Дэвид Митчелл
Утопия-авеню
Мистер Холлоуэй щурит глаза, оглядывает туалет и смотрит на Джаспера:
– А… Эльф? – На его лбу выступает испарина.
– И Эльф не увлекается.
Мистер Холлоуэй кивает:
– Все-таки ты очень странный молодой человек. Чудак. Но я рад, что мы с тобой поговорили.
– Может, я и чудак, но чудак честный.
Дверь распахивается, в туалет вваливается Грифф, задом. Волосы у него всклокочены, на виске багровеет шрам, а голова обвязана галстуком.
– Король Грифф сейчас вернется! – обещает он двум хохотушкам. – Вот потопит «Бисмарк» – и сразу к вам. – (Дверь захлопывается.) – А, де Зут, ты здесь? А Дин решил, что тебя унес волшебный дракон Пых.
Мистер Холлоуэй таращит глаза на Гриффа.
«Растерянно или возмущенно?»
Мистер Холлоуэй переводит взгляд на Джаспера.
«Сердито?»
Мистер Холлоуэй выходит из туалета.
«Кто его знает».
– Что это с ним? – спрашивает Грифф. – Все-таки свадьба, а не похороны.
«Утопия-авеню» начинает выступление с «Куда ветер дует». Эльф поет и аккомпанирует себе на акустической гитаре; Грифф работает щеточками, только в том месте песни, когда ему в голову швырнули бутылку, он бухает в бас-барабан, лихо подбрасывает палочку, ловит ее и крутит в пальцах, как тамбурмажор. Вторую песню, «Мона Лиза поет блюз», пока еще недоработанную, Эльф исполняет за фортепьяно. Бас-гитара Дина поддерживает басы фортепьяно, а в проигрыше Джаспер вступает с замысловатым лирическим соло. Женщины внимательно вслушиваются в слова (Эльф меняет их на каждой репетиции). После этого Грифф берется за палочки по-серьезному, и Дин запевает «I Put a Spell on You»[44], а Эльф подыгрывает ему на пианино. Гости помоложе выходят танцевать, поэтому песню растягивают и Джаспер выдает саксофонное соло на «стратокастере». Он смотрит в зал, видит танцующих молодоженов и думает: «Если бы я умел завидовать, то позавидовал бы этим двоим: они нашли друг друга, и у них есть любящие родные и близкие». Беа тоже танцует, с высоким красивым темноволосым студентом, но смотрит на Джаспера. Он мягко передает соло Дину, который исполняет проигрыш слэпом. Клайв и Миранда Холлоуэй сидят за столом. Джаспер не понимает выражения лица мистера Холлоуэя. Отец Эльф накрыл ладонью руку жены. Наверное, успокоился. «Музыка объединяет». Глоссопы сидят скрестив руки на груди, напряженно выпрямив спины. Даже Джасперу ясно, что они недовольно кривятся. «Музыка объединяет, но не всех…»
И тут Джаспер замечает, что Дон Глоссоп отбивает ритм носком туфли, а его жена чуть заметно кивает головой в такт мелодии.
«А может, и всех…»
Стук, который Джаспер слышал на крикетном поле во время игры с командой школы Питерборо, не повторился на следующий день. И на следующий. И на следующий за ним. Джаспер убедил себя, что никакого стука и вовсе не было. Однажды после обеда староста корпуса Свофхем-Хаус отправил Джаспера в собор, отнести ноты регенту хора. Порывы восточного ветра срывали последние цветы с вишен и подталкивали Джаспера в спину, так что он почти бежал по Галерее, одной из средневековых улочек Или. Где-то впереди гулко хлопала дверь, распахиваясь и закрываясь, распахиваясь и закрываясь. Он только поравнялся с аркой, как вдруг деревянная створка старинной калитки сорвалась с петель, пролетела в шаге от головы шестнадцатилетнего Джаспера и, с демонической силой ударившись о противоположную стену, рассыпалась в щепки. От свернутой шеи, сломанных ребер и пробитого черепа Джаспера спасло чудо. Напуганный этим происшествием, Джаспер, однако же, поспешил к главным воротам и вошел в полумрак собора. Трепетало пламя свечей. Звучали аккорды органа. По залу расхаживали редкие туристы, но Джаспер не стал любоваться шедевром средневековой архитектуры. В такой вечер лучше сидеть дома. Он прошел по клуатру в капитул, где находился кабинет регента, приблизился к двери и собрался постучать, но тут…
Тук-тук…
Джаспер еще не постучал, но уже услышал стук.
Он огляделся.
Никого.
Он осторожно поднес руку к двери.
Тук-тук…
Но ведь он не касался двери!
Может быть, кто-то стучит в дверь изнутри?
Зачем? Или это шутка? Разве это смешно?
И откуда неведомый шутник знает, когда стучать? В двери не было глазка.
Джаспер в третий раз приготовился постучать в дверь.
Тук-тук…
Наверное, в кабинете регента кто-то был.
Джаспер толкнул тяжелую дверь.
Она приоткрылась.
Регент хора сидел за письменным столом, в дальнем конце комнаты, и читал газету «Таймс».
– А, де Зут! Где твои манеры? Пора бы уже запомнить, что прежде, чем войти, положено стучаться…
Пурпурное пламя
Дин крутит руль, Зверюга сворачивает с шоссе А2 на кольцевую развязку у Ротэм-роуд. «Чудом добрались». В Блэкхите спустило колесо. Пока Дин с Гриффом его меняли, Джаспер сидел на обочине. «Интересно, как у богатеньких получается владеть миром, если по жизни от них никакой пользы…» Мотор Зверюги взрыкивает. «Если накроется карбюратор, то придется потратить еще пятнадцать фунтов, вдобавок к пяти за колесо». Несмотря на два-три выступления в неделю, долг Дина «Лунному киту» и «Сельмеру» выражается в немыслимой сумме. «Когда я работал у мистера Кракси, денег в кармане было больше… Нам кровь из носу нужен контракт на альбом. Нужен хит. И за выступления надо бы больше денег просить…» Мимо круглосуточной кафешки на Уотлинг-стрит, где собираются дальнобойщики, гоняющие фуры по маршруту Лондон – Дувр – Европа; мимо старых казарм, законсервированных на случай войны; мимо лабиринта муниципальных застроек – когда Дин был мальчишкой, здесь простирались поля; и на вершину холма Уиндмилл-Хилл, а там сила тяжести берет свое и Зверюга катит вниз, туда, где уже виднеется россыпь грейвзендовских крыш, узкие улочки и переулки, воронки от давних взрывов, стройплощадки, подъемные краны, железнодорожная ветка к Рамсгиту и Маргиту, шпили, газгольдеры, коробка новой больницы, корпуса многоэтажных домов и бурые сточные воды Темзы, где баржи причаливают к целлюлозно-бумажному комбинату «Империал пейпер», к фабрике «Смоллет инджиниринг», к цементному заводу компании «Блю сёркл», и дальше, на эссекском берегу, трубы теплоэлектростанций в Тилбери. Дым фабричных труб завис в неподвижном воздухе жаркого июльского вечера.
– Добро пожаловать в рай, – объявляет Дин.
– Если думаешь, что здесь уныло, съезди в Гулль в середине января, – говорит Грифф.
– Рай – это дорога в Рай, – изрекает Джаспер.
«Ага, понять бы еще, что это значит», – думает Дин.
– Тут все такое… самобытное, – говорит Эльф.
«Она что, издевается?» – думает Дин и уточняет:
– В каком смысле?
– Да так… это комплимент.
– Ну извини, здесь нет таких красот, как в Ричмонде.
– Нет уж, это ты извини, что я вся такая богатенькая и бестолковая и настоящей жизни в глаза не видела. Я исправлюсь. Начну смотреть «Улицу Коронации».
Дин выжимает сцепление. Зверюга катит с холма.
– Я думал, ты издеваешься.
– С какой стати?
– Да кто ж вас поймет…
– Кого – вас? Богатеньких и бестолковых?
Дин долго молчит, потом произносит:
– Это я дергаюсь. Прости.
Эльф фыркает:
– Ну да, кто бы дергался… Тут же все твои друзья-приятели.
Зверюга разгоняется на крутом склоне.
«С того и дергаюсь… – мрачно размышляет Дин. – Вот Эльф с Джаспером увидят бабулю, Билла и Рэя и подумают: „Ну и троглодиты!“ А бабуля, Билл и Рэй увидят Эльф и Джаспера и подумают: „Ишь какие фуфыри!“ А в „Капитане Марло“ нас запросто могут освистать. Или на смех поднимут. И вообще, чем ближе к Гарри Моффату, тем мне хреновее…»
– И что за хренью вы здесь маетесь?! – Отец гневно уставился на Дина.
Рынок на Квин-стрит полон людей. Скиффл-группа, сколоченная Дином на этой неделе, самозабвенно исполняла «Not Fade Away»[45]. Билл и бабуля Мосс организовали складчину и в подарок на Диново четырнадцатилетие купили настоящую электрогитару, чехословацкую «футураму». Песню отыграли, ни разу не слажав, а в крышке табачной жестянки поблескивали медные монетки. Кенни Йервуд и Стюарт Кидд пели и играли на стиральной доске, но лидером группы был Дин. Это Дин выучил аккорды, Дин задавал тон, Дин не позволял Кенни и Стюарту струхнуть. Девчонки же смотрели. А некоторые даже восхищались. Впервые за долгие месяцы Дину было весело, а не кисло и уныло. Ну, до тех пор, пока не появился отец.
– Я кого спрашиваю?!
– Пап, мы тут просто… играем, – пробормотал Дин.
– Играете? Вы попрошайничаете!
– Нет, что вы, мистер Моффат, – начал Кенни Йервуд, – это не попрошайничество, а…
Отец Дина наставил на него палец:
– Так, валите отсюда, вы оба.
Кенни и Стюарт Кидд с сожалением глянули на приятеля и смылись.
– О матери бы подумал! Вот что она скажет?!
Дин сглотнул:
– Но мама же играет на пианино…
– Дома! Не прилюдно! Не на весь белый свет! Ну-ка, подними…
Отец презрительно посмотрел на жестянку с монетками, дождался, пока сын ее поднимет, и повел его через дорогу, к газетному киоску мистера Денди. Рядом с киоском стояла большая пластмассовая копилка для сбора пожертвований, в виде черного лабрадора-поводыря, с прорезью для денег на макушке.
– Высыпай. Все, до последнего фартинга.
Деваться было некуда. Все монетки исчезли в прорези.
– Еще раз такое учудишь – и прости-прощай твоя гитара. Мне плевать, кто там тебе ее подарил. Ясно тебе?
Дин ненавидел отца, ненавидел сам себя за то, что не может дать ему отпор, и ненавидел отца еще больше за то, что из-за него ненавидел себя.
– ЯСНО ТЕБЕ?
На Дина пахнуло водочными парами и табаком. Запах Гарри Моффата.
Прохожие останавливались, глазели.
Дину захотелось убить отца.
Дин знал, что «футурама» в опасности.
Дин уставился на полого лабрадора и сказал ему:
– Да.
Эльф сидит за пианино бабули Мосс, играет «Moon River»[46]. Дин втягивает носом запах жареного бекона, ковролина, старости и кошачьего наполнителя. Весь первый этаж бабулиного дома свободно уместится в гостиную квартиры Джаспера на Четвинд-Мьюз. Джаспер спокоен и по-джасперовски расслаблен, а четыре поколения Моссов и Моффатов с неподдельным интересом, без малейших признаков неодобрения разглядывают экзотических Диновых товарищей по группе. «Ну, это они пока…» Грифф, выросший в таком же двухэтажном доме – кухня и жилая комната внизу, две спальни наверху, – наверняка чувствовал бы себя уютно, но он поехал на Зверюге в паб «Капитан Марло», чтобы установить аппаратуру, а заодно встретиться с приятелем из группы Арчи Киннока. Седая и морщинистая бабуля Мосс чуть покачивается, тихонько подпевая Эльф. Билл, гражданский муж бабули Мосс, одобрительно кивает – ему нравится исполнение. Громогласная тетя Мардж и тихоня тетя Дот благостно разглядывают гостей. Их сестра, мама Дина, смотрит с фотографии. Рядом с ними сидит Динов брат, Рэй, его жена Ширли и их двухлетний сын, Уэйн, который возится с игрушечными машинками «Динки», изображает аварии на шоссе. В уголке, под полкой с фарфоровыми уточками, примостился Джаспер. Дин смотрит на него. Они живут в одной квартире, у них все на двоих: сигареты, презервативы «Дюрекс», зубная паста, молоко, яйца, гитарные струны, шампунь, простуды и китайская еда навынос… Иногда Джаспер наивен как ребенок, а иногда странный, как инопланетянин, пытающийся выдать себя за человека. Он как-то упомянул, что в школе с ним случился нервный срыв и он угодил в голландскую психлечебницу. Дину было неловко его об этом расспрашивать. Да и вообще, непонятно, являются ли Джасперовы странности причиной или следствием его пребывания в психушке.
Эльф завершает «Лунную реку» сверкающим глиссандо.
Ей тепло аплодируют.
Уэйн ударяет игрушечной машинкой в бок игрушечного грузовика и кричит: «Ка-бум!»
– Ах, какая красота! – говорит бабуля Мосс. – Правда, Билл?
– Красота неимоверная, – подтверждает Билл. – А ты давно играешь, Эльф?
– С пяти лет. Меня бабушка научила.
– Вот, с детства надо приучать, – говорит бабуля Мосс. – «Лунную реку» наша Ви очень любила. Динова мама. Они все играли на пианино: и Ви, и Мардж, и Дот, но у Ви получалось лучше всех.
– Да, если закрыть глаза, то как будто Ви играла, – говорит тетя Мардж. – Особенно вот эти финтифлюшки в середине.
– Эх, если б жизнь сложилась иначе, – вздыхает тетя Дот, – кто знает, как бы для нее все повернулось. В музыке…
– Зато Дин унаследовал ее талант, – говорит тетя Мардж.
– Ох, у нас же говяжий пирог с почками стынет! – говорит Билл.
Тетя Мардж и тетя Дот начинают накрывать на стол.
– Слушай, а пианино не заглушают на концертах? – спрашивает Рэй. – Ну, когда девчонки поднимают поросячий визг при виде нашего Божьего дара? – Он кивает на Дина.
– Ну, до визга нам пока далеко, – говорит Эльф. – Вот как выступим на «Вершине популярности», тогда все может быть. Aкустика вообще зависит от зала, микрофонов, усилителей. Мы привезли с собой «фарфису». У меня есть еще «хаммонд», но он весит тонну, не меньше. Но у обоих звук мощный.
– А на сцену выходить не боязно? – Ширли надевает сыну слюнявчик. – И выступать перед толпой?
– Поначалу да, – отвечает Эльф. – Но тут уж либо привыкаешь, либо это не твое. Ой, спасибо, куда мне столько?!
– Ну, так ведь в бой идут на сытое брюхо, – заявляет бабуля Мосс. – Так, у всех тарелки полные? Тогда… – Все молитвенно складывают руки, и бабуля произносит: – Возблагодарим же Господа за ниспосланные нам дары. Аминь.
Все хором повторяют «Аминь» и приступают к еде.
«Еда, как музыка, объединяет», – думает Дин.
– Пирог превосходный, – говорит Джаспер, будто оценивает сольное исполнение.
– Ой, он и комплименты умеет! – умиляется тетя Мардж.
– Вот этого он как раз и не умеет, – поправляет ее Дин. – Он всегда говорит то, что думает.
– Мой нос – это рот, – заявляет Уэйн, засовывая кусочек морковки в ноздрю.
– Фу, гадость какая! – охает Ширли. – Вытащи немедленно!
– А за столом нельзя в носу ковырять, – говорит Уэйн.
– Рэй, скажи ему!
– Тебе что мама велела? – с притворной строгостью спрашивает Рэй, еле удерживаясь от смеха.
Уэйн засовывает палец в ноздрю:
– Ой, она там застряла…
Это больше не смешно.
Тут Уэйн чихает, и кусочек моркови вылетает из ноздри прямо в тарелку Дина.
Смеются все, даже Ширли.
– А расскажите, как Дин в детстве проказничал, – просит Эльф.
– Ну, тут пары часов не хватит, – говорит Билл.
– Тут пары недель не хватит, – поправляет его Рэй.
– Все врут, – говорит Дин.
– Ага, – фыркает Рэй. – Зато ты у нас теперь бунтарь. А я вот – примерный семьянин.
«Ну да, потому что ненароком Ширли обрюхатил…»
Дин поднимает с пола оброненную Уэйном ложку.
– Дин очень переживал, когда его мама умерла, – говорит бабуля Мосс. – Ну, всем тяжело было. Отец Динов…
Билл ловит взгляд Дина и подхватывает:
– Он тогда совсем расклеился.
– Да-да, – продолжает бабуля Мосс. – Рэй был в училище, в Дагенеме, а Дин остался с отцом, на Пикок-стрит, но у них не заладилось. В общем, как Дин поступил в художественный колледж в Эббсфлите, так и переехал к нам с Биллом. Три года жил у нас. Мы им очень гордились.
– Вот только вместо того, чтобы стать новым Пикассо, – говорит Рэй, – он решил заделаться гениальным гитаристом. Но мы его все равно любим.
– Гениальный гитарист вон он, сидит. – Дин тычет пальцем в Джаспера. – Рэй, ты же был в «Марки».
– Я хорошо играю лишь потому, что все время учился, вместо того чтобы жить, – говорит Джаспер. – Но другим рекомендовать этого не стану.
– Чтобы чего-нибудь достичь, надо трудиться не покладая рук, – говорит Билл. – Одного таланта мало. Нужна еще и дисциплина.
– А Дин очень хорошо рисовал, – говорит тетя Мардж. – Вот его художество, над радиолой. – Все смотрят на картину: пристань в Уитстабле. – Но его всегда тянуло к музыке. Сидел у себя в спальне, упражнялся, пока все до последней нотки точно не сыграет.
– Он и сейчас такой, – говорит Джаспер, накалывая вилкой стручок фасоли. – Обычный басист играет просто, умпа-умпа, умпа-умпа, как на тубе. А у Дина такие плавные переборы… – он откладывает вилку, чтобы удобнее было показывать, – бам-бам-би-дамби-дамби, бам-бам-би-дамби-дам. На басу играет, будто на ритм-гитаре. Замечательно! – Джаспер жует стручок.
Дин смущается, слыша похвалу.
– А вот, видите? – Бабуля Мосс показывает на медную табличку в рамочке и декламирует выгравированные на табличке слова: – «„Могильщики“. Лучшая группа Грейвзенда, 1964 г.». Это Динова группа была. Мы вам потом альбомы с фотокарточками покажем.
Эльф жадно потирает руки:
– Ах, альбомы с фотокарточками!
По улице грохочет мотоцикл. В буфете звенят чашки.
– Джек Костелло снова за свое, – ворчит тетя Мардж. – Сажает Винни, сынишку своего, в мотоциклетную коляску и гоняет по городу как ненормальный. Ой, Джаспер, а можно я спрошу, только ты не обижайся… Вот ты так красиво говоришь, прям как диктор на Би-би-си. Ты, наверное, из обеспеченной семьи, да?
– До шести лет я жил с тетей, в Лайм-Риджисе. Она держала пансион, но с деньгами всегда было туго. А потом меня отправили учиться в частную школу, в Или. Там я и обзавелся благородным выговором. К сожалению, благородный выговор – это не деньги в банке.
– А как же тетя оплачивала твое обучение? – спрашивает Билл.
– Его оплатили мои голландские родственники. У меня отец – голландец.
Тетя Мардж поправляет вставную челюсть.
– Значит, они как раз и богатые, да?
– Может, не будем устраивать ему допрос с пристрастием? – говорит Дин.
– Так он ведь не возражает. Правда, Джаспер?
Джаспер не возражает.
– Я бы назвал зеландских де Зутов людьми состоятельными, но не богатыми.
– А разве состоятельный и богатый – не одно и то же? – спрашивает Ширли.
– Состоятельный человек точно знает, сколько у него денег. А у богатого их так много, что он об этом даже не задумывается.
– А как же твоя мама? – спрашивает тетя Мардж.
– Она умерла родами.
Женщины сочувственно переглядываются.
– Ох, бедненький, – вздыхает тетя Мардж. – Вот Рэй с Дином свою маму все-таки помнят… А тебе тяжело, наверное. Дин, что ж ты не сказал…
– Я же попросил не устраивать допрос с пристрастием.
Кукушка в настенных часах кукует семь раз.
– Уже семь часов? Не может быть! – восклицает Эльф.
– Время – странная штука, – говорит тетя Дот.
Дину было пятнадцать. Маму разъедал рак, растушевывал морфий. Дин страшился приходить в больницу, хотя чувствовал себя из-за этого самым неблагодарным сыном на свете. Смерть превращала все разговоры на любые другие темы в обычный треп, но как тому, кто не умирает, говорить о смерти с тем, кому жить осталось совсем недолго? Было воскресенье. Рэй остался в Дагенеме, отец отрабатывал сверхурочную смену на цементном заводе, бабуля Мосс и тетки ушли в церковь. Дин не видел смысла в вере. Заявлять, что пути Господни неисповедимы, – то же самое, что выбирать, орел или решка. Если бы от молитв был хоть какой-то толк, то мама бы давно выздоровела. В больницу Дин пришел со своей «футурамой». Мама спала, поэтому Дин решил поупражняться, тихонечко. Он отрабатывал сложный перебор в «Теннессийском вальсе», а когда дошел до конца, еле слышный голос прошептал:
– Очень красиво, сынок.
Дин перевел взгляд на маму:
– Я старался.
Призрачная улыбка:
– Молодец.
– Извини, я тебя разбудил.
– Всегда приятно просыпаться под музыку.
– Хочешь, я еще что-нибудь сыграю?
– «Сыграй это еще раз, Сэм!»
Пришлось играть «Теннессийский вальс» снова. Дин сосредоточенно уткнулся в лады и не заметил, как мама перестала дышать…
Джаспер заканчивает «Вдребезги» зажигательным соло. Эльф извлекает из «хаммонда» сияющие каскады звука. Гриффовы барабаны исторгают громы и молнии. Пальцы Дина уверенно перебирают струны, а сам Дин глядит в зал «Капитана Марло» поверх двух сотен голов. Сюда пришли друзья, которые желают ему успеха; завистники, которые надеются, что ему удачи не будет; люди постарше, которые видят в «Утопия-авеню» то, что у них когда-то было или могло быть; парни, которым лишь бы выпить и снять девчонок; девчонки с сигаретами и с бокалами кампари или грушевого сидра «Бэбишам». Дин смотрит на них и думает: «Вот, Грейвзенд, сколько ты меня ни бил, сколько ты меня ни пинал, сколько ни говорил, что от меня толку не будет, сколько ни обзывал бестолочью, никчемным неудачником и педиком, а теперь разуй уши и слушай. СЛУШАЙ НАС. Мы – „Утопия-авеню“. Мы – классная группа, а станем еще лучше, и ты об этом догадываешься, хоть и прикрываешься кривой ухмылкой». И дружки Гарри Моффата наверняка пришли. «Вот и расскажите ему, как мы здесь отожгли». Джаспер завершает первый виток соло. Дин смотрит на него, и, как и следовало ожидать, Джаспер не отводит взгляда от грифа «стратокастера» – просит дать ему возможность повторить. Мало кто из присутствующих слышал, как вживую звучит педаль вау-вау, она же квакушка, а Джаспер великолепно ею пользуется. «Зато главное, что песня – моя, спасибо за внимание». На одной из репетиций Эльф предложила поменять слова в строчке «все мечты разбиваются вдребезги» на «из того, что разбито вдребезги, вырастают мечты». Дин попробовал, и грустная песня внезапно стала воодушевляющей. Джаспер заметил, что неплохо бы Эльф подпеть на строке «вырастают мечты», и все в клубе «Зед», включая Павла, застонали от удовольствия. Когда Дин играл в «Броненосце „Потемкин“», то не хотел ни с кем делить свои песни – они становились только хуже. А вот «Утопия-авеню» могла улучшить любую песню.
Джаспер заканчивает соло. Дин смотрит на Гриффа, тот кивает; осталось четыре такта… три такта… два… один… и Эльф смотрит на него… и Джаспер выдерживает паузу… и все мысленно отсчитывают, как на общих часах – раз, два, три, четыре, – и взрывом звучит финальный аккорд, разлетается на молекулы…
«Аплодисменты – чистейший наркотик», – думает Дин, утирает лицо барным полотенцем и отпивает глоток эля «Смитуикс».
– За вас!
Аплодисменты не умолкают. Здесь меньше людей в плиссе и бархате, чем на лондонских выступлениях, больше рабочих рубах, джинсов и кепок. Как ни странно, паб «Капитан Марло» – и рыба и мясо. Он – первое питейное заведение на пути работников цементного завода «Блю сёркл», в двух шагах от городского рабочего клуба. Клиентура классом повыше – по грейвзендским понятиям – приходит в паб поиграть в пинбол, послушать музыкальный автомат или (два раза в месяц) выступление какой-нибудь группы. Левон стоит в сторонке с каким-то типом, которого Дин не знает. «Если это – его дружок, то им надо быть осторожнее». Аплодисменты стихают, и Дин подается к микрофону:
– Спасибо, что пришли, и спасибо хозяевам заведения, Дейву и Кэт, за то, что предоставили нам площадку. – Он вглядывается в пространство пивной; Дейв Сайкс, крупный мужик с дружелюбной физиономией плюшевого медвежонка, приветственно машет рукой. – Меня зовут Дин Мосс, я родом из Грейвзенда, так что если я кому задолжал пятерку, когда смылся из города, то после концерта обязательно верну… – Дин подтягивает четвертый колок, – но прежде займу у вас десятку.
Грифф иронически бьет по барабану: пш-ш-ш-ш… та-бум!
– Итак, наша группа. На клавишах – мисс Эльф Холлоуэй!
Эльф играет на «хаммонде» первые такты вступления Пятой симфонии Бетховена.
Какой-то шутник выкрикивает из зала:
– Мой орган всегда к твоим услугам, красавица!
Эльф уже не в первый раз прибегает к стандартному ответу:
– Извини, но на миниатюрных инструментах я не играю.
Барабаны Гриффа снова издают пш-ш-ш-ш… та-бум!
– На барабанах, – продолжает Дин, – наш гость из Народной Республики Йоркшир, Питер «Грифф» Гриффин, или просто Грифф.
Все дружно хлопают в ладоши. Грифф выстукивает раскатистую барабанную дробь, встает и кланяется.
– На гитаре, – объявляет Дин, – мистер – Джаспер – де Зууут!
Джаспер с помощью квакушки отыгрывает последнюю строку гимна «Боже, храни королеву!».
Аплодисменты.
– Эй, Джаспер педрилло! – раздается из зала.
Джаспер делает шаг вперед, подносит ко лбу руку козырьком, вглядывается в толпу:
– Кто хочет мне что-то сказать?
– Я! – машет рукой какой-то тип. – Патлы подстриги!
«Черт, сейчас начнется, – думает Дин. – Брайтонский политех, вторая серия…»
Джаспер внимательно смотрит на типа и произносит первое, что приходит в голову:
– Зачем? Чтобы выглядеть, как ты?
Хохочут все, даже задиристый тип.
Дин, не желая и дальше испытывать судьбу, торопливо завершает:
– Следующую песню написал Джаспер. Она называется «Свадебный гость», и раз, и два, и раз, и два, и три…
Потом звучит старая песня Дина «Идея казалась хорошей…», за ней – напористая «Мона Лиза поет блюз», «Green Onions» Букера Ти Джонса, «Темная комната», десятиминутная «Оставьте упованья» – под конец все зрители хором вопят: «Рас-топ-топ-топ-чу твое лживое сердце, как ты растоптала мое», как будто всю жизнь ее знали, – «Плот и поток», «Дом восходящего солнца» в варианте The Animals, усиленная версия «Куда ветер дует», а потом Эльф поет битловского «Day Tripper»[47], меняя все местоимения «она» на «он». Вторым номером на бис они исполняют «Шесть футов под землей», лучшую песню «Могильщиков», которую Дин написал, когда ему было семнадцать. Дин больше всего боялся, что, во-первых, обитатели Грейвзенда не въедут в Джасперовы песни, а во-вторых, что Эльф достанут пошлыми шуточками, но ни того ни другого не случилось. Наконец Дейв Сайкс дает полный свет. Дин весь в поту, охрип, стертые пальцы саднят, но сам он кайфует. Дин, Джаспер, Эльф, Левон и Грифф встают в кружок перед барабанами, голова к голове, как регбисты.
– Ребята, это полный отпад! – заявляет Грифф.
– И не говори, – откликается Эльф.
– Нет уж, я все-таки скажу. Ребята, это полный отпад!
– Грифф, этой хохме сто лет в обед, – говорит Эльф.
– Обалденно отыграли, – говорит Левон. – Что-то обязательно произойдет, и очень скоро. Вот увидите. О вас заговорят.
«Только на это и остается надеяться», – думает Дин.
– Джаспер, твоя очередь, – говорит Эльф.
Все смотрят на Джаспера.
– Моя очередь делать что?
– Да скажи уже, что ты чувствуешь, дурик, – говорит Грифф.
Поразмыслив, Джаспер произносит:
– Я чувствую… что мы стали играть лучше.
В тесный кружок пятерых врывается внешний мир.
– Ну, теперь ясно, что мою пятерку ты мне скоро вернешь, – говорит Кенни Йервуд.
– Вот честное слово, я и сам жду не дождусь, – вздыхает Дин.
– Эх, видела б тебя мама… радовалась бы, – говорит Рэй.
– Так она и видела, – говорит тетя Дот и треплет Дина по щеке.
К Дину продолжают подходить одноклассники, старые приятели, учителя и всякие знакомые из прошлой жизни, а потом появляется девушка.
– Ты меня, наверное, не помнишь, но… – начинает она.
– Джуд. Брайтонский политехнический. Ты дала Эльф свою гитару. Ну, как дела?
Она, очень довольная, отвечает:
– Вам надо выпускать альбом. Вот прямо сейчас.
– Ага, я уже написал письмо Санта-Клаусу, теперь вот жду…
– Ну, еще только июль. А ты был послушным мальчиком, не шалил?
«Ух ты, она заигрывает…»
– А как поживает Гэз… или как его там?..
– Не знаю и знать не хочу.
«Слава богу».
– Очень жаль.
– Так я тебе и поверила.
Дин дышит ароматом ее духов.
– А что ты здесь делаешь?
– Брат у меня увлекается музыкой. Узнал, что «Утопия-авеню» играет в Грейвзенде, сказал мне. А я как услышала, так сразу и подорвалась…
– Просто удивительно, после нашего фиаско в Брайтоне.
– Да я бы ни за что на свете не пропустила ваш концерт.
За спиной Джуд возникает Шенкс, сигналит, что, мол, пора уходить.
Дин жестом просит у него две минуты.
– Мы с Джаспером остановились здесь, у приятеля. Ты не хочешь…
Джуд укоризненно изгибает бровь:
– Не торопи события, Спиди Гонсалес. Я приехала с братом, он отвезет меня назад, в Брайтон. Я там устроилась на парфюмерно-косметическую базу. Но… – Она помахивает сложенной запиской. – Если ты свободен, в смысле, ни с кем не встречаешься, то вот тебе мой номер телефона. Служебный. Не забудь сделать вид, что ты – покупатель, а то мне влетит от начальства. Кстати, через двое суток записка рассыплется в пыль, как в сериале «Миссия невыполнима». – Она засовывает сложенный листок в карман Динова пиджака, целует Дина в щеку. – Позвони. Или потом всю жизнь мучайся. Нет, правда, у вас классная группа. Вы прославитесь.
Шенкс подносит мундштук ко рту, дым вьется по трубке кальяна – «Жарься, зелье! Вар, варись!» – втягивается в прокуренные легкие… и вылетает облачками, кудрявыми, будто соцветия цветной капусты.
– Слушай, а оно не запрещенное? – спрашивает Кенни.
Шенкс жестом изображает весы Фемиды:
– Как тебе сказать… сам аппарат – нет, не запрещенный. А вот к курительной смеси копы могут придраться. Но я подстраховался.
Воцаряется долгое, но очень живое молчание. Джим Моррисон поет о конце.
– Эй, Дин, тебе как?
– Нормально, – отвечает Дин, обхватывает губами кончик мундштука, думает о Джуд и… «Давай, затягивайся, буль-буль-буль, вот, и задержи…» Он выдыхает дым. – Похоже на… на… – «Нет, сегодня у меня слов не хватает». – Ну, это как титьку сосать и левитировать одновременно.
Рэй покатывается со смеху, но беззвучно.
– Вы с Джаспером прям как сто лет женаты, – говорит Кенни.
Джаспер сосредоточенно обдумывает это заявление и почему-то напоминает Дину Стэна Лорела.
– Вот про это не надо, – говорит он, посасывая мундштук.
Кальян ему не в новинку. Джаспер жил в Амстердаме.
– Слушай, а в Амстердаме нас поймут?
Слова Джаспера звучат с некоторым опережением:
– Сначала надо выпустить альбом, иначе будет непрофессионально.
«Да уж, об альбоме пока одни мечты…»
Чувствуя, что растворяется в пространстве, Дин пытается вспомнить, где и с кем находится. Квартира Шенкса – над его магазином, знаменитым «Мэджик бас рекордз». Время – за полночь. Кто есть кто? Сам Дин. Шенкс – он и есть Шенкс; его подруга по имени Пайпер; Рэй, родной брат Дина; Кенни Йервуд; Джаспер и какая-то девица, которая возникла после концерта, явно с прицелом на герра де Зута. Говорит, что ее зовут Айви. Все шестеро неподвижны. Рембрандт. «Ясно вам? Я разбираюсь в искусстве». Нарисовано пламенем свечи на живой тьме…
…но тут Шенкс развеивает рембрандтовские чары шелестящим дуновением слов:
– …а вы четверо – это нечто особенное. Крышесносное. Вот в один прекрасный день я буду всем хвастаться: «Да-да, мы с Дином Моссом старые приятели, вместе ходили на концерт Литл Ричарда, я Дина научил первым аккордам…» Какие у вас песни! «Темная комната», «Вдребезги», «Мона Лиза…» Любая станет хитом, правда, Пайпер?
– В Сиэтле вас любая радиостанция с руками оторвет.
– Поскорей бы, а то я совсем обнищал.
Джаспер не слушает. Айви, Айви, Айви что-то нашептывает ему на ухо. Он смотрит на Шенкса, и тот читает его мысли:
– Свободная спальня – вниз по лестнице. Кровать там одна, но вам больше и не надо.
Айви уходит, как кошка, растворяясь в тенях. Дин проверяет, не исчезла ли записка с номером телефона Джуд. «Нет, лежит в кармане пиджака».
– Ну ты силен, приятель, – говорит Рэй Джасперу. – Я весь такой расслабленный, что у меня ни хрена не стоит.
Джаспер пожимает плечами.
