Егор Уланов
Уйти в цифру
Это был сложнейший мокап – объёмная 3D-модель, связанная с захватом движения собственным ПО2 Алекса, которое «трекало» (от слова «трекинг») с пяти камер, закреплённых по периметру комнаты.
Я это знал, так как пару раз уже видел эту модель. Присутствовал я также, когда Алекс навешивал мудрёные камеры и отстраивал погрешности, двигая их по миллиметру в течение пяти часов подряд. Теперь же он с интересом уставился во множество показателей и цифр. И пока друг был занят, я невольно замечал, что в прошлый раз, когда я видел 3D-модель, она была лишь приблизительно схожа с Алексом, как кукла из воска, но теперь она полностью повторяла черты его лица и тела, и эмоции от этого точно делались объёмнее.
– Что же, – сказал я, наглядевшись, – это действительно впечатляет. Признаюсь, понятия не имею, как у тебя получилось. Даже после стольких наших бесед не возьму в толк, как все эти камеры синхронно «трекают» положение тела в мельчайших подробностях. Да ещё и лицо! А ведь оно закрыто дредами, и на нём нет ни меток, ни точек, как это происходит даже на самых крутых студиях. Вроде бы камеры крепят на голову. А эта висит так далеко… – пальцем я указал на стену в двух метрах, где располагалась крупная линза.
– Камеры? – ухмыльнулся он. – Ах да, ну, возможно, и камеры, что уж… получилось… долго отстраивал… но, знаешь, сказать тебе по секрету: камеры – это прошлый век!
– Может, и так, – говорил ему, – но я не технарь и даже с этим не разобрался.
– А всё же ты не ответил, Егор. Что бы ты сделал, если бы эта чёрная штуковина чисто гипотетически была главным открытием 21-го века? Решением, дарующим нам что-то такое… такое… как атомная бомба или микроволновка.
– По-моему, бомба и микроволновка не совсем соотносятся, – указал я на бонг многозначительно, – но я бы запатентовал её… А если нет кэша, то попытался бы найти инвестора или продать. При этом, конечно, прототип нужно держать в строжайшем секрете.
– Говоришь, как торгаш, – отозвался он с некоторой досадой, – и это, наверное, правильно. Торговля и рынок – наши друзья. А главное – гласность и открытость. Чтобы об атомной бомбе знали все!
– Ну так как работает эта коробка? Она инерциальная, энкодерная или какая там? – стремясь вытянуть ясные подробности, перебирал я слова.
– Это вообще не инновация. Просто так, гипотетически…
– Не инновация, – повторил я, – значит, ты меня дурачишь. Сначала пообещал атомную бомбу, а потом увёл в абстрактные размышления.
– Интересно… Ведь вначале мне как и тебе подумалось, но, если поразмыслить, – это подходит не для всех. Эти патенты и инвесторы…
Он взял бонг и приложился ещё раз, как бы смущаясь и краснея.
– Эти патенты и инвесторы бесчеловечны. У них нет моральных принципов, понимаешь? Ты даёшь им товар – они его продают: всё остальное лишнее. А для того, чтобы что-то продать, нужно это продемонстрировать. Поэтому давать им атомную бомбу не совсем хочется, понимаешь?
– Логично… – удивился я его собранности, но, потеряв нить, решил не обрывать поток сознания.
– Дальше… Для того чтобы что-то продать, нужно ограничить к нему доступ: создать ценность в глазах потребителя. Правильно? Хотя если, скажем, эта прорывная инновация облегчит всем жизнь, как микроволновка, это ж хорошо… Просто тут такое дело, когда она будет в руках у каждого – это безопасно, но если она будет в руках ограниченного круга, то они станут богами и смогут управлять, подавлять, диктовать…
– Не понимаю, Алекс…
– Ну, смотри. Представь, что ты в 13-м веке, до печатного станка Гутенберга; у тебя есть обычный домашний принтер из 21-го века. Электричество и расходники за скобками, но ты в 13-м веке можешь печатать до 20 страниц в минуту. Окей?
– Допустим…
– Двадцать страниц в минуту – это 1200 в час: шесть книг по двести страниц. При этом один человек записывает книгу за три дня. И это просто переписать неразборчиво. Монахи переписывали месяцами и даже годами. Уловил экономию…
– Уловил.
– Такая машинка, – указал Алекс на принтер в углу, – в 13-м веке произведёт революцию. Проработай она хоть месяц, отпечатает 864 000 страниц, а именно 4320 экземпляров. Это покрыло бы потребность в книгах половины Европы того времени. Произошёл бы резкий скачок образования, науки, литературы… экономику вообще трудно рассчитать, ведь книги стали бы доступнее не в 15-м, а уже в 13-м веке. Быстрее развилось бы авторское право, а за ним патенты и промышленность и даже компьютерная индустрия… И всё это благодаря только одному принтеру!
– В таком случае мир бы не стал таким, как сейчас, – сказал я.
– Именно! Представь, что у тебя сейчас на руках принтер из 33-го века! Что весь мир может измениться настолько…
Алекс был очень взволнован и ждал от меня восхищения. Но я привык размышлять, опровергая:
– Это очень трудно вообразить, – холодно заметил я. – Допустим, у тебя есть принтер. Но ведь нет ноутбука или телефона, чтобы печатать! Да и сам принтер – совокупность научных открытий и техники, созданных в разное время. А разрыв в их создании может быть и в десятки лет. Плюс – совокупность деталей, которые получаются промышленным путём.
– Но это…
– Плюс материалы, которые ты оставил за скобками: бумага нужного качества, картриджи, чернила, электричество!.. Поэтому я не могу вообразить, как принтер со своим уровнем техники окажется в тринадцатом веке, да ещё и будет работать там целый месяц. И уж тем более не могу вообразить, как с помощью только одного принтера можно подавлять или управлять кем-то…
– Не можешь, – повторил Коул, которого наш спор почему-то привёл в дурное расположение духа.
– Слишком абстрактный пример, – сказал я.
Он с недовольным видом взял у меня черную коробку датчика и отложил, намереваясь, видимо, бросить её на пол. Вдруг Коул переменился: сперва залился краской, потом побледнел, как извёстка.
Некоторое время он разглядывал свой датчик. Потом пересел в другой конец комнаты на кровать. Там он уставился на скомканную бумагу, развернул и принялся что-то записывать в неё карандашом, сохраняя напряжённое молчание.
