Дмитрий Витт
Маньяк Синкевич
Синкевич. Хорошо-хорошо! Если вам станет от этого легче.
Синкевич берёт лист для рецептов и выписывает препараты. Отдаёт список Качалову.
Синкевич. Держите! Надеюсь, это поможет вам не унывать.
Качалов. Спасибо!
Качалов встаёт и собирается уходить.
Синкевич. И чаще слушайте музыку, Василий Андреевич! Особенно Моцарта. Учёные говорят, Моцарт улучшает память.
Качалов (равнодушно). Непременно воспользуюсь вашим советом.
Свет на сцене гаснет.
Затем загорается. Синкевич и Качалов стоят на тех же местах, что и до сцены приёма.
Синкевич. Это правда вы? Вы живы. Но как это возможно?
Качалов. Должен поблагодарить вас, доктор, когда после приёма я пришёл домой, я много думал над вашими словами. И, наконец, я принял решение, что вы правы, что следует пожить как следует в последние месяцы и подумать о капитале для родных. Но чего я никогда не собирался делать, доктор, так это сдаваться. Я принимал все препараты, которые вы прописали. Делал упражнения для тренировки памяти. И даже каждый день слушал Моцарта…
Синкевич. Слушали Моцарта?
Качалов. Слушал Моцарта! Хоть с вашей стороны это была всего лишь злая шутка. И, как видите, я живой, в здравом уме и трезвой памяти, стою перед вами и хочу поблагодарить вас за чудесное исцеление.
Синкевич. Но этого не может быть! (Садится за рабочий стол.) Этого не может быть!
Качалов. Что ж, тогда прикоснитесь ко мне, чтобы убедиться, что перед вами не призрак, а вполне живой человек – человек, который не сдался.
Синкевич. Всё это походит на злую шутку. Бог решил посмеяться надо мной. Впервые я набрался смелости сказать пациенту правду и достойно принять смерть. И этот пациент стал первым, кто вылечился от смертельного вируса.
Качалов. (Садится напротив Синкевича.) И всё благодаря вам, доктор Синкевич. Спасибо вам!
Эпизод первый
Синкевич. Чем планируете заняться дальше, Василий Андреевич?
Качалов. Вы знаете, я понял удивительную вещь, что как бы я не любил свою работу, жизнь не ограничивается ею. Когда я узнал о своей незавидной участи, я стал по-другому смотреть на мир. Каждое утро я добираюсь до школы пешком в качестве гимнастики, а, вот, обратно еду на автобусе. Я ненавижу общественный транспорт, доктор. Вы не представляете, с каким трудом мне давался этот путь от школы до дома после тяжёлого рабочего дня. Эти усталые, недовольные жизнью люди, ютятся в тесном автобусе, хамят, толкаются, ненавидят друг друга. Я смотрел на их лица и видел в них дикое желание, чтобы этот день поскорее закончился. И меня так бесило, что каждый из них живёт от выходных к выходным, вычёркивает из жизни очередной день и даже вечером, оказавшись дома, не наслаждается парой свободных часов, а тратит их, готовясь к очередному рабочему дню. Но самое противное, что я видел в них отражения себя. Я ничем не отличался от них. Но сейчас! Сейчас, доктор, я наслаждаюсь их лицами: такими разными, угрюмыми, но по-своему прекрасными. Я полюбил этот кортеж живых мертвецов, стал запоминать их лица, перекидываться парой слов. И теперь мы уже знаем друг друга: здороваемся, интересуемся, как у кого прошёл день. В это время в автобусе больше не хамят и не толкаются. Мы все чувствуем себя частью большой семьи; и я не преувеличиваю. В конце концов, я вижу пассажиров этого автобуса чаще, чем родных родителей.
Синкевич. Вот, слушаю я вас и удивляюсь: как сильно меняется взгляд на жизнь, стоит человеку приблизиться к смерти. И ненароком задумываешься: неужели каждый человек должен пройти это страшное испытание, чтобы начать ценить жизнь?
Качалов. Ах, как вы ошибаетесь, доктор! В этом мире всё временно – в том числе и благодарность Создателю за второй шанс.
Синкевич. Да что вы?
Качалов. Поначалу я действительно ловил истинное наслаждение просто от того, что живу. Каждое утро я ходил на работу по набережной, наслаждался местными видами: подолгу глядел, как волны реки разбиваются о камни, как птицы общаются друг с другом на электропроводах, как город постепенно просыпается, по дорогах едет всё больше машин; смотрел на рыбаков, что не поленились рано проснуться и выйти на берег рыбачить. Но как и от всего в этой жизни, восторг мой быстро прошёл. И я снова стал погружаться в пучину, что затягивает человека в бесконечную серую рутину, что напрочь стирает все чувства и не даёт наслаждаться обычными вещами.
Синкевич. Удивительно! Уверяю вас, вам стоит написать книгу и изложить в ней весь ваш удивительный опыт. Уверен, она будет пользоваться популярностью. Но я хочу вернуться к вопросу вашего исцеления.
Качалов. Погодите! Выслушайте меня! То, что я рассказываю вам, я говорил самым близким мне людям, но они решали, что я поехал кукухой. Вы же меня поймёте. Вспомните, как год назад к вам пришёл живой труп, уставший от этой жизни и не ценивший её. Вы – врач и встречаетесь с такими людьми каждый день. Вы поймёте, о чём я говорю.
Синкевич. Что ж, в таком случае, думаю, разговор наш затянется.
Синкевич снимает пальто и шляпу и садится обратно за стол.
Синкевич. Не будете против, если я включу радиоприёмник? В это время на волне крутят джаз. Обычно я их слушаю в машине, но сегодня, как выяснилось, особый случай.
Качалов. Конечно, доктор, включайте! Музыка! Что может быть прекраснее музыки!
Синкевич включает радиоприёмник.
Радиоприёмник. А мы сообщаем слушателям, что мы вынуждены сегодня отложить ежедневную программу золотых хитов джаза, потому что сегодня доктор Синкевич слушает радио не в машине.
Синкевич. Так к чему вы пришли, пожив новой жизнью?
Радиоприёмник. А расскажет свою историю Василий Качалов под песню Фрэнка Синатры "Такова жизнь". Эту песню вы услышите на нашей волне впервые, ведь ещё ни разу к доктору Синкевичу не приходил выживший пациент.
Играет песня "That's Life" Фрэнка Синатры.
Качалов. Мозг человека удивительно устроен. Стоит чему-то хорошему выпасть из жизни, как мы страдаем, но, если это хорошее случается с нами каждый день, мы его совсем не замечаем.
Синкевич. Что имеем, то не ценим, потерявши, плачем.
Радиоприёмник. Отличная поговорка, доктор! В самую точку.
Качалов. Когда память вернулась, а болезнь ушла, я наслаждался каждым мгновением жизни. Я по-другому взглянул на свой дом, свою работу. Старался перевоспитать учеников, что баловались на уроках. Добросовестно выполнял бумажную работу, а не ругался с бюрократами в школьной администрации. Мне казалось, что то, что я имею сейчас гораздо лучше небытия, какое мне светило ещё полгода назад.
Синкевич. Дайте угадаю. Но вскоре всё стало возвращаться на круги своя.
Качалов. Именно, доктор!
Радиоприёмник. Да вы сообразительны, док.
Качалов. В какой-то момент вся эта рутина снова осточертела и, ехав с работы в том самом тесном автобусе, я понял, что ненавижу его так же, как полгода назад. И точно так же я ненавижу школу, непослушных учеников, бюрократов из администрации. Понимаете, доктор? Жизнь дала мне второй шанс. А я так быстро его промотал, снова завернувшись в этот кокон и спрятавшись от мира.
Синкевич. Поверьте, Василий Андреевич, вы не один такой. То, что вы говорите, я слышу от каждого пациента, победившего рак или любую другую тяжёлую болезнь. Даже здоровый человек, никогда не болевший камчаткой, очень быстро забывает о самом главном – о смерти.
Радиоприёмник. Да вы философ, док!
Синкевич. И всё же вернёмся к вашему исцелению. Как вам это удалось? Что вы принимали?
Качалов. Только то, что вы мне прописали, доктор. Ах, да! И ещё слушал Моцарта!
Синкевич. Но это невозможно! Я прописал вам то же, что прописывал остальным, но только вам удалось вырваться из лап забвения и смерти. Вы что-то утаиваете от меня.
Качалов. Ни в коем случае, доктор. Я полностью откровенен с вами.
Синкевич (шепчет). Не может быть! Не может быть! Невозможно!
Радиоприёмник. А ведь он так и не ответил на ваш вопрос, док.
Синкевич. Вы так и не ответили на мой вопрос. Что планируете делать дальше?
Качалов. (Смеётся.) Ну, раз выяснилось, что всё это время я жил не своей жизнью, буду искать то, что действительно принесёт радость жизни, что будет заставлять просыпаться по утрам.
Синкевич. И что же заставляет вас просыпаться по утрам?
Качалов. Сейчас ничего. Но, знаете, я всегда мечтал играть в театре. Всё откладывал, боялся попробовать. Но видимо сейчас тот случай, когда больше не нужно ждать, пришло время действовать.
Радиоприёмник. Такой смешной человек! Удивительно, почему из всех смертных именно ему дарован второй шанс?
Синкевич. Не понимаю, почему вы выздоровели. Я прописал вам те же препараты, что остальным. Но от них я получал лишь свидетельства о смерти. Вы же живой и здоровый, сидите здесь передо мной.