жена знала о том, где вы прячете снотворное?

– Конечно знала, – для Кравцова было бы странным что-то прятать в доме. Но Соев снёс утверждение не на счёт аккуратности подозреваемого, а скорее на обычное согласие. Голос адвоката был все также бесстрастным, методичным:

– И вы утверждаете, что в тот вечер, приняв снотворное, положили его обратно в ваш дипломат, а дипломат закрыли на ключ?

Кравцов кивнул, не думая:

– Да. Я закрыл дипломат, а ключ положил в карман пиджака.

– А потом, по вашему утверждению, когда вы уже спали, ваша жена, очевидно, взяла ключ из пиджака, открыла им дипломат, достала оттуда лекарство, закрыла дипломат и положила ключ обратно в пиджак? – при каждом предположении адвокат обвинения загибал по пальцу.

– Скорее всего, – Кравцов понимал что тон, каким Соев перечисляет порядок действий Ларисы, ставит под сомнение сказанное, но добавил, – А как могло быть иначе?

– Как могло быть иначе, нам еще предстоит выяснить, – резко обрубил Соев, заставив Кравцова вздрогнуть. Но тут же он продолжил, уже почти мягко, – А вас я хотел бы спросить вот о чём: не кажется ли вам странным, что при экспертизе милиция не обнаружила отпечатков пальцев вашей жены на ключе вашего дипломата?

Задавая вопросы, Соев имел привычку смотреть прямо в глаза опрашиваемого. Он то подходил к нему совсем близко, если вопрос мог помочь адвокату завести жертву в тупик, то отходил подальше, когда значимость ответа была промежуточной и не столь существенной. Сейчас, спрашивая про отпечатки, Соев отошел от стойки с подсудимым почти в другой конец зала суда, к барьеру, за которым находились члены присяжной комиссии, и оттуда вёл опрос, оперевшись одной рукой на барьер. Те, кто был знаком с манерой работы Соева, могли не сомневаться в том, что он предвидит ответ обвиняемого.

Кравцов этой тактики Соева не знал. Тем не менее, он уже слышал от Рябова про наличие отпечатков пальцев Ларисы на его дипломате и их отсутствие на ключе. Поэтому вопрос не поставил его в затруднение.

– Не кажется, – устало выдохнул Кравцов, – Я сразу же объяснил это милиционерам, которые пришли к нам. Когда я увидел около Ларисы пустую пачку от снотворного, я побежал к дипломату. Я хотел проверить осталась ли там моя, другая пачка. Я открыл дипломат ключом. Посмотрел. Пачки там не было. А отпечатки Ларисы я, наверное, замазал своими пальцами. Ключик-то маленький.

– Конечно-конечно, – поспешил согласиться Соев, не желая потерять какую-то пронзившую его мысль, – Вы открыли дипломат, убедились, что лекарства там нет, и побежали звонить в милицию. Разве вы не понимали, что только что стёрли, возможно единственное доказательство собственной невиновности? – теперь Соев подошёл к Кравцову поближе, а в его голосе зазвучала издевка.

Кравцов посмотрел на всех с прежней растерянностью во взгляде:

– В тот момент я не думал ни о каких доказательствах. Я не понимаю, чего вы от меня хотите? – взмолился он, глядя на Соева, – Ведь отпечатки пальцев Ларисы остались на ручке дипломата и на его крышке.

– Да-да, конечно, – Соев вновь оставил без внимания последние слова Кравцова. Он наверняка знал об осведомлённости защиты о результатах следственных экспертиз. В его задачу, как адвоката обвинителя, не входило обнародовать эту осведомлённость, нет, его обвинение базировалось на способности уловить малейшую слабость в речи подозреваемого, позволяющую подмять его под себя. Соеву показалось, что он вдруг нащупал именно такую деталь, и он теперь собирался придать ей более значимый вид:

– Скажите, господин Кравцов, а почему вы только что сказали, что поспешили открыть дипломат для того, чтобы убедиться, что ваша жена использовала именно вашу упаковку? Разве, найденная пустая пачка, была не единственной, имеющейся в квартире на момент несчастного случая?

Предположение Соева было столь неожиданным, что подозреваемый растерялся. Он беспомощно посмотрел на своего адвоката, затем протяжно на бывшую жену, потянулся к стакану, отпил. Потом, отложив в сторону беспощадно истеребленный платок, вытащил из пачки новый, промокнул им лоб, после чего проговорил совершенно сухим голосом:

– Найденная пустая упаковка была в доме единственной. Такие лекарства впрок не выдаются.

Казалось, Кравцов был в замешательстве. Закончив фразу, он тяжело выдохнул, опустил глаза в барьер и замолчал. Это было именно то, что могло стать триумфом его, Соева, успеха, переломным моментом в следствии, идеей, которая раньше не приходила ему в голову в том виде, в каком пришла сейчас. Задохнувшись от внезапности догадки, Соев на мгновение углубился в вихрящиеся мысли, из-за чего именно на это время потерял руль управления допросом. Мига хватило для того, чтобы Рябов, считавшийся также далеко не последним профессионалом, включился в игру.

Спасительный глас адвоката защиты прорвался в зал именно в тот момент, когда в нём повисло всеобщее молчание:

– Господин судья, позвольте дополнить ответ моего подзащитного существенным замечанием. У меня по этому вопросу имеется справка из аптеки, в которой мой клиент покупал лекарство. В ней говориться что, я цитирую: « … порядок отпуска препарата был осуществлен без нарушения норм предписания.» Справка датирована двадцатым января. Эта же дата стоит на очередном, обновлённом предписании психотерапевта. В нём четко указано, что отпуск лекарства должен производиться с периодичностью, не превышающей одной пачки лекарства в неделю. Иными словами, двадцатого января сего года мой подзащитный купил в аптеке только одну, одну единственную пачку «Барбамила».

Рябов поднес к столу судьи имеющееся доказательство.

Столь несвоевременное вступление коллеги явно не входило в планы Соева. Оценив его дедуктивные способности, адвокат потерпевшей стороны ухмыльнулся и внутренне отругал себя за преждевременную успокоенность.

«Похоже, что этот процесс не поднесут мне на серебряном блюде», – подумал Соев и нахмурил лоб. Нет. Ему ещё предстоит борьба. И не исключено, что примет она острый характер. У Соева было интуитивное предчувствие на это. Что, впрочем, только лишь подстегнуло его. Теперь, уже практически зная, что за ответом обвиняемого кроется какая-то тайна, он решил дожать его морально и, подойдя совсем близко к барьеру с Кравцовым, резким голосом задал очередной вопрос:

– Господин Кравцов, скажите в таком случае, когда вами была куплена предыдущая упаковка?

Подозреваемый растерялся:

– Я не совсем уверен, но мне кажется в конце декабря. Да, точно, в конце декабря, – подтвердил он тут же, – В последнее время сон мой наладился, и я не особо нуждался в снотворном, – для убеждения Николай посмотрел на своего защитника. Тот был спокоен. Это передалось Кравцову, – Во всяком случае, если вам так необходимо, вы можете узнать это в моей аптеке, – добавил он уже совершенно безразличным тоном.

Соев почувствовал это, ибо в его следующем заявлении промелькнула тень недовольства ходом допроса. Но в то же время догадка, осенившая его до этого, теперь переросла в уверенность и подсказала Соеву ту основную линию, по которой он должен был продолжать спрашивать. Именно эта линия теперь выстраивалась в его мозгу, требуя времени на формирование. У Соева этого времени было крайне мало. Он мог, конечно, отказаться сейчас от дальнейшего допроса, попросить продолжить его позже. Но это было ему не на руку. Как опытный адвокат, он знал, что всё хорошо в своё время. Позже мысль не сформируется столь удачно и нападение не будет столь неожиданным. Вот почему, на свой страх и риск, поторопился атаковать.

– Я проверил: двадцать шестого декабря, – кивнул Соев на предложение подозреваемого. Достав, в свою очередь, документ, подтверждающий его слова, он тоже передал его судье. Этой лёгкой заминки хватило, чтобы его подозрение к нужной детали превратилось в веское представление картины вины, которую он и принялся вырисовывать сейчас. – В первый раз вы купили лекарство как раз тогда, когда оно было вам предписано. А именно: в начале ноября. Исходя из того, что каждая пачка содержит по шесть таблеток, а также вашего признания в том, что в течение ноября вы нуждались в приеме лекарства ежедневно, врач выписал вам предписание сроком на месяц. За это время вы, действительно, регулярно приобретали «Барбамил» в аптеке каждую неделю. А именно: до двадцать шестого декабря вы купили в аптеке четыре упаковки лекарства, дозированного по ноль одному грамму. Затем, с пятого по двадцать шестое декабря, вы лекарство не принимали. А двадцать шестого декабря снова побывали у врача и попросили предписание на одну пачку. Третьего января вы улетели в Германию и вернулись оттуда десятого января. За эту неделю, как я понимаю, вы лекарство не употребляли тоже. Если верить вашим чистосердечным признаниям, данным только что, то сон ваш улучшился?

Кравцов в ответ кивнул.

Соев улыбнулся:

– Еще бы! Учитывая, что вы провели целую неделю с бывшей женой, да ещё в Германии…

Не обращая внимания на пошлые намёки, Кравцов только сильнее сжал в руке платок, чтобы не сорваться и не нагрубить.

Соев, не спровоцировав реакции, продолжил:

– Итак, с третьего по двадцатое января всё у вас было хорошо. А двадцатого вдруг опять возникла необходимость в снотворном. Странно! За день до прилета в Москву вашей бывшей жены и за два дня до смерти нынешней. Что так? Угрызения совести? Излишняя нервозность?

Кравцов от волнения широко раздул ноздри. Он старался не глядеть на противного адвоката:

– Второе.

– Допустим. Да и не это интересует меня в данном случае.

Соев посмотрел на подозреваемого жестким взглядом. Зал нетерпеливо зашевелился, ожидая пояснения. – Мне кажется подозрительным, что покупка более сильного лекарства пришлась именно на период, во время которого ваша жена Лариса Фёдорова была отравлена? И сейчас мне очень хотелось бы знать: случайность ли это, как сказали вы, или же преднамеренная хитрость будущего убийцы, как думаю я?

Глаза Соева сузились до максимума, оставив на лице лишь две маленьких щелочки. Услышав последний вопрос, Кравцов заморгал глазами. Его адвокат буквально сорвался с места.

Но, едва заметив реакцию коллеги, Соев, не давая ему даже открыть рот, тут же осадил голос и повернулся к судье:

– Ваша честь, я прошу не принимать, сказанное мною, за обвинение, а всего лишь за умозаключение.

Голос его звучал почти невинно. Все-таки он был очень силён, этот Соев! Услышав его просьбу, Рябов сел и беспомощно покачал головой. Не зря все адвокаты, которым уже приходилось сталкиваться с Соевым как с оппонентом, предупреждали об этом. Силен! И ничего тут не попишешь. Хоть и использует неразрешённые приемы воздействия на мнение окружающих, но как использует! И в какой момент! Рябов не мог не признать, что схематическое описание хода действия, только что предложенное Соевым на рассмотрение, а еще вернее на обсуждение, явилось для защиты ударом ниже пояса.

– Ваша Честь, это очередная провокация! – отчаянно усмехнулся Рябов.

– Ваша Честь, повторяю, это всего лишь умозаключение, не лишённое, как мне кажется, логического смысла, – настоял на определении Соев.

– Подозреваемый, отвечайте! – кивнул судья.

Николай тяжело поднялся:

– Никакого злого умысла я не имел, господин судья. Как я уже сказал, я купил другие таблетки потому, что в аптеке не было «Барбамила» по ноль одному грамму. Ни о чём плохом я не думал.

Объяснение Кравцова получилось спокойным, почти равнодушным. По виду молодого мужчины было заметно, что он устал. Ему надоело постоянно сосредотачиваться на въедливой речи крючковатого Соева, то и дело норовящего загнать его в угол. Гораздо больше Николаю хотелось сейчас спуститься со своего лобного места, пройти в зал и сесть на скамью рядом с Анной. Он представил, как сможет, как когда-то, склонить голову к её плечу и поведать ей обо всех своих горестях. От подобных мыслей Кравцову вдруг показалось, что он издалека чувствует травяной запах, исходящий от её волос. Подобная отчужденность обвиняемого от процесса и его возникшее безразличие скрежетом прошлись по самолюбию Соева. Адвокат понял, что внезапность наступления хороша лишь при планомерной подготовленности. Сегодня ему не удастся вот так, сразу, добиться от Кравцова капитуляции. Но, всё-таки, Соев был уверен, что только что одержал пусть маленькую, но ту самую нужную победу, которая впоследствии поможет ему выиграть процесс. Он это почти знал. Единственное, что смущало адвоката, так это столь «спокойное» возмущение Рябова.

«Либо у него есть какое-то веское опровержение, либо он не желает заострять внимания на сути дела, – подумал Соев. При полной тишине и внимании зала он прошёлся по судебной площадке, погружённый в свои тайные мысли, и вновь остановился у барьера с подозреваемым. Для того, чтобы понять поведение противника, ему было необходимо копать в нескольких направлениях, – Хорошо, отложим вариант с дозировкой лекарства на потом», – решил он.

Адвокат обвинения вернулся к своему столу и крупным размашистым почерком что-то написал в своём блокноте.

«Вот и ладно, – принял это отступление Рябов, – Будет теперь и у нас время, чтобы собраться с мыслями.»

Только что, до этого, когда Соев задал вопрос о преднамеренной хитрости, Рябов заметил в глазах Николая испуг. Ему показалось, что есть у его подзащитного какая-то тайна, в которую он, его адвокат, не посвящен. Лихорадочно соображая, что делать дальше, Рябов машинально записал в своем блокноте фразу Соева о невозможности доказательства употребления Кравцовым всех предыдущих таблеток снотворного.

«Надо будет потом об этом спокойно подумать», – решил Рябов, откладывая отработанные документы на угол стола.

Понимая, что сегодняшний день не способен уже ничего изменить, Соев елейно улыбнулся Кравцову издалека:

– Господин Кравцов, давайте на время отставим разговор о лекарствах и перейдем к более приятной теме. Расскажите как вы познакомились с вашей бывшей женой Анной Керман?

Несмотря на то, что Рябов неоднократно предупреждал Николая о возможности подобного вопроса, теперь, услышав его, Кравцов болезненно сморщился и вымученно посмотрел на Анну, словно заранее испрашивая для себя извинения за вынужденное предстоящее откровение. Зал, и до этого сидевший тихо, и вовсе замолк и насторожился. Кравцов грустно посмотрел в неизменно уставленные на него карие глаза и тяжело вздохнул. Ох, как непросто было ему оправдываться перед всей этой чужеродной людской массой. Анна Керман, словно поняв его мысли, в ответ тоже вздохнула.

Глава третья: Второй день суда. август 1997

Самый разгар августовского послеобеденного жарева никак не повлияли на активность прибывших во второй день суда. Бегло осмотрев зал, адвокат Рябов подметил, что людей сегодня на процессе присутствует больше, чем их было вчера.

«Пресса добилась чего хотела», – недовольно хмыкнул он про себя.

Процесс действительно явно не оставался без внимания: утренние городские газеты вовсю описывали вчерашний день, ударив по имиджу Кравцова. Не вдаваясь в подробности личной жизни подозреваемого, в кучу были смешаны многие факты его биографии. В результате, на страницы вышло неблагоприятное попурри в котором Николай, бросив жену Керман, сразу женился на её подруге Фёдоровой, которая затем погибла при странных обстоятельствах. Моральные устои Кравцова определялись двумя словами: дикий эгоист.

Зная, что сегодня первое слово предоставлено ему, Рябов подготовил свою речь так, чтобы прежде всего опровергнуть мнение, навязанное газетой. После открытия слушания секретарём, адвокат, не садясь, спокойно вышел на середину зала и направил взгляд к присяжным заседателям.

– Уважаемые господа! После того, как вы услышали вчера откровенный и достаточно подробный рассказ моего подзащитного, позвольте мне сейчас предоставить на ваше рассмотрение ещё несколько фактов из биографии Николая Кравцова. А также несколько доказательств, свидетельствующих, по моему усмотрению, о его невиновности.

Рябов начал глубоким грудным голосом, полностью соответствующим его внешности. Маленький крепыш, облачённый в натянутую на животе черную суконную рубашку, напоминающую мантию судьи, он, когда молчал, был выражением лица настолько незатейлив, что походил скорее на простого работягу у плотницкого станка, нежели на благородного представителя правосудия. Не было в нём ни смелости и решительности, присущих героям этой профессии, созданных образами кинематографии, ни хитрости и сноровки, сквозивших в каждой мимике и каждом жесте, например, его оппонента Соева. Руки Рябова, во время всего вчерашнего заседания умиротворённо сложенные на столе горкой одна на другой, и вовсе казались руками усталого сельского труженика; настолько они были лопасты и грубы. Всё это, вместе с его причёской, коротко остриженной и тщательно уложенной, но то там, то здесь выбивавшейся из строгого уклада несколькими кучерявыми прядями, придавало адвокату вид недотёпы.

Теперь же, когда Рябов заговорил, спокойно и внятно проговаривая каждое слово, за его речью почувствовалась уверенность, даже успокоенность. И чем больше адвокат объяснял, тем сильнее росла в слушателях именно эта убеждённость в профессиональной компетенции. Даже Соев, до сегодняшнего дня наблюдавший за Рябовым с лёгкостью и небрежностью, молчаливо закусил губу. Подперев кулаками подбородок и сосредоточившись, Соев слушал, не отвлекаясь на сей раз на собственные мысли.

– Повествование Николая Кравцова о его жизни и состоянии души на момент событий, развернувшихся в деревне Серебрянке девять лет тому назад, можно расценивать двояко, – проговорил Рябов литературным текстом, – Одни, симпатизирующие ему, думаю, поверили Николаю и почувствовали в нём те самые простоту и откровенность, которые, лично для меня, являются решающими при определении характера человека. Другие, настороженные и жаждущие найти в случившейся истории всё-таки виновного, наверняка засомневались в том, не прячется ли за простотой деревенского жителя, коим по сути и является мой подзащитный, коварство и расчётливость, способные завести правосудие в тупик. Но не будем сейчас гадать о том, каких мнений: положительных или отрицательных, в этом зале больше. Уж, коль скоро, моя роль – защищать этого человека, – Рябов указал на Кравцова, смотревшего на него с полной преданностью, – я должен сообщить вам ещё кое-что, что поможет мне. А именно: вот здесь, перед вами находится подробная запись показаний, данных мне отцом Ларисы Фёдоровой, господином Николаем Александровичем Фёдоровым. По причине тяжёлой болезни, он не может в данный момент присутствовать в зале. Поэтому, я вынужден прибегнуть к его письменному заявлению.

Рябов вернулся к столу и взял из рабочей папки кипу листов, отпечатанных на машинке мелким шрифтом. Показания, о которых он говорил, были предоставлены в двух экземплярах. Один из них Рябов спокойно положил на стол перед судьёй. Второй, явно проработанный, судя по многочисленным красным пометкам, видимым даже на расстоянии, взял себе. Быстро пробежав глазами по написанному и найдя то, что ему было нужно, Рябов поднял палец:

– Прежде всего, я считаю необходимым ввести вас в курс нашего разговора. Затем зачту вам дословно то, что считаю важным. И, наконец, после этого сделаю несколько комментариев к зачитанному.

Итак, мой разговор с господином Фёдоровым состоялся сразу после смерти его дочери. Речь шла об отношениях между Ларисой и Николаем Кравцовым в период, приходящийся на август тысяча девятьсот восемьдесят девятого года. Подчёркиваю, что господин Фёдоров, не состоящий в браке с матерью Ларисы Ольгой Антоновной Фёдоровой с тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, искренне любил свою единственную дочь и, несмотря на развод, был достаточно близок со своей бывшей семьёй. В тысяча девятьсот восемьдесят девятом году, когда свадьба Ларисы и Николая Кравцова не состоялась, Николай Фёдоров сказал, здесь я зачитываю: «… что был не особо этому удивлён. Я даже считал, что для Ларисы это будет гораздо лучше.» На вопрос «почему», ответ был, зачитываю вновь: « … они были разными. Очень разными. Ларисе всегда нравились ребята весёлые, шумные, такие, какой она была сама. Он же, Николай, был по натуре молчуном и домоседом; веселья и развлечения не любил и всячески препятствовал дочери ходить по компаниям и тратить деньги на удовольствия. Я сразу сказал, что он – жмот и скупердяй, и подозревал, что он Ларису не любит.»

На мой вопрос: «Как вы считаете, любила ли в свою очередь Николая Лариса?», господин Фёдоров ответил следующее: «Не знаю. У молодых теперь всё по-другому. В понятии дочери любовь, как чувство, уже давно изжило себя. Мы спорили, я убеждал её, что любовь существует не только в книгах. Но дочь отказывалась этому верить. Она говорила, что для нормальной жизни женщине, в её возрасте, нужны муж и семья. Она видела в Николае хорошего семьянина, считала, что он будет любить своих детей, и думала, что этого достаточно, чтобы быть в браке счастливой. А когда я просил её подождать с поспешными выводами, Лариса смеялась мне в лицо, предупреждала, что она уже приняла решение о свадьбе. Мне дико было это слышать. Я говорил ей, что сама по себе семейная жизнь не проста. А если, к тому же, её строить исключительно из прагматических соображений, то и вовсе ничего хорошего из этого не получится. Но Лариса припоминала мне мою собственную семейную жизнь, построенную на любви и всё-таки неудавшуюся. Она говорила, что Николай очень важен для неё, что она не мыслит жизни без него, но тут же учила, что замуж нужно выходить с трезвой головой.»

– Это ли не расчётливость, уважаемые господа? – Рябов снова поднял палец по ходу чтения и продолжил, – «Лариса была абсолютно убеждена в том, что ей хватит и того, что Николай будет относиться к ней с уважением, должным её положения жены. Кстати, её мать, моя бывшая жена, в этом её только поддерживала. Я бы даже сказал, что это именно она внушала Ларисе весь тот цинизм, с каким наша дочь представляла себе своё семейное будущее. Я всегда чувствовал, что это закончится плохо.»

На очередной вопрос «почему» господин Фёдоров ответил чётко и логично, и я прошу судей зафиксировать именно эту часть показания. Итак, Николай Фёдоров ответил: «Николай должен был догадываться о том, что он – всего лишь хорошая партия для моей дочери. Ни один человек в мире не может не понять, что он не любим. Даже если бы это произошло после свадьбы, развод был бы неизбежен.» – Рябов шумно набрал воздух в лёгкие и изрёк, завершая, – Отсюда, уважаемые господа, для меня, как человека с исключительно несовременным, даже утопическим складом, и потому верящего в любовь, понятно, что уже в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году, будучи ещё только знакомой с Николаем и собираясь выходить за него замуж тогда, Лариса Фёдорова не испытывала к своему избраннику никаких сильных чувств. И, как совершенно правильно предполагал это господин Фёдоров, однажды Николай Кравцов понял это. Понял, повстречавшись с другой. Понял и не захотел быть в роли «удачного кандидата в мужья».

Адвокат Рябов замолчал, пробегая взглядом по рядам слушателей. Они переваривали услышанное каждый по-своему и каждый по-своему находили этим объяснениям нужное место в своих сердцах и умах.

Соев, затаившись во время зачитывания показаний, неожиданно встал и попросил у судьи слово. Поддерживая ногтем большого пальца листок со своими пометками, он, не глядя в него, но зная наизусть то, что нужно было знать, заговорил:

– Уважаемый суд и уважаемые господа присяжные заседатели! Я хотел бы задать вопрос, возникший у меня спонтанно по ходу показаний моего оппонента.

Судья, с согласия Рябова, кивнул.

– Я не буду обвинять моего коллегу в искусной редакторской выборке фраз, которая вылилась в своеобразный коллаж и составляет, скорее, отрицательное мнение о чувствах Ларисы. Я, имея данные показания, если бы и взялся за составление морального образа потерпевшей, то всё-таки не преминул бы заметить, что девушка не раз признавалась своему отцу, что она искренне привязана к Николаю, и что ни за что на свете не хотела бы потерять его. Эти слова, как вы слышали, тоже фигурируют в показаниях Николая Фёдорова. Но я ни в чём не обвиняю моего коллегу. В конце-концов, наша адвокатская роль и состоит в том, чтобы защищать интересы своих клиентов, выискивая слабые стороны противника. – Соев слащаво улыбнулся деланной улыбкой. Молчание Рябова на его примечание призывало продолжить вторжение:

– Так вот, не оправдывая Ларису, я всё-таки хотел бы спросить у суда, у вас всех: если посторонний мужчина, коим являлся в отношениях молодых отец Ларисы, смог понять, что его дочь не любит своего избранника, то почему же сам господин Кравцов, будучи со своей невестой, судя по его собственным заявлениям, не только в платонических отношениях, не дошёл до этого понимания? Как правильно заметил Николай Фёдоров, очень трудно не почувствовать, что ты – не любим. К тому же, в своём вчерашнем признании Николай Кравцов рассказывал нам о своих сомнениях по поводу чувств Ларисы. Он догадывался об этом ещё до того, как привёз Ларису в Серебрянку для знакомства со своими родными. Он, похоже, даже знал это до того, как познакомился с Анной Керман. Знал, догадывался, но, тем не менее, не отказывался от Ларисы. Почему? Почему? Да не потому ли, уважаемые господа, что и сам он хотел тогда жениться на Ларисе исключительно преследуя определённую цель, думая об определённой выгоде. И уж если до конца рисовать моральный облик двух героев нашего печального романа, то кто из них был более корыстен и скрытен: Лариса, прямо и откровенно признававшаяся отцу в своих взглядах на брак, взглядах, прямо скажем, своеобразных, но при этом искренних; или же Николай Кравцов, ничего никому не объясняющий, но тихо и верно идущий по намеченной дорожке прямо к браку, сулящему ему определённые выгоды? Так не в этой ли тихой выгоде, зарождённой в этом человеке, – Соев безжалостно ткнул пальцем в сторону Кравцова, не удостаивая его взглядом, – кроется основная разгадка событий, развернувшихся не тогда в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году, а позже, через девять лет? Событий, приведших Николая Кравцова к повторному, всё так же выгодному ему браку, а Ларису Фёдорову к смерти!

Соев закончил свой вопрос патетическим крещендо. Зал, молчавший до этого, моментально загудел и зашикал. Большинство присяжных заседателей принялось что-то записывать в свои блокноты. Довольный собою, Соев отошёл к столу и сел, поглядывая с хитрецой на Рябова. Соев знал, что своим вопросом свёл на «нет» все предыдущие усилия коллеги по созданию образа его подзащитного.

«Классический пример», – мысленно улыбнулся он, думая о том, как Рябов сможет выпутаться из сложившейся ситуации.

Рябов кинул на коллегу уважительный взгляд: «Не зря мне говорили, что Соев – мастер внезапных мизансцен, – защитнику сиюминутно пришли на память несколько примеров из учебников по адвокатуре, связанных с рикошетной перестройкой имиджа подзащитного, – Вот так из безвинной овцы делают козла отпущения», – ухмыльнулся он.

Поднимаясь и поправляя длинную рубашку, явно жавшую ему, Рябов дождался спокойствия в зале. Подойдя к столу Соева всё с тем же листом, он хмыкнул:

– Конечно, дорогой оппонент, ставя вопрос таким образом, вы попадаете в десятку: Лариса Фёдорова бесчувственная, но искренняя, Николай Кравцов хитрый и безжалостный. К сожалению, практика показывает: так обыграв вопрос, редко когда можно вот так же сразу найти на него ответ. Для того, чтобы разрешить столь сложные взаимодействия, как личные отношения двух людей, необходимы факты. Позвольте же мне продолжить мою защиту, оперируя ими. Я зачитаю вам сейчас ещё один фрагмент показаний господина Фёдорова, который, на мой счёт, если не поставит точки над «и», то хотя бы наметит их.

«– В каком настроении вернулась ваша дочь из Серебрянки после первого знакомства с роднёй Николая Кравцова в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году?». – Так звучал мой вопрос к Фёдорову.

– Она приехала крайне возбуждённая, совершенно недовольная поездкой, ответил Фёдоров, – Долго ругала деревню и уверяла меня, что никогда больше не поедет туда. Она даже плакала, упрашивая помочь устроить Кравцова работать на фирму моего знакомого. Я успокаивал её, обещал сделать всё, что в моих силах. Я даже предлагал Ларисе заняться этим тут же, срочно вызвать Кравцова из деревни. Но дочь попросила меня подождать с официальным трудоустройством до тех пор, пока Кравцов не станет её мужем.»

Рябов отнял взгляд от листов и сделал мощную театральную паузу. Публика в зале затрепетала от нетерпения. Радостно поняв, что ему удаётся держаться на ораторской волне, адвокат защиты выдохнул:

– Какой шантаж! Какая расчётливость: или он женится на мне, или я не буду помогать ему устраивать свою жизнь. Весьма странное проявление искренности чувств, не правда ли? Необычное доказательство доброжелательности по отношению к избраннику. Что же касается того, что Кравцов вёл долгую тактическую борьбу, ожидая помощи от Ларисы, то напомню вам вчерашний рассказ моего подзащитного. Он признался нам, что своё решение не жениться на Ларисе принял ещё до того, как Лариса уехала из деревни. Напомню также, что о работе в Москве Лариса впервые заговорила будучи уже в Серебрянке и именно тогда, когда поняла, что Николай хочет там остаться. Опять же, Лариса Фёдорова не захотела даже и слышать о том, чтобы разделить судьбу своего избранника или как-то поддержать его в своём выборе. Нет. Нет. Нет, уважаемые господа! Это совсем не то, что зовётся любовью. И никакие убеждения в том, что за подобной обеспокоенностью Ларисы за судьбу избранника скрывалось искреннее чувство, не заставят меня переменить моё мнение о ней. Я уверен, что с самого начала знакомства Фёдоровой и Кравцова, их отношения даже частично не были похожими на те, которые поглотили Николая Кравцова при встрече с Анной Керман. Это была не любовь…