Елена Первушина
Любовь в Золотом веке. Удивительные истории любви русских поэтов. Радости и переживания, испытания и трагедии…
Один из первых биографов И.А. Крылова, писатель начала XIX века М.Е. Лобанов рассказывает: «Крылов учился грамоте, а первым началам некоторых наук и языков в приязненном семействе Львова вместе с его детьми. Учение того времени, конечно, было ограниченное; тогда в России еще не много было средств для образования юношества; но малютка, щедро одаренный природою, во всем, к чему только прилежал, делал большие успехи. К изучению иностранных языков, как увидим впоследствии, он имел необыкновенную способность. Во французском языке первые уроки получил он от гувернера француза, жившего у тверского губернатора; потом продолжал учиться дома, сам собою, под надзором своей матери, Марьи Алексеевны, о которой он всегда вспоминал с любовью. „Она была простая женщина, – говорил он, – без всякого образования, но умная от природы и исполненная высоких добродетелей…“ Любопытно то, что мать его, чуждая всякого учения, даже грамотности, вмешивалась в его упражнения и, руководствуясь одною природною логикою, нередко поправляла его ошибки. Когда он читал ей переводы, она останавливала его иногда: „Нет, Ваня, это что-то не так! Возьми-ка ты французский словарь, да выправься-ка хорошенько“. Он исполнял приказание матери и действительно находил ошибки. Русские книги, частию духовные, частию исторические, также и словари в небольшом количестве были в их доме; притом он доставал у знакомых, что только можно было достать в Твери, и в то время приохоченный благоразумною матерью еще с детства к чтению, то ласками, то подарками, впоследствии, с возрастом, он пристрастился к этому занятию и с жадностию читал все, что ни попадалось ему в руки».
Елизавета Николаевна Львова, дочь Николая Львова и жена Федора Львова, рассказывает семейные предания, касающиеся Крылова: «Иван Андреевич Крылов жил долго в доме у Николая Александровича Львова, где он был принят двенадцатилетним мальчиком по бедности; отец его был бедный тверской дворянин и, не имея возможности воспитывать сына своего Ванюшу дома, отдал его Петру Петровичу Львову, который умным мальчиком занимался, учил чему мог, а между тем, как Ванюша вырос и сделался расторопным молодым человеком, всегда был чисто и пристойно одет и как в доме Петра Петровича людей было мало, то часто, как гости бывало приедут, то кто-нибудь из хозяев и скажет: „Ванюша, подай в гостиную поднос с чаем“, и Крылов ловко исполнял желание хозяев и получал благодарность от доброго и умного Петра Петровича. Потом Крылов отправлен был в Петербург и уже там известен стал всей России своими прелестными баснями. Часто посещал он и наш дом, хотя решительно никогда не упоминал о доме Петра Петровича; может быть, очень самолюбие его страдало, вспоминая, что он служил там иногда как лакей, и не мудрено, что он никогда об этом и не говорил, но всегда был в доме Федора Петровича Львова самый близкий человек; почти всегда у нас читал он свои новые басни и любил часто у нас обедать, потому что простой наш стол и нецеремонный прием всегда ему нравились».
Сложно понять, что в этих рассказах правда, а что – обычные семейные легенды и байки. Ясно одно: Крылов учился «понемногу, чему-нибудь и как-нибудь», но вовсе не из-за лености и легкомыслия, как Онегин, а по причине нехватки денег. Он продолжал работать там, где мог найти работу: служил в Калязинском уездном суде, потом – в Тверском губернском магистрате.
В 1782–1783 годах 15-летний Крылов с матерью и младшим братом Львом решают перебраться в Петербург. На первых порах им помогает Николай Александрович Львов. Они поселяются в казармах Измайловского полка. К сожалению, мать Крылова вскоре умирает, брат остается на его попечении. Левушку определили в юнкерскую школу Измайловского полка, а Иван находит работу в Казенной палате – учреждении Министерства финансов, которое занималось всем казенным управлением, сбором налогов и пошлин, управлением государственным имуществом и строительством. Жалование положили 25 рублей в год – это очень мало, хватает только на то, чтобы не умереть с голода. Работа его была похожа на работу Акакия Акакиевича – бесконечная переписка документов. Но если бедный чиновник Башмачкин умел находить даже какую-то странную радость в своем монотонном труде, у него были буквы-любимцы, «до которых, если он добирался, то был сам не свой: и подсмеивался, и подмигивал, и помогал губами, так что в лице его, казалось, можно было прочесть всякую букву, которую выводило перо его», то юного Крылова такие маленькие радости едва ли радовали. Но Петербург был перед ним, со всеми обольщениями большого города. И Иван Андреевич увлекся театром, познакомился с актерами и с директором – генерал-майором П.А. Соймоновым. И скоро осмелел до того, что написал первую пьесу.
5
Пьеса называлась «Кофейница» и рассказала о злой помещице Новомодовой (сильно напоминающей Простакову из «Недоросля»), которая любила пороть своих крестьян, брать с них оброк на несколько лет вперед, а еще была такая «великая охотница продавать молодых ребят в рекруты», что «так уж, право, как не знаю деревеньке сей стоять». А еще о хитром приказчике, хотевшем жениться на красавице Анюте, и о честном женихе Анюты Петре, которого приказчик задумал погубить. А что же кофейница? Она не только варила модный напиток – кофе, но и гадала на кофейной гуще и, по приказу приказчика, оклеветала Петра.
Желая убедить помещицу, что гадание правдиво, кофейница говорит ей:
«Кофейница:
– Вы имели, мадемуазель, много любовников, и все они были вами довольны… Ах! извините, что я громко сказала.
Новомодова:
– Ха! ха! ха! это неважно, мадам!
Кофейница:
– Вы жили очень роскошно, и на вас не малое число долгу, которые долги обещали заплатить ваши любовники.
Новомодова:
– И это не неправда.
Кофейница:
– Вы уехали из города затем, чтоб отсутствием вашим воспламенить одного выгодного любовника.
Новомодова:
– Так точно: как же ты хорошо гадаешь!»
Кажется, у автора, еще подростка, уже совсем не осталось никаких иллюзий. Конец комедии, как и положено – счастливый. Но в «Недоросле» Фонвизина правда торжествует потому, что честный чиновник Правдин по высочайшему повелению приехал разбирать вину помещиков, а в пьесе Крылова честных жениха и невесту спас только счастливый случай. И в веселой песенке кофейницы слышится насмешка над зрителями:
Нет на свете правды боле:
Все обманами живут;
И по воле иль неволе
Лишь того и стерегут,
Чтобы ближнего ограбить,
Его мо́шну процедить,
На тот свет родню отправить
И тем свой карман набить.
Лихо в руки бы попало От кого что и кому,
У него уж и пропало,
Тот не числи к своему.
Иной кражей промышляет, Иной честным воровством;
Только редкий набивает
Свой шкатул не плутовством.
6
М.Е. Лобанов передает такой рассказ о литературном дебюте Крылова: «В 1784 году, т. е. 16-летний Крылов написал оперу „Кофейница“, в 3-х действиях, в прозе с куплетами, которая сохранилась в рукописи. Приехавши с своею матерью в Петербург, которая умно рассчитала, что способному и даровитому ее сыну лучше быть в столице, чем в губернском городе, как в отношении к службе, так и в отношении к дальнейшему его образованию, и услышав о типографщике Брейткопфе, знатоке и любителе музыки, притом добрейшем человеке, явился к нему с первым своим сочинением, с своею „Кофейницею“, просить положить на музыку куплеты и дать ход этой пьесе.
Брейткопф предложил ему за либретто 60 рублей ассигнациями. У автора забилось от радости сердце: это был первый плод, первая награда за его юношеский труд; но по страсти своей к чтению, он просил заплатить ему не деньгами, а книгами, и получил Расина, Мольера и Буало, что чрезвычайно его радовало и веселило престарелую его мать.
Прошло около 30 лет после того, и судьба свела нашего Крылова с Брейткопфом, тогда статским и потом действительным статским советником, на службе в Императорской публичной библиотеке. Брейткопф, не сделавший никакого употребления из пьесы, возвратил ее автору, который не без удовольствия взглянул на знакомый ему труд его молодости», а знаменитый Фаддей Булгарин передает такие слова Крылова об этой пьесе: «Нравы эпохи верны; я списывал с натуры».
Это не единственный опыт Крылова как драматурга. Он переводил чужие либретто с французского и итальянского, создал целую серию комедий, или, вернее сказать, комических опер: «Бешеная семья», «Сочинитель в прихожей», «Проказники», «Пирог», «Лентяй», «Модная лавка», «Урок дочкам», и сам исполнял в них эпизодические роли. А также создал несколько либретто для опер с авантюрным, романтическим или трагическим сюжетами.
К сожалению, работа далеко не всегда оплачивалась по справедливости, и в 1789 году измученный пустыми обещаниями Крылов пишет весьма едкое письмо директору Императорских театров П.А. Соймонову.
Письмо полно почтительных оборотов и одновременно – сарказма. Крылов жалуется на то, что дирекция театра задерживает выплаты гонораров и постановку его пьес. Но жалобы звучат почти издевательски: «Я не могу понять причины, ваше превосходительство, которая и доныне не допускает на театр мою оперу „Бешеную семью“, когда уже по повелению вашему, более двух лет прошло, как на нее положена музыка; я бы мог признать, что она не представляется для того, что не годна быть на театре, но хотя я и автор сей оперы, однако же не осмелюсь быть об ней толь дурных мыслей единственно для того, чтоб сим не опорочить выбор, разум и вкус вашего превосходительства и чтобы таким мнением не заставить других думать, что вкусу вашему приятны бывают негодные сочинения».
Также он не может отказать себе в удовольствии «подколоть» Соймонова, даже когда речь заходит о жизненно важных для него вещах – выплате гонорара. «Увидя из сего ваш гнев, принял я намерение не докучать более до времени театру моими сочинениями и перестал вам докладывать о моих бумагах; но я осмелился напомнить, что дирекция должна мне выдать 250 рублей за перевод „Инфанты“; ваше превосходительство сказали, что вы непременно постараетесь их выдать, но и доныне денег еще я ни полушки не видал, а питаюсь одною только лестною надеждою, что слова вашего превосходительства непременны. Я не думаю, чтобы дирекция не могла заплатить столь малой суммы за перевод, но еще меньше осмеливаюсь думать, чтобы она захотела удержать деньги за оперу, которую переводил я по приказанию и по выбору вашего превосходительства. Если не давать мне деньги за то, что содержание сей оперы худо, то б сие было наказанием меня за чужую погрешность, ибо я сам никогда бы не осмелился выбрать для переводу оперу, в которой нет ни здравого смысла, ни хорошего слога, ни чистых театральных правил, а посему я осмеливаюсь ласкаться надеждою, что ваше превосходительство, конечно, соблаговолите мне заплатить деньги за безуспешный сей труд, понесенный мною по приказанию вашего превосходительства».
Очень быстро скрытая ирония Крылова превращается в открытый сарказм, когда он пишет об обиде, которую нанес ему Соймонов, обещав бесплатно сажать «в рублевые места», а посадив «в полтинные»: «Я бы мог подумать, если бы я был дерзок, что мое поведение тому причиною; но кто неблагопристойничает в публике, того не из рублевых в полтинные места пересаживают, но и за деньги в театр не пускают; а я веду себя так, что никак не могу быть наказан бесчестным лишением входа в общество, и вижу с собой толь чудной поступок. Правда, я нередко смеюсь в трагедиях и зеваю иногда в комедиях; но видя глупое, ваше превосходительство, можно ли не смеяться, или не зевнуть? Я же смеюсь и зеваю столь тихо, что никакого шуму сим не делаю, да притом и так счастлив, что меня часто публика в том поддерживает, но сего, ваше превосходительство, конечно, не поставите мне в вину, ибо я не нахожу способа, чтоб от того себя предостеречь, – разве одним тем, чтоб садиться к театру задом, но я имею две причины, которые никогда не дозволят мне сделать того: во-первых, что, входя в театр, я всегда ожидаю чего-нибудь хорошего, а второе, хотя бы иногда, расположившись таким образом к театру и заткнув уши, я мог бы удержаться от смеха, но тогда бы на меня публика стала смеяться – а я удален и мысленно от того, чтоб быть причиною какого-нибудь шуму в театре».
Это написано 20-летним юношей, которого жизнь с детства приучала к бедности и унижениям, да так и не смогла приучить. Ирония стала его верной подругой, сарказм – его оружием.
Заканчивается письмо так: «Изъясня преданнейше вашему превосходительству о всех беспокойствах, которые я претерпел, заключаю я сие письмо мое нижайшею просьбою, чтоб ваше превосходительство благоволили с подателем сего письма прислать мою оперу „Бешеную семью“, если она уже вам не нравится, также „Американцев“, ибо я твердое предприял намерение одной публике отдать их на суд.
А как я некоторым образом должен ей дать отчет, почему мои творения не приняты на театр, то я думаю, ваше превосходительство, дозволите милостиво припечатать мне сие письмо при моих сочинениях, что же касается до билета для входу в театр, то я, видя мою невинность и почитая ваше превосходительство, за излишнее признаю утруждать вас о нем моею просьбою и оставляю на соизволение проницательному и просвещенному разуму вашего превосходительства или подтвердить свое подписание, или подтвердить над ним Казачиев приговор. Я ж с моею преданностию имею честь пребыть милостивого государя вашего превосходительства всепокорнейший и преданный слуга Иван Крылов».
Этими словами Крылов подводит черту под своей театральной карьерой. У кого искать ему пристанища, пропитания и защиты? Конечно, у «четвертой власти» – в приюте для молодых и дерзких служителей свободы слова – в журналистике.
7
Впервые Крылов опубликовал короткую «Епиграмму» (именно так было озаглавлено это произведение) в декабрьском номере журнала «Лекарство от скуки и забот» за 1786 год. Издателем журнала был некий Федор Туманский. За что критиковал своих читателей юный сатирик?
Ты здравым хвалишься умом везде бесстыдно,
Но здравого ума в делах твоих не видно.
Или беспутно ты являешься надмен,
Или некстати подл и слишком унижен;
На свете редкие ты вещи презираешь,
Тогда как к мелочным почтителен бываешь.
И так далее…
Едва ли кто-то назовет эту «Епиграмму» остроумной, скорее она занудно-морализаторская, но не будем слишком строги к юному автору! Как бы там ни было, а Крылов при случае публиковал в газетах рецензии на спектакли и заводил знакомства.
В 1788–1789 годах начинает сотрудничать с Иваном Гера симовичем Рахманиновым (композитор Сергей Рахманинов – его потомок), издателем журнала «Утренние часы». Здесь выходят первые басни: «Стыдливый Игрок», «Судьба Игроков», «Павлин и Соловей», «Недовольный гостьми стихотворец» и сатирические очерки «Роднябар», «Письмо Смиреннолюбова», «Модные торговки».
В 1789 году И.А. Крылов с И.Г. Рахманиновым задумывают целый издательский проект – журнал под названием «Почта ду́хов». (Возможно, автор вдохновлялся журналом «Адская почта», того самого Федора Эмина, о котором так язвительно отзывался в свое время его отец).
Романы в письмах были очень модны в конце XVIII – начале XIX века, потому что позволяли создать на страницах «многоголоси», вести повествование одновременно и «изнутри» – голосами самих героев – и с разных точек зрения. Из писем состоял знаменитый роман Сэмюеля Ричардсона с длинным названием «Кларисса, или История молодой леди, заключающая в себе важнейшие вопросы частной жизни и показывающая, в особенности, бедствия, которые могут явиться следствием неправильного поведения как родителей, так и детей в отношении к браку», и его же не менее популярный «Памела, или Вознагражденная добродетель» и «История сэра Чарльза Грандисона». Переписка составляла содержание «Юлии, или Новой Элоизы» Жан-Жака Руссо и большей части «Страданий юного Вертера» Иоганна Вольфганга Гёте. И, наконец, не забудем еще один роман в письмах «Опасные связи» Пьера Амбруаза Франсуа Шодерло де Лакло («последний отравленный цветок XVIII века», как называли его).
Из всего этого списка «Почте ду́хов» более всего напоминает именно «Опасные связи». Если не по сюжету, то по остроумию и обличительному пафосу. Но если героев Шодерло де Лакло можно назвать «одержимыми злыми ду́хами» разве что в переносном смысле, то герои Крылова – самые настоящие ду́хи и есть – гномы, сильфы, демоны, философовы-язычемкры. Они спускаются на землю по своим нуждам (например, купить модных нарядов по приказанию Персефоны) и рассказывают в письмах о том, что удивительного они увидели. А больше всего их удивляют, разумеется, чудачества людей, их слабости и мелкие грешки, а то и большие подлости. Такой прием «отстранения» – описания повседневной жизни наблюдателем извне, для которого все, что он видит, – удивительно и непонятно, позволяет Крылову вдоволь поиздеваться над светскими условностями, над развращенностью, лживостью, корыстолюбием и другими человеческими грехами. Но так как наша книга посвящена историям любви, давайте, прежде всего, узнаем, что думает о любви 20-летний сатирик.
Нельзя сказать, чтобы он относился к ней с большим пиететом. Вот гном Зор узнает от молодого вертопраха Припрыжкина, что тот почитает себя баловнем судьбы: «…я сыскал цуг лучших аглицских лошадей, прекрасную танцовщицу и невесту; а что еще более, так мне обещали прислать чрез несколько дней маленького прекрасного мопса; вот желания, которые давно уже занимали мое сердце! Представь, не благополучный ли я человек, когда буду видеть вокруг себя столько любезных вещей! Я умру от восхищения! – Прекрасный мопс! – Невеста! – Цуг лошадей! – Танцовщица! – О! я только между ими стану разделять свое сердце!». О невесте Припрыжкин знает только, что у нее тридцать тысяч дохода, и поэтому влюблен без памяти.
Наконец Припрыжкин встретил свою суженую и не был разочарован: «Невеста и жених, в первый раз увидевшись, через десять минут сделались так коротки, как будто были уже десять лет обвенчаны. Ему позволяли некоторые вольности жениха, но я приметил, что не один он пользовался таким правом. Неотказа (так называлась молодая невеста) была так благосклонна ко всем мужчинам, что, казалось, будто она за всех за них выходит замуж. Со своей стороны, и Припрыжкин ей не уступал; он всякую женщину почитал своею невестою, и всякая женщина была так к нему снисходительна, что почитала его своим женихом или еще и более».
Разумеется, при таком сходстве характеров молодые люди быстро поладили, и уверены, что узы брака не помешают им жить в свое удовольствие. И все, собравшиеся благословить молодых, тоже в этом уверены. Один из гостей рассказывает гному: «У нас с женою так же поступают, как с платьем… Приходят в ветошный ряд, выбирают то, которое побогатее, платят за него деньги и относят домой; тогда-то уже увидят, что платье или не впору, или дурно сшито, и, усмотри свою ошибку, вешают его в гардероб, на место его выбирают другое и на него никогда уже не взглядывают, а только пишут его в реестре своем, хотя нередко камердинеры и знакомые им пользуются… Вот история женитьбы, с малою, однако ж, разницею. Тот, кто хочет жениться, проведывает о невестах; к нему приходят и сказывают, что такая-то девушка приносит за собою в приданое 10 000 рубл. доходу; часто, не любопытствуя далее, он посылает к ее отцу сказать, что он такого-то чина и стольких-то душ владетель, хочет на ней жениться. С обеих сторон справляются с великим прилежанием в истине сих уведомлений и потом начинают свадьбу; если же после, как то часто случается, ни жена, ни муж друг другу не понравятся, то всякий утешает себя, как может, и делают добровольно уговоры, чтоб не вступаться в некоторые безделицы, которые прежде сего мужей и жен краснеться заставляли. И таким образом муж, не сходясь с своею женою несколько лет, может надеяться быть не последним в своей фамилии, а жена имеет удовольствие приписывать своему мужу все домашние дела, которыми часто вертят комнатный служитель и человека четыре посторонних. Дети, которые приписываются такому прекрасному супружеству, воспитываются с равною с обеих сторон прилежностию. Муж, не почитая это за свое дело, думает, что и того довольно с его стороны сделано, когда они носят его имя, а жена, видя, как мало думает о них тот, кто причиною их рождения, сама старается перещеголять его в нерадении; и такие-то прекрасные отрасли готовятся со временем занимать какие-нибудь важные места в государстве!».
И наконец гном, сделавшись невидимым, проникает в дом молодоженов и видит, как в отсутствие мужа юная Неотказа и ее подруга Бесстыда веселятся с юным Промотом. Неотказа хвастается своим удачным замужеством: «…я уже давно расположилась, каким образом жить в свете, и мне нужен был только такой простячок, который бы назывался моим мужем и отнюдь не вмешивался бы в мои дела. Судьба услышала мою молитву, и любезный мой Припрыжкин, право, кажется, может быть мужем всякой умной женщине. Изо всех его поступков ни один не показывает в нем умного человека. Кажется, он более занят своими пряжками, нежели мною и нашею свадьбою; а это мне подает добрую надежду, что он чаще будет смотреть за своею каретою, нежели за своею женою».
Мы видим, что автор весьма циничен, и не питает никаких иллюзий. Но, как говорили в XVIII веке – никто не может устоять перед стрелой Амура!
8
Михаил Гордин, тщательно изучавший биографию Крылова и написавший о нем повесть, полагает, что первой любовью молодого драматурга стала жена его старшего друга и покровителя – Екатерина Александровна Княжнина, дочь Сумарокова. Как и отец, и муж, она была поэтессой, и Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона называет ее «первая русская писательница, печатавшая свои произведения». Стихи она начала писать еще в юности, но отец этого не одобрял, «опасаясь, что в них войдут неприличные для девушки «полюбовные изъяснения».
Гордин считает, что стихотворения, опубликованные анонимно в журнале «Лекарство от скуки и забот», которые большинство литературоведов и историков признают принадлежащими перу Крылова, посвящены именно Екатерине Алексеевне (их заглавие «Стихи к г-же К.» можно расшифровать, как «к госпоже Княжниной»). Стихи одновременно очень традиционные и очень смелые и совсем не напоминают канцоны рыцаря, посвященные даме своего сердца:
Позволь плененному тобою,
Любовь! мне кисть на время взять,
И наполняй меня собою,
Хочу Темиру я писать.
Позволь и дай мне вспоможенье,
Мое ты сердце успокой;
Мой дух, оставь свое волненье,
Любовь, води моей рукой.
Представь ее мне без убору,
И без него мила она;
Представь, когда встречать Аврору
Она встает от нежна сна.
Тогда, как день, гоня мрак ночи,
Природу оживляет вновь;
Когда ее драгие очи
Вперяют нежность и любовь.
В лице играя, жар прелестный
Ее пленяет и томит,
И ей желанья неизвестны
Во сердце нежное селит;
Волнует кровь и сердце бьется,
Видна в очах нежнейша страсть;
Вздыханьем томна грудь мятется,
И познает любови власть.
Она свои красы зреть тщится,
Восторг приятный полюбя;
Потом сама себя стыдится
И их скрывает от себя.
Она любови гласу внемлет,
В лицо ее вступает стыд;
Но тщетно дух мой предприемлет
Списать толико нежный вид.
Дабы представить вам подробно
Ее всех прелестей собор,
То не перо к тому удобно,
К тому удобен нежный взор.
Правда, в этих стихах описана скорее молодая девушка, впервые почувствовавшая приближение любви, чем сорокалетняя женщина, мать двух сыновей-подростков.
Впрочем, предположение Гордина остается лишь догадкой – Крылов не вел дневника, не оставил воспоминаний. Главным доказательством его чувств к Екатерине Александровне служит… сатирическая пьеса «Проказники», глубоко оскорбившая Княжнина, который усмотрел в ней пародию на свою семью.
По поводу этой пьесы автор писал Княжнину с обычной своей язвительностью: «Я удивляюсь, г.<осударь> мой, что вы, а не другой кто, вооружаетесь на комедию, которую я пишу на пороки, и почитаете критикою своего дома толпу развращенных людей, описываемых мною, и не нахожу сам никакого сходства между ею и вашим семейством».
И в доказательство своей невиновности пересказывает сюжет пьесы: «Она состоит из главных четырех действующих лиц: мужа, жены, дочери и ее любовника. В муже вывожу я зараженного собою парнасского шалуна, который, выкрадывая лоскутия из французских и из италианских авторов, выдает за свои сочинения и который своими колкими и двоесмысленными учтивостями восхищает дураков и обижает честных людей. Признаюсь, что сей характер учтивого гордеца и бездельника, не предвидя вашего гнева, старался я рисовать столько, сколько дозволяло мне слабое мое перо; и если вы за то сердитесь, то я с христианским чистосердечием прошу у вас прощенья. В жене показываю развращенную кокетку, украшающую голову мужа своего известным вам головным убором, которая, восхищаяся моральными достоинствами своего супруга, не пренебрегает и физических дарований в прочих мужчинах… Вы видите, есть ли хотя одна черта, схожая с вашим домом… Вот все, государь мой, на чем можете вы основывать свои подозрения. Я надеюсь, что вы, слича сии характеры с вашим домом, хотя мысленно оправдаете мою комедию и перестанете своими подозрениями обижать человека, который не имеет чести быть вам знакомым. Обижая меня, вы обижаете себя, находя в своем доме подлинники толико гнусных портретов. Я бы во угождение вам уничтожил комедию свою и принялся за другую, но границы, полагаемые вами писателям, столь тесны, что нельзя бранить ни одного порока, не прогневя вас или вашей супруги: так простите мне, что я не могу в оные себя заключить. Но чтобы доказать вам, [сударь] государь мой, колико я послушлив, вы можете выписать из сих характеров все те гнусные пороки, которые вам или вашей супруге кажутся личностию, и дать знать мне, а я с превеличайшим удовольствием постараюсь их умягчить, если интерес комедии не позволит совсем уничтожить».
Разумеется, это письмо не привело и не могло привести к примирению. Крылов и не собирался мириться. Его «оправдание» перед Княжниными, как и послание Соймонову, быстро стали публичными – они расходились по столице в списках, вероятно, не без ве́дения и одобрения автора. Обида Крылова долго не остывала, в 1788 году он публикует басню «Невыносимый гостям стихотворец», в которой, как и в «Проказниках», под именем «Римфокрада» выводит все того же Княжнина («переимчивого Княжнина» – как галантно зовет его Пушкин):
У Рифмохвата
Случилося гостей полна палата;
Но он, имея много дум,
На прозе и стихах помешанный свой ум,
И быв душей немного болен,
Гостьми не очень был доволен;
И спрашивал меня: «Как горю пособить,
Чтоб их скорее проводить?
Взбеситься надобно, коль в доме их оставить,
А честно их нельзя отправить
Из дома вон».
Но только зачал лишь читать свою он оду,
Не стало вмиг народу,
И при втором стихе один остался он.
Княжнин умер от сильной простуды, как раз в то время, когда вокруг его пьесы «Вадим Новгородский» разразился скандал. Пьеса была посвящена легендарному борцу за свободу Новгорода от деспотии варяжского князя Рюрика. Скоропостижную смерть драматурга связывали с недовольством, высказанным Екатериной по поводу этой пьесы, более того, с тем, что Якова Борисовича запытали в Тайной канцелярии, пока дознавались, кто подсказал ему написать трагедию о Вадиме. «Екатерина любила просвещение… Радищев был сослан в Сибирь; Княжнин умер под розгами – и Фонвизин, которого она боялась, не избегнул бы той же участи, если б не чрезвычайная его известность», – позже писал Пушкин в «Заметках по русской истории».
Екатерина Александровна скончалась 6 июня 1797 года, на шесть лет пережив мужа.
9
«Почта ду́хов» задумывалась как ежемесячный журнал и «продержалась» восемь месяцев. В том же 1789 году его издание внезапно прекратилось. Биограф И.А. Крылова М. Гордин связывает этот запрет с началом революции во Франции и ужесточением цензуры в России. Рахманинов спешно уезжает в свое имение и принимается за издание Вольтера, а Иван Андреевич остается в столице и основывает свою типографию «Крылов с товарищами» на паях с драматургом А.И. Клушиным и актерами Дмитревским и Плавильщиковым. В 1792 году Крылов и Клушин начали выпускать журнала «Зритель», а в 1793 году – «Санкт-Петербургский Меркурий».
В апреле 1793 года Крылов публикует в «Меркурии» стихотворение под названием «Утешение Анюте».
Ты грустна, мой друг, Анюта;
Взор твой томен, вид уныл,
Белый свет тебе постыл,
Веком кажется минута.
Что же печалит Анюту?
Так тебе, Анюта, жаль,
Что французски тонки флеры,
Щегольские их уборы,
Легки шляпки, ленты, шаль,
Как цветы от стужи, вянут —
Скоро уж они не станут
Веять вкруг твоих красот:
Время счастья их пройдет.
Скоро я пенять не стану,
Что французский тонкий флер,
Равный легкому туману,
Мой заманивая взор,
Все утехи обещает
И, рассеявши его,
Не открывши ничего,
Только сердце обольщает.
К заглавию сделано примечание «По случаю запрещения французских товаров». Почему же их запретили? В 1793 году во Франции начались волнения, вылившиеся в Великую Французскую революцию, и Екатерина просто обязана была обозначить свое отношение к этим событиям. Она без всякой симпатии относилась к Людовику XVI и его жене, Россия и Франция никогда особенно не дружили, но оставлять арест, а затем и убийство монархов безнаказанным было невозможно. И пришлось Анюте проститься с французскими украшениями.
Но, конечно, Анюта хороша и так!
Ах Анюта! как же мало
Знаешь ты ценить себя!
Или зеркало скрывало,
Иль то тайна для тебя,
Что ты столь, мой друг, прелестна?
Не убором ты любезна,
Не нарядом хороша:
Всем нарядам ты – душа.
Нужны ль розанам румяны,
Чтобы цвет иметь багряный;
Иль белилы для лилей,
Чтоб казаться им белей?
Труд не будет ли напрасный
Свечку засветил, и день ясный,
Чтобы солнышку помочь
Прогонять угрюму ночь?
Так уборы, пышность, мода,
Слабы все перед тобой:
Быв прекрасна, как природа,
Ты мила сама собой.
Мы видим, что это вовсе не любовное послание – а стихи «на злобу дня», упрек суетности модниц – одна из любимых тем Крылова.
В июне он публикует еще одно стихотворение «Мое оправдание. Анюте». Его героиня – девушка, чьим мнением он дорожит, но которая сердится на него за то, что он часто дурно отзывается о женщинах (что чистая правда – мы только что в этом убедились). Поэт пытается «объяснить свое поведение»:
Защищая пол прелестный,
Аннушка, мой друг любезный!
Часто ты пеняла мне,
Что лишь слабости одне
В женщинах ценю я строго
И что нежных тех зараз,
Чем они пленяют нас,
Нахожу я в них немного.
Удивляло то тебя,
Что писать про них я смею;
Ты пеняла, что умею
В них пороки видеть я.
Крылов объясняет своей собеседнице («девочке в пятнадцать лет»), что он бранит лишь дурных женщин, и поделом! Разве может он бранить «щеголиху и развратницу», которая:
