Дуглас Кеннеди
В погоне за счастьем
– Тебе предложили работу?
Он кивнул. Я сжала его руку:
– Но это же здорово, дорогой. Это именно то, чего мы хотели. Начать с чистого листа. Построить новую жизнь вместе. Конечно, если устроить меня на работу в лос-анджелесский офис проблематично – это не беда. В Лос-Анджелесе масса возможностей, я что-нибудь подыщу себе. Я бы могла…
Он прервал мой сбивчивый, взволнованный монолог:
– Кейти, пожалуйста…
Его голос звучал еле слышно. Наконец он повернулся ко мне. Его лицо осунулось, глаза были красные. Мне вдруг стало не по себе.
– Ты сказал ей первой, да? – спросила я.
Он снова отвернулся:
– Я должен был. Она моя жена.
– Я тебе не верю.
– Боб Хардинг сказал, что я должен дать ответ до конца сегодняшнего дня, и он понимает, что мне прежде всего нужно обсудить это с Джейн…
– Но ведь ты собирался уйти от Джейн, ты не забыл? Тогда почему ты не поговорил в первую очередь с той, с кем собирался строить новую жизнь? Со мной.
Он печально пожал плечами и сказал:
– Ты права.
– Ну и что именно ты сказал ей?
– Я рассказал ей о предложении, о том, что это отличная возможность для карьерного роста…
– И ничего про нас?
– Я собирался… но она расплакалась. Начала говорить, что не хочет меня терять, давно замечает, что мы отдалились друг от друга, но боялась даже заикнуться об этом. Потому что…
Он замолчал. Питер – мой уверенный в себе, надежный, бесстрашный мужчина, всегда четко формулирующий свои мысли, – вдруг проглотил язык и поджал хвост.
– Потому что что? – спросила я.
– Потому что, – он с трудом сглотнул, – она подумала, что у меня кто-то есть.
– И что ты сказал?
Он упорно смотрел в сторону – как будто ему было невыносимо видеть меня.
– Питер, ты должен сказать мне.
Он встал и подошел к окну, уставившись в декабрьскую темень.
– Я заверил ее… что в моей жизни нет никого, кроме нее.
Мне понадобилось какое-то время, чтобы переварить это.
– Ты не мог так сказать, – глухо прозвучал мой голос. – Скажи мне, что ты этого не говорил.
Он продолжал смотреть в окно, стоя спиной ко мне.
– Мне очень жаль, Кейти. Извини.
– Извини… Какое пустое слово.
– Я люблю тебя…
И вот тогда я бросилась в ванную, хлопнула дверью, заперлась на замок, осела на пол и разрыдалась. Питер стучал в дверь, умоляя впустить его. Но, вне себя от горя и отчаяния, я не хотела даже слышать его.
Постепенно удары в дверь стихли. Мне удалось успокоиться. Я заставила себя подняться, открыла дверь и, шатаясь, добрела до дивана. Питер уже ушел. Я сидела на краешке дивана, пребывая в состоянии, близком к тому, что наступает после автокатастрофы, – тупой шок и где-то в подсознании бьется мысль: неужели это наяву?
Помню, как я на автопилоте надела пальто, схватила ключи от квартиры и вышла.
Потом было такси, и я ехала куда-то, но подробности той поездки не отложились в памяти. Однако, когда мы остановились на углу 42-й улицы перед старинным жилым комплексом Тьюдор-Сити, я, хотя и не сразу, все-таки вспомнила, почему я здесь и кого собираюсь навестить.
Я вышла из такси и зашла в подъезд. Когда лифт остановился на седьмом этаже, я прошла по коридору и нажала кнопку звонка у двери под номером 7Е. Мне открыла Мег, в выцветшем бледно-голубом махровом халате, с извечной сигаретой в углу рта.
– Ну, и чем я заслужила такой сюрприз…? – сказала она.
Но тут она вгляделась в меня внимательнее и резко побледнела. Я сделала шаг к ней и уронила голову на ее плечо. Она обняла меня.
– О, дорогая моя… – тихо произнесла она. – Только не говори мне, что он был женат.
Я прошла в комнату. И снова разрыдалась. Она налила мне виски. Я пересказала ей всю эту глупую сагу. Ночь я провела на ее диване. На следующее утро я и думать не могла о том, чтобы явиться в офис, поэтому попросила Мег позвонить мне на работу и сказать, что я больна. Она поспешила в свою спальню, где стоял телефон.
Вскоре она вышла и сказала:
– Можешь считать меня надоедливой старухой, сующей нос не в свои дела… но хочу тебя обрадовать: в офисе тебя не ждут раньше второго января.
– Что ты там наговорила, черт возьми, Мег?
– Я говорила с твоим боссом…
– Ты звонила Питеру?
– Да.
– О боже, Мег…
– Выслушай меня. Я позвонила ему и просто объяснила, что ты слегка не в форме. Он сказал, что «учитывая обстоятельства», ты можешь спокойно отдыхать до второго января. Так что радуйся – одиннадцать дней отпуска. Неплохо, а?
– Особенно для него – это здорово облегчает ему жизнь. Ему не придется встречаться со мной до отъезда в Лос-Анджелес.
– А ты что, хочешь увидеть его?
– Нет.
– Защите нечего добавить.
Я опустила голову.
– Должно пройти время, – сказала Мег. – Много времени. Больше, чем ты думаешь.
Я и сама это знала. Так же как знала и то, мне предстоят самые долгие в моей жизни рождественские каникулы. Горе накатывало на меня волнами. Иногда его провоцировали какие-то совершенно глупые и банальные вещи – например, целующаяся парочка на улице. Или я ехала в метро (в бодром расположении духа после праздного шатания по Музею современного искусства или шопинг-терапии в «Блумингдейлз») – и вдруг, совершенно неожиданно, возникало ощущение, будто я лечу в глубокую пропасть. Я перестала спать. Я резко похудела. Каждый раз, как я пыталась себя увещевать, эмоции снова брали верх, и я впадала в отчаяние.
Я поклялась, побожилась, зареклась больше никогда не терять голову из-за мужчины и не выказывала ни малейшей симпатии (а наоборот, демонстрировала презрение) к подругам, которые превращали свои любовные неудачи во вселенскую трагедию: манхэттенский вариант «Тристана и Изольды».
Но бывало так, что я просто не знала, как прожить наступающий день. В такие минуты я чувствовала себя заложницей глупой и избитой драмы. Помню, как-то на воскресном завтраке с матерью в местном ресторанчике я вдруг разревелась. Пришлось выйти в туалет и отсидеться там, пока не улеглись мелодраматические всплески в духе Джоан Кроуфорд. Вернувшись за столик, я заметила, что мама уже заказала нам кофе.
– Меня очень беспокоит твое состояние, Кэтрин, – тихо сказала она.
– Просто была очень тяжелая неделя, не обращай внимания.
– Это мужчина, не так ли? – спросила она.
Я села за стол, залпом выпила кофе и кивнула головой.
– Должно быть, все это очень серьезно, раз ты так расстраиваешься.
Я пожала плечами.
– Не хочешь рассказать мне? – спросила она.
– Нет.
Она опустила голову – и я поняла, что глубоко обидела ее. Кто это однажды сказал, что матери готовы разбиться в лепешку ради своих детей?
– Мне бы очень хотелось, чтобы ты мне доверяла, Кейт.
– Мне тоже.
– Тогда я не понимаю, почему…
– Так уж сложились между нами отношения.
– Ты огорчаешь меня.
– Извини.
Она потянулась ко мне и пожала мою руку. Мне захотелось сказать ей так много – что мне трудно пробиться сквозь защитную оболочку ее врожденного аристократизма; что я никогда не смела откровенничать с ней, потому что боялась ее суровой критики; что я безумно люблю ее… но между нами висел груз прошлого. Да, это был один из тех редких моментов (в духе Голливуда), когда мать и дочь могли бы преодолеть разделявший их барьер и, вместе всплакнув, примириться. Но жизнь идет по своему сценарию, не так ли? В такие решающие минуты мы почему-то тормозим, колеблемся, робеем. Возможно, потому, что в семейной жизни окружаем себя броней. С годами она становится все прочнее. И пробиться сквозь нее бывает трудно не только окружающим, но и нам самим. Это наш способ защитить себя – и самых близких – от суровой правды жизни.
Остаток каникул я провела в кинотеатрах и музеях. Второго января я вернулась на работу. В офисе с большим сочувствием отнеслись к моему «ужасному гриппу» – и тут же вывалили на меня последние новости: «Ты слышала о переводе Питера Харрисона в Лос-Анджелес?» Я была сдержанна, тщательно выполняла свою работу, приходила домой, тихо страдала. Горе утратило свою остроту, но ощущение утраты не прошло.
В середине февраля одна из моих коллег-копирайтеров, Синди, предложила сходить на ланч в маленький итальянский ресторанчик по соседству с офисом. За столом мы только и говорили, что о рекламной кампании, в которой обе участвовали. Когда принесли кофе, Синди сказала:
– Думаю, ты слышала сплетню из лос-анджелесского офиса?
– Что за сплетня?
– Питер Харрисон ушел от жены и детей к какой-то бухгалтерше. Кажется, ее зовут Аманда Коул…
Новость оглушила меня, подобно взрыву гранаты. Я была в шоке. Должно быть, это отразилось на моем лице, потому что Синди взяла меня за руку и сказала:
– С тобой все в порядке, Кейт?
Я со злостью отняла руку:
– Конечно, в порядке. А почему ты спрашиваешь?
– Да так просто, – нервно произнесла она. Обернувшись, она поискала глазами официантку и сделала знак, чтобы принесли счет. Я уставилась в чашку с кофе.
– Ты знала, да? – спросила я.
Она капнула в свою чашку заменитель сахара, принялась размешивать кофе.
– Пожалуйста, ответь на вопрос, – попросила я.
Она прекратила вращать ложкой.
– Дорогая, – сказала она, – все знали.
Я написала три письма Питеру – награждая его всяческими нелестными эпитетами, обвиняя в том, что он разрушил мою жизнь. Ни одно из них я так и не отослала. Я отчаянно боролась с желанием позвонить ему в четыре утра. В конце концов, я написала ему открытку. Всего несколько слов.
Как тебе не стыдно.
Я порвала открытку за пару секунд до того, как опустить ее в почтовый ящик… и тут же разревелась – так и стояла, всхлипывая, как дурочка, на углу 48-й улицы и Пятой авеню, вызывая живейший интерес у спешащих на ланч клерков.
Когда мы стали встречаться с Мэттом, я все еще не оправилась от депрессии, и он знал об этом. Прошло восемь месяцев с тех пор, как Питер переехал на Запад. Я поменяла место работы – перешла в крупное рекламное агентство «Хайки, Фергюсон энд Ши». С Мэттом я познакомилась, когда однажды он появился в нашем офисе со съемочной группой Пи-би-эс. Они снимали сюжет для новостной программы «Макнейл-Лерер Ньюс Ауэр» об агентствах, которые все еще рекламировали дьявольскую траву, табак. Я была одним из копирайтеров, у кого он брал интервью, – а потом мы еще долго трепались. Я была удивлена, когда он предложил мне встретиться – ведь в нашей болтовне не было и намека на флирт.
Мы встречались около месяца, и я удивилась еще больше, когда он признался мне в любви. По его словам, я была самой остроумной женщиной из всех, кого он знал. Он обожал мою «нетерпимость к глупости». Уважал мое «сильное чувство личной автономии», мои «мозги», мою «спокойную самоуверенность» (ха!). Все сошлось – он встретил женщину, с которой мечтал соединить свою жизнь.
Разумеется, я не капитулировала вот так сразу. Наоборот, меня очень смутило это внезапное признание в любви. Да, мне нравился этот парень. Он был умен, честолюбив, эрудирован. Мне импонировал его столичный лоск… как и то, что он сумел достучаться до меня – разумеется, прежде всего потому, что мы оба были детьми большого города. Он, как и я, вырос на Манхэттене. Окончил дорогую частную школу, университет. Был всезнайкой и – что очень по-нью-йоркски – обладал самомнением мирового класса.
Говорят, что характер определяет судьбу. Возможно, но правильно выбранный момент тоже нельзя сбрасывать со счетов. Нам обоим было по тридцать шесть. Он только что освободился от длившихся пять лет отношений с гиперамбициозной корреспонденткой Си-эн-эн, Кейт Браймер (она променяла его на «говорящую голову» какого-то крупного информационного агентства), – так что мы оба имели представление о том, как терпят катастрофу романтические чувства. Так же, как и я, он терпеть не мог пустое и нервное занятие под названием «ухаживание». Так же, как и я, он страшно боялся вступать в сорокалетие одиноким. Он даже хотел детей – что во сто крат повышало его привлекательность, поскольку до меня уже доносилось предсказуемо зловещее тиканье моих биологических часов.
Теоретически мы, должно быть, выглядели великолепной парой. Идеальное сочетание двух половинок. Образцовая нью-йоркская ячейка общества.
Существовала лишь одна проблема: я не была влюблена в него. Я это знала. Но убеждала себя в обратном. Этот самообман усугублялся настойчивыми просьбами Мэтта выйти за него замуж. Ему довольно изящно удавалось преподносить эту идею – и в конце концов я все-таки поддалась на его лесть. Потому что после истории с Питером мне необходимо было чувствовать себя желанной, купаться в обожании и комплиментах. Ну и, чего уж скрывать, втайне я очень боялась остаться одинокой и бездетной.
– Очаровательный молодой человек, – сказала моя мать после знакомства с Мэттом. – Думаю, он сделает тебя очень счастливой.
Это означало, что она одобряет его статус и аристократические замашки. Мег была более сдержанна.
– Он очень приятный парень, – сказала она.
– Кажется, ты не в восторге, – заметила я.
– Это потому, что ты не в восторге. Так мне кажется.
Я выдержала паузу, потом сказала:
– Я очень счастлива.
– Да, любовь – это замечательная штука. Ты ведь любишь его?
– Конечно, – безучастно произнесла я.
– Звучит очень убедительно.
Едкий комментарий Мег вновь всплыл в моей голове спустя четыре месяца. Я была в отеле на острове Невис в Карибском море. Было три часа ночи. Рядом со мной в постели спал мой вот уже тридцать шесть часов как муж. Это была наша первая брачная ночь. Я лежала, уставившись в потолок, и думала: «Что я здесь делаю?»
И тут накатили воспоминания о Питере. Слезы хлынули из глаз. И я ругала себя последними словами за то, что оказалась такой идиоткой.
Мы ведь сами загоняем себя в угол, не так ли?
Я пыталась сделать наш брак успешным. Мэтт серьезно работал в том же направлении. Но наше сосуществование не складывалось. Мы бесконечно спорили из-за всякой ерунды. Потом как-то договаривались, но вскоре разногласия вспыхивали с новой силой. Я открыла для себя, что союз двух людей возможен, только если им удается достичь компромисса. А для этого нужна огромная воля. У нас обоих она отсутствовала.
Неудивительно, что очень скоро нам обоим стало понятно: мы несовместимы. Наутро после ссор мы покупали друг другу дорогие подарки. Или мне в офис доставляли букет цветов с остроумной примирительной запиской:
Говорят, что первые десять лет самые трудные.
Я люблю тебя.
Мэтт.
Пару раз, в попытке реанимировать чувства, мы устраивали романтические уик-энды с выездом в Беркшир, Западный Коннектикут или Монток. В одной из таких поездок Мэтт, подвыпив, уговорил меня расстаться на одну ночь с противозачаточной диафрагмой. Я тоже изрядно нагрузилась – и пошла ему навстречу. Так в нашей жизни появился Этан.
Бесспорно, он оказался самой счастливой случайностью, возможной по пьянке. Любовью с первого вздоха. Но послеродовая эйфория прошла, и вернулись привычные бытовые дрязги. Этан отказывался верить в целебные свойства сна. Первые полгода своей жизни он спал урывками часа по два – что быстро ввергло нас обоих в ступор. Если в вашем распоряжении нет Мэри Поппинс, физическая усталость обязательно выльется в раздражение, которое – в нашем случае – приняло форму открытых военных действий. Как только я отняла Этана от груди, у меня созрело решение установить график ночных кормлений. Мэтт отказывался, мотивируя это тем, что его напряженная работа требует полноценного восьмичасового сна. Для моих ушей это было сродни барабанной дроби, призывающей к атаке, – и я тут же обвинила его в том, что он ставит свою карьеру выше моей. Что, в свою очередь, спровоцировало новую вспышку конфронтации с упреками в игнорировании родительских обязанностей, призывами вести себя по-взрослому и риторическими вопросами, почему мы все время ссоримся.
Разумеется, если в семье есть дети, именно женщине приходится взваливать на себя основную ношу – так что, когда однажды вечером Мэтт пришел домой и объявил, что принял предложение о трехмесячной командировке в вашингтонское бюро Пи-би-эс, мне оставалось лишь съязвить:
– Надо же, как ты подсуетился.
Правда, он пообещал нанять (и оплатить) дневную няню – поскольку к тому времени я вышла на работу. Обещал приезжать домой каждый уик-энд. И еще он надеялся, что разлука пойдет на пользу нашим отношениям – снимет напряженность.
Так что я осталась с ребенком на руках. Что, впрочем, было для меня огромной радостью – и не просто потому, что я не могла надышаться на Этана (тем более что мое общение с ним отныне было ограничено лишь вечерними часами), но еще и потому, что я слишком устала от бесконечной вражды с Мэттом.
Удивительно, но сразу после его отъезда в Вашингтон произошли две метаморфозы: а) Этан стал спать по ночам; б) мы с Мэттом начали спокойно общаться. Нет, это не было классической ситуацией «разлука укрепляет чувства»; скорее речь шла о взаимном смягчении. Теперь, когда мы были освобождены от постоянного присутствия друг друга, наше противоборство прекратилось. Мы как будто заново научились разговаривать – вести беседу, которой не грозит перерасти в злобную перепалку. Когда он приезжал домой на выходные, сознание того, что нам отведено всего сорок восемь часов, держало нас обоих в узде. Постепенно между нами установились товарищеские взаимоотношения, пришло понимание того, что мы вполне можем ладить, что нам действительно приятно общество друг друга, что у нас есть будущее.
Или, по крайней мере, я так думала. В последний месяц «вашингтонской ссылки» Мэтта разразился Уайт-уотерский скандал[5], и эта горячая новость задержала его в округе Колумбия еще на целых три недели. Когда он наконец вернулся на Манхэттен, я заподозрила неладное, едва он переступил порог. Он старался вести себя естественно, но стоило мне задать ему пару невинных вопросов о том, чем он занимался в Вашингтоне, почему-то смутился и залепетал что-то невнятное. Потом нервно перевел разговор на другую тему. И вот тогда мне все стало понятно. Мужчины думают, что умеют ловко заметать следы, но, когда дело касается неверности, они прозрачны, как полиэтиленовая пленка.
После того как мы уложили Этана в постель и устроились в гостиной с бутылкой вина, я решила рискнуть и задать вопрос в лоб.
– Как ее зовут?
Лицо Мэтта приобрело известковый оттенок, ассоциирующийся у меня со средством от расстройства желудка «Каопектейт».
– Я тебя не понимаю… – пробормотал он.
– Тогда я повторю свой вопрос медленно: как… ее… зовут?
– Я действительно не понимаю, о чем ты.
– Еще как понимаешь, – сказала я, выдерживая спокойный тон. – Я просто хочу знать имя женщины, с которой ты встречался.
– Кейт…
– Так зовут меня. Я хочу знать ее имя. Пожалуйста.
Он шумно выдохнул:
– Блэр Бентли.
– Спасибо, – произнесла я вполне удовлетворенно.
– Можно, я объясню?
– Объяснишь что? Что это была всего лишь мимолетная интрижка? Или что ты напился однажды ночью, а когда очнулся, обнаружил эту женщину на кончике своего пениса? Или, может быть, это любовь…
– Это любовь.
Я оцепенела. Дар речи вернулся ко мне не сразу.
– Ты это серьезно? – наконец вымолвила я.
– Совершенно серьезно, – сказал он.
– Негодяй.
Он ушел из дома в тот же вечер. Больше он никогда не ночевал в нем. Мне было очень горько. Может, он и не был любовью всей моей жизни, но ведь у нас был ребенок. Ему следовало бы подумать о сыне. Точно так же как и признать, что временная разлука пошла на пользу нашим отношениям – мы сложили оружие и установили перемирие. Я бы даже сказала, любовное примирение – ведь я действительно начала скучать по Мэтту. Все говорят, что первые год-два брака – это сущий ад. Но, черт возьми, мы же преодолели этот рубеж. И стали обычной супружеской парой.
Когда же я обнаружила, что мисс Блэр Бентли – двадцатишестилетняя стриженая блондинка с ногами от ушей, идеальной кожей и белоснежной улыбкой (к тому же ведущая новостей на канале Эн-би-си в округе Колумбия с перспективой перевода на прайм-тайм в Нью-Йорке), моя досада возросла в геометрической прогрессии. Мэтт нашел себе жену-трофей.
Но, разумеется, больше всего я злилась на себя. Я сама все разрушила. Я делала именно то, чего клялась не делать никогда – начиная от романа с женатым мужчиной и заканчивая послушным исполнением воли этих чертовых биологических часов. Мы часто говорим о том, что необходимо «построить свою жизнь» – реализовать себя в карьере, в семье, найти правильный баланс личного и профессионального. Глянцевые журналы наперебой предлагают фальшивые рецепты строительства этого безупречного, скроенного по индивидуальной мерке существования. Но на самом деле, когда сталкиваешься с серьезными потрясениями (вроде тех, что испытала я, когда один мужчина разбил мое сердце, а другой оставил с ребенком), понимаешь, что ты просто-напросто неудачница. Что, если бы я не попала в агентство «Хардинг, Тайрелл и Барни»? Что, если бы не согласилась пойти с Питером в бар? Или не поменяла работу и Мэтт никогда бы не зашел в наш офис? Случайная встреча здесь, поспешное решение там… и вот однажды утром ты просыпаешься женщиной средних лет, разведенной и с ребенком на руках. И задаешься вопросом: какого черта я так распорядилась своей жизнью?
Зазвонил телефон, и я резко очнулась от грез. Я посмотрела на часы. Почти девять утра. Как это мне удалось так надолго выпасть из жизни?
– Это ты, Кейт?
Голос удивил меня. Это был мой брат. Впервые за долгие годы он позвонил мне домой.
– Чарли?
– Да, это я.
– Ты ранняя пташка.
– Что-то не спится. Мм… я просто хотел, мм… я рад был повидать тебя, Кейт.
– Понимаю.
– И я не хочу, чтобы прошло еще семь лет…
– Как я уже сказала вчера, все зависит от тебя, Чарли.
– Я знаю, знаю.
Он замолчал.
– Что ж, – сказала я, – ты знаешь мой телефон. Так что звони, когда захочется. А если не захочется, я переживу. Ты сам прервал наше общение. И если хочешь возобновить его, все в твоих руках. Справедливо?
– Ээ… да, конечно.
– Вот и хорошо.
И опять эта нервная пауза.
– Ну тогда… я, пожалуй, пойду, Чарли. До встречи…
Он оборвал меня на полуслове, выпалив в трубку:
– Ты не можешь одолжить мне пять тысяч долларов?
– Что?
Его голос задрожал.
– Я… ээ… мне очень стыдно… я знаю, ты, наверное, возненавидишь меня за эту просьбу, но… ты помнишь, я говорил тебе про собеседование… на должность торгового представителя «Пасифик Флорал Сервис». Крупнейшая на Западном побережье компания по доставке цветов. Это единственное, что мне удалось найти здесь, учитывая, что мне далеко за пятьдесят… сегодня на рынке труда такие сложности, особенно для тех, кто уже предпенсионного возраста.
– Не напоминай мне. Так разве у тебя не сегодня собеседование?
– Должно было быть. Но когда я вчера вечером вернулся домой, меня ожидало сообщение из отдела кадров «Пасифик Флорал». Они решили заполнить вакансию кем-то из своих, так что собеседование отменяется.
– Мне очень жаль.
– А мне тем более. Ты не представляешь, как мне жаль, потому что… потому что… это была должность даже не менеджера… какого-то чертова торгового агента…
Он замолчал.
– Ты в порядке, Чарли?
Я слышала, как он тяжело вздохнул.
– Нет. Не в порядке. Потому что если до пятницы я не найду пяти тысяч долларов, банк угрожает забрать мой дом.
– А пять тысяч решат твою проблему?
– Не совсем… потому что на самом деле я должен банку еще семь.
– Господи, Чарли.
– Я знаю, знаю, но, когда полгода сидишь без работы, начинают накапливаться такие вот долги. И, поверь мне, я пытался занять денег везде, где только можно. Но начать с того, что на дом уже две закладных…
– А что говорит Холли?
– Она… она до конца не понимает, насколько все плохо.
– Ты хочешь сказать, что не говорил ей об этом?
– Нет… просто… просто я не хочу волновать ее.
– Ну, положим, поволноваться ей придется, когда вас вышвырнут из дома.
– Не произноси этого слова – вышвырнут.
– И что ты собираешься делать?
– Я не знаю. Все небольшие сбережения, что у нас были… и кое-какие акции… все потрачено.
Пять тысяч долларов. Я знала, что у меня на сберегательном счете восемь тысяч… и у мамы на депозите примерно одиннадцать с половиной, что было частью моего наследства, в которое я должна была вступить после официального утверждения завещания. Пять тысяч долларов. Для меня это были серьезные деньги. С их помощью можно было частично покрыть стоимость семестра обучения Этана в «Алан-Стивенсон». И почти три месяца аренды за квартиру. На пять тысяч долларов у меня были большие планы.
– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказал Чарли. – После стольких лет молчания первый звонок, и сразу с просьбой дать денег.
– Да, Чарли, именно об этом я думаю. И еще о том, как больно ты обидел маму.
– Я был неправ.
– Да, Чарли. Ты был очень неправ.
– Прости. – Его голос опустился до шепота. – Я не знаю, что еще сказать.
– Я не прощаю тебя, Чарли. Не могу простить. Я хочу сказать, да, я знаю, иногда она бывала слишком назойлива и властна. Но ты просто вычеркнул ее из своей жизни.
Я слышала, как у него перехватило дыхание, будто он пытался сдержать рыдания.
– Ты права, – произнес он.
– Мне все равно, права я или нет – сейчас уже поздновато спорить об этом. Единственное, что я хочу знать, Чарли, почему это произошло.
– Мы никогда не ладили.
Это было правдой – в моих воспоминаниях из детства сохранились бесконечные споры между матерью и братом. Казалось, они не могли ни в чем согласиться друг с другом, к тому же у мамы была привычка постоянно вмешиваться в чужие дела. Но в то время как я приноровилась отражать (или даже игнорировать) ее попытки вторжения в мою жизнь, Чарли постоянно находился под этим гнетом. Его положение усугублялось тем, что он отчаянно скучал по отцу (и нуждался в нем). Ему было почти десять, когда умер отец, – и, судя по тому, что я слышала от брата, он боготворил отца и отчасти винил мать в его преждевременной смерти.
– Она никогда не любила его, – однажды сказал он мне, тринадцатилетней. – Сделала его жизнь такой несчастной, что он почти не бывал дома.
– Но мама говорила, что он все время был в разъездах.
– Да, его никогда не было в городе. А все потому, что он просто не хотел быть с ней.
Поскольку отец умер, когда мне было всего полтора года, у меня не сохранилось никаких воспоминаний о нем (не говоря уже о том, чтобы я его знала). Так что, когда бы Чарли ни заговорил об отце, я ловила каждое его слово… тем более что мама постоянно пресекала разговоры о покойном Джеке Малоуне – то ли ей было слишком больно говорить о нем, то ли попросту не хотелось. Так и получилось, что со слов Чарли у меня сложилось мнение о несчастливом браке родителей, и я втайне винила в этом мать.
В то же время мне было не понятно, почему Чарли так и не смог выстроить отношения с матерью. Видит Бог, я же постоянно сражалась с ней. Меня она тоже сводила с ума своей назойливостью. Но я бы никогда не посмела вычеркнуть ее из своей жизни, как это сделал Чарли. Правда, у меня сложилось впечатление, что мама была несколько противоречива в своих чувствах к единственному сыну. Конечно, она любила его. Но я не переставала задаваться вопросом, не видит ли она в нем причину, заставившую ее согласиться на заведомо неудачный брак с Джеком Малоуном. В свою очередь, Чарли так и не оправился от потери отца. И ему совсем не улыбалась роль единственного мужчины в доме. Так что, как только это стало возможным, он сбежал – прямо в объятия женщины настолько властной и деспотичной, что в сравнении с ней мама показалась бы либералкой.
– Я знаю, что вы никогда не ладили, Чарли, – сказала я. – И да, у нее бывали заскоки. Но все равно она не заслужила того наказания, которое вы с Принцессой ей назначили.
Долгая пауза.
– Нет, – наконец заговорил он. – Не заслужила. Но что я могу сказать, Кейт? Кроме того, что позволил себе подпасть под влияние… – Он не закончил фразу и понизил голос: – Скажем так: мне был поставлен ультиматум «Или я, или она». А я дал слабину и не стал сопротивляться.
Снова пауза. Я первой нарушила молчание:
– Хорошо, я перешлю тебе через «Федэкс» чек на пять тысяч долларов.
До него не сразу дошло.
– Ты серьезно?
– Мама одобрила бы это.
– О господи, Кейт… Даже не знаю, что…
– Ничего не говори…
– Я потрясен…
– Не надо. Это же наше семейное дело.
– Я обещаю, клянусь, я верну, как только…
– Чарли… довольно. Чек будет у тебя завтра. И когда у тебя появится возможность, тогда и отдашь. А теперь мне нужно попросить тебя…
– Что угодно. Я весь в твоем распоряжении.
– Да нет, мне просто нужно, чтобы ты ответил мне на один вопрос, Чарли.
– Конечно, конечно.
– Ты был знаком с Сарой Смайт?
– Никогда не слышал этого имени. А почему ты спрашиваешь?
– Я получила от нее письмо с соболезнованиями, и она пишет, что знала маму и папу еще до моего рождения.
– Нет, я не припоминаю. Хотя я вообще мало кого помню из их друзей того времени.
– Ничего удивительного. Я сама не помню, с кем встречалась месяц назад. Но все равно спасибо.
– Нет, это тебе спасибо, Кейт. Ты даже не представляешь, что значат для всех нас эти пять тысяч…
– Думаю, догадываюсь.
– Благослови тебя Господь, – тихо произнес он.
Когда я повесила трубку, меня пронзила мысль: а ведь я скучаю по брату.
Остаток утра я посвятила уборке квартиры и прочим домашним делам. Вернувшись из прачечной, расположенной в подвале нашего дома, я обнаружила оставленное на автоответчике сообщение:
– Здравствуй, Кейт…
Голос был мне незнаком; он был приятным и аристократическим, с легким акцентом, характерным для жителей Новой Англии.
– Это Сара Смайт. Надеюсь, ты получила мое письмо, и прошу извинить, что звоню тебе домой. Но я подумала, что хорошо бы нам встретиться. Как ты уже знаешь из моего письма, я была близким другом вашей семьи, когда еще был жив твой отец, и мне бы очень хотелось возобновить общение с тобой после стольких лет. Я знаю, как ты занята, поэтому, если у тебя будет возможность, позвони мне, пожалуйста. Мой телефон 555.0745. Сегодня днем я дома, если что. Еще раз хочу сказать тебе, что мысленно я с тобой в столь трудный для тебя час. Но я знаю, что ты упорная и сильная, поэтому справишься. Я очень жду нашей встречи.
Я дважды прослушала сообщение, чувствуя, как нарастает во мне тревога (и раздражение). Мне бы очень хотелось возобновить общение с тобой после стольких лет… Я знаю, как ты занята… Я знаю, что ты упорная и сильная… Боже правый, эта женщина говорила так, будто она была старым добрым другом нашей семьи или как будто я залезала к ней на колени, когда мне было пять лет. И неужели ей не хватает такта понять, что, лишь вчера похоронив свою мать, я не в том настроении, чтобы устраивать светские посиделки?
Я схватила письмо, которое она прислала мне поутру. Прошла в комнату Этана. Включила его компьютер. И написала:
Дорогая мисс Смайт!
Я очень тронута как вашим письмом, так и сообщением.
Как вы, я уверена, знаете, горе по-разному влияет на людей. Сейчас мне просто хочется сделать передышку и побыть наедине со своим сыном и своими мыслями.
