Екатерина Брешко-Брешковская
Три анархиста: П. А. Кропоткин, Мост и Луиза Мишель
Мы поднялись по узенькой крутой лесенке без перил, ступили на крошечную площадку, а с нее вошли в светелку под самой крышей, напоминавшую келью отшельника, отдавшегося науке.
По стенкам полки, нагруженные книгами; книги, бумага на столе из белых досок, а перед ним соломенное кресло: с правой стороны черная доска на треножнике, и на ней мелом нарисовано очертание озера.
– Это, видишь ли, озеро в восточной Монголии, завтра буду делать доклад в Географическом обществе о происхождении водных бассейнов в северо-восточной Азии. Придется и там рисовать…
Постояли, поговорили, сидеть было не на чем и негде, все кругом было завалено книгами. Выходя, я заметила дверку на площадке и сунулась туда. Чуланчик был заполнен сверху донизу изданиями разных брошюр, написанных Петром Алексеевичем, в том виде, как вышли из-под печатных и брошюровальных станков. Были последних годов, были и ранних. Глаза мои разбежались, и я с укором спросила: «Зачем же ты у себя оставляешь, зачем не отправляешь в Россию?»
– Это не так легко, как ты думаешь. Приходится ждать оказий, а они редки, и берут понемногу…
Когда мы спустились вниз, Софья Григорьевна сказала:
– Надо бы с вами посетить Луизу Мишель, она живет на окраине Лондона. Часто прихварывает. Она будет рада вашему посещению.
И мы решили ехать немедля. Ехали на земле, ехали под землей, на машинах и на лошадях. Дорогой Софья Григорьевна говорила:
– Очень постарела Луиза, а все такая же энтузиастка, какой была. Она теперь не одна живет. Ведь ей запрещен въезд во Францию, без особого разрешения она не может туда показаться. Но здесь с ней поселилась одна французская работница с братом-работником, им поручено оберегать здоровье и маленькое хозяйство Луизы. Может быть, они недостаточно добросовестно относятся к ее интересам, но она такая любящая и снисходительная душа, что не может не верить в тех, кто близок к ней. Средства собираются друзьями Луизы, но в очень скромных размерах. Анархисты все люди бедные. Луиза очень любит животных, в ее комнате помещаются собаки, кошки, птицы, и все ее знают и только ее одну да ее компаньонку слушаются, а посторонних в комнату не впускают, прямо звери. У нее к ним слабость, надо же и ей чем-нибудь забавиться. Вся жизнь сплошное лишение. О, если бы только лишения. Сколько обид, клевет, надругательства она претерпела. Это святая женщина.
V
Перед домом, где жила Луиза Мишель, расстилалась зеленая, ярко-зеленая лужайка, и воздух был чистый, загородный. Много света, далекие пространства и тишина полная, миролюбивая. Небольшой, но все-таки многоэтажный дом был облит ярким солнцем, такая редкость в Лондоне.
Нам скоро отворила дверь девушка-француженка и побежала наверх позвать Луизу.
Приемная комната была побольше кропоткинской, и в ней стоял рояль и мягкая мебель. С благоговением ожидала я встречи с героиней Коммуны 1871 года.
Она вышла к нам, небольшая седая старушка, вся светлая, лучезарная. Ни следа на ней пройденных мук, пережитых за себя и за близких, потерь безвозвратных, неперестающих гонений. Меня она приняла как бы давнишнего знакомца, мы думали и говорили на одном языке, но мне хотелось слышать от нее самой о том, как она провела свою каторгу во французской Кайэне.
– Меня совсем мало мучили, – начала Луиза Мишель полушутя, – но вот моих товарищей… – она остановилась на минуту, лицо покрылось страдальческой тенью, голос задрожал. – Да, их мучили и их приходилось там хоронить. Всегда в цепях, всегда на тяжелой работе, без теплой пищи, без теплой одежды и в холод, и в дождь. Они страдали, но умирали коммунарами, какими сражались на баррикадах. О, они остались героями… А мне не так страшно жилось. Под конец я даже могла давать уроки и жила сносно. Если бы всем им так жилось, они были бы живы.
