Егор Мичурин
Я
Я записываю
…а потом был восхитительный по красоте своей закат. Словно неведомый нам пока, но, несомненно, гениальный художник открыл коробку с красками, спрятанную до поры до времени от агонизирующего в серости человечества, и выплеснул все оранжевые, золотые, розовые, сиреневые оттенки ввысь. Туда, где шарик солнца торопился коснуться неровной кромки Иудейских гор. И толпа, собравшаяся у подножья холма Гульголет, забыла о казни какого-то сына плотника, по слухам творившего чудеса где-то на севере страны и разгневавшего несомненной ересью Синедрион и римского прокуратора. Люди в немом восторге смотрели на закат. Закат-прощание.
Когда она последний раз крикнула «Иисус!», я украдкой оглянулся. Почти все вокруг плакали, не скрывая слез и не стесняясь их. Что ж, не будем портить статистику. Пустив слезу, я еще раз как следует огляделся вокруг себя. Нет, надеяться на преждевременную революцию, восстание, подобное буре в равнинах той земли, что лежит где-то по ту сторону широченной полоски воды, куда я поплыву лет через шестьдесят, надеяться не приходилось. Придется лишь описать Руанскую башню и проследить, как пепел Жанны д'Арк развеяли над Сеной. Через 25 лет судьи опросят свидетелей, правда, среди них не будет меня, – Главного Свидетеля. Через четверть века доброе имя Жанны будет восстановлено, а еще через 500 лет ее даже приобщат к лику святых. Я прослежу за этим. В свое время.
После того, как трое голландцев побежали в сторону дворца Уайтхолл, я подошел поближе. Так и есть. Фабрика хлебобулочных изделий достопочтенного Томаса Фарринера занялась с трех сторон. Огонь, как казалось, веселясь, охватывал все новые здания и вскоре распространился из переулка Пудинг на другие улицы. Я, как всегда бесстрастно, отмечал в своей памяти очередную цепочку фактов и их последствий, безжалостно стирая человеческие эмоции и реакцию на зрелище людских мучений, оставляя лишь статистические данные, которые должны были составить основу очередного отчета. Вылетевший из окна сверток, объятый пламенем. Светло как днем, и я могу разглядеть, что это. Рукописи, бесценная картина или драгоценности? Нет, это всего лишь ребенок, младенец, заходящийся криком; и крик этот не смог заглушить даже довольно сильный ушиб. Я поморщился. Мне нужны лишь исторические факты. Сэр Томас Блудворт, мэр Лондона, не знает, что делать и отдает противоречащие друг другу распоряжения одно за другим. Эта нерешительность достойна того, чтобы быть зафиксированной в моей рукописи с соответствующими порядковым номером и сноской на мой же календарь исторических событий. За те четыре дня в начале сентября в моем отчете появилось несколько строк с сугубо исторической информацией, которая, несомненно, будет полезна историкам будущего. Интересно, как назовут они этот пожар? Большой огонь Лондона? Гигантское разрушение? Впрочем, я и сам об этом узнаю. Стоит всего лишь прожить каких-то несколько сот лет.
Как же мне тяжело оставаться беспристрастным! Наверное, слишком уж люблю я Швецию. Но когда армия в 16800 человек противостоит войску в 34000, исход битвы предрешен. Приходится, как всегда, отстраненно и добросовестно описать победу русского оружия над шведским на востоке Украины, под Полтавой. Армия короля шведского Карла ХII перестала существовать, и мелочи, вроде подвыпившего Меньшикова, ожидающего калмыцкого подкрепления и кричавшего что-то вроде «куда же эти желтолицые суки запропастились?» навсегда останутся лишь в моих воспоминаниях – историки проигнорируют такого рода «свидетельства». Я пишу, продолжаю писать свои отчеты, держась лишь фактов, имевших влияние на дальнейший ход истории. Мне тяжело идти против велений сердца, переиначивать свое мнение, перекраивать суть моих суждений – им здесь не место. Холодный взгляд со стороны – вот моя работа. Она тяжела. Она не подходит человеку. Может быть, поэтому я не…
Томас Джефферсон, который воспользовался полномочиями, добровольно переданными ему Адамсом, Франклином, Ливингстоном и Шерманом, работал над текстом Декларации Независимости целых 17 дней (прошу заметить, без помощи каких-либо научных трактатов или коллег по Конгрессу). Старик Хэнкок, президент Второго конгресса, согласился подписать данный документ только после того, как удостоверился, что раздел, осуждающий рабство и работорговлю, был угодливо изъят из Декларации. Таким образом, представители Южной Каролины были вполне удовлетворены, и три четверти подписей под документом принадлежали плантаторам, купцам и непосредственным представителям тех или других. Да, кстати, через 11 дней присоединилась делегация Нью-Йорка, так что будущее "Большое Яблоко" можно не считать штатом-основателем демократической Америки. Зарвался, знаю. Мне не дозволено делать выводов, я лишь пергамент и кисть, перо и бумага, пишущая машинка, клавиатура ноутбука, инфракрасный порт и хаум… Стоп. Без заглядываний в будущее, я лишь скрупулезно записываю происходящее, и только.
Восемь с половиной часов прошло. Анализирующие сегодняшний день вкупе с тремя годами, прошедшими после него, скажут, что 18 июня 1815 года – это день, которым фактически завершилась военная и политическая деятельность Наполеона Бонапарта. Я, человек данной минуты, лишь констатирую поражение французской армии, нанесенное последней союзными войсками под командованием Веллингтона. Следующие три дня я просто пересаживался из обоза в обоз, фиксируя потери, подсчитывая убитых, раненых, пленных, захваченные орудия, знамена, я знал, что на поле боя полегло 15750 человек, а три тысячи человек, собранные Бонапартом, были не в силах не то что продолжать войну, но даже защитить столицу. Вместе с Кейтом я отправился на остров св. Елены, где имел удовольствие видеть, как бывшего императора травили малыми дозами мышьяка по приказу губернатора Гудзона Лоу. Неудивительно, что Наполеон скончался в 51 год, мучимый тошнотой, болями в желудке и головокружениями. Правда, страница отчета, в которой напрямую говорится об отравлении корсиканца, кажется, не вызовет особого доверия у историков. Будущее покажет.
Мимо пролетают воспоминания. Принцип с Габриловичем, похлопывая меня, давнего члена их организации, по плечу, обсуждали, как именно можно насолить ненавистной Австро-Венгрии. Я старался не дышать, когда записывал данные о смерти Принципа от туберкулеза в 1918-м. По странному совпадению, в Версале я оказался тоже 28 числа, правда, не апреля, а июня. Прижатый широкими спинами к стене вагона, я все продолжал восхищаться этими жалкими государствами, диктующими свою волю Германии, стране, которая через каких-нибудь двадцать лет станет самой могущественной державой Старого Света. США, Британской империей, Францией, Италией и Японией, а также Бельгией, Боливией, Бразилией, Кубой, Эквадором, Грецией, Гватемалой, Гаити, Хиджазом, Гондурасом, Либерией, Никарагуа, Панамой, Перу, Польшей, Португалией, Румынией, Сербо-Хорвато-Словенским государством, Сиамом, Чехословакией и Уругваем. Я кого-нибудь пропустил? Двадцать лет прошло, и я, внешне бесстрастный, аккуратно записал притянутые за уши причины вторжения гитлеровской Германии в Польшу. С мнимым прискорбием пришлось присоединиться к плачу узников Аушвица (или Освенцима – кому как удобно), лишь для того, чтобы пересчитать количество евреев, удушенных газом и сожженных в печах крематориев. Надеюсь, что мои записи будут достаточным основанием, чтобы не подвергать сомнению эту Катастрофу одного народа. Хотя… кто знает, что придет в голову псевдоисторикам и лидерам государств, подобных фашисткой Германии? Между прочим, Сталина не отравили, в отличие от Наполеона. Почему-то, когда умирает семидесятичетырехлетний, пусть сильный, человек, возникают мифы об отравлении. Господа, им были пройдены 74 очень нелегких года!
Я, кажется, поддался эмоциям, значит стоит толкнуть в бок какого-то функционера ЦК на трибуне, пока невысокий улыбчивый человек идет быстрым шагом по красной ковровой дорожке. Придется записать, что Юрий Гагарин споткнулся. Я также записываю, что в безвоздушной атмосфере Луны флаг, пусть даже американский, развеваться бы не смог. Пресловутый проволочный каркас мог предохранить лишь от обвисания. Теория «Лунного заговора» обретает все новых и новых сторонников. Мне непонятно, почему при тренировках Армстронга и Коллинза в условиях, максимально приближенных к лунным, присутствует фотограф. По вполне понятным причинам, я не мог быть четвертым членом экипажа «Аполлона 11» и, следовательно, пролить свет на эту загадку. Однако лунный грунт подозрительно напоминает пробы почвы, взятые в штате Невада. Пятый вертолет, облетевший зону катастрофы Чернобыльской АЭС, кроме двух пилотов уместил и вашего покорного слугу, в скромном звании "специалиста в области атомной энергетики". Передавая кувалду очередному разрушителю Берлинской стены, я утер пот со лба. То ли дело раньше. Двадцатый, по людскому летоисчислению, век, вместил в себя слишком уж большое количество событий. Слушая проникновенную речь Ельцина с танка, я почувствовал, что боюсь входить с человечеством в третье тысячелетие. Сколько же страниц оно принесет моему уже довольно объемному отчету? И когда, наконец, мне будет дозволено передать его людям-историкам? На борту Боинга 767, рейс 175 Юнайтед Эйрлайнс, я был 57-м, незарегистрированным пассажиром. В момент, когда самолет врезался в Южную башню, я уже был над Пенсильванией. Пассажиры рейса 93 предприняли попытку взорвать кабину пилотов как раз тогда, когда я изучал отчет Ричарда Портера из ВВС о прогнозе атаки террористов на здания Всемирного Торгового центра.
Я фиксирую все…И боюсь.
Боюсь записывать дальше.
Я… я мама?
ДО
Я – стану?.. Буду ма… МАМОЙ?! Страшно, как страшно! Сначала легкая тошнота, набухшие груди, туалет все чаще и терпкий запах, а потом отсчет дней, две полоски, УЗИ и бессильные, беспомощные слезы в подушку. Я прижимала руку к животу и не верила, не хотела чувствовать, как что-то во мне растет, становится все больше, строя свои клетки внутри моего тела. Ночью, перед тем как меня вырвало, я видела сон. Огромное, пульсирующее, покрытое мерзкой слизью НЕЧТО ворочается под моей кожей, каждым своим движением вызывая тошноту. Оно совсем не напоминает плод любви, зачатый со счастливой улыбкой, в сладостном поту, с дрожью наслаждения. Оно живет, питаясь мной. Я долго сжимала окостеневшими пальцами края тазика, не чувствуя зловония, не замечая испачканной ночной рубашки, не обращая внимания на волны подкатывающей к самому горлу тошноты, – я пыталась отогнать от себя это страшное видение.
Мой… как бы это сказать… любимый человек?.. рассеянно слушал мои рыдания в трубке, перемежая их ничего не значащими «ага» и «ну, киса, успокойся». Он был в другом городе с первыми гастролями вместе со своей чертовой рок-группой и никак, «понимаешь, малышка, никак!» не мог приехать даже на пару часов. Я положила трубку, оплеванная и растоптанная окончательно. «Всего дней десять, а может быть и раньше, киса, обещаю!» Запустив ни в чем неповинный аппарат в стену, я упала на пол, прямо на разлетевшиеся веером осколки и зарыдала громко, в голос, по-бабьи подвывая и нарочно загребая руками острые куски пластмассы. Пусть, пусть мне будет больно, плохо, пусть!
Через неделю подруга, зайдя ко мне на чашечку кофе, сообщила, что звонил ОН, удивлялся, почему я не беру трубку, и просил передать, что их пригласили еще на три концерта в соседние города, но это всего на пять дней, и я не должна волноваться, он обязательно приедет и тогда… Я почти не слушала.
Пропуск университетского семинара грозил серьезными проблемами, но сил идти на него не было. Так же, как и жить дальше. После внесения оплаты за нашу комнату, денег оставалось в обрез, только на еду. На картошку. Мама… Мама убьет сразу, не задумываясь. Полуграмотная доярка, она выбивалась из сил, посылая копейки, непонятно как урезанные из ее крошечной зарплаты. Все для дочки, чтоб та училась и «вышла в люди». Вышла, мама. И сделала тебе внучонка. Или внучку.
Как банально.
Порезы на руках почти зажили, когда приехал ОН. Была безобразная сцена. Я вцепилась ногтями ЕМУ в лицо. ОН швырнул на кровать двадцать долларов и хлопнул дверью, навсегда унеся из моей комнаты свои щетину и стойкий перегар. Я вцепилась в купюру, и, баюкая ее, как младенца, бессильно сползла на пол. Слезы сами заструились по лицу.
Тошнило теперь постоянно. Пройдя пару раз мимо зеркала, я, наконец, заинтересовалась, что это за мутное пятно отражается в нем. Обвисшие щеки, фиолетово-черные круги под глазами, давно немытые, висящие клочьями пакли, волосы. Это была я, я – мама, беременная и уродливая девушка, нет, женщина, с тусклым взглядом, едва стоящая на отекших ногах. Уже не могу плакать.
Рожать? Нет! Нет, нет, нет!! Но если нет… страшно, Господи, как страшно! В голове летят, цепляясь друг за друга, «в подоле принесла, блядища!», «позор какой на всю деревню», «вон из дому со своим сучонком!», Боже, за что мне все это?! Значит, нет. Значит… Я кричу, страшно, раздирая горло, по-звериному, захлебываясь слюной и кровью из искусанных губ.
Кажется, Ермолина… а нет, она официально делала… может, Гришина? Весь университет узнает… Попова! Вот, кто мне нужен. Накинув пальто, бегу к автомату на проспект. Попова клянется своим здоровьем, что будет молчать, и дает драгоценный номер. Шесть спасительных цифр. И чужое, колючее имя: Игорь Иванович Куницын. Иду домой, не чувствуя ног, тонущих в мокром снегу. Смотрю вниз и, кажется, совсем не удивляюсь, что вышла в домашних тапочках. Домашних… Нет у меня дома. Нет и не будет, если я не позвоню Игорю Ивановичу Куницыну и не лягу на холодную клеенку, раздвинув ноги и стараясь не думать, ЧТО делает со мной и с моим ребенком этот человек.
Я отодвигаю, как могу этот момент. Я всюду натыкаюсь на бумажку с номером телефона, она жжет мне руки и постоянно попадается на глаза. Я заставляю себя выйти позвонить и не могу сделать ни шагу к двери. Я боюсь так, как никогда в жизни не боялась.
Я, наконец, побеждаю себя.
Срок? Да большой, но я… Деньги? А сколько надо? Сколько?! Да, есть, конечно, вернее, я постараюсь… Я понимаю, что надо как можно скорее, но… Хорошо, я найду до понедельника. Понимаю, что будет поздно. Конечно, и вы рискуете, я все сделаю. Чужие губы и язык шевелятся, саднит чужое горло с порванными связками, а я смотрю сверху на несчастную девочку в старом пальто, стоящую у автомата, и думаю, где она возьмет столько денег. До понедельника. Сто долларов. Только потому, что мы с Игорем Ивановичем Куницыным земляки.
Я снова листаю записную книжку. Коля, Миша, Серега… ОН. Опять на гастролях. Саня, Гриша… Понимаешь, мама заболела, нужны лекарства, а денег, как назло… Конечно, сразу, как смогу. Сколько дашь, нужно много… Собрала. Недостающие десять долларов беру у Поповой. Как буду отдавать им всем, не знаю, не хочу знать. Я жду понедельника.
Игорь Иванович делает подпольные аборты прямо у себя в квартире, на невысоком длинном столе. Игорь Иванович зачем-то копит деньги. Может быть, чтобы переехать из своей хрущевки куда-нибудь в центр города? Игорь Иванович, складывающий деньги в жестяную коробку из-под печенья кажется мне настолько смешным, что я сгибаюсь от хохота. Это истерика. Меня укладывают на стол, предупреждают, что «под местным, конечно, не совсем безболезненно, но я, экхем, не анестезиолог». Укол, и…
ПОСЛЕ
…Не помню, как я дошла домой. Бумажку с длинным списком лекарств я выкинула, кажется, еще в подъезде. Денег все равно нет. Я зашла в свою убогую комнату, тщательно заперла дверь, и, не раздеваясь, повалилась на кровать. Заснула.
А часов через десять поняла.
Я уже не мама.
Я – убийца.
Игорь Иванович не счел нужным сказать, что будет разрывать моего ребенка на части живьем, давить головку и отрывать ручки и ножки. Он не объяснил, что будет отсасывать его из меня по кусочкам. Он не дал мне понять, что у моего ребенка уже билось сердечко, были мозг и нервная система. Я отребье человеческое, обыкновенная сука, которая дала выковырять из себя последствия очередной случки, чтобы приготовиться к новой. Я заплатила за это деньги, отдала их в руки убийцы, по сравнению с которым серийные маньяки просто дети в песочнице. Его личный счет перевалил за тысячу. Мой начался и закончился цифрой один. Я убила своего ребенка. Его исковерканный трупик пойдет на гематогены или косметику, Игорь Иванович положит деньги в копилку, а моя матка, оправившись, будет ждать нового соития, периодически плача кровавыми слезами.
Господи, я своими руками забрала у Тебя одного из сынов Твоих. Боже, прости, Всепрощающий, прости мне этот грех, ибо я себе не прощу никогда. Я недостойна осенять себя крестом, Боже…
Господи, дай мне сил не совершить еще одного греха, я не хочу больше жить, Боже, не хочу!!
Господи…
Я выполняю заказ
Часто мне нужно, чтоб было именно так. Взрывные аккорды в голове, метания сердца в клетке из ребер, расфокусированные зрачки, залившие собой радужную оболочку, и пружинящая быстрая походка, лишенная твоей обычной пластики, срывающаяся на бег. Разлет сведенных скул, волосы, приподнятые на затылке, вздувшиеся вены на кистях рук, свист воздуха сквозь стиснутые зубы, ходящий вверх-вниз кадык и каждая мышца, каждый мускул, каждая клетка наполнены энергией, которую ты несешь с таким напряжением, боясь расплескать раньше времени. Каждые десять вдохов-выдохов я выпускаю из легких весь углекислый газ, до последних молекул, и замираю на месте. Только этим удается успокоить зашкаливший организм.
Мимо медленно, слишком медленно проплывают дома, деревья, полутемные дворики, изредка проносится ночной таксист. Если бы не это, я готов был уже поверить, что кипяток в моих венах уничтожил все живое в окружности, длина которой – это граница города. Чужого и почти незнакомого, хотя трех недель, проведенных за изучением карт, снимков со спутника, видеозаписей, схем газопроводов оказалось достаточно, чтоб я смог ходить по четырем микрорайонам без малейших опасений заблудиться, и знал четыре основных въезда, хотя актуальней будет сказать, выезда из этого пропитанного выхлопными газами скопища людей, машин и домов. Моя команда поработала на славу и работа не грозила никакими осложнениями, а судя по уровню адреналина в крови и размере оплаты, предполагала минимум месячный отдых в какой-нибудь непрестижной деревушке в Норвегии или Швеции. Там, где нужно по утрам откапывать дверь собственного дома от полуметрового слоя снега, носить три пары штанов и колоть дрова не менее часа каждый день, сбрасывая рукавицы и шапку, исходящие паром, протирая лицо снегом, ухватисто забрасывая топор за голову и с молодецким гиканьем опускать его точно в середину полена.
Я замер, до предела сжал легкие и стоял так, пока не зашумело в ушах, а по вискам не стали постукивать маленькие злые молоточки. Только после этого, очистив себя от ненужных сейчас эмоций, я смог продолжать свой путь по безлюдной улице. Чтобы не вызывать новых приливов жгущей изнутри силы, я запретил себе думать о будущем, даже самом ближайшем, и переключился на прошлое, придирчиво просматривая и проверяя в голове тысячу раз пересмотренный и проверенный план, большая часть которого была уже выполнена, поэтому надеяться найти слабые места было глупо и непродуктивно. Но сейчас, когда я шел по ночному городу, мне нельзя было думать ни о чем другом. Немного расслабив продолжавшие находиться в напряжении мышцы, я целиком погрузился в мысленный анализ проделанной работы.
Заказ был получен полтора месяца назад, от дорого и со вкусом одетой немолодой женщины. Предшествовал же ему звонок в офис, и даже мой специалист, пользующийся техникой лучших спецслужб мира, не смог пробить защиту и определить местонахождение звонившего. Явно измененный модулятором голос в трубке сказал условное название фирмы, произнес пароль и имя «наводчика». Только после этого я без экивоков сообщил собеседнику все, что ты думаешь о клиентах, желающих остаться неизвестными. Голос в трубке, лишенный всяких эмоции, попросил назначить встречу в любое удобное время. Я согласился, и уже на следующий день заказчица вошла в мой кабинет. Ни один мускул не дрогнул на моем лице, когда я увидел имя, написанное на маленьком бумажном листке и объяснение – конкурент в бизнесе. Вслед за именем передо мной легла вторая записка, в которой были шесть очень простых чисел: двойка и пять нулей. В то время, как я изучал записки и писал ответную, с реквизитами счетов, мы, не прерываясь ни на секунду, болтали. Разговор шел о цветах – моем легальном бизнесе, под прикрытием которого и велась основная работа. Огромный магазин с другой стороны здания исправно функционировал и даже приносил кое-какой доход, однако все это был очень натуральный и красивый фантик. Главный же бизнес был надежно завернут в этот фантик, перевязан сверху сетью из «наводчиков» и бывших клиентов, приводящих новых, и рассказывающих им о «правилах», закрыт в коробке дружбы с одним из немалых чинов полицейского управления и заперт в сейф моей неусыпной бдительности. В конце концов, забавно, что после удачно выполненной работы заказчики обращались ко мне, чтобы заказать сотню-другую белых лилий или траурно-черных роз. Цветочный бизнес находился в руках у надежного человека, управляющего им без нареканий вот уже девятый год, а я был лишь всевластным Директором, которого боялись, как вышестоящего, все работники, и который никак не мог запомнить хотя бы троих из них по имени, несмотря на несколько с успехом проведенных корпоративных вечеринок.
Получив аванс и определившись со сроками, я засел с тремя аналитиками из своей команды для разработки очередного плана. Команда насчитывала пятнадцать человек, правда ни разу еще они не работали все вместе над одним заказом. Я умел обходиться минимумом людей, но они были профессионалами в своих областях. План выработался достаточно быстро, и аналитики вернулись к своей официальной работе на биржевом веб-сайте. Затем я отправил по электронной почте, защищенной, естественно, не хуже, чем серверы Пентагона, список людей, участвующих в выполнении заказа. За 180 километров от моего ноутбука гример открыл программу «Виртуальный стилист» и, вставляя в нее по очереди специально сделанные фото, подобрал идеальную внешность для всех людей из списка. Затем, довольный полученным результатом, отправил на адрес отправителя одно слово: «Когда?» Получив в ответе дату и время, гример, улыбнувшись, сбросил фото на запароленную флэшку и отформатировал жесткий диск. Это был компьютер, купленный специально для таких ситуаций.
Через неделю в город Х с интервалом в сутки приехали четверо туристов – молодая влюбленная пара, общительный подвижный старичок и полная меланхоличная дама. Остановились они в разных гостиницах, ни разу не пересеклись друг с другом, и даже сам дьявол не смог бы заподозрить, что они как-то связаны друг с другом. Туристы много гуляли по городу, с аппетитом ели в местных ресторанчиках и кафе, много фотографировали, а пара не расставалась с видеокамерой. Я же, пока актеры делали свою работу, готовил еще одного, второго после себя человека в этой грустной пьесе. Через пару дней после прибытия последнего из туристов, высокий молодой человек приятной наружности арендовал на два месяца квартиру в престижном спальном районе. Еще через полторы недели туристы, также по очереди, покинули гостеприимный город. Получив достаточное количество материала, снабженного подробными описаниями и комментариями, я принялся за его изучение, а в городе Х молодой человек тем временем взял напрокат недорогую машину популярной марки и бросового цвета. Прошло две с половиной недели, и я снова вызвал к себе гримера и написал специалисту по электронике. Два дня спустя, на обычном рейсовом автобусе ты прибыл на место работы. На часах светились цифры 00:35. Я не стал брать такси и пошел пешком. Все необходимое уместилось в средних размеров спортивную сумку.
Я шел по городу и резал пополам сонную улицу, мой мозг купался в музыке, которая грозила вот-вот прорваться сквозь хрупкую оболочку черепа и заполнить собой город, от дна канализационных люков, до крыш самых высоких небоскребов. Оставалось идти еще около получаса.
Дверь мне открыл молодой человек, успевший примелькаться соседям и даже пофлиртовать с симпатичной и одинокой девушкой, жившей двумя этажами выше. Кивнув друг другу, мы разошлись по разным комнатам. Наутро, вытряхнув из сумки кучу деталей, знакомых каждому радиолюбителю, я отобрал нужные и принялся за в общем несложную, но кропотливую работу. Через пару часов, когда я уже заканчивал, в комнату вошел сосед по квартире. На тыльной стороне его правой ладони наливался кровью свежий порез. Он молча поставил передо мной йод, бутылочку некоего средства из хозяйственного магазина, три упаковки разных, но одинаково хорошо известных таблеток, мыло и коробку шурупов. Вы снова кивнули друг другу, и он вышел. Из коридора раздался грохот, будто рухнула полка с книгами, висевшая недалеко от входной двери. Так оно и было, но помог ей упасть мой сосед, также как он за минуту до этого резал свою руку. Высокий молодой человек старался оправдать все свои покупки.
На следующий день все было кончено. В СМИ пронеслись сводки о бандитах, бесчинствующих в городе, о разборках и сведениях счетов, о зверстве и о развороченном дорогом автомобиле, который никак не могли потушить… Уголовное дело поставили на контроль в мэрии, полиция рыла носом землю, было задержано семь человек, но вскоре их пришлось отпустить за недостатком улик. Безусловно, самым перспективным казался приезжий молодой человек, но его железное алиби разрушило начавшуюся было проработку этой версии. Ему даже не смогли продлить подписку о невыезде. Следствие зашло в тупик, покрутилось в нем еще годик и начало забывать о многотомном деле, стоящем в архиве на одной из дальних полок. Молодой человек пожил на съемной квартире еще неделю и уехал из города в неизвестном направлении. Дома его ждала жена, а в банке лежала кругленькая сумма.
Тем утром, после удачно выполненного заказа, я уехал на автобусе домой. Машина популярной марки была припаркована в том же переулке, где ее заботливо оставил для меня молодой человек, отправившийся обеспечивать себе алиби, способное внушить полицейским ищейкам непоколебимую веру в его непричастность к произошедшему. Весь мусор, оставшийся после изготовления самодельной бомбы, лежал в трех мусорных баках на окраине города. А впереди был месяц заслуженного отпуска после полугода напряженной работы и трех блестяще выполненных заказов.
Я отлично высыпался и даже во сне ни разу не вернулся к тому моменту, когда нажимал кнопку радиодетонатора и наблюдал, как разрывает в клочья моего отца, заказанного моей матерью.
