Дэниел Ергин
В поисках энергии: Ресурсные войны, новые технологии и будущее энергетики
Переворот
Ночью 4 февраля 1992 г. Перес, только что вернувшийся после выступления в Швейцарии, спал в президентской резиденции, когда его разбудил телефонный звонок. Начался военный переворот. Перес бросился в Мирафлорес, но дворец уже атаковали повстанцы. Мятеж был организован группой честолюбивых молодых офицеров, которые давно вынашивали планы государственного переворота и наконец-то сочли, что момент настал. Атака на президентский дворец была скоординирована с нападениями на другие правительственные учреждения в Каракасе и других больших городах.
В ходе кровопролитной атаки на Мирафлорес погибло много солдат. Переса, наверное, тоже постигла бы эта участь – он был главной мишенью, – если бы ему не удалось выскользнуть из здания через черный ход и выехать с территории дворца, спрятавшись под плащом на заднем сиденье автомобиля без опознавательных знаков.
Если в других частях страны повстанцы достигли своих целей, то в Каракасе их ждала неудача: им не удалось захватить президентский дворец и ряд ключевых объектов – радио- и телевещательных компаний, – чтобы объявить о своей «победе». Когда группа мятежников прибыла на одну из телестанций, оказалось, что у них был старый адрес, станция переехала отсюда три года назад. Другая группа прибыла по правильному адресу на другую телестанцию, но ее директор сумел убедить повстанцев в том, что их видеозапись имела не тот формат, и для преобразования ее в телевещательный формат нужно время, которое оказалось достаточным, чтобы станцию отбили верные правительству силы. Еще до наступления утра стало понятно, что попытка государственного переворота провалилась, по крайней мере, в Каракасе.
На следующий день руководитель мятежа в Каракасе, 38-летний подполковник Уго Чавес, который уже находился под арестом, выступил по национальному телевидению, «одетый в безукоризненную военную форму» с двухминутным обращением, в котором он убеждал мятежников в других городах сложить оружие и сдаться властям. Его слова достигли цели. Но двухминутное пребывание Чавеса в эфире сделало кое-что еще: в одно мгновение ранее неизвестный никому заговорщик превратился в знаменитость, харизматичного каудильо, резко отличающегося от традиционных лавирующих и циничных политиканов, которых привыкли видеть на телеэкранах люди. «К сожалению, на этот раз нам не удалось добиться поставленной цели в столице, – спокойно произнес Чавес, обращаясь к другим мятежникам и ко всей стране. – Впереди у нас еще будут возможности. Наша страна должна встать на путь, ведущий к лучшей судьбе». Слова «на этот раз» эхом пронеслись по всей стране.
Что же касается самого Чавеса, то его путь на этот раз вел в тюремную камеру{86}.
Уго Чавес
Сын школьных учителей, Уго Чавес Фриас вырос в малонаселенном районе Венесуэлы. В молодости он увлекался бейсболом и мечтал играть в ведущих американских бейсбольных лигах. Кроме того, он был подающим надежды художником и карикатуристом. Но на этом его интересы не заканчивались. В Баринасе у него было два лучших друга – братья Владимир, названный так в честь Владимира Ленина, и Федерико, названный в честь Фридриха Энгельса, соратника Карла Маркса. В подростковые годы Чавес по многу часов проводил в библиотеке их отца, местного коммуниста, рассуждая о Карле Марксе и «Освободителе» Южной Америки Симоне Боливаре, о революции и социализме. Все это повлияло на формирование его мировоззрения. Недаром в тот день, когда он пришел поступать в военное училище, в руках у него была книга «Дневник Че Гевары». Курсантом Чавес писал в дневнике о своем стремлении «однажды стать тем, кто будет нести ответственность за всю Страну, страну Великого Боливара». В училище у него появились новые герои для подражания – молодые честолюбивые офицеры из бедных семей, ставшие у руля, такие как Каддафи в Ливии и Хуан Веласко Альварадо в Перу.
После окончания военного училища Чавес быстро сплотил вокруг себя единомышленников, как и он, недовольных правящим режимом. «Насколько известно, – писали его биографы, – Уго Чавес начал вести двойную жизнь примерно в 23 года». Днем он был трудолюбивым, законопослушным и исполнительным офицером. По ночам же тайно встречался с другими молодыми офицерами, а также активистами крайне левого толка, постепенно прокладывая себе путь к власти. Однажды, в начале 1980-х гг., когда Чавес вместе с группой младших офицеров совершали пробежку трусцой, они наконец-то осмелились открыто высказать идею, которая давно была на уме у Чавеса, – идею о необходимости нового революционного движения. Тут же, под деревом, в тени которого любил сидеть Симон Боливар, они дали соответствующую клятву. С этого момента Чавес рассматривал себя как будущего лидера Венесуэлы. Вместе с сослуживцами он создал подпольную организацию Революционное боливарианское движение, которое пронизало всю армию{87}.
Спустя примерно 10 лет после той знаменательной пробежки трусцой, в 1992 г., Чавес возглавил неудавшуюся попытку государственного переворота. Следующие два года после своего ареста он провел в тюрьме, где много читал, писал, дискутировал, представлял свою победу, принимал бесконечный поток посетителей, которые могли оказаться важными для его дела, и грелся в лучах обрушившейся на него славы как новый герой нации.
Позднее в том же 1992 г. была предпринята вторая попытка переворота, на этот раз группой старших офицеров. Хотя она также закончилась неудачей, сам ее факт говорил о том, насколько непопулярным стал Карлос Андрес Перес. Перес настроил против себя едва ли не все общество политикой жесткой экономии, которая пришлась не по душе нефтегосударству. Его противники приходили в бешенство от экономических реформ и децентрализации политической власти. Их месть не заставила себя ждать: в 1993 г. он был подвергнут импичменту по обвинению в коррупции. Если говорить конкретно, то его обвинили в предоставлении $17 млн новому президенту Никарагуа Виолете Чаморро, которая победила на выборах у марксистов-сандинистов, и, опасаясь за свою жизнь, попросила помощи в организации президентской службы безопасности.
Противники Переса праздновали свою победу. Но это была пиррова победа для защитников старого порядка и нефтегосударства – импичмент еще больше дискредитировал существующую политическую систему, которую в конечном итоге ожидал крах.
В вербное воскресенье 1994 г. Рафаэль Кальдера, давний соперник, а ныне преемник Переса, объявил амнистию и выпустил Чавеса и его сподвижников на свободу. Возможно, он считал, что молодые офицеры просто сбились с пути. Или же им отчасти могли двигать личные чувства. Дело в том, что отец Уго Чавеса был лидером старой партии Кальдеры в штате Баринас и хорошо принимал его, когда тот совершал предвыборные туры по стране. Любопытно, что Кальдера не добавил к амнистии, казалось бы, вполне разумного ограничения – бессрочного запрета на политическую деятельность для Чавеса и его соратников. Но тогда Кальдера даже не предполагал, что кто-либо из заговорщиков сумеет проложить себе путь через выборы в кресло президента.
Оказавшись на свободе, Чавес, которому теперь помогали два опытных политика левого толка, решил добиваться политической власти не пулями, а избирательными бюллетенями. На этот раз вместо винтовок и заговора оружием должна была стать его популярность в народе, неиссякаемая энергия, подкупающая искренность и природное обаяние. Он возглавил так называемое Политическое боливарианское движение и начал ездить по стране, яростно выступая против коррупции, неравенства и социальной маргинализации. Он совершал поездки и за границу. Так, в Аргентине он встретился с социологом, который выдвинул теорию мистического единения «масс и харизматического лидера», а также отрицал холокост{88}.
Но самой важной для него была поездка на Кубу, где он установил тесные отношения с одним из своих кумиров, как и он, бейсбольным фанатом Фиделем Кастро. Кастро стал его наставником и фактически считал своим политическим сыном. Со своей стороны, Чавес рассматривал себя как наследника и продолжателя дела Кастро в Западном полушарии, но с одной принципиальной разницей – у него, в отличие от Кастро, будет мощнейшая поддержка в виде десятков миллиардов нефтедолларов.
La Apertura
Тем временем экономическая ситуация в стране продолжала ухудшаться, вылившись в глубокий банковский кризис. К середине 1990-х гг. стало ясно, что для преодоления острых проблем Венесуэле срочно нужно увеличить доходы от нефти. Так как мировые цены на нефть стояли на месте, единственным способом получения дополнительных доходов было увеличение объемов добычи нефти. Новый президент PDVSA, инженер-нефтяник по имени Луис Джусти, развернул активную кампанию по привлечению инвестиций и наращиванию объемов добычи.
Самой значительной инициативой, имевшей глобальные последствия, стала так называемая la apertura – «открытие» (точнее было бы сказать «повторное открытие»), в рамках которой международные нефтяные компании получили приглашение вернуться в Венесуэлу, чтобы принести в страну инвестиции и технологии и в партнерстве с PDVSA принять участие в дорогостоящей и сложной разработке месторождений. Это не было отходом от национализации, а скорее отражало тенденцию к большей открытости, характерную для новой эпохи глобализации. Кроме того, это был вполне прагматичный шаг по привлечению крупномасштабных инвестиций, неподъемных для самого государства.
Открытие нефтяного сектора вызвало горячую полемику. Некоторые восприняли это как отступничество и ересь. В конце концов, традиционный курс, которым следовало государство – национализация, жесткий контроль, изгнание «чужестранцев», – пользовался чрезвычайной популярностью у широких масс. Но для Джусти все это было идеологией чистой воды. А идеология не имела значения, значение имел только результат – и доходы. У государства не было средств, чтобы в полной мере удовлетворить инвестиционные потребности нефтяного сектора, к тому же на государственные деньги претендовал другой серьезный потребитель – социальные программы. Кроме того, несмотря на всю свою компетентность, PDVSA не имела необходимых технологий. «Открытие» помогло бы привлечь иностранный капитал и технологии. Во-первых, это позволило бы увеличить добычу на старых месторождениях. Во-вторых, благодаря новейшим технологиям и крупномасштабным инвестициям Венесуэла смогла бы получить доступ к миллиардам баррелей запасов тяжелой и сверхтяжелой нефти в поясе Ла Фаха вдоль реки Ориноко, которые до настоящего момента были нерентабельны для разработки. «Ориноко спала, – сказал Джусти. – Мы больше 100 лет знали, что там есть нефть, но ничего не могли сделать».
Благодаря открытию отрасли Венесуэла могла бы удвоить объемы добычи в течение шести или семи лет, и львиная доля дополнительных доходов пошла бы в карман государству через налогообложение и распределение прибыли в товариществах. Без иностранных инвестиций это было недостижимо. Как подвел итог Джусти, «у нас не хватало денег, а сделать надо было очень много»{89}.
Картина вырисовывается
Главным препятствием на пути к la apertura, открытию отрасли, была политика, начиная с президента страны Рафаэля Кальдеры. Перед Джусти стояла сложная задача – склонить на свою сторону президента, который, по сути, являлся оплотом националистической политики Венесуэлы. Он подготовил детальный план по претворению в жизнь la apertura, напечатанный в двух красивых брошюрах с голубыми обложками и броскими золотыми буквами. На одной из встреч с президентом Джусти увидел, что брошюры топорщатся десятками скрепок для бумаг, которыми Кальдера пометил страницы плана. Джусти охватила паника. Он знал, что Кальдера был опытным юристом, и стоит ему влезть в правовые дебри – Джусти не миновать поражения.
Как убедить президента в необходимости кардинального изменения одного из наиболее фундаментальных и популярных принципов национальной политики? Каким-то образом нужно было сделать так, чтобы президент понял суть вопроса, увидел картину в целом. У Джусти возникла идея. Почему бы и впрямь не нарисовать картину? Он знал одного блестящего геолога, который был талантливым пейзажистом, Тито Боези. В четверг Джусти позвонил Боези и попросил его нарисовать огромный холст, изображающий все этапы развития технологии нефтедобычи в стране, начиная с примитивного способа добычи в местах естественного выхода нефти на поверхность, далее через все поколения технологий и заканчивая предполагаемым радужным будущим бассейна Ориноко. Картина должна была наглядно показывать растущую сложность и дороговизну освоения нефтяного достояния Венесуэлы.
Джусти сказал Боези, что картина нужна ему срочно.
«Вы сошли с ума?» – спросил Боези.
«Она нужна мне, – повторил Джусти. – Я знаю, вы очень хороший художник, Тито. Но речь о шедевре не идет».
В следующую субботу Джусти явился в президентский дворец со свернутой в рулон картиной Боези подмышкой. Когда его вызвали в кабинет президента, он попросил разрешения кое-что показать. И под изумленными взглядами множества присутствующих, включая самого президента, Джусти раскатал на длинном столе свой холст и начал говорить.
Когда Джусти закончил, он увидел, что Кальдера был раздражен. Сначала ему показалось, что гнев направлен на него, но потом понял, что Кальдера был рассержен на свое окружение, которое, по мнению президента, не информировало его о масштабах проблемы, стоявшей перед ключевой для Венесуэлы отраслью.
Спустя несколько дней президент дал добро на «открытие» отрасли. В последующие годы, когда уже были заключены контракты и началась реализация проектов, la apertura принесла Венесуэле десятки миллиардов долларов иностранных инвестиций, позволила начать разработку богатейших залежей битуминозных песков в поясе Ориноко и «оживить» старые месторождения, где новые технологии помогли остановить падение добычи{90}.
Нефтяная война
Но существовал еще один очень важный аспект нефтяной политики. Венесуэла вышла на максимальный уровень добычи, игнорируя квоту ОПЕК. Венесуэла утверждала, что эта квота была установлена 10 лет назад и не отражала изменений, связанных с ростом ее населения и соответствующих социальных потребностей. Разумеется, другие члены ОПЕК, которые тоже были бы не прочь увеличить добычу, с пеной у рта возражали. С 1992 по 1998 г. Венесуэла увеличила добычу на 40 %, что стало причиной ожесточенных баталий внутри ОПЕК. Наблюдатели начали писать о «нефтяной войне» за рыночную долю между двумя странами, по инициативе которых в свое время и была создана ОПЕК, – Венесуэлой, игнорировавшей квоты, и Саудовской Аравией, настаивавшей на их соблюдении. Кульминации конфликт достиг на конференции в Джакарте в ноябре 1997 г., где и был исчерпан с принятием решения о добыче нефти по максимуму, что, впрочем, все экспортеры уже и так делали{91}.
А затем разгорелся азиатский финансовый кризис, цены на нефть обвалились, опустошив бюджеты стран-экспортеров. Венесуэла была вынуждена признать, что в новых условиях ее стратегия захвата рыночной доли работает против нее же. В марте 1998 г. представители Венесуэлы, Саудовской Аравии и не входящей в ОПЕК Мексики встретились в Эр-Рияде и разработали программу сокращения добычи для членов и не членов ОПЕК. Большинство экспортеров присоединились к программе из собственных же интересов и просто из-за паники. Но этих мер оказалось недостаточно, чтобы справиться с вызванным азиатским кризисом резким падением спроса. После непродолжительного восстановления цены на нефть рухнули до $10 за баррель и затем еще ниже.
Выборы: у него не было даже малейшего шанса
К концу 1998 г. Венесуэла погрузилась в глубокий экономический кризис – стремительно росла бедность, социальная напряженность достигла пика. «При цене менее $10 за баррель экономика Венесуэлы балансирует на краю пропасти», – писала The New York Times в декабре 1998 г. И именно в этот момент стране предстояло выбрать нового президента. Две правящие партии Acción Democrática и Copei, доминировавшие в стране, полностью себя дискредитировали. Казалось, они исчерпали себя – у них не было ни идей, ни энергии, ни убежденности. Какое-то время в президентской гонке лидировала бывшая мисс Вселенная, ныне мэр города, но потом она исчезла со сцены{92}.
На фоне таких настроений популярность харизматичного и неутомимого в своих нападках на существующую политическую систему Уго Чавеса быстро росла, взлетев с нескольких процентных пунктов до вершины избирательного списка. Традиционно во время предвыборной кампании PDVSA проводила короткие информационные встречи с кандидатами в президенты. Но на этот раз спорной фигурой стал сам Джусти, активно продвигавший открытие нефтяной отрасли и к тому же, по мнению некоторых, преследовавший собственные политические цели. Когда Чавес приехал в штаб-квартиру PDVSA, он сказал Луису Джусти, что хотел бы встретиться с ним один на один, в присутствии разве что помощника. В течение полутора часов Джусти вводил Чавеса в курс ситуации в нефтяной отрасли. По окончании встречи Чавес поблагодарил его за превосходную лекцию и, уже в дверях, на выходе из кабинета, взял его за руку и тепло добавил, что хотел бы выразить свою признательность и личное расположение. Затем Чавес сошел вниз к ожидающей его прессе и сказал, что, как только он станет президентом, он уволит Джусти.
На президентских выборах в декабре 1998 г., на которые явилось всего 35 % избирателей, в условиях тяжелого экономического и социального кризиса Уго Чавес, всего четыре года назад выпущенный из тюрьмы на свободу, одержал убедительную победу, набрав 56 % голосов. В своей победной речи той же ночью Чавес назвал Луиса Джусти дьяволом, который продал душу Венесуэлы империалистам.
Через месяц на церемонии инаугурации рядом с Чавесом стоял покидающий свой пост президент Рафаэль Кальдера, который в 1994 г. выпустил подполковника-путчиста на свободу. Казалось, Кальдера был ошеломлен происходящим. «Никто не предполагал, что у г-на Чавеса был хотя бы малейший шанс стать президентом страны», – позднее сказал он. Что же касается Луиса Джусти, то он предпочел уйти в отставку сам до того, как Чавес успеет исполнить свое обещание{93}.
Чавес во власти
Никто не знал, как будет править этот 42-летний подполковник. Кто он – приверженец демократии или сторонник жесткой руки? Его первые заявления нисколько не проясняли ситуацию. «Если вы попытаетесь оценить меня согласно традиционным шаблонам, то только запутаетесь, – говорил он. – Если вы хотите знать, придерживается ли Чавес левых, правых или центристских взглядов, кто он – социалист, коммунист или капиталист, то я могу вам сказать, что я – ни тот, ни другой, ни третий, но во мне есть всего понемногу». В другой раз он добавил: «Я не хочу, чтобы на меня наклеивали какой-то ярлык и отводили определенную роль, и буду сопротивляться этому до конца моих дней. Я не приемлю идею, что политика или идеология должны иметь строго очерченные рамки. Для меня правый или левый – понятия относительные. Я всесторонен и понемногу черпаю отовсюду».
Какой бы ни была его идеология, Чавес быстро сконцентрировал власть в своих руках. Формальные государственные институты, хотя, по его словам, и «изъеденные червями», сохранились, но лишились какой-либо самостоятельности. Он в спешном порядке протолкнул принятие новой конституции, упразднявшей верхнюю палату парламента, а нижнюю палату превратил в беспрекословно подчиняющийся ему орган, готовый проштемпелевать любое его решение. Число судей в Верховном суде было увеличено с 20 до 32 за счет включения так называемых revolucionistas. Чавес установил прямой контроль над Национальным избирательным советом, чтобы на будущих выборах подсчет избирательных бюллетеней гарантированно осуществлялся его личной политической машиной; устранил надзор парламента за вооруженными силами и приступил к формированию параллельной двухмиллионной армии из городских резервистов; и, наконец, окрестил Венесуэлу «боливарианской республикой».
Во время триумфального визита на Кубу Чавес объявил, что «Венесуэла держит путь к тем же берегам, где уже находится кубинский народ, – к берегам счастья, подлинной социальной справедливости и мира». Они хорошо сыгрались с Фиделем Кастро, в том числе и в бейсболе. Хотя питчером в венесуэльской команде был сам Чавес, кубинцы выиграли со счетом 5:4. Но кубинцы выиграли и кое-что еще – венесуэльские субсидии. После краха коммунистического режима идеологические связи между Россией и Кубой разорвались, и новая Россия прекратила поставки дешевой нефти. Чавес вызвался стать новым нефтяным банкиром для Кастро, пообещав снабжать его нефтью по невероятно льготной цене{94}.
Со своей стороны Куба предложила Венесуэле помощь специалистов – врачей, учителей, спортивных тренеров и сотрудников службы безопасности. Для Кубы это было возвращением в Венесуэлу после того, как в «бурные» 1960-е гг. она тайно помогала венесуэльскому партизанскому движению деньгами и оружием. Кастро манили нефтяные богатства Венесуэлы, и он неоднократно пытался «захватить плацдарм». Но на этот раз Куба собиралась поддерживать действующее правительство – правительство Чавеса. Чавес перенял кубинскую систему соседского контроля. И на всякий случай, чтобы в отношении его взглядов не осталось никаких недоразумений, четко разъяснил свою позицию. «Существует революция и контрреволюция, – заявил он, – и мы собираемся уничтожить контрреволюцию». Когда священники римско-католической церкви призвали его не разжигать агрессию, он назвал их «дьяволами в церковном облачении»{95}.
Для Чавеса Кастро был образцом для подражания во многих отношениях. Поскольку кубинский президент славился своими речами, длившимися по пять-шесть часов, Чавес ввел свой вариант общения с народом – воскресную телепрограмму «Алло, президент», где он еженедельно в течение четырех часов, а иногда и дольше, демонстрировал свою безумную энергию, шутил, пел революционные песни, рассказывал анекдоты из своего детства и разговаривал о бейсболе. Параллельно он обличал своих противников в коррупции и позиционировал себя как вождя революционного авангарда, борющегося против США, которые Чавес называл «Североамериканской империей… самой большой угрозой на нашей планете». Он старательно облачался в мантию героя-освободителя XIX в. Симона Боливара и продвигал новую теорию «социализма XXI в.»
И еще была нефть, душа венесуэльского государства. Поскольку главным двигателем экономики была PDVSA, Чавес быстро взял ее под свой контроль. Он находился под сильным влиянием идей экономиста, немца по происхождению, Бернарда Моммера, который проповедовал преимущества жесткой националистической нефтяной политики и утверждал, что Венесуэла пала жертвой чересчур «либеральных политических принципов», от которых следовало срочно отказаться. Чавес обвинил PDVSA в том, что она стала «государством в государстве», и принялся подчинять ее государству, политизируя то, что ранее было профессионально управляемой компанией. Казначейство PDVSA стало государственным кошельком, Чавес передал финансовое управление компанией в ведение центрального правительства, что дало ему прямой контроль над ее огромными доходами. Никакой подотчетности или прозрачности не было и в помине. Он мог использовать деньги так, как считал нужным, перемещать инвестиции из нефтяной отрасли на любые другие цели по своему усмотрению, будь то расходы на социальные нужды и субсидии для привилегированных групп внутри страны или преследование политических интересов за ее пределами. Более, чем когда-либо прежде, Венесуэла соответствовала определению нефтегосударства{96}.
