Екатерина Геннадьевна Белозерова
Основы ксенологии. Память предков
Нравятся мне вот такие места, где чувствуется отзвук чужой культуры. Экзотичный, непонятный, и от этого еще более захватывающий. Особенно люблю, когда в таком месте чувствуется течение времени – кое-где облупившаяся краска на фресках. Мох, который уже подбирается к ногам нарисованных праксосинянцев. Паутина, которую шевелит легкий порыв взявшегося ниоткуда ветерка. Все вместе создает ощущение загадки, тайны или таинства, и я понимал, что Пашка чувствует то же самое, только на какой-то свой мальчишеский лад.
Мы достигли конца ступенек и вышли в большой круглый зал с высоким потолком. Контраст узкого тоннеля с простором этого помещения вызвал у меня временное замешательство, но я быстро пришел в себя, стараясь все рассмотреть. Фрески продолжались и на куполе потолка. Я так увлекся разглядыванием росписи, что сразу не заметил происходящее в центре зала действо. Паштет толкнул меня в бок и кивнул на собравшихся в центре праксосинян. Они все смотрели на нас. Я догадался, что нужно что-то сказать.
– Простите, если помешали. Мы туристы с Млечного Пути. На Праксосе второй день. Зашли посмотреть, но если мы не вовремя, то можем уйти.
От толпы отделился один из аборигенов и произнес:
– Мы рады любому существу, которое хочет проникнуться таинством Перемещения Разума. Проходите, будьте нашими дополнительными глазами.
Вот последнее я не очень понял, но по быстрому перевел Пашке, о чем говорил праксосинянин. У моего друга загорелись глаза:
– Ты серьезно? Я никогда не присутствовал при этой процедуре! Да это же просто чертово везение! Ты везунчик, Ген!
Он разве что не подпрыгивал на месте, так что и я проникся особенностью момента.
Мы подошли ближе. На круглом вогнутом ложе посреди зала лежал старый праксосинянин. Он был какой-то весь высохший и маленький, и я понял, что он мертв. Вокруг стояли другие жители Праксоса, молодые и уже в возрасте, но ни у одного из них на лице не было скорби, только легкая печаль. Одна молодая праксосинянка, стоявшая у изголовья, поднесла к голове лежащего некий предмет, похожий на сплющенную с боков темную сферу. Я попытался разглядеть, но подойти ближе посчитал невежливым. Из пхарша, а это наверняка был именно он, девушка достала гибкую трубку, которая тянулась от сферы и оканчивалась тонкой иглой. Дальше я просто догадался, что произойдет – она чуть повернула голову мертвого праксосинянина и быстрым и четким движением воткнула иглу в основание его черепа. Пхарш слегка завибрировал, и звук от вибрации сливался с негромким пением праксосинянцев.
Мне случалось ранее присутствовать на разного рода обрядах, как земных, так и чужеродных. Всегда смотрел на все со стороны наблюдателя, исследователя, даже простого любопытства. Но здесь и сейчас я почувствовал какое-то умиротворение, даже уют, наверное.
После церемонии один из присутствующих подошел к нам. Он был не слишком стар, но по его одеянию и гордой осанке я понял, что он тут главный. Он тут же подтвердил мою догадку, представившись:
– Орвен Сарт, старший смотритель храма Рушера, – он немного склонил голову вправо, приложив руку к груди. Я повторил его жест, назвав свое имя и род занятий:
– Ген Рарус, путешественник, врач-ксенолог.
– Нечасто нас посещают иноземцы, – произнес смотритель. – Но мы рады любому разумному существу, забредшему в наш храм.
Смотритель бросил взгляд на Пашку. Тот непонимающе таращился на праксосинянина и на меня.
– Твой спутник не говорит на нашем языке? – спросил Орвен.
– К сожалению, имплант-переводчик в моем мире не каждому доступен. Но я переведу ему все, о чем мы говорим. Не беспокойся.
– Что привело вас сюда? – смотритель снова обратился ко мне. Его огромные глаза уставились на меня выжидающе. Этот старый праксосинянин излучал какое-то умиротворение, все его движения были плавными и неспешными, однако очень четкими, как будто он заранее просчитывает каждый жест.
– Чужая культура всегда представляла интерес для любого интеллектуально развитого человека, – я почувствовал себя немного глупо, как будто я сдаю экзамен по философии. Возможно повлияла обстановка храма, но эти дурацкие высокопарные слова сами собой вырвались из моего рта. Я решил исправиться:
– Вообще, мы просто путешественники. Я изучаю природу и физиологию других рас. Это необходимо мне в работе.
– Это интересно, – праксосинянин заложил руки за спину. – И что же ты можешь сказать о Праксосе?
Я замешкался, подобные вопросы всегда ставили меня в тупик, несмотря на то, что обычно язык у меня достаточно хорошо подвешен. Что я мог сказать о народе и культуре, когда мои знания исчерпываются лишь наблюдениями одного дня, большую часть которого я провел в местном аналоге полицейского участка. Я призвал на помощь все свое красноречие, но получилось довольно уныло:
– Это прекрасная планета, я еще немного успел повидать, но подозреваю, что найду много любопытного.
– Конечно, гости к нам за этим и прилетают – за любопытным, – смотритель загадочно улыбнулся.
– Очень много туристов? – сочувствующе спросил я.
– Нет, гостям мы рады, – праксосинянин вдруг помрачнел. – Но не тем, кто хочет заработать, копаясь в недрах нашей планеты.
Я внимательно глядел на смотрителя, ожидая продолжения, но тот видимо решил сменить тему:
– Ну что же, мне уже пора заниматься ежедневными рутинными делами, прошу прощения, – он снова приложил правую руку к груди, прощаясь. Я повторил жест и заметил, что Пашка старательно копирует наши движения, хоть и не понимая о чем шла речь.
– О, боги! Я дождаться не мог, когда же вы наговоритесь уже. Ты бы хоть иногда что-то и на русском вставлял, – затараторил Паштет, когда смотритель удалился на приличное расстояние.
– Познакомились. Он тут за главного в храме. Хотел знать, что нас привело, – кратко пересказал я ему наш разговор.
– Язык и правда интересный у них, как птичка щебечет. Если бы не эти уши и шерсть, то праксосинянки были бы очень даже ничего…
Я слушал Паштета вполуха, пока мы поднимались по ступенькам к выходу из храма. Какая-то мысль вертелась в голове, но мне никак не удавалось поймать упрямицу за хвост.
– Эй, ты меня вообще слушаешь? – раздался возмущенный голос откуда-то сверху. Я вдруг обнаружил, что стою на месте на ступеньках, а друг мой уже убежал далеко вперед и даже успел обнаружить мою пропажу.
– Я уже иду, – успокоил я его и, перешагивая по две ступеньки, заторопился наверх. – Куда дальше, экскурсовод?
– По плану у нас Кривые холмы. Ты удивишься, каким иногда красивым может быть просто место. Я когда там был впервые, я так пожалел, что не взял с собой карандаш и блокнот для набросков. Это просто офигенно… – да уж, трепаться мой друг любил, в этом ему не откажешь.
– Ну, хоть кривые, хоть прямые. Веди на свои холмы.
Но полюбоваться потрясающим видом нам не удалось.
– Это кошмар! – возмущался Паштет. – Кто это допустил? Чудовищный вандализм!
Пока Павел проходил стадию отрицания, я смотрел на разверзшуюся перед нами землю – на огромный котлован, в недрах которого ворочалось железное чудовище, которое с остервенением вгрызалось в почву. Вся эта территория была огорожена небольшим сетчатым забором, который там находился скорее для обозначения границ, чем для защиты территории. Пока я рассматривал следы уничтожения одного из красивейших, если верить моему другу-художнику, мест этой планеты, этот самый друг уже перебрался через забор и, размахивая руками, бежал к краю котлована. Недолго думая, я бросился за ним.
Но опоздал.
Рыхлая и влажная почва не смогла удержать Пашу на краю ямы, и он моментально рухнул вниз. Моя рука поймала лишь воздух в том месте, где только что был его капюшон.
– Ты там живой? – я лег на живот, подполз к краю котлована и посмотрел вниз. Пашке частично повезло – он съехал по пологому склону ямы, но у самого дна столкнулся с подобием экскаватора, который остановился, как только машинист заметил падающего человека. Судя по периодическим громким ругательствам Пашки на родном языке, у него была сломана нога. Я аккуратно, стараясь не наступать на опасные рыхлые куски почвы, стал спускаться вниз, придерживаясь за торчащие из земли толстые корни кустарников, растущих вокруг.
– Ген, ну что ты там возишься? Прыгай уже вниз, тут невысоко! – подбадривал меня в нетерпении Паша.
– Ты хочешь, чтобы мы вместе валялись со сломанными конечностями без возможности вызвать помощь? – ответил я ему, стараясь не отвлекаться от спуска.
В это время к Паштету уже подбежал водитель, возбужденно что-то тараторя. Насколько я мог судить, водитель не являлся праксосинянином – он был представителем какой-то иной расы. Слишком тонкие конечности, худое вытянутое тело, кожа желтого оттенка, крупный нос. То, что я сначала издалека принял за кепку, оказалось костяным наростом на лбу. Я обратил внимание, что на водителе был надет красный комбинезон с таким же логотипом на груди, какой был нарисован на борту землеройной машины. До меня долетали только обрывки слов, так что общего смысла я не уловил, а вот мой друг так вообще ничего не понял:
– Я не говорю на вашем языке! – четко артикулируя громко произнес он по-русски прямо в лицо водителю.
– Он тебя тоже не понимает, – сказал я, спрыгнув на дно котлована. Водитель повернулся ко мне.
– Вы что творите, безумные идиоты? – возопил он.
Наверняка в инопланетном языке нет такого выражения, и уж тем более таких ругательств, и имплантированный переводчик услужливо подставил наиболее близкие слова, но прозвучало это весьма эмоционально.
– У меня график! – продолжал выкрикивать водитель. – Придется платить неустойку, а мой начальник этого не любит. Он злится! Плату не дает! *Не удалось распознать речь*.
Последние слова были произнесены в моей голове механическим голосом и я понял, что переводчик не справился с парочкой инопланетных идиом.
– Простите, уважаемый, – как можно более миролюбиво ответил я. – Моему другу нужна медицинская помощь, не могли бы вы связаться с кем-нибудь, кто смог бы ему помочь?
