Дмитрий Владимирович Потехин
Упыриха
Капитан криво усмехнулся.
Церковь мрачно взирала с холма на непрошенных гостей. Ее облезлый купол напоминал зловещую птичью клетку.
Когда они взбирались на холм, Пашка заметил, что капитан держит руку поближе к кобуре.
– Здесь? – спросил Рюмашев, указав на чернеющий под стеной лаз.
– Здесь.
– Дай фонарь, – приказал он старшине. – Осмотришь церковь.
– А ты, – он ткнул пальцем в Пашку. – Стой здесь. Кого-то увидишь – свистни.
«Да они скорей меня первыми увидят», – подумал Паша.
В глубине души он знал, что в подвале никого нет, и на смену страху вдруг пришло острое разочарование, тоска и досада.
«Еще в участок увезут за ложные показания!»
Когда капитан и старшина скрылись из виду, Паша постоял несколько секунд, потом, не спеша, двинулся в обход церкви.
Оказавшись с противоположной стороны, он вдруг заметил, что маленькие пятна, покрывшие часть побуревшей от времени стены, складываются в какой-то рисунок, а точнее даже в надпись. Целый стих, написанный так давно, что большинство слов уже невозможно было разобрать. Пашка напряг глаза.
Что-то вроде: «Иисус… намотал на ус… Чудо-юдо… старая паскуда».
Кое-где в словах попадались давно забытые всеми буквы «i» и «ять».
«Ну и где ты теперь?» – подумал Пашка, дочитав творчество неизвестного стихоплета. – «Небось уже лет сорок червей кормишь».
Он вернулся к норе.
– Эй! – раздалось снизу. – Лезь сюда!
Пашка лег на траву и ногами вперед прополз в подвал.
Капитан непрерывно жамкал рукой рычаг фонаря, словно тренировал кистевые мышцы. Коромысло стоял рядом.
Слабый электрический луч освещал свисающие со стены цепи без кандалов. Очевидно Лешему не удалось их вырвать, но получилось распилить.
На покрытом пылью и песком полу застыли черные пятна свиной крови.
– А вот это уже интересно, – проговорил Рюмашев, дотронувшись до пятна пальцем. – Кого-то они здесь кончили. Но явно не вчера.
Он повернулся к Паше и показал ему крохотный зеленоватый камешек.
– На невесте это было?
Пашка задумался и неуверенно помотал головой. Краснов никогда не баловал свою дочь украшениями.
– Дорогой. От серьги или от брошки… – заметил капитан, вертя камень в пальцах.
– А может это тот самый подвал? – неожиданно промолвил Коромысло.
Все вопросительно уставились на него.
– Мать моя рассказывала, где-то здесь Кайдановская своих крестьян гнобила.
– Может быть, – бесстрастно пожал плечами Рюмашев.
– Может, и ее внучку тут же…
Пашка что-то слышал про помещиков Кайдановских, чья разрушенная усадьба стояла за лесом у села Архипово. Слышал про то, как давным-давно старуха Кайдановская издевалась над крепостными и будто бы даже пила кровь из их детей. А потом в семнадцатом ее правнучку то ли сожгли, то ли закопали, то ли замуровали в стене.
«Так вот оно что!» – внезапная догадка обрушилась на Пашу, как штормовая волна.
Завеса тайны начинала спадать, из перемешанных обрывков складывалась единая картина.
Капитан благодарно похлопал Пашку по плечу.
– Неплохо! Кое-что уже нарыли.
«Я нарыл!» – подумал Пашка.
После мрака подвала пасмурное небо и лес вдруг показались Пашке прекрасными и родными. Размеренно, словно океан шумела листва, ласково перекликались пташки. Странно было думать, что среди этой красоты могла чернеть проклятая нора, внутри которой сидело то, чего не бывает на свете.
– Если что-то узнаешь, пулей к нам! – сказал капитан.
«А то не вспомню!»
Они неспеша двинулись назад к машине.
Зеркало и пес
Медлить было нельзя. Пашка до сих пор не скопил достаточно денег для покупки гранаты, к счастью, часть суммы можно было занять у Витьки.
Вернувшись от Максимчука, Паша спрятал в вещмешок черную, похожую на сосновую шишку лимонку с длинным запалом и сел за стол.
«Невозможно!» – думал Пашка. Невозможно, чтобы целая улица просто взяла и испарилась. Может, он не так прочел ее название? Пропустил какие-то буквы? Как бы то ни было, единственной зацепкой оставалась ржавая табличка с этой дурацкой надписью.
Пашка мучительно пытался выудить из памяти какие-нибудь яркие детали: водонапорную башню, кучу песка или заброшенный дом… Все зря. Воспоминание о доме татарина истерлось и поблекло. Только серая улочка, табличка на заборе, дом с чертом и фотографией барышни…
Пашка взял карандаш и написал на клочке бумаги название улицы. Перечитал. Вспомнил, что какие-то буквы стояли задом-наперед. «ул. ЯНА ЖОПАСА». Вот только, кажется, все было написано в одно слово и в именительном падеже. Вроде бы: «ЯНЖОПАС» или, может быть, «ЯАНЖОПАС». Точнее «RАНЖОПАС».
«Сапожная!»
Пашка треснул себя по лбу, не веря своей догадке.
«Сапожная» – именно так называлась улица, где жил татарин. Никакого революционера Яна Жопаса никогда не было в природе!
А дом был, стало быть, не «01», а десятый, потому и стоял в середине улицы. И часы показывали неправильное время, потому что были перевернуты задом наперед. Как в зеркале! В тот день все было повернуто задом наперед в Пашиных глазах!
Пашка вскочил из-за стола, чувствуя себя ни то сыщиком, ни то психбольным. Взял с книжной полки старую открытку с видом на Волго-донской канал, показал ее зеркалу в сенях.
Нарисованный искусной рукой яркий пейзаж вдруг сделался совершенно неузнаваем. В другую сторону устремился канал, в другом направлении поплыли пароходы, на другой берег перемахнули ребята с флажками. Облако – и то наплывало теперь с другого края.
Пашка даже рассмеялся над тем, как хитро и в то же время просто его провели. В чудеса и колдовство он поверил уже давно, а вот в то, что можно намертво заплутать в трех соснах – только сейчас.
– Ты куда это на ночь глядя? – спросила бабушка, увидев Пашку с вещмешком за плечами, в спешке надевающего сапоги.
– В гости!
На улице уже хмурился вечер, повсюду звенели комары. Паша побежал к дому старухи, у которой ночевал Ваня-пастушок.
– Щас соберусь, и пойдем, – сказал Ваня так спокойно, словно речь шла о походе на рыбалку.
Они быстро шагали мимо полей в густеющих июльских сумерках. Паша поминутно смотрел то в небо, то по сторонам. Пастушок топал следом, волоча отваливающуюся подметку и, кажется, весь погруженный в свои сонные мысли.
Поджига висела в кармане Пашкиных штанов (чтобы никто не увидел, пришлось надорвать карман изнутри). Спички и граната – в куртке. Нож – за поясом. Попадешься в таком виде ментам, и можно сразу готовить сухари!
Они зашли на обезлюдивший рынок, миновали площадь, но Пашка теперь уже свернул не вправо, а влево.
Прохожих было мало, не каждый мог подсказать, где находится глухая, забытая богом улица. И все-таки каким-то непостижимым чувством Паша знал, что на этот раз не ошибется. Каким-то неосознанным чутьем угадывал дорогу.
Вот и «ул. Сапожная».
– Четвертый, шестой, восьмой, – считал вслух Пашка, глядя на дома по четной стороне.
Вдруг из темноты послышалось глухое рычание. Дорогу друзьям преградил огромный черный пес непонятной породы, с косматой шерстью и жутко белеющими на ее фоне оскаленными зубами.
– Черт… – испугался Пашка.
Он заметил, что глаза у собаки какие-то странные: неестественно яркие, желтые, почти как у кошки или совы. Это была не собака, а что-то похуже!
Пашка отступил на шаг.
– Идем назад, – шепнул он Ване. – У-у псина!
– Это не собака, – промолвил пастушок.
Лохматая тварь гавкнула и вдруг с бешенным, завывающим лаем бросилась на ребят. Пашка выставил вперед локоть и зажмурил глаза. Пару раз в жизни ему приходилось отбиваться от собак, но то была мелочь дворовая.
«Загрызет…» – пронеслось в голове.
Он не видел, как Ваня снял с головы шапку, которую зачем-то носил даже летом, и кинул ею в пса. Псина вдруг остановилась, очумело глядя на блаженного, потом неуверенно заворчала и начала вертеться, пытаясь укусить себя же за хвост. Это выглядело так глупо, что страх вмиг испарился, уступив место смеху. Пес крутился все быстрее и быстрее, как черный волчок и словно даже уменьшался в размерах. А потом весь каким-то чудесным образом точно ушел в землю, проделав там яму. Посреди дороги остался лежать маленький пучок черной шерсти, с привязанными к нему ниткой желтыми пуговицами и костистым рыбьим хребтом.
Пашка ошарашенно хлопал глазами. Ему казалось, что он очнулся от полусна или от тяжелого хмельного бреда.
Улица содрогнулась и осталась перед глазами в своем самом обычном виде.
– Не собака, – повторил пастушок. – Шерсть заговорили, чтоб собакой пугала.
Они подошли к ограде дома номер десять. Внутри ярко горел свет и слышалась музыка. Окна, выходящие на улицу, были занавешены, и чтобы увидеть, что происходит в доме, надо было перелезть через забор.
– Сиди здесь и не вставай! – велел Пашка Ване. – Если я тебе кину через забор камень, – он поднял с земли заметный, плоский камешек. – Беги в ментовку, скажи, что я в беде. Дорогу знаешь?
Ваня кивнул.
– Не найдешь – зови людей. Улица Сапожная, дом десять.
Пашка пощупал поджигу, спички, гранату и, стараясь не шуметь, перелез через невысокий забор. Окно, выходящее во двор было приоткрыто. Из темноты Паша увидел комнату, в которой он уже бывал. Только посредине теперь стоял праздничный стол, весь заставленный бутылками самогона, водки, пива. За столом сидели трое: Леший, несший какую-то ахинею и сам же над ней хохотавший, татарин в щеголеватом черном фраке, надетом прямо поверх грубой, засаленной рубахи и красивая молодая женщина в белом платье. Та самая, что была на фотокарточке. На старинном столике теперь громоздился граммофон, из трубы которого хныкал и картавил свои песни Вертинский. Пашка напряг зрение и увидел, что на столе лежит еще кое-что: оторванный бумажный цветок Катерины.
Паша подумал, что упыриха может увидеть его в темноте, но к счастью она сидела боком. Пашка швырнул камень за забор, и пастушок стремглав помчался за помощью.
«А вдруг не поверят», – с тревогой подумал Пашка. – «Хоть и умный, а все-таки дурачок…»
Но уходить было уже поздно.
Пригнувшись, как снайпер начал Паша подбираться к окну, чтобы расслышать, о чем толкуют колдуны с мертвецом.
– Ах нет, ребятушки! Губы мои не коснутся вашего пойла! – смеялась упыриха, скаля жемчужные зубы и разглядывая налитое в дорогой бокал красное вино (или не вино…)
– А как же уважить спасителей? – гадко усмехнулся татарин.
– Спасителей… Уж не от смерти ли вы меня спасли?
– Ну все одно, уважить надо!
– Нет, нет, этого не будет!
Татарин и Леший со смехом налили в пустой бокал самогона, водки, пива и чего-то еще.
– Давайте, за наше здоровье!
– За здоровье Князя Тьмы! – сказала Кайдановская, сверкнув кошачьими глазами, и вдруг опрокинула в себя все содержимое бокала под одобрительные возгласы собутыльников.
В следующий миг ее чуть не стошнило на стол. Татарин виновато поджал губу.
– И за мою новую жизнь! – хрипло добавила демоница.
– Да, вот шо касается новой жизни, – озабоченно заговорил татарин. – Мне вас надобно предупредить. Мир сейчас очень изменился, София Александровна: машины, радио, аппаратура всякая… Уже в космос собираются лететь!
– В космос?! – прекрасные глаза гостьи округлились от изумления.
– Да-а, – закивал татарин. – Есть там у них один головастый. Придумал искусственный шпутник вокруг Земли запустить. А теперь и человека хочет. Живого!
– Любопытно… А война? Как поживают германцы?
Татарин рассмеялся, махнув рукой.
– Хрэново поживают. А мы еще хуже! Та война закончилась, а через двадцать лет новая. С ними же!
– Как интере-есно, – промурлыкала упыриха, отхлебнув из бокала крови.
– А я на паровозе служил! – похвастался Леший.
– Ой, знаем мы, как ты служил! Не ганьбись!
– Ну так вот я шо хочу сказать, – продолжил татарин серьезным тоном. – Время щас новое, вам надо быть осторожней. Таких, как вы почти не осталось…
– Мне плевать на время! Князь Тьмы бессмертен, и мы вместе с ним!
– И все-таки… Знаете, какой шум поднялся после вашей вчерашней охоты, у-у…
– Кровь невинной того стоит, – она с наслаждением облизнула красные точеные губы. – Не то что ваша свиная мерзость!
– Дак я ж, – жалко заулыбался татарин. – Хотел вам бычка-то покрупнее заколоть. Хлопца одного заманил в хату. А у него, придурка, в кармане пачка папирос лежит. Кровь изгажена!
Татарин вдруг со злобой кивнул в окно.
– А теперь от него не избавишься! Прицепился, як клищ. Отомстить хочет! Милицию сегодня к церкви водил.
– У вас до сих пор милиция?
– Да… Народная милиция, мать ее. Все не как у людей…
Наступило недолгое молчание.
– Хочу крови… – вяло произнесла Кайдановская, помахав пустым бокалом.
– Айн момент-с, – татарин поднялся из-за стола. – У нее там, думаю, уже набегло…
Пашка похолодел. Он понял, что Катерина где-то в доме, живая. Медлить – значит, предать! Он вынул гранату, стиснул рычаг и, рванув пальцем кольцо, бросил черную «шишку» в полуоткрытое окно.
– Шо за…
Паша хотел перемахнуть через забор, но понял, что ему не хватит времени. Пробежал десять шагов и бросился на землю за куст смородины. Зажал уши. Ему не хотелось слышать взрыв, не хотелось даже слышать крики этих гадов. Прошло пять секунд. Десять. Двадцать. Взрыва не было. Из окна лишь по-прежнему доносилось картаво-хнычущее пение: «Ничего тепегь не надо нам, никого тепегь не жаль…»
Пашка вспомнил огромное пузо Максимчука, его бесстыжую рожу.
«Ах, сука!»
Дрожащей от ярости рукой он вытащил из кармана поджигу, достал спички и приготовился к худшему. На смену тишине пришла яростная ругань и топот ног. Через минуту из-за дома, пригнувшись, появился татарин с охотничьим ружьем в руках, а с другой стороны – Леший с ножом. Должно быть, вышли через заднюю дверь. В окне, озирая двор свирепым взглядом, как черная статуя застыла Кайдановская.
– Ну шо, герой! – насмешливо крикнул татарин. – Обманули тебя з гранатой, да?
Пашка затаил дыхание.
– Жалко, фонаря нет, – сказал татарин Лешему. – Ты проверь за сараем, а я тут пройдусь.
Он подошел совсем близко к Пашке, пошерудил ружьем листья смородины.
Пашка вдруг понял, что его «пистолет» – бесполезный хлам. Одноразовый, без курка, да еще неясно, кого убьет – может, вообще в руках взорвется. Когда татарин удалился, Пашка отложил поджигу в сторону и вытащил из-за пояса нож.
– Он где-то здесь, чую! – сказал татарин, медленно обходя участок кругом.
Паша понял, что и нож ему не поможет. С одним-то он, может, и справится. А второй? А третья?
Пока татарин стоял к нему спиной, осматривая кусты малины, а Леший шастал за сараем, Пашка вдруг вскочил на ноги и бросился к забору. Татарин явно ждал этого. Как только Паша закинул ногу, ружейный приклад крепко врезался ему в спину, туда где поясница. Пашка охнул и упал татарину под ноги в полной уверенности, что ему сломали позвоночник. Злодей с торжествующим смехом направил дуло Пашке в лоб.
– Добегался, падлюка!
В гостях у нечистой
Пашку затащили в дом и бросили на пол. Он мог двигаться, но поясница болела страшно. А еще татарин сунул ему ногой в живот.
– Вот он бычок то! – расхохотался татарин, сверкая золотым зубом. – Эх, хлопец, зря ты к моим топорам прицепился, ох зря…
Пашка хотел рассказать про милицию, но вовремя прикусил язык. Ваня наверно только добежал до участка. Надо было тянуть время, но как?
– У меня друзья! Восемь человек за забором ждут!
– О, неплохо! – оскалилась упыриха. – Жаль, что так мало…
– Брешет! – презрительно сказал татарин. – Нет там никого! Он один был.
Он достал моток пеньковой веревки и связал Пашке руки так крепко, что Паша чуть не взвыл от боли.
– А кто вашу собаку разгадал? – крикнул Паша, дергая связанными руками. – Не я!
Кайдановская наклонилась к пленнику и стала по-звериному его обнюхивать. От страха у Пашки закололо во всех местах сразу.
– И правда, дрянь! – с отвращением промолвила она.
– А, может, и не брешет, – татарин искоса поглядел в окно. – Черт!
– Как бы то ни было, это не моя забота.
Кайдановская лениво размяла шею, обводя комнату утомленно-презрительным взглядом.
– Я ухожу! – объявила упыриха. – Вернусь к вам ровно через месяц в человеческом обличии.
И вдруг Пашка увидел то, от чего на его голове поседел десяток волос. Неожиданно быстро существо сняло с себя платье, оставшись в болезненно-красивой наготе. А из другой комнаты, тихо стуча по доскам, словно огромный краб или паук, к нему на растопыренных, похожих на пальцы скелета лапках ползли отделившиеся от тела перепончатые крылья.
Паша замычал от страха и принялся отползать в угол. Упыриха присела на пол, и мерзкая тварь впилась своими лапками в ее гладкую спину: под лопатки, в шею и даже в скрытый за пышными черными волосами затылок.
Кайдановская издала сдавленный вопль. В тот же миг черты ее лица начали меняться: заостряться, увеличиваться в размерах. Кожа принимала зеленовато-серый цвет, все больше напоминая змеиную. Во рту вырос острый частокол с клыками не меньше мизинца. Ступни и кисти рук разрастались, меняя форму пальцев и ногтей на манер птичьих лап. Зрачки расширились до краев роговиц. Она становилась такой же, как тогда в церкви, только выглядела уже окрепшей и полной сил.
Упыриха больше не могла ходить прямо и, сгорбившись, почти касаясь когтистыми руками пола, убралась из хаты в ночь, не удостоив своих друзей прощальным словом. Пашка увидел взмах чудовищных крыльев, и в следующий миг ее не стало.
– Хороша… – промолвил татарин со смесью восхищения и страха. – Ну теперь дело за ней: пусть представит нас кому надо.
Он поглядел на Пашу, как на кусок мертвечины. Взял со стола нож и поднес к Пашкиному кадыку.
– А теперь скажи честно, с тобой еще кто-нибудь был?
– Был! – ответил Пашка.
Татарин выругался и дал Паше кулаком по щеке.
– Все, надо с ним кончать, щас милиция будет! Только надо, шоб крови не было. Дай ему прикладом!
Леший взял ружье и направился к Паше. Пашка понял, что это все.
Он попытался вскочить на ноги, но татарин ударил его снова.
– Леший, конец тебе! – орал Пашка. – Ребята тебя найдут – башку снесут на хрен!
Леший смотрел на Пашу темными, дремучими глазами, в которых не было ни ума, ни совести. Он подходил все ближе и ближе.
