Елена Джеро
Лоб Желтый Карман. Место преступления: виа Аппиа Антика
Посвящается моей маме
Дизайнер обложки Валентина Гредина
© Елена Джеро, 2017
© Валентина Гредина, дизайн обложки, 2017
ISBN 978-5-4474-7740-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава 1. Пятнадцать человек на сундук мертвеца
– Бонасера1, синьора Джа… Жа… – не одолев иностранных звукосочетаний, импозантный карабинер сморщил в затруднении нос и замолчал в ожидании подсказки.
– Ясинская, – подследственная доброжелательно улыбнулась. – Можно просто Анна.
Надо постараться расположить к себе этого павлина, пока он не повесил преступление на нее. Сколько тут у них за убийство дают? Двадцать лет? Пожизненное?
Как выглядит местный каземат изнутри, Анна знала из телевизионных репортажей про мотающих срок боссов мафии. Каптированные доны проводили не лучшие годы своей туманной жизни в такой клоаке, в которой даже граф Монте-Кристо повесился бы от тоски. А если уважаемая часть общества не может обеспечить себе тюремный люкс, что же говорить о простых заключенных? Невинных причем!
– Полька? – холодно осведомился «павлин», из-за фамилии, конечно.
Акцент у нее не характерный, а правильные черты лица допускали любое происхождение. Но главная путаница происходила из-за глаз: они у Анны были сиреневые, яркие, обычно прикрытые цветными линзами – от вопросов типа: «Вы поколение индиго, да?» или еще гениальнее: «Скажите, вы не из будущего?» Так что большинство знакомых пребывало в уверенности, что глаза у нее зеленые, подходящие к карамельным, в рыжину, волосам. Но сейчас линзы отсутствовали – они остались там, где чуть было не осталась навсегда сама Анна.
– Русская.
Она тоже ползала по нему взглядом. Впечатление было такое, что карабинер прибыл в этот бесцветный кабинет семнадцатого участка прямо с военного марша и не успел сменить ни парадную форму, ни выражение лица. Черный мундир с серебряными галунами и орденскими планками (целая дюжина, ого!), на погонах корона и три звезды. И хотя в итальянских знаках отличия Анна не разбиралась, все-таки было ясно, что павлин – птица непростая. Под стать загадке, которую ему предстояло разгадать.
Потомок легионеров снова уткнулся в ее анкету, бормоча вполголоса:
– Тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года рождения… гражданство – Италия, Россия… безработная…
Наконец, закончил, сложил перед собой руки замком и изрек:
– Я – следователь по особо важным делам колонель Мауро Монте. Мы…
Анна вскочила, уронив с грохотом стул.
– Колонель Монте??? Тот самый??? Так это вы!!!
Даже ресница не дрогнула на карабинерском челе.
– Синьора, успокойтесь, вернитесь на место, – холодно скомандовал дознаватель. Подождал, пока Анна снова окажется в сидячем положении и продолжил:
– Мне известно о том, что мое имя фигурировало в происшествии. Моя задача – выяснить, кто за этим стоит. Ваша – изложить всю имеющуюся информацию. Подробно и внятно.
Тут он, видимо, вспомнил, что имеет дело со штатской, и вместо того чтобы гаркнуть: «Задача ясна? Приступить к выполнению!» – мягко закончил:
– С самого начала.
Анна задумалась, глядя на незагорелую полосу на правой руке. Эх, как же браслета не хватает! Он всегда помогал в моменты, когда надо сосредоточиться или успокоиться (или и то и другое, как сейчас). Но даже при воспоминании о нем скачущие в галопе мысли притормозили и пошли шагом.
Итак, что можно назвать началом в этой истории? Утро, когда был обнаружен труп? Или все-таки вечер, когда он был еще жив?
– Чем больше деталей, тем лучше, – подсказал колонель. – Как вы попали на виллу? Приехали на такси?
– Нет, на машине. У нас «БМВ-кроссовер». Берто попросил привезти кое-какие вещи. Они с Филиппком прилетели прямо из Лондона, это мужа сын, от первого брака, я его Филиппком называю, но на самом деле его, конечно, Филиппо зовут. Вы знаете, он вундеркинд, в тринадцать лет – уже на втором курсе университета! Оксфордского, между прочим! У вас есть дети?
Мауро Монте изобразил терпеливую улыбку.
– Синьора Ясинская, про детей после. Сначала давайте разберемся с делом. Постарайтесь рассказывать по порядку, пожалуйста. Итак, вы прибыли на виллу в собственном автомобиле. В котором часу?
– Где-то в семь. Только начинало смеркаться…
***
Суббота, 3 октября. Где-то в семь.
Только начинало смеркаться. Гасли розовые блики на коре пиний, растворялись длинные тени, краски осваивали холодную гамму. Небо лишь начинало темнеть, но уже выставило свой пока бесполезный фонарь – круглую луну. Чем дальше от центра, тем тише становился голос города, а тут, на Четвертой миле, Рим совсем замолчал. Даже ветра не было – деревья не шелестели листвой, абсолютно зеленой, несмотря на начало октября.
Настроение у Анны было мрачным – не столько из-за неожиданной кончины свекрови (ну не совсем неожиданной – все-таки восемьдесят один годок отсчитала), сколько из-за несвоевременности прискорбного события. Теперь разговор о разводе, к которому она столько готовилась, придется отложить. Роберто к матери был сильно привязан, жестоко обрушивать на него дополнительный удар. Если, конечно, для него это действительно будет ударом, а не избавлением от затянувшегося наваждения, как предполагала молодая женщина. Но в случае удара нельзя уходить, надо оставить все как есть и мучиться дальше. Хотя, по мнению ее российских подруг (в основном работающих и незамужних), мучение это было весьма относительное. Они все как одна готовы были поменяться с ней судьбой в любой момент и сделаться женой синьора Морaцци. Графа Морацци теперь уже – титул ведь переходит к старшему сыну. Погодите-ка, так она теперь графиня, что ли?
Мысль о разводе внезапно показалась гораздо менее привлекательной, чем раньше. Сразу в голове проснулась-заерзала мысль: куда торопиться, спрашивается? Может, она себе все напридумывала, а он на самом деле продолжает ее любить? Вот если б налицо был факт измены, например, тогда да, сомнений бы не было и развод был бы логичным и единственно правильным решением. А так – гадай тут, цепляйся за призрачную надежду. Любит? Не любит?
– Очень хотелось бы, чтобы не любил, – сказала Анна вслух и посмотрела в зеркало заднего вида, словно собеседник тоже сидел в машине. – Потому что если любит… – И, не договорив, рассердилась: монолог сотни раз прокручен в голове, как и десятки жизненных короткометражек-доказательств отсутствия чувств. Окончательный вердикт вынесен: не любит. А что в такой ситуации будет правильным предпринять? Только одно: реставрировать причиненный ущерб, возвращать жизнь Роберто на место. В этом браке оставаться больше нельзя – без главной на то причины.
Вот так. Честное и категоричное решение было принято, и на браслет была навешена новая группа кубиков: ЕОНИПО, что расшифровывалось как «Единственная ошибка – не исправлять прошлых ошибок». Это мудрое высказывание Конфуция призвано было всякие попытки дезертирства пресекать и возвращать Анну на поле боя со своим же собственным демоном, тем, кто сейчас нашептывал: «Может, не разводиться?» Такую оригинальную методу Анна изобрела еще в юности и с тех пор неустанно практиковала. Как только внутренний враг начинал науськивать на нехорошее – Анна тянулась к браслету. Повторишь пару раз нужные слова, как мантру, демон и уймется.
Правды об истинном назначении браслета никто, разумеется, не знал. Даже Роберто она объяснила, что таким образом просто информацию запоминает. Когда-то стихи заучивала по первым буквам абзацев, а теперь у нее браслет вместо ежедневника. Роберто идею похвалил и для изучения языка подарил ей сделанные на заказ итальянские кубики (сто пятьдесят штук, чтобы хватало для повторов). Новые кубики были платиновыми с маленькими диамантами, чтобы можно было носить на официальные мероприятия, но она предпочитала эти. Пусть старые, зато родные – Анна с ними, можно сказать, срослась. На некоторых буквы стерлись от времени, ведь снять последовательность разрешалось, только когда она становилась больше не нужна.
Надо признаться, не все уроки усваивались быстро, поэтому на браслете единовременно красовалось несколько зашифрованных гирлянд. Сейчас их – целых пять. Анна на секунду перенесла взгляд от дороги на обвивающую запястье кожаную нить, на которой, словно четки, постукивали разделенные узелками кубики. И чуть указатель «Via Appia Antica»2 не проехала – заметила в последний момент. Вырулила с асфальта на мощеную базальтовыми плитками дорогу и поплелась еле-еле: то и дело попадались участки со здоровыми булыжниками, по которым еще Цезарь скакал. И все его центурионы. Как они умудрялись это делать на колесницах, было непонятно, тут и на джипе-то с трудом.
Группа припозднившихся туристов паслась прямо возле нужных ворот, фотографируя круглый травертиновый мавзолей. Точнее, то, что от него осталось. Развалин на Аппиевой дороге хватало – в начале прошлого тысячелетия она выполняла кроме транспортной функции еще и фунеральную. Очень престижно считалось сложить свои кости именно здесь и поставить монумент повыше, чтобы все входящие в Вечный город и выходящие из него видели и восторгались.
Первоначально мавзолей стоял на территории усадьбы Морацци, но хозяйка, покойная ныне графиня Сильвана (или бабка Сильвана, как про себя называла ее Анна), великодушно подарила городу целый ар, лишь бы не видеть ни туристов, ни реставраторов, ни разнообразных уполномоченных городским советом любителей старины.
Подарила и отгородилась от всех высоченной чугунной оградой с острыми наконечниками – у Анны они неизменно вызывали ассоциацию с забором средневекового замка, на который периодически водружались головы поверженных врагов.
Вход вместо горгулий сторожили камеры, торчащие с обеих сторон ворот, а за живой изгородью – туристам было не видно – стоял еще один забор, уже под током. Сотовой связи на территории поместья не было, Анна сначала думала – из-за слабого покрытия, но выяснилось, что по хозяйскому приказу установлены заглушки-подавители. Причиной такого решения послужило отнюдь не отвращение к высоким технологиям и не принадлежность к движению амишей. Дело было в том, что графиня, и в молодости отличавшаяся подозрительным характером, к старости окончательно погрузилась в пучину мании преследования. В каждом туристе ей мерещился подосланный убийца, соседи казались поголовно состоящими в преступном сговоре и потому на порог не допускались, а Анну, приезжающую два раза в год – на Пасху и Рождество, бабка считала русской шпионкой, вышедшей за Роберто только для того, чтобы поближе подобраться к вилле. В общем, забавная была старушенция.
Анна бибикнула, камеры и туристы повернули головы, пригляделись. Через минуту тяжелые кованые ворота начали медленно раздвигаться, открывая прямую белогравийную дорогу к особняку. Глубоко вдохнув, водительница шумно выдохнула и нажала на газ. Внедорожник со скрежетом покатился по щебню, массивные створки ворот медленно сомкнулись за спиной.
Часовые-кипарисы по бокам дороги сопровождали залученных гостей прямо до парадного крыльца старинного трехэтажного здания. Вилла была построена в классическом римском стиле – кроме облицованных белым кирпичом карнизов и сандриков, никаких украшений, даже балконов нет. Стены цвета марсалы – мрачновато, на Анин взгляд. Белый бы гораздо лучше смотрелся, но тогда здание перестало бы напоминать зловещий замок, а превратилось бы в летний дворец.
Два первых этажа виллы были одного размера, с продолговатыми, словно вытянутыми в высоту, окнами. Последний же этаж был заметно ниже и компактней – там располагались графские покои, из которых бабка Сильвана выползала крайне редко. Сейчас оконные стекла бабкиной спальни, отражая небо, отблескивали огненно-малиновым, и казалось, будто этот мистический свет льется изнутри дома. Анна напомнила себе, что хозяйку готовят в последний путь в ритуальном бюро, но эзотерические мысли продолжали лезть в голову. Наконец машина свернула к парковке, ракурс изменился, и завораживающее сияние исчезло.
На широкой площадке позади особняка отдыхал блестящий «Вольво» и пыльный пятисотый «Фиат» с инвалидной наклейкой. «Фиат» был знакомым – на нем совершали нечастые вылазки слуги, бабка, понятное дело, свою крепость не покидала никогда. Припарковавшись, Анна улыбнулась зеркальцу заднего вида (помада в порядке, тушь тоже), надела на лицо траурное выражение и приготовилась к встрече с семейством.
Первый представитель семейства – в образе миниатюрной женщины, похожей на куклу с фарфоровым лицом, поджидал прямо на выходе с парковочной площадки. Уперев одну руку в бок, другой она поправляла шейный платочек (призванный прикрывать заживающий шрам от недавней подтяжки). Клаудия Морацци приходилась младшей сестрой Роберто, точнее, одной из двух сестер-близнецов, и единственным в семье человеком, кто хорошо относился к русской. Вероятно, потому, что, подобно Анне с мужем, между ней и ее молодым человеком тоже имелась существенная разница в возрасте, только в другую сторону: молодой человек у почти пятидесятилетней женщины был и правду молодой. И довольно привлекательный. И вдобавок француз. Накачанная фигура, кудрявые длинные волосы, забранные в «хвост», и выразительные, как у коня, глаза, которыми он неустанно смотрел на женщин.
Имя у красавца было подходящее, маскулинно-охмуряющее, – Дидье. Родственники Морацци дружно считали его альфонсом, и что удивительно, он этого никогда и не отрицал, наоборот – подчеркивал, чем приводил кумов в состояние тихой ярости.
– Бонжур, Аннет, – проворковал, премило картавя, показавшийся из-за куста альфонс и приложил два пальца к несуществующей шляпе. – С приездом. Робер в патио. – Он всех называл на французский манер.
– Добрый вечер, – с приличествующей случаю грустью в голосе поздоровалась Анна. – Клаудия, мои искренние соболезнования.
Клаудия, видимо, в данный момент пребывала не в лучшем расположении духа.
– Поздравляю, милочка! – процедила она сквозь зубы вместо приветствия и продефилировала мимо, утащив на буксире любовника и щенка породы джек-рассел.
Дидье за ее спиной мученически закатил глаза и послал девушке воздушный поцелуй.
«Пса могла бы и представить – он новый», – желчно подумала Анна, ища на ощупь левую из двух коротких гирлянд на браслете – всего три кубика: ИЭП («И это пройдет», как сказал царь Соломон). Дотронулась до каждого и решила на поведение золовки внимания не обращать – не за горами уже тот день, когда братия снобов перестанет считаться ее семьей.
Улыбнувшись этим мыслям, она направилась к патио, искать пока еще не бывшего мужа. Патио представляло собой расположенный вокруг перголы небольшой садик с фонтанами и клумбами – единственный на всю усадьбу. Вдоль коротеньких аллей отцветали пышные рододендроны, по беседкам малиновыми ручейками струилась бугенвиллия, росло несколько оливковых и гранатовых деревьев, китайский апельсин и даже какой-то похожий на дикобраза представитель семейства пальмовых. Анна, выпускница биологического факультета, в каждый приезд клялась себе привезти атлас и установить название этого чуда, но уезжая, естественно, забывала. Кроме этого оазиса, поместье было абсолютно лысым – остальных фитожильцов старая графиня приказала вырубить и сжечь. Под напором душевного недуга, не иначе.
Анна свернула на боковую аллею и вынырнула из зарослей точно у перголы. Деревянный навес, увитый эдерой, походил на восточный шатер. Внутри сидели трое. Во главе каменного, отделанного мозаикой стола склонился над бумагами муж – видно только черный с искрой костюм да серый, соль с перцем, ежик торчащих волос. Рядом, периодически тыкая в бумаги длинным скрюченным пальцем, сгорбился незнакомый старик с бабочкой на шее и золотым моноклем в глазу. С другой стороны от Роберто восседала прямая, как ферзь, Патриция – вице-президент корпорации и вторая сестра.
На свою двойняшку эта бизнес-вумен походила мало. Она и роста казалась более высокого, даже в присутствии сестры. Умный, пронзительный взгляд, гордо вскинутый подбородок и укрощенные сложной прической фамильные проволочные волосы – портрет королевы. Рамкой к портрету выступал возлегающий в шезлонге неподалеку супруг – доктор Карло Антониони, профессор кафедры классической археологии Римского университета и действительный член Европейской академии наук. Слегка покачиваясь из стороны в сторону, он курил пахучую трубку – ноздри Анны вдохнули терпкий, сладковатый аромат.
Это от профессора Анна узнала, что мавзолей на входе относится ко второму веку нашей эры, а на месте виллы Морацци две тысячи лет назад располагались владения Сенеки. Именно здесь опальный философ получил приказ от Нерона покончить жизнь самоубийством, и небольшая кирпичная колонна чуть выше по Аппиевой дороге, без опознавательных знаков и украшений, не что иное, как его могильная плита. Никаких других тем, кроме исторических, профессор никогда не поддерживал, и в отсутствие заинтересованных собеседников тихо обсуждал перипетии прошлого сам с собой.
Профессору Анна слегка кивнула, поцеловала мужа, произнеся печальные слова, потрясла руку Патриции и опустилась на свободный стул рядом со старичком. Старичок оказался бабкиным доверенным лицом, адвокатом и нотариусом, а стопка листов под носом у Роберто – бабкиным завещанием. Тут-то грубость Клаудии и нашла объяснение – графиня, земля ей пухом, в лучших древнеримских традициях оставила все имущество любимому первенцу. И теперь восемьдесят гектаров самой дорогой в Риме земли вместе с трехэтажным замком и забором с горгульями принадлежит им с Роберто. Как и ненависть остальных членов семьи, надо полагать.
– На счетах, к сведению уважаемого синьора, в данный момент немного – порядка шестидесяти тысяч, что от их же июньского вклада остались, – старомодно обращаясь к Роберто в третьем лице, шелестел адвокат. – Я взял на себя смелость часть средств перевести на депозитный счет, процент небольшой, но на текущие надобности хватает, – он вытащил из крокодилового портфеля кожаную папку и придвинул новому хозяину.
Роберто откинулся на стуле, своей высокой спинкой напоминавшем трон.
– После посмотрю, синьор Бальдаччи. Это не горит.
Синьор Бальдаччи мелко закивал.
– Тогда последнее. Глубокопочитаемая графиня Морацци особо просила проследить за судьбой достойнейшей четы де Роз. Досточтимый синьор Морацци, должно быть, помнит, сколь высоко их матушка ценила преданность этих во всех смыслах положительных людей. В пункте пятом приложения оговорено, что в случае, если новый владелец недвижимости найдет необходимым прекратить с ними трудовое соглашение, надобно выплатить указанную компенсацию в самый день увольнения. Подчеркиваю, только при этом обстоятельстве. Если же, напротив, он сочтет возможным пролонгировать срок службы вышеназванных помощников всего лишь на пять лет, то выплачиваемая сумма будет сокращена вдвое. Элементарные расчеты подсказывают абсолютную выгодность…
– Я сейчас не собираюсь никого увольнять, адвокат, – оборвал витиеватые объяснения Роберто. – И позабочусь о том, чтобы после продажи виллы синьоры де Роз либо продолжили работу, либо получили компенсацию.
Старичок прикрыл морщинистой ладонью открытый рот.
– Ка-ак? Уважаемый синьор намерен расстаться с имением?
– Да, – твердо ответил наследник. – И не только с имением. – Он длинно вздохнул, не отнимая глаз от документа. – В понедельник я буду вынужден отбыть сразу после похорон, поэтому прошу вас подъехать сюда опять завтра вечером, мы внесем изменения в мое завещание.
– Чего-о-о? – раздался прямо над ухом визгливый голос Клаудии. Она уцепилась за спинку Аниного стула и раскачивалась в такт своим словам, почти касаясь выпирающей грудью затылка девушки.
– А семье, значит, ничего сказать не надо?! На семью, значит, наплевать?! Нет, вы слышали? Дом – продать, из завещания – вычеркнуть! – Она пробежалась горящим взглядом по ошеломленным лицам, задержавшись на сестре, и, не найдя поддержки, обернулась.
– Маурицио! Поди-ка сюда! Полюбуйся, как твой брат втыкает родственникам нож в спину! Маурицио!
Все автоматически перевели глаза в конец аллеи, где стоял, прислонившись к дереву, младший сын графини и смотрел на Филиппо, который ползал по земле и рисовал что-то палкой. Услышав свое имя, он вскинул голову и, хлопнув племянника по плечу, зашагал к перголе. Мальчик, поднявшись с колен, посеменил за ним. Издалека их можно было принять за братьев: оба в темных сорочках и жилетах, брюках со стрелками и веником каштановых волос на большелобых головах.
По мере их приближения стали слышны звуки.
– Ты прост млоток, Фили! – восторгался Маурицио.
Единственный из всех отпрысков графини он остался жить в Риме и говорил на местном диалекте – романеско, откусывая часть звуков от половины глаголов и от всех имен. Кроме Аниного – от него не откусишь.
Помимо усекания слов, римляне многие сочетания звуков произносили вообще «не по-итальянски», использовали двойные гласные и согласные там, где по правилам одна, и вообще всячески коверкали язык. Но в целом получалось певуче. И если неаполитанский диалект можно было назвать сердцем итальянского, а миланский – мозгом, то римский, скорее, душой.
– Имни кого, гваришь, эт ранновесье?
– Равновесие Нэша названо в честь Джона Форбса Нэша, – бубнил подросток, глядя под ноги, – лауреата Нобелевской премии по экономике тысяча девятьсот девяносто четвертого года «За анализ равновесия в теории некооперативных игр» вместе с…
Маурицио засмеялся:
– Робе, твой сын оббяснил мне теорию игр! И я даж пошти ее понял! Ну глава! Прям Эйнштейн! Чао, Анна!
– Эйнштейн разрабатывал другую теорию – единую теорию поля, ее еще называют теорией всего, – монотонно начал мальчик, но отец его перебил:
– Филиппо, не мешай нам. Иди в дом или погуляй где-нибудь.
Сын, так же не поднимая глаз, повернулся и пошел своим неуклюжим механическим шагом обратно по дорожке.
Анна давно подозревала, что дело тут пахнет синдромом Аспергера, но муж все предложения показать ребенка психиатрам отметал на корню. Еще и злился. А на что тут злиться, спрашивается? Это ведь не его вина. Она специально в Интернете смотрела – причины заболевания не установлены. Да сейчас уже врачи говорят, что это и не заболевание вовсе, а отличие типа гениальности.
– Несправедлив ты с ним, Робби, – словно прочитав ее мысли, тихо сказала Патриция. – Им заниматься надо, а не гнать.
– Вот-вот, – поддержала воинственная близняшка, – заслал ребенка куда подальше – Оксфорд, мать родная, дальше только Йель! С глаз долой – из сердца вон, да? Теперь и с другими так же поступить хочешь? Кровь не водичка, дорогой брат, ее законы надо соблюдать!
Роберто медленно поднялся, словно извергающийся вулкан в замедленной съемке. Его напряженные ладони сжимались в кулаки и разжимались снова, словно пытаясь сдержать потоки пылающей лавы.
Но она все-таки выплеснулась на притихших помпейцев:
– Здесь. Решения. Принимаю. Я. Сам. Без посторонней помощи. И с домом, и с сыном. Который в Оксфорде больше не учится, – и так посмотрел, что никто и рта открыть не посмел для вопросов.
Казалось, сейчас продолжит зловеще: «А вы больше…», но вместо этого последовало спокойное:
– Синьор Бальдаччи, пойдемте, провожу вас.
Старикан, кряхтя, поднялся и, подцепив свой портфель, мелкими шажками зашаркал к дорожке, по которой недавно пришла Анна (вот оказывается, чей «Вольво»). Роберто в молчании поплыл следом.
Только когда оба исчезли в зарослях, за столом снова заговорили.
– Ну наконец-то! – потирая руки, изрекла Патриция. – Я ему уже два года твержу – не место там ребенку! Давно пора было его из Оксфорда забрать! Так ведь, Анна? (Ах, вот она о чем!) Анна неопределенно пожала плечами. Новость про университет она узнала только сейчас.
– Мальчик особенный у нас, а дети жестокие, – качала головой вице-президент концерна. – Я боюсь, его там обижали. Сколько раз я пыталась обратить внимание отца на его друзей!
Насколько Анне было известно, друзей у Филиппка не было, как, собственно, и врагов. У него также не было жалоб, синяков и рассказов о школьных буднях. Мальчик, казалось, находился меньшую часть времени в окружающей его реальности, большую же проводил в своей, невидимой для всех.
Патриция между тем продолжала сокрушаться:
– Буллинг в любых учебных заведениях существует, это понятно. Но одно дело – в чужой стране, а другое – здесь, у нас, в Техническом. – Французский маникюр бизнес-леди забарабанил по столешнице. – Тут мы и повлиять можем, если что, и предотвратить. Если бы это был мой сын, с самого начала бы здесь учился. И к дому ближе, и Карло как-никак в педагогическом совете, и кафедра прикладной математики очень сильная, одна из лучших среди европейских университетов. Кстати, часть предметов профессора из Лос-Анджелеса читают, включая самого Джозефа Штайна! Он в современной теории игр – человек номер один. Я и с деканом уже списалась – Филиппо примут хоть завтра, очень в нем заинтересованы. Ты должна мне помочь убедить Робби, Анна. Поможешь?
Анна вздохнула:
– Роберто со мной насчет сына не советуется. Я и вижу-то его на каникулах только, да здесь, когда к Сильване приезжаем. Приезжали.
– Все, наездились, – встряла Клаудия, будто ожидала подходящего момента, – поглядите хорошенько на дом-то родительский, может статься, в последний раз. Ну ладно мы с Патришей, девки-бесприданницы, но тебя-то она за что так обидела, а, Маурицио?
Маурицио усмехнулся, посмотрел на сестру сквозь прищуренные глаза.
– Почму я дожжен обижаться, Кла? Как гворится, кто подождет, тому жажду Господь утолит3. Жаль во ток што не всем ждать нравится, бошшинство идет на компромисс.
Слово «компромисс» он протянул, отчаянно картавя, и положил указательный палец над верхней губой – намек на усики Дидье.
Клаудия часто заморгала и как-то вся сдулась:
– Дурак. Сам не знаешь, чего несешь. Вон какой здоровый вымахал, а до любви не дорос.
– Зато другие драсли, – парировал брат, – метр девянос пять сплашной лювви! – Он сделал паузу, двигая вверх-вниз бровями, и продолжил: – Вопрос ток, што он так сильно лювит – чеки, кредитки, а мож налишные?
Шарик Клаудиного негодования снова надулся.
– Что же вы все к нему привязались-то, а? Если так сложилось, что нет у человека денег, с ним уже и поделиться, что ли, нельзя? Что тут плохого-то? Какая разница, я вас спрашиваю, синьор это или синьора? – взвизгнула она и уставилась на Анну.
Для Ясинской как раз разницы никакой не было. Сама она очень была недовольна своим вынужденным иждивенством, но пока ситуацию изменить не могла. Черт, неожиданно дошло до нее, Клаудия ее считает женским аналогом жиголо!
А та распалялась все больше:
– Вы просто нам завидуете, вот что! Вам поперек горла, что мы живем как хотим, для себя! И никто нам не указ!
– Ладно, не кипятись, мы только хотим, чтобы ты была поосторожней! – миролюбиво попросила Патриция.
Но жестокосердный насмешник не сдавался:
– По нногочисленным просьбам исполняется песня Депеш Мод «Strange love»4. Посвяшшается дорошшим до лювви!
Он вскочил и, пританцовывая, затянул:
– There’ll be times, when my crimes, will seem almost unforgivable5.
Неправда, что в каждом мужчине прячется мальчик, – в Маурицио жила целая несовершеннолетняя банда на все случаи жизни. Может, поэтому он и стал детским хирургом. Хотя Роберто говорил, это он назло, чтобы только не быть, как старший брат, дельцом. «Никак из подросткового кризиса не вырастет, – сокрушался муж, – все протестует. Даже на плебейском диалекте говорит, чтобы Патрицию позлить, клоун».
Ну, клоун или нет, а смотреть на Маурицио было одно удовольствие: двигался он отменно, пел тоже – Анна, забывшись на миг, уже руки приготовила похлопать, но опомнилась. Очень кстати – из-за растительной шторы появился приземистый человечек в синем мундире с блестящими пуговицами, вытянулся по стойке смирно, глядя строго перед собой, и позвонил в серебряный колокольчик. Маурицио перестал петь. Все встали. Человечек поклонился, развернулся и ушел.
– Карло, ужинать, – крикнула Патриция задремавшему мужу, собрала лежащие на столе бумаги и, взяв сестру под руку, первая пошла к дому.
Анна знала, почему приглашение к трапезе было таким необычным. Самуэль де Роз был глухонемым. Как и его жена. Бабка их специально отыскала и вымуштровала по всем законам конспирации. Контакт происходил посредством коротких сообщений, передаваемых на телефоны слуг с помощью bluetooth. Очень уж опасалась старая графиня за свои секреты.
Секрета было два: суперважные документы в коленкоровой папке, про которые бабка Сильвана трещала без умолку, но в них никто не верил, и фамильные драгоценности, про которые она ни одного слова в жизни не сказала, но все были уверены, что они не просто существуют, но и представляют собой главное семейное богатство. Никто уже не помнил, когда именно эта вера родилась. Роберто утверждал, что в детстве ему рассказывал о рубинах с александритами дед, близнецы вспоминали тетку по материнской линии, а Маурицио просто считал, что в таком элитно-зажиточном роду, представителями которого они являлись, не может не быть какой-нибудь серьезной заначки.
Анна склонялась к мнению хирурга. Уже при входе в дом становилось понятно: богатство поселилось здесь задолго до нынешних жильцов. Даже фамильный герб в люнете над мраморной лестницей изображал корону (Карло объяснил, что видимые девять зубцов (из шестнадцати) с шариками-жемчужинами на концах – это отличительные детали графских корон) и орла (символ власти и силы). Лестница приглашала в зеркальную прихожую, где отражения гостей, поправляя прически и воротнички, скользили за позолотой рам в главный зал. Здесь когда-то устраивались коктейли на сто двадцать персон и обеды на шестьдесят, но уже пару десятилетий – с тех самых пор, как старый граф сменил место жительства на фамильный склеп, – за овальный стол розового дерева, приобретенный взамен прежнего – слишком большого, садилась исключительно семья. Если считать семьей и незарегистрированных членов типа Дидье, конечно. Надо заметить, что, несмотря на скромное число присутствующих, в канделябрах всегда зажигались все свечи, в антикварных китайских вазах появлялись пышные букеты цветов и начищенное столовое серебро доставали к каждой трапезе. И хотя младшее поколение Морацци между собой именовали главный зал просто гостиной, все в нем хранило признаки былого величия: и завитки беломраморных колонн, и оригиналы классицистов на стенах (даже Агостино Карраччи!), и вишневый, местами вытертый временем, бархат колченогих стульев.
Гости заняли свои обычные места. Анна – рядом с Роберто, всегда сидевшим во главе стола, по левую руку от графини. Сейчас бабкино место пустовало – слуги, видно, по привычке накрыли на девятерых. Роберто сделал знак слуге убрать лишние стул и прибор, и Маурицио оказался рядом с братом. За ним, по обыкновению скрючившись в три погибели, жался Филиппо. С сидящей рядом Патрицией они смотрелись как вопросительный знак с восклицательным. Справа от восклицательного знака разделительной запятой расположился историк, безопасный для соседа-француза. Клаудия же замыкала круг, точнее, овал. Обычно во время семейных трапез она мило болтала с Анной о текущих событиях в России или во Франции (они с Дидье обитали в Ницце), но сегодня только бросала на соседку уничижительные взгляды и поджимала губы (другие мимические проявления эмоций были недоступны из-за некоторых косметических процедур).
