Елена Петровна Кукочкина
Про нас с тобой
Домляма
Вечерняя дымка над речкой пахнет костром, тихая гладь безмолвна и шелковиста, а одинокий лес на той стороне высокого берега стоит неподвижно. Красота… до последней клеточки моей души добирается красота.
На костре в котле готовится узбекская домляма, но мы не узбеки – называем через «и» и готовим на свой обрусевший манер. Папа важно ходит с палкой и следит за огнем, мама быстро нарезает овощи. Если бы не друзья родителей с узбекскими корнями, мы бы никогда и не знали, как облизывать пальцы и просить еще тарелку домлимы с бараниной и овощами. Там и капуста, и картошка, и перец, и помидоры, лук, чеснок, и все долго-долго томится слоями в собственном соку. Запах стоит невероятный, насыщенный, вкусный. Еще немного, и начнешь этим воздухом питаться. Но мы все выдерживаем до последнего – ждем окончания готовки. Тут же, подбоченившись к острому красивому огоньку, закипает, возмущается бульбами голубой чайник.
– Сколько кидать? – спрашиваю я про заварку. Папа любит чай крепкий, такой, чтобы был с горчинкой, но не слишком терпкий, и чтобы рьяно слышалось послевкусие легкой дымки костра.
– Две своих маленьких жменьки, – ласково говорит папа. У меня и вправду ладошка крохотная, по сравнению с его могучей, широкой рукой.
На природе и на костре – секрет приготовления самого лучшего чая в мире. В кружке с темным напитком, словно карие очи самой красивой цыганки, отблескивает лунная ночь.
Я отпиваю немного еще дымящего чая и полной грудью вдыхаю его аромат. Чай пахнет деревьями, сухими веточками старого ивняка и золотыми верхушками тростника. Ночь пахнет сеном
и сухоцветьем, а еще речной свежестью, которой так не хватает июльским знойным днем. Тополя тихо шумят над головой, переговариваются между собой так, чтобы не мешать нам слушать мелкий всплеск речной глади и звонкую трель черных усатых сверчков.
Я выхожу к высокому отступу перед сходом к речке и долго всматриваюсь в темную даль. Папа подходит ко мне со своей палкой, низ которой сточил огонь, и кладет мне руку на плечо, притягивая к себе в подмышку. Папа пахнет едким дымом костра и речкой, пропитанной плодородным илом. Я тоже так пахну, но совсем не замечаю. Назойливые комары мешают стоять, но я все равно стою и слушаю, как папа рассказывает о тех местах, которые недоступны моему взгляду и находятся по ту сторону, за высоким берегом реки. И я вижу, вижу. Это займище в буйстве красок, эти желтые мелкие цветы, а еще высокие фиолетовые, напоминающие мне лаванду, и ковер спорыша, который так
и бьет своим запахом в нос. А еще озера, их много, и они безумно красивые своим сильным темно-голубым цветом воды, что не хочется мешать жить и расцветать этому великолепию красок.
И вот там, за поворотом реки Подстепка и за Ахтубой, далеко-далеко, прямо-таки за тридевять земель, стоит зимовка Нетеребская, где родился папа. Там саманные домики
с маленькими оконцами, которые, гляди, так и упрутся своим подбородком в самую землю; потолки низкие, увенчанные бревнами, полы земляные, крыши соломенные.
Земляной пол чисто выметен и покрыт не слишком тонким, чтобы дольше продержался, и не слишком толстым, чтобы не полопался, слоем жидкого навоза, тщательно перетертого
с глиной, водой, песком и соломой. Дело трудоемкое и тяжелое. Растолочь надо руками смесь до кашеобразного однородного состояния, не переборщить с водой, стелить такое покрытие тряпкой из грубых лубяных волокон и дать полностью высохнуть. Пол будет терракотового цвета, гладким и достаточно прочным. После высыхания навоз ничем не пахнет, зато ты явно услышишь в таком доме нотки древесной смолы, аромат свежевыпеченного хлеба, свежесть кислого молока и пряность лечебного разнотравья. Папа родился там, на Нетеребской зимовке, но кроме земляных полов, оставленных в памяти ярким пятном, ничего не запомнилось. Как будто ничего и не было, и этой зимовки тоже.
Краски меркнут, а на огне в котле возмущается аппетитными пузырями домлима, призывая нас к ужину. Наконец мы садимся за металлический столик под большой сетчатой палаткой. И принимаясь за трапезу, не перестаем нахваливать сытное блюдо.
– Хорошо получилась! – говорит мама, причмокивает от удовольствия и делит большой кусок картошки пополам.
– Мясо во рту тает, – нахваливает папа, протягивая зазывное: – М-м-м…
Я тоже заглатываю ложку еще обжигающей язык домлимы и с первых же секунд чувствую, как желудок мягко обволакивает сок из баранины и овощей. Приятно, сытно и вкусно. Блюдо получилось распаренное, с помидорной кислинкой и обязательным привкусом дымка. Мы едим взахлеб, потом останавливаемся, насытившись, начинаем долгие задушевные разговоры, за которыми обязательно пойдут любимые песни под гитару. Будем петь, вспоминать разные истории, и жизнь будет казаться нам чем-то простым, легким и бесконечно счастливым.
Перед тем как ложиться спать, я долго буду глядеть на звездное небо. Купол из мелких-мелких крапинок, их так много, и они так часты летом, что кажется, еще немного – и они затмят блеском всю синеву. И еще небо кажется таким близким-близким, что подставишь лестницу и сгребешь себе в охапку эти милые икристые бусинки. А потом усядешься и будешь рассматривать каждую, и дивиться их волшебному сиянию. Небу совершенно не жалко для тебя ничего – ни звезд, ни синевы, ни лунных бликов на воде, лишь бы сердце твое любило.
Мы заснем втроем с родителями в одной палатке. Бока будет греть душистая мягкая солома, которая пропитает запахом все белье даже через непромокаемую ткань палатки, в кустах будут громко переливаться трелью сверчки и мелкие букашки, а над головой будут шуметь листьями, нашептывать свою колыбельную, охранять легкий и крепкий сон высокие белоствольные тополя.
Я громко вдохну и выдохну. По телу пробежит приятная дрожь расслабления. И тут колко почувствую, каждой клеточкой почувствую и пойму, наконец-то пойму, что именно
в бесконечных просторах займища и тонких руслах рек, в заводях озерного тростника и сплетенных ветвях вечно плачущей белой ивы, в цветущем буйстве красок и ярких ароматах цветов родилась когда-то моя животрепещущая, многогранная душа.
Пасха
На пасху всегда тепло. Поэтому мама надевает на меня легкую ветровку и обувает в парадные туфли. Мы с папой и мамой едем к бабушке Клаве с дедушкой Лешей – маминым родителям. Они живут от нас далеко, во Владимировке, возле заправки «Лукойл». Поэтому путь наш долгий. Сначала надо доплестись до остановки, терпеливо мерять ее вдоль и поперек в ожидании белого с голубыми линиями автобуса ЛАЗ; трястись на коричневых сидениях и подпрыгивать вместе со всем салоном на каждой яме; выйти на «Спутнике» и еще долго шагать по улице Горького к дому с номером 28. Я все номера домов знаю наизусть, но каждый раз переспрашиваю у мамы и папы правильность цифр. И громко выкрикиваю первой, если точно знаю, какое число.
За деревянной калиткой нас уже встречают уличные собаки на привязи – Бим-черное ухо и Дик. Они поднимают восторженный лай и начинают кидаться с ласками к ногам. Из дверей дома на шум выбегает моя двоюродная сестра Оксана – она старше на год и уже пошла в школу, умеет хорошо писать
и читать. В общем, знает больше моего.
– Оксана, сейчас же надень куртку, – догоняет в спину крик матери, тети Аллы, и сестра неохотно ныряет в дом.
«Христос Воскресе! Воистину воскрес!», – все поздравляют друг друга, целуются и обмениваются сладкими куличами с разноцветными яйцами. Бабушка Клава дает нам с Оксаной по маленькой шоколадке «Марс» – глаза наши загораются, но тетя Алла строго провозглашает незыблемое для всех детей правило: сладкое после еды.
В доме уже вовсю идет суета и толкотня. Бабушка с тетей Аллой гремят сковородками и ложками на кухне, к ним присоединяется моя мама Наташа. Предпраздничной суетни становится еще больше. Нам с Оксаной доверяют расставить тарелки и постелить салфетки на большой полированный стол
в зале.
Тут же дедушка Леша сидит в своих больших очках прямо перед включенным телевизором и на всю громкость слушает последние новости. Мы все терпеливо ждем, когда этот граммофон закончится, и уши наконец-таки отдохнут от оглушительного звука. Дед выключает телевизор и с досадой произносит: «И чего эти девки новостные так быстро талдычат? Что говорят – не разберу».
Наконец все садятся за стол. Дед тянется за бутылкой водки, но папа его опережает и берет бразды правление в свои руки.
– Правильно, Петя, – поддерживает его бабушка Клава. – Следи за ним.
Дед недовольно бухтит себе под нос, что не дурак и сам знает, сколько ему надо. Но все молчаливо, строгим взглядом поддерживают бабушку, ведь дед еще тот любитель выпить.
Тарелки заполняются салатами, вкусным пюре и поджаренными окорочками с хрустящей корочкой, а миниатюрные прозрачные стаканчики, поставленные бабушкой специально для нас с Оксаной, оранжевой газировкой. Первый тост и последующие несколько поднимают за тех, кого с нами нет. Мы их с Оксаной не знаем, но цепляем ухом имена. Разговор останавливается на прабабушке Пелагеи Овчинниковой.
– А это та, которая на могилке, на кресте в платочке? Вся такая очень старая, – догадываюсь я, морщу лоб и подвязываю платок в воздухе, как видела на фотографии.
– На себе не показывай, – отчего-то бьет по рукам меня сестра. Я пугаюсь, ведь ей видней – она старше.
– Да, это наша прабабушка Поля, – начинает мама. – Мы ее с Ирой (старшей сестрой) застали, а вот уже Алла, кажется, ее не видела.
Тетя Алла соглашается, кивает головой. А дед Леша начинает рассказывать про то, какой прабабушка Поля была красавицей и как в 25 лет осталась одна с пятью детьми на руках. Муж ее умер на своем дворе возле кобылы от резкого сердечного приступа. Лежала прабабушка Пелагея ничком на постели, не поднимая головы, и долго не могла оправиться от потери. Но все же нашла в себе силы, потихоньку распродала все имущество, работала и днем, и ночью, и даже в полной бедности и голоде смогла поднять и воспитать пятерых детей хорошими людьми.
Дед поднимает стопку за помянутых лиц и в полном молчании опрокидывает залпом. Взрослые медленно едят и выпивают, разговаривают о всяком. Мне с ними интересно и хочется послушать еще, но сестра быстро вылезает из-за стола и зовет играть.
Мы достаем большой пакет со старыми игрушками и начинаем их перебираться – оставшиеся одинокие солдатики, пару пошарпанных кубиков, резиновая уточка, сломанная кукла – все игрушки знаем наизусть. Поэтому они нам быстро наскучивают. Мы играем в догонялки некоторое время, но Оксана меня обыгрывает и прячется в «домик», скрещивая руки на груди. Игры не получатся.
Тогда мои глаза падают на блюдо с крашеными яйцами, в центре которого стоит пасхальный кулич, и меня озаряет мысль, а почему нам не поиграть в «Катка» – та же игра в боулинг только с яйцами. Мы с сестрой выпрашиваем у мам яиц, вытаскиваем маленький мячик из пакета с игрушками и бежим на улицу.
– Только куртки наденьте, – кричат нам вслед взрослые.
На улице мы долго ходим по двору и выбираем место для игры в «Катка». Поверхность должна быть ровной: без ямок и выбоин, без камешков и травы. Мы долго совещаемся, ходим
с сестрой кругами по двору прежде, чем выбираем ровную бетонную поверхность возле амбаров с курятником. Затем старательно расставляем яйца в рядок, делая между ними определенные расстояния, потом отсчитываем шагами, с какого расстояния будем целиться, и начинаем катать мяч. Поочередно друг у друга выбиваем яйца. Игра не особо увлекательная получается. Вот бы папу и маму сюда позвать!
Папа вместе с дедом сидит на завалинке летней кухни. Они курят и разговаривают про какие-то ни одной детской душе ненужные дела в сельхозтехнике, где дедушка работает начальником мастерских. И на все наши мольбы поиграть отвечают строгим: «Нет». Я забегаю в дом, жалуюсь маме и тете, что нам срочно нужны участники, но они непоколебимы. Как будто детьми никогда не были! Ей-Богу!
Я дуюсь на весь мир и показушно закопыливаю нижнюю губу. Игру мы с Оксаной сворачиваем. А мама обещает, что скоро пойдем к другой бабушке с дедушкой и там обязательно поиграем, а пока садимся чай пить. Обстановку меняет маленькая шоколадка «Марс», и обида на взрослых улетучивается.
Часа в два дня мы только выдвигаемся от маминых родителей. Добравшись домой, мы быстро переодеваемся в одежду полегче и выходим. Бабушка Тая с дедушкой Ваней живут от нас через улицу – совсем близко. Мне надоедает размеренный шаг, и я лечу на всех порах вперед, оставляя родителей далеко позади себя. И как только оказываюсь на углу Пролетарской улицы, то дух в предвкушении перехватывает. Я торопливо иду по дорожке к дому дедушки Ивану и бабушки Таи и с радостью отмечаю, что игра еще не началась.
«Но, а вдруг никто сегодня не придет играть в «Катка»? Вдруг все забыли про нашу игру?», – пугаюсь я мыслей и терпеливо поджидаю родителей у калитки дома.
Сирень пахнет лучше самых дорогих духов на всем белом свете. И если бы в далекой Франции вместо жасмина выращивали кусты сирени, я бы обязательно у мамы на день рождения выпросила дорогущий флакончик духов. Поэтому я зарываюсь носом в рядом стоящую белую сирень и выискиваю цветочки с пятью лепестками. Загадываю на сорванный цветок главное желание – обыграть сегодня всех – и съедаю его. Теперь точно исполнится.
Во дворе тихо, мои мрачные предположения вот-вот готовы сбыться. Я разуваюсь перед лестницей, беру у мамы пакет с пасхой и яйцами и забегаю в дом. Навстречу мне выходит дедушка Ваня.
«Христос Воскресе», – радостно выкрикиваю я деду.
«Воистину Воскрес», – отвечает дедушка. Он долго не выпускает меня из объятий, прижимаясь своим жилистым телом, проводя по спине скрюченными от старости пальцами. Дедушка всех внучек обнимает так, что еще чуть-чуть и задушит совсем. Это он нас так любит. Я знаю это, и выдерживаю объятия до конца.
В комнате сидит бабушка Тая, сухенькая, маленькая, с покатыми плечиками и в платочке, повязанном назад. Бабушку целую впалую щечку и обнимаю, поздравляя с праздником.
Я расстроена и очень огорчена – праздничный стол накрыт, а родственников нет. С кем же мы играть будем? И только я хочу пожаловаться дедушке, как калитка открывается и на пороге появляется дядя Вова с тетей Таней, следом за ними входят дочери – Оля и Наташа. Радости нет предела. Я выбегаю из дома и с крылечка кричу «Христос Воскресе». Все поочередно отвечают «Воистину Воскрес».
Чуть позже к нам присоединяется семейство Кукочкиных – дядя Юра (младший брат Папы) и тетя Лена, их дочери – Юля и Наташа (моя ровесница). Мы высыпаем дружной гурьбой за ворота. Бабушка с дедушкой присаживаются на лавочку, на которой они по обыкновению своему любят сидеть по вечерам и болтать с соседями о жизни. Но сегодня болтать никто не будет. Ведь перед домом, от ворот до дороги, простирается подъезд – место, где мы будем играть в «Катка». Для этого дедушка за неделю начинает готовиться: чистит площадку перед забором от камушков, пропалывает вылезающую траву, аккуратно проходит граблями и притаптывает.
Мы дружно все считаем играющих, выставляем от каждого по яйцу. Жребий кидаем по возрасту, начинаем с молодых. Нам с Наташей, как самым маленьким, отчерчивают заступ поближе, остальные будут кидать мяч подальше.
Я начинаю, потому что самая младшая из всех сестер. И у меня большое преимущество – все яйца стоят друг другу как можно ближе, подбоченившись, блестя на солнце своими разноцветными скорлупками. Я долго одним глазом прицеливаюсь, прокладываю визуально траекторию и тут же мячом выбиваю первое яйцо. Ура! Меня все поздравляют, поддерживают. Кидаю второй раз. Опять долго прицеливаюсь, нахожу приглянувшееся красивое яичко, покрашенное в луковой шелухе с рисунком, и выбиваю еще раз.
«Ну, Кукочкины, вы нас совсем без яиц оставите. Чего на кон ставить будем?», – задорно шутит дядя Вова, и все мы улыбаемся.
Но в следующий раз я промахиваюсь, и очередь переходит к сестре – Наташе. Играем мы долго, не один час, а два или, может быть, три, пока не начнет темнеть. На шум и смех прибегают соседские дети, все с яйцами, тоже хотят поучаствовать. Мы их пускаем в новый кон.
По окончанию игры считаем яйца. Победила, конечно, среди наших семей дружба. Но больше всего яиц оказалось у соседской девочки Нины, у нее смоляные брови и темные, острые глаза. Куда ей столько яиц – не знаю. Но щегольнуть перед нами с сестрой Наташей своим выигрышем – дело неимоверной важности.
По дороге домой я делюсь впечатлениями с родителями и грустно говорю маме, что наши красивые яйца теперь будет есть девочка Нина. Мама гладить меня по головке и широко улыбается. Я не люблю яйца «вкрутую» и, может быть, поэтому расстраиваюсь совсем чуть-чуть, капелюшечку.
Засыпаю я, уставшая, с мыслью о том, что как ни крути,а заветные пять лепестков сирени исполнили желание – ведь наша семья побеждала много раз на протяжении всей игры.
И пускай Нинка и говорит, что это все выдумки и пытается нас с Наташей оттянуть от раскидистого куста. Но я-то знаю, что цветочки сирени все-все исполняют. Надо только уметь загадывать правильные желания – сбывающиеся. И верить. Очень-очень. Всем сердец. И тогда желание обязательно исполнится.
