Елена Каштанова
Чердачное лихо
– Я ездила к дому, в котором живет чердачное лихо.
А когда я говорю правду, люди иногда и вовсе воображают, что у меня не все дома.
– Встретила его?
– Да.
– Ну и хорошо.
Конечно, дед не поверил ни одному моему слову. Он больше верит медицинским справкам, чем рассказам живых людей. Но я его не виню. Жизнь у него была тяжелая, ему сначала пришлось воспитывать маму, а потом и моего старшего брата. Никому бы такого не пожелала.
– Ты смелая? – спросил меня Лихо, когда мы встретились в следующий раз.
– Наверное, нет, – ответила я.
Я могу испугаться громкого неожиданного звука. Или цвета, который, с моей точки зрения, не подходит окружающим его цветам. Или перестановки мебели. Или изменения прически. Или… Но я никогда не знаю, почему это страшно.
– Ты смелая, – убежденно сказал он. – Иначе бы мы не встретились у этого дома.
– Это важно? – спросила я.
– Хочу тебя кое-куда пригласить.
– На свидание?
– Хм… Можно и так сказать.
– Я бы хотела пойти с тобой на свидание.
– На кладбище?
– Почему нет? Я была там… недавно.
– Я знаю, – ответил он.
Все это знают. Все знают, что я та самая Розамария, у которой была мама и старший брат, которые погибли в аварии, которую устроил старший брат, который пошел на обгон в неположенном месте, в котором был слепой поворот, из-за которого выскочил джип, в котором никто не пострадал. Потом их обоих похоронили на местном кладбище, потому что людей с фамилией Коваль принято хоронить только там, даже если они жили за много сотен километров. А Розамария получила только синяк от ремня безопасности и теперь вынуждена жить с дедом, которого она не видела со своих четырех? пяти? И она совсем не горит желанием торчать затычкою в какой-нибудь щели, потому что гореть надеется в крематории. Я не умею правильно распознавать эмоции людей. Поэтому читала все это в каждом из окружающих меня лиц.
– В полночь? – спросила я.
– Почему в полночь?
– Не знаю. Я думала, свидания на кладбище принято назначать в полночь.
– Это сводить бородавки положено дохлой кошкой на кладбище в полночь, – засмеялся Лихо. – А я хочу тебе кое-что показать, ночью будет не видно.
У местного кладбища нет забора. На местном кладбище могилы втыкаются одна в другую под невообразимыми углами, как будто кто-то играл в гигантские кубики, а потом поленился их собрать, и они с тех пор валяются позабытые. Местному кладбищу, наверное, пятьсот лет, и многие памятники проржавели насквозь, а кресты рассохлись, покосились, вросли в землю или рухнули. Между могилами – крапива в человеческий рост.
Мы оставили велики у самой облупившейся ограды. Когда-то один врач сказал маме, что аспики не могут кататься на велосипедах, у них нарушенная координация движений. Я назло ему научилась. Людей вокруг не было. Страшно не было.
– Ник? Тебя зовут Ник? Это ведь ты? – спросила я, вглядываясь в высеченное на камне изображение. – Ты, что ли, мертвый?
– Это кенотаф, – помолчав, признался он. – Ложное захоронение. На самом деле меня там нет.
