Екатерина Шитова
Жабья царевна
Глава 3
Женщина, вышедшая на крыльцо добротного двухэтажного дома, вовсе не была похожа на ведьму. Так подумала Иринушка. Она была молода, красива и румяна, и в ее густых черных волосах не было ни единого седого волоска. От такой красоты и стати Иринушка даже растерялась.
– Здравствуй, девица! А я к ведьме Матрене пришла. Как мне найти-то ее? Не подскажешь? – неуверенно спросила она.
В сенях появились два парнишки, один был повыше, другой – пониже. Оба с любопытством рассматривали Иринушку, выглядывая из-за спины черноволосой женщины.
– А кто это, маменька? – спросил тот, что был повыше ростом.
– Иван, Степушка, а ну, брысь домой! Нечего тут зенки свои пялить, да уши развешивать! – обернувшись к мальчишкам, строго крикнула женщина.
Голос ее был хоть и высокий, но сильный и властный, что сразу добавило ей возраста. Повернувшись, она обожгла Иринушку не то строгим, не то злым взглядом. Теперь у Иринушки язык бы не повернулся назвать ее «девицей». И как можно было так сглупить? Ведь это и есть ведьма Матрена! Та, будто прочитав ее мысли, возмущенно проговорила:
– Давным-давно я не девица! И не ведьма! Пару раз травами чужую хворь вылечила, так уж сразу ведьмой нарекли! Что за люди? Зло делаешь – судачат об тебе, добро делаешь – еще больше судачат!
Иринушка покраснела от смущения. А Матрена продолжала сверлить ее суровым взглядом темных глаз.
– Ну извиняй, коли обидела! Просто я слыхала, что ты в лесу с ведьмой жила, училась, наверное, у нее…
Женщина фыркнула, махнула рукой, давая понять, что не хочет говорить об этом. Потом недовольно покосилась на узелок в руках Иринушки и сказала:
– Ты не ходи вокруг да около, бабонька, лучше сразу скажи – чего пришла? Чего тебе от меня надобно?
Иринушка тяжело вздохнула и проговорила:
– Дочка у меня умом тронулась. Вылечить ее хочу.
Матрена нахмурилась, сложила руки на груди.
– Такая родилась или случилось что?
Иринушка снова вздохнула, смахнула с глаз подступившие слезы.
– В лесу заблудилась, несколько недель где-то бродила. Мы думали, ее звери задрали. А потом она взяла и вернулась. Только пришла странная, будто сама не своя.
– А чья же, если не своя?
Матрена хитро прищурилась, красивые губы тронула лукавая улыбка.
– Не знаю… – растерянно проговорила Иринушка, – Будто в болоте сидела и из него выпрыгнула. Жаб откуда-то притаскивает – страшных, скользких! И сама по избе скачет, будто жаба. Думаю вот, поди, нечисть в нее вселилась в лесу?
Матрена усмехнулась, достала из кармана сухарик и без стеснения бросила его в рот. А прожевав, спросила:
– Мертвячиной пахнет?
Иринушка задрожала всем телом.
– Нет. Другим пахнет. Болотом…
Матрена хмыкнула, сложила руки на груди.
– Не знаю я, что с твоей девкой приключилось, но если бы в нее и вправду нечисть вселилась, она бы уже вас всех со свету сжила или сама бы издохла.
Иринушка потупилась, не зная, что ответить. Ей было неуютно стоять под пристальным взглядом Матрены, которая будто смотрела прямо в ее душу и видела все, что таится в ее глубинах. Дрожа, она запахнула плотнее шаль на груди и протянула женщине сверток с платком.
– Возьми, Матрена. Это дар тебе от меня. Может, поможешь чем моей доченьке. Я уж вся извелась с ней! – жалобно проговорила она.
Матрена развернула платок, расправила и повертела его в руках, и лицо ее просветлело. Было понятно, что дар пришелся ведьме по душе. Накинув платок на голову, она улыбнулась гораздо приветливее и сказала:
– Ладно, так и быть, бабонька. Веди ко мне свою дочку, посмотрю, что можно с ней сделать! Но чуда не жди. Я не ведьма, а обычная женщина! Заложных покойников к жизни не возвращаю! Это уж точно.
– Спасибо тебе! – пылко воскликнула Иринушка.
– Как хоть звать-то тебя? – с улыбкой спросила Матрена.
– Иринушка я!
Схватив Матренину руку, она несколько раз поцеловала ее от счастья, а потом побежала восвояси. Только по пути домой до Иринушки вдруг дошел смысл последних Матрениных слов. Она остановилась, всплеснула руками и глухо застонала.
– Да как же так? Вдруг Василиса наша и вправду стала заложной покойницей?
Испуганная женщина ничего не сказала мужу ни про ведьму, ни про ее страшные догадки, но сама не спала эту ночь, все подходила к печи и слушала ровное, спокойное дыхание дочери, нюхала ее светлые волосы.
– Дышит? Дышит! Мертвячиной не пахнет. Значит, никакая она не покойница. Живая она. Живая…
***
Утром обезумевшая от волнения Иринушка привела Василису к Матрене. Девочка под пристальным взглядом незнакомой женщины присмирела и испуганно прижалась к матери. Матрена походила вокруг девочки, посмотрела на нее, потом сняла со стены пучок, вынула из него сухую травинку и подожгла. Кухня наполнилась горьким, белесым дымом, Василиса закашлялась и стала хватать ртом воздух. Иринушке тоже стало трудно дышать, грудь словно охватило пламенем – так все внутри зажгло от едкой травы.
– Что ж ты делаешь? Зауморить нас решила? – задыхаясь, прохрипела Иринушка, но Матрена в ответ лишь махнула рукой.
Она несколько раз обошла кухню по кругу, а потом, бросив тлеющую травинку в таз с водой, подошла к Василисе и обхватила ее личико ладонями.
– Успокойся, мамаша. Жива дочка твоя, вон как ей воздухом-то дышать хочется! И нечисти в ней нету, глазоньки светлые, прозрачные, нисколько не помутились.
– Что же тогда с ней творится? Чего она скачет, как жаба озерная? – прокашлявшись, спросила Иринушка.
Пока дым от травы рассеивался, ведьма внимательно всматривалась в лицо девочки, а потом ответила:
– Она у тебя будто околдованная. Будто что-то тянет ее обратно в лес – туда, откуда она пришла.
Матрена помолчала, а потом резко повернулась к Иринушке, глаза ее дико сверкнули.
– А может, она и вовсе не хотела из лесу-то возвращаться?
Иринушка побледнела, схватилась за край кофты и сжала ее, что есть сил. Ей хотелось разрыдаться, но при ведьме было стыдно распускать свои чувства. Помолчав, она тихо сказала, будто не Матрене, а самой себе:
– Всяк человек хочет домой вернуться. Дома ей всяко лучше, чем в лесу!
– Вот уж не знаю! – ответила ведьма и снова хитро взглянула на Иринушку.
Обе женщины замолчали, перевели взгляды на девочку. А той уже не сиделось на месте, она так и норовила вскочить с лавки, но Матрена крепко держала ее за руку.
– А ты, бабонька, от меня ничего не утаиваешь? – спросила Матрена Иринушку. – Слишком уж сильно ты вперед клонишься. Как будто тайну какую тяжелую на сердце носишь.
Иринушка распрямила плечи. Ей и вправду тяжело жилось в последнее время. Тайна, которую она усердно закапывала поглубже в памяти, так и рвалась наружу. Да и мерещилось всякое… Но зачем об этом знать Матрене? Нет уж, она свой секрет не выдаст, а то как еще дойдут слухи до Василия! Что тогда будет? Так подумала Иринушка, а вслух сказала:
– Нечего мне от тебя скрывать!
Она крепче прижала к себе дочь, удерживая ее на месте. Василиса выгибалась, пытаясь вывернуться из материнских рук, пыхтела от натуги.
– Да отпусти ты ее! Все руки уже у девки в синяках! Ты ее своей материнской любовью скоро задушишь! – спокойным голосом произнесла Матрена.
Иринушка замерла в нерешительности, а потом разжала пальцы. Василиса дернулась и, оказавшись на свободе, запрыгала по кухне, заквакала, широко разевая рот. Иринушка покраснела от стыда, опустила голову, а Матрена встала и спокойно подошла к печи. Плеснув в чугунок воды, она бросила туда несколько сухих травинок и, поставив чугунок на огонь, принялась помешивать содержимое, шепча на него заклинание.
По избушке поплыл приятный травяной аромат. Иринушка явственно различила мяту и валериану, но еще было в нем что-то терпкое, горьковатое. Такой травы она не знала. Как завороженная, она наблюдала за уверенными и спокойными движениями Матрены. Недаром люди прозвали женщину ведьмой – было в ней в ту минуту что-то жуткое, нечистое: в темных глазах плясали языки пламени, щеки раскраснелись от жара печи, а черные волоски у лица растрепались и взмокли.
Плеснув в глиняную чашку темную травяную жидкость, Матрена подула на нее, перелила в стеклянный сосуд и закупорила его деревянной пробкой.
– На, возьми, бабонька, – Матрена протянула сосуд Иринушке. – Давай дочке перед сном по капле на язык.
– Всего по капле? – удивилась Иринушка, – Разве капля поможет?
Ведьма усмехнулась и ответила:
– Две капли капнешь, она у тебя несколько дней проспит. А если три или четыре капнешь, то не проснется больше никогда.
Иринушке вдруг стало зябко, она поежилась и засобиралась домой. Схватив Василису за шиворот, она подняла ее на руки и вынесла из из избы. Благодарить ведьму нельзя, помощь не сработает – это Иринушка помнила, поэтому просто кивнула Матрене на прощание и скорей побежала домой.
***
Василий, узнав о том, что жена водила дочь к ведьме в соседнюю деревню, не на шутку рассердился.
– Да ты хоть знаешь, что эта нечестивая Матрена сначала с мужем жила, а потом на его отца переметнулась?
От злости он стукнул кулаком по столу. Иринушка вздрогнула, пожала плечами.
– Не кричи, Вася, Василиска спит! Разбудишь! – громко прошептала она, а потом добавила тише, – Бабы болтали, что муж-то у Матрены ни рыба ни мясо был. Неудивительно, что она от него ушла. Женщине нужен кормилец и защитник. А Яков Афанасьич – мужик хоть и в годах, а выглядит моложаво и статно. Серьезный, работящий мужчина. За что ни возьмется, все у него ладно да складно выходит.
– Тьфу на вас, баб! Мозгов, что у кур! Да разве можно так? Ведь это совсем не по-человечьи! А вам бы лишь «ладно да складно»!
Василий сплюнул на пол и брезгливо вытер рот ладонью. Иринушка снова пожала плечами, лицо у нее сделалось обиженным.
– Не знаю, Вася. По-разному в жизни бывает, всего нам не выведать, как и что там у них было. А со стороны судить всегда просто!
Василий подошел к жене, схватил ее за плечо и крепко сжал. Иринушка ахнула от боли.
– То есть, если к тебе мой отец сейчас пришел бы с таким же предложением, ты бы тоже меня на него променяла? У него ведь и дом покрепче нашего, и добра всякого побольше!
– Да что ты, Васенька! Я ведь люблю тебя! Ни на кого бы тебя не променяла, родненький ты мой! Не переворачивай все с ног на голову!
Иринушка прильнула к мужу и принялась целовать его горячие щеки. Он обнял ее крепко, уткнулся в волосы и проговорил еле слышно:
– Уж больно переменчива ваша бабская любовь. Сегодня она есть, а завтра – ветром сдуло.
Иринушка ничего не ответила. Она бросила взгляд на дочь и убедившись, что та крепко спит, задула лучину, скинула с себя сорочку и повела мужа за собой в постель.
***
Ведьмино зелье подействовало. Василиса успокоилась. Она больше не квакала, не прыгала по дому, точно жаба. Иринушка не могла нарадоваться перемене в дочери, поначалу ей даже не верилось в это чудо, и она то и дело заглядывала на печь – проверяла, там ли дочь, не сбежала ли снова.
Василиса вновь стала тихой и смирной. Она, как раньше, сидела целыми днями на печи и лишь изредка спускалась с нее – попить воды да справить нужду. Василий по вечерам удивленно смотрел на жену.
– Чудеса, да и только! А я ведь думал, что наша дочка навсегда бесноватой дурочкой останется!
– Вот видишь, помогло зелье, которое мне Матрена дала! А ты не верил, ругался! Мало ли чего у этой Матрены в жизни было. Это не наше с тобой дело. Главное, что она нашей доченьке помогла. Я ей за это век должна буду…
Иринушка покрутила в руках маленький пузырек и аккуратно поставила его на подоконник.
– Что и вправду всего одна капля помогает?
– Да, Васенька! Одна капля лечит, две – сон беспробудный нагоняют, а три капли и вовсе погибель несут, – тихо проговорила Иринушка.
– Да, чудеса… – протянул Василий, подойдя к печи.
Он протянул руку и погладил Василису по голове. Девочка крепко спала и даже не пошевелилась от его прикосновения.
***
Следующим вечером Василий зашел в дом и громко позвал:
– Василиска! А ну, поди сюда!
Девочка испуганно высунулась с печи.
– Давай-давай, спускайся, не боись!
Неуверенно спустив худые ножки с печи, Василиса встала на лавку, неуклюже сползла на пол и подошла к отцу. Василий широко улыбнулся, распахнул полы фуфайки и достал из-под нее маленький пушистый комочек рыжего цвета. Иринушка подошла к мужу и удивленно ахнула.
– Ой, кто это? – спросила девочка, и лицо ее оживилось, расплылось в счастливой улыбке.
– Котенок! – смеясь, воскликнул Василий.
Василиса смотрела то на отца, то на мать, глаза ее стали влажными от слез. Котенок испуганно озирался по сторонам и жалобно мяукал.
– Неужто живой? – прошептала Василиса, прижав ладони к груди.
– Живой, конечно! – ответил отец. – Корми, заботься. Он еще очень мал, ему уход нужен.
Василиса взяла в руки котенка, погладила его и прижала пушистое тельце к груди.
– Какой же он мягкий, папа! – радостно проговорила она.
– Да, мягкий, пушистый, получше твоих жаб будет!
Иринушка плеснула в чашку молока, добавила в него хлебного мякиша и поставила чашку на пол.
– Ох, Вася! Только котенка нам еще не хватало! – вздохнула она.
– Не хватало, жена! Не хватало! – воскликнул Василий, – Пусть Василиска пока с ним, маленьким, возится. Вырастет он, мышей будет ловить. Каждую зиму мыши под полом скребут. Спасу от них нет! А так – и Василиска рада, и нам хорошо.
Иринушка не стала возражать мужу. Она смотрела, как дочь ласково гладит котенка по мохнатой мордочке и что-то шепчет ему на ухо, личико ее при этом светилось от счастья.
– А знаешь, ты прав, Вася, вон она какая счастливая сидит! – тихо сказала она, повернувшись к мужу, – А еще, говорят, кошки нечистую силу из дома прогоняют. Не знаю только, правда то или нет.
Василий усмехнулся и махнул на Иринушку рукой.
***
Через несколько дней котенок пропал – выскочил утром на улицу и больше не вернулся. Днем его искал Василий, но его поиски не увенчались успехом.
– Не плачь, дочка, нагуляется и придет. Кому нужен твой котенок? Тут у всех своих котят полно!
Но Василиса не могла успокоиться – сидела на печи, прижав ладони к лицу и тихонько всхлипывала. Вечером Иринушка попыталась утешить ее, положила руку ей на голову, но девочка вздрогнула от прикосновения, отстранилась от матери и посмотрела на нее таким пронзительным и тоскливым взглядом, что у Иринушки сжалось сердце.
– Не переживай, доченька! Я вот сейчас пойду и отыщу твоего котенка. Наверняка, он в хлеву на свежем сене спит.
– Не отыщешь… – безнадежно прошептала Василиса.
– А вот возьму и отыщу! – возразила Иринушка.
– Не отыщешь, – повторила девочка, а потом добавила тише, – Это она убила его…
Иринушке вдруг стало не по себе. Печь была теплая, но она задрожала всем телом. Нехорошее, тяжелое чувство осело на душе.
– Кто – она, Василиса? О ком ты говоришь? – с беспокойством спросила она.
– Сестрица моя. Жабья царевна… – ответила девочка.
Иринушка ахнула, всплеснула руками, отошла от печи. Накинув на себя теплую фуфайку, она вышла из дома, скрипнув тяжелой дверью. Исходив весь двор вдоль и поперек, она остановилась позади хлева и стала звать:
– Кс-кс-кс! Да куда ж ты задевался?
Иринушка прислушалась, надеясь услышать тоненькое мяуканье, но темный двор был тих, лишь в хлеву похрюкивали поросята. Она стояла, вдыхая полной грудью прохладный осенний воздух, а когда собралась вернуться в дом, то увидела на земле какое-то светлое пятно. Присмотревшись, Иринушка с ужасом поняла, что это пропавший котенок. Шерстка его была вываляна в грязи, он лежал неподвижно с задранной кверху головой, и поза его была до того неестественна и безобразна, что было понятно – котенок мертв.
Женщина тяжело вздохнула и покачала головой. И тут за ее спиной послышался странный шорох – как будто кто-то сидел, притаившись, неподалеку, а теперь решил выползти из своего укрытия. Иринушка резко развернулась и закричала от страха – у хлева и вправду кто-то был. Чья-то темная тень шевелилась и подрагивала, то сливаясь с темной бревенчатой стеной, то отделяясь от нее.
– Кто там? – визгливо прокричала Иринушка, всматриваясь в темноту.
В ответ раздался звонкий и ехидный смех. Тень присела к земле, а потом резко переметнулась через высокий забор, перескочила его махом. Иринушка подбежала к забору, который был почти с нее ростом и посмотрела в щель между досками. Но густая тьма словно проглотила незваного гостя. Прижавшись спиной к забору, Иринушка, дрожа, обхватила голову руками.
– Это была она… – прошептала она.
Развернувшись, она бросилась бежать к дому.
***
Василисе про котенка решили не говорить. Василий утром закопал мертвое тельце за хлевом, а дочери пообещал принести другого котенка.
– У Егора-мясника кошек много! Вот только какая окотится, так я тебе сразу котенка и принесу. А хочешь – сразу двоих возьму!
– Не хочу.
Девочка тоскливо взглянула на отца и отвернулась к стене.
Иринушка подошла к печи и положила рядом с дочерью тряпичную куклу. Ночью ей не спалось, вот и решила хоть чем-то порадовать тоскующую Василису. Взяла мешковину, отрезала кусок красного ситца, который лежал в сундуке, сшила куклу, набила ее соломой, приделала волосы из пакли. Вышло красиво.
– Вот, доченька, подарок тебе от меня! Имя куколке сама придумай, какое захочешь, – сказала она.
Василиса обернулась, увидела куклу, обрадовалась.
– Назову ее Жабьей Царевной! – воскликнула она повеселевшим голосом.
Улыбка тут же сошла с Иринушкиных губ. Она быстро оделась и выбежала из дома. На улице Иринушку со всех сторон окутал осенний туманный день, холодные капли дождя смешивались с горячими слезами. Она плакала навзрыд, не обращая внимания на удивленные взгляды прохожих. Добежав до знакомой покосившейся от старости избы, она встала на завалинку и постучала в окно. Вскоре занавеска колыхнулась и в окне появилось сонное лицо старухи.
– Бабушка Пелагея, открой дверь! Это я, Иринушка!
Занавеска снова колыхнулась и вскоре в сенях послышались медленные, шаркающие шаги. Лязгнула щеколда, и дверь,скрипя ржавыми петлями, отворилась.
– Я уж подумала, смертушка за мной пришла. Хотела порадоваться, а это всего лишь ты, Иринушка, приперлась!
Старуха сощурилась, глядя на Иринушку. Та стояла перед ней, вытирая слезы.
– Ты чего это, бабонька, такая бледная да зареванная стоишь? Чего у тебя страшного опять приключилось?
– Ох, бабушка Пелагея! – всхлипнула Иринушка.
Старая повитуха взволнованно всплеснула руками.
– Да говори же скорее, не молчи! С дитем, поди, что стряслось?
– С дитем! – взвыла Иринушка.
– Чего твоя Василиска опять напортачила? Неуж опять одичала да из дому сбегла?
– Не про Василису речь, бабушка Пелагея!
Старуха замерла, удивленно открыв рот, потом глянула по сторонам и потянула Иринушку за руку в дом.
– А ну зайди в избу, сядь, да успокойся!
Иринушка села на лавку в темной, пропахшей дымом, избе старухи и обхватила голову руками.
– Та девочка, которую я десять лет назад родила да в лес унесла… – хрипло выговорила она и замялась.
– Ну, чего? – неуверенно спросила Пелагея.
– Это она мою Василиску в лесу держала, это она ее с ума свела! А теперь она мне является… Ходит и ходит! Смеется надо мной, пугает!
Уголки губ старухи опустились вниз, лицо, сплошь покрытое морщинами, побледнело.
– С чего ты решила, что это та самая девочка? Поди просто нечисть какая лесная балуется? – шепотом спросила она.
Иринушка пожала плечами.
– Нутром чую. Все во мне переворачивается, когда она рядом!
Старуха достала из шкафчика бутылку с мутной жидкостью, плеснула в два стакана, содержимое одного тут же опрокинула себе в рот, а второй стакан протянула Иринушке. Та выпила самогон, сморщилась и закашлялась от его крепости. Сев на лавку, старуха оперлась руками о колени и проговорила:
– Так ведь не может тот ребенок живым быть! Как ей, едва родившейся, в лесу-то выжить? Невозможно, ты сама это знаешь!
Тихий голос прозвучал зловеще. По спине у Иринушки поползли мурашки. Она кивнула.
– В том-то и дело, бабушка Пелагея, – прошептала Иринушка, – Мертвая она… Мертвая ко мне приходит…
Женщины замолчали, опустив головы, лица обеих побледнели до синевы.
– Ты ее возьми и похорони, – наконец, произнесла старуха после долгого молчания…
Глава 4
– Ты ее возьми и похорони, – наконец, произнесла старуха после долгого молчания.
Иринушка непонимающе уставилась на нее, глаза ее наполнились ужасом. Пелагея взяла испуганную женщину за руку, чтобы хоть как-то поддержать.
– Сходи на то место, где десять лет назад ее оставила, выкопай там могилку, положи в нее цветы да веточки пихты, закопай все земелькой, да раскайся, выплачь свою вину, слезами могилку омой. Если дите покойное и вправду на тебя зло затаило, упокоиться на том месте не смогло, то раскаяние поможет, простит тебя загубленная душа…
Старуха помолчала, слушая частые всхлипывания Иринушки, а потом снова заговорила:
– У моей сестры дочка умерла через день после рождения. Уснула и не проснулась. Сестрица днями и ночами горевала, а потом та являться ей начала. Сестра сказывала, будто повиснет мертвая девочка в воздухе над ней и ручки свои все тянет, плачет так жалобно… Худо, когда покойники к тебе руки тянут – значит, за собою на тот свет зовут. А с другой стороны – ведь родное дитя зовет. Как к нему не пойти? Тяжко сестрице было – места себе от горя не находила! Мать не вынесла ее стенаний, пошла к соседнее село к престарелому батюшке за советом. Так вот он наказал на могилке поплакать и слезами ее омыть. Молиться нельзя – дитятко некрещеное было, а плакать – можно. Материнские слезы сами по себе святы. Сестра так сделала, и ведь и вправду дочка перестала ей являться. Ей помогло, значит, и тебе поможет!
Иринушка вытерла лицо, поднялась с лавки и медленно побрела к двери.
– Попробую, бабушка Пелагея. Может и впрямь поможет! – вздохнула она. – Ох, как же я хотела все это позабыть!
– Да что ты, бабонька! Об таком разве позабудешь? – вослкикнула старуха, – Ты свое дите родное бросила, обрекла на смерть. Ты себе этим поступком на сердце дыру выжгла! Не срастется она, как ни ушивай.
Из глаз Иринушки брызнули слезы. Она ничего не ответила старой повитухе, вышла из темной избы и побежала к лесу. Соленая влага застилала глаза, но Иринушка хорошо знала дорогу к Зеленому озеру, и если бы ее глаза сейчас совсем ослепли, она все равно нашла бы то самое проклятое место…
***
Лицо покраснело от промозглого осеннего ветра, пальцы озябли от холодной, влажной земли, но Иринушка все копала и копала, скребла ногтями земляную твердь, устланную пожухлой озерной травой. Она копала могилку девочке, которую оставила здесь, на берегу Зеленого озера, десять лет назад. Это дитя могло навлечь на нее позор, оно могло обречь ее на муки, нищету и скитания. Иринушка выбрала тогда собственное спокойное будущее, отказалась от рожденного ребенка, отдала девочку природе.
«Как пришло, так и уйдет. Дитя неразумное даже не поймет, что родилось и умерло. А у меня вся жизнь впереди! Я все забуду, будто ничего и не было! А не забуду, так вырву из сердца!» – так успокаивала себя Иринушка, когда бежала из леса, зажав уши, чтобы не слышать плача брошенного младенца.
Вот только ничего не забылось. Сколько бы она не запрятывала свои воспоминания поглубже, они все равно были с ней, давили тяжестью. Память человеческая справедлива – не даст забыть то, что забыть невозможно.
Зеленое озеро, казалось, совсем не изменилось за все это время – его воды были таким же темными и глубокими, заросшими тиной у берегов. Здесь было, как и в тот раз, тихо и жутко.
– Прости меня, доченька! Прости меня, милая! Как же я виновата перед тобой! – плакала Иринушка, и горячие слезы капали на холодную землю.
Она устлала дно вырытой могилки мхом и бережно положила туда куколку, которую скрутила только что из сухой травы. Таких куколок они в детстве мастерили с подружками. Свое дитя она лишила и детства, и всей жизни. Иринушка сморщилась, завыла и принялась закапывать могилку. Упав на свежий холмик, она прильнула к земле лицом и еще долго лежала так, плакала, а потом, вконец обессиленная, уснула.
Проснулась Иринушка от того, что кто-то тронул ее за плечо. Она вздрогнула, подняла голову и уперлась сонным взглядом в круглые, желтые глаза с продольными зрачками – прямо перед ней сидела огромная жаба. Ее влажная, серо-зеленая кожа была покрыта буграми и бородавками, мощное тело то вздувалось, точно огромный шар, то оседало к земле. Иринушка, обуреваемая диким страхом, закричала, вскочила на ноги, бросилась бежать прочь.
Но пока она спала, над лесом поднялся, завыл ветер, он раскачивал осины, обрывая с них последнюю серую листву, переплетал между собой еловые ветви. Бежать было тяжело, Иринушка то и дело падала, запинаясь о кочки и коряги, путаясь в своем длинном платье. Огромная жаба прыгала за ней, громко квакая. А потом появились другие жабы – они будто выскакивали из-под земли, их становилось все больше и больше. Громкое, нестройное кваканье слышалось повсюду, оно окружало Иринушку со всех сторон, оглушало ее.
– Аааа! Сгиньте, проклятые! – закричала она.
Но жабы прыгали ей на подол платья, взбирались выше – на плечи и голову, касались холодными, бородавчатыми телами лица. Иринушка крутилась во все стороны, пытаясь скинуть их с себя, высвободиться, но их становилось все больше и больше, они опутывали ее длинными лапами.
– Господи, помоги! Да что же это за наваждение? – взмолилась Иринушка.
Запутавшись в подоле, она упала на землю и с ужасом поняла, что не может больше подняться – жабы придавили ее к земле. Побарахтавшись еще немного, Иринушка уткнулась лицом в землю и лежала так, едва дыша. Она открыла рот, чтобы вдохнуть побольше воздуха, и тут же в него заползла жаба. Женщина пыталась вытолкнуть ее языком, но не могла, жаба намертво застряла во рту. Сердце бешено колотилось в груди Иринушки. В голове мелькнула мысль, что это ее конец. Этот тот конец, который она заслужила! От удушья в глазах потемнело, тело стало слабеть. Иринушка закрыла глаза, перестав бороться.
И тут в лесу раздался пронзительный крик:
– Мама! Маменька! Где ты?
Услышав тонкий, детский, до боли знакомый, голосок, Иринушка встрепенулась, задергалась всем телом из последних сил. Василиса! Но как она здесь оказалась?
– Мама! Мама! – голосок звучал все ближе и ближе.
Когда Василиса подбежала совсем близко, Иринушка услышала, как она взмолилась:
– Сестрицы, что же вы наделали? Жабья царевна, молю, не губи мою маму! Она добрая, она хорошая! Она никому зла не желает! Не губи, прошу! На, возьми возьми мою куколку, только отпусти мою маменьку!
Иринушка слышала, как дочка плачет от страха, и сердце ее разрывалось на части. Она лежала на земле в жабьем плену и не могла помочь ни себе, ни ей. А потом вдруг жабы стали спрыгивать с нее. Та, которая сидела во рту, тоже выползла. Иринушка сплюнула противную слизь, пахнущую тиной, откашлялась, поднимаясь с земли, и Василиса тут же бросилась матери на шею. Женщина ахнула, увидев, что дочь прибежала в лес босая, в одной тонкой ночнушке. Ветер трепал светлые распущенные волосы Василисы, лицо побледнело до синевы, она была больше похожа не на ребенка, а на лесную мавку, которыми пугают непослушных детей.
– Василисушка… – дрожащим голосом проговорила Иринушка, – Как же ты тут оказалась, доченька? Как узнала, что я пошла в проклятый лес?
Не дожидаясь ответа, она скинула с себя фуфайку и, обернув ею продрогшую девочку, подхватила ее на руки и побежала прочь, подальше от этого жуткого места.
– Не заругаешься, если я тебе правду скажу? – прошептала Василиса.
– Говори, доченька, не буду ругаться! – на ходу ответила ей Иринушка.
Василиса помолчала, а потом проговорила:
– Мне сестрица на окошко прыгнула и сказала, что Жабья царевна тебя погубить вздумала. Я как это услыхала, испугалась за тебя и тут же в лес помчалась!
Иринушка замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась. Взглянув в лицо дочери, она спросила странным, будто не своим, голосом:
– Жабья царевна? Отчего ж она погубить меня захотела?
Из глаз Василисы потекли крупные, прозрачные слезы.
– Прости, это все из-за меня, мамочка! Все из-за меня! Это я виновата!
Худенькое тельце Василисы затряслось от рыданий. Иринушка, все еже дрожа от ужаса, прошептала дочери на ухо:
– Ох, Василисушка… Пойдем-ка скорее домой. Уходить надо из этого проклятого места!
Лес тревожно шумел, столетние ели и сосны скрипели стволами, в кронах их завывал ветер. Иринушка бежала со всех ног и не видела, что за ее спиной, на сделанном ею могильном холмике, замерла неподвижно маленькая девичья фигурка: худое тельце было обмотано грязным тряпьем, длинные черные волосы взмывали в воздух при каждом порыве ветра. Немного постояв на берегу, девочка вдруг присела к земле, а потом резко распрямила длинные ноги и прыгнула в воду. По темной озерной глади в разные стороны поплыли круги…
***
Двенадцать лет спустя
– Василиска, подай соль!
Девушка отряхнула руки от муки, взяла солонку из бересты и поднесла отцу.
– Спасибо, дочь! – сказал Василий, вытирая рукавом обмасленные губы, – Ох и вкусны твои пироги с луком! Сколько уж съел, и еще хочется!
Василий окинул гордым взглядом взрослую дочь.
– Совсем ты у нас невеста! Через пару годков можно замуж выдавать!
– И то правда! – улыбнулась Иринушка, шутливо толкнув дочь в бок.
Василиса ничуть не смутилась, щеки ее не запылали стыдливым румянцем, каким обычно покрываются личики юных девиц, когда разговор заходит о сватовстве или замужестве. Взгляд девушки был холоден и строг.
– Ешь на здоровье, папаня! – скромно сказала она, – Завтра с картошкой пирогов напеку, ещё вкуснее этих будут!
– Ай да, Василиска, ай да, умница! Хозяюшка наша! А серьезная какая! Самой завидной невестой на деревне будешь!
Василий отодвинул пустую чашку, встал и обнял дочь за плечи. Девушка взглянула на него большими голубыми глазами.
– Не торопись меня сватать, папаня, – проговорила Василиса, – Не хочу я замуж. С вами пока поживу.
Василий погладил дочь по голове.
– И правильно! Рановато еще тебе из гнезда вылетать, голубка ты наша белокрылая!
Василиса слабо улыбнулась и отстранилась от отца, взяла ухват и ловко вынула из пышущего жаром печного зева очередной противень с румяными пирогами.
За прошедшие годы Василиса повзрослела: из худой, угловатой, болезненной девчонки превратилась в настоящую красавицу с круглым личиком, тонким станом и густой светлой косой. Парни по всей округе заглядывались на такую красоту, хорохорились перед ней, соперничали промеж собой, даже дрались, но девушка не обращала на них внимания. Взгляд ее был холоден и неласков.
Все было у Василисы – стать, красота, скромность, не было в ней лишь одного – чувства. У иных людей чувство внутри такое горячее и пламенное, что от него кровь кипит в жилах, огонь этот виден даже во взгляде, у других чувство не так бурно кипит внутри, но тоже греет. А у Василисы внутри огня не было совсем, будто лютый холод сковал все ее нутро, и глаза ее от этого сияли голубыми льдинками.
