Дмитрий Вартанов
Белый город. Территория тьмы
Часть 1.
«Чтоб ты сдох, члвк…».
Город спал. Звёзды, не отягощённые облаками, как обычно напевали что-то тихое и колыбельное. Было чертовски приятно вот так, не спеша, брести по пустынной улице и слушать движение воздуха и лёгкий шелест своего плаща. Дойдя до реки, он остановился в начале моста:
– Как всегда ближе к ночи у тебя заканчиваются сигареты. Не любишь ты жить впрок, Диман.
– Так, не любишь или не умеешь?
– Вот только не надо заумных вопросов о бытие. Я просто думаю о паре смачных затяжек.
– Курить бросай, ума для этого большого не надо.
– Отвали, философ…
От потока глубоководных мыслей его оторвала какая-то тень впереди.
– Эники-беники ели вареники, пили сметанку, жевали укроп… Оказывается, не только ты маешься от бессонницы и бродишь сентябрьскими ночами по дрыхнущему городу.
На мосту действительно кто-то стоял. Синие блики луны и звёзд чётко обрисовали женский силуэт. Метрах в пяти от него обозначилась чёрная мужская фигура в длинном широкополом пальто и шляпе «аля голливуд 40-х». Женщина, по-видимому, увидела Диму и стала как-то судорожно и неловко, словно марионетка, движимая невидимыми нитями, перелезать через перила моста.
– Неужели я такой страшный, прямо ужас в ночи? Давеча Татьяна сказала, что, несмотря на мою котиную брутальность, интеллигентный пофигизм и вечную трёхдневную щетину (вот уж насловоблудила), я очень даже симпатичный персонаж, небрежно шагающий по российским просторам… Вот дьявол! Куда же ты так спешишь?
Он подбежал и едва успел схватить женщину за ворот тонкой куртки, резким и сильным рывком перекинул её через ограждение. «Марионетка» при ближайшем рассмотрении оказалась молодой и до-дикости красивой.
– Ну вот, а поэт утверждал, что «глаза в глаза – лица не увидать», – даже в ночном мраке эта «дикость» ослепила. – И такие кошечки,.. хотя больше на пантеру похожа, а может, и на львицу, – волосы вроде цвета пшеницы, пахнут полем,.. и такие прыгают по ночам с мостов. Скверненько, если так дальше пойдёт, некому будет говорить тебе о брутальности и пофигизме.
Она попыталась вырваться и ударила его по лицу. Но он, дёрнув её вниз, посадил на асфальт, при этом бесцеремонно уселся рядом, бросив взгляд в сторону мужчины в пальто. Тот быстрым, чеканным шагом приближался к ним. Проходя мимо, чёрнопальтожник (пальто было конкретно чёрным и длинным, почти до пят) тихим, зловещим голосом выплюнул:
– Чтоб ты сдох!.. Члвк… – прибавил шаг и почти бегом исчез в ночи.
– Что-то твой парень немного агрессивен. Не понял только, как он обозвал меня. Червяком что ли?
Дима обнял её за плечи. Красавица притихла, лишь мелко дрожала, устремив невидящий взгляд в пустоту перед собой.
– Интересно, как мы со стороны выглядим? Милая молодая парочка сидит на середине моста и воркует о любви… на холодном сентябрьском асфальте… Но курить хочется. Бросать надо, но не можется.
Он повернул её лицо к себе и подмигнул:
– Привет.
Она смотрела на него и молчала, смотрела странно и бездонно.
– Я сейчас заблужусь в твоих глазах, словно в лабиринтах Минотавра. Надеюсь, нить одолжишь, Ариадна ночная. Ничего, что я с богиней на ты? Просто обстановка располагает к интимности: ночь, луна, река, мост. Чуть ли не по Блоку: «Ночь, улица, фонарь, аптека…». А вот табачного киоска нет. У тебя случайно сигарет нет? А впрочем, там, куда ты хотела отправиться, не курят. Мне тут вспомнились строки, некто А.С. написал: «Прибежали в избу дети, второпях зовут отца: Тятя, тятя! Наши сети притащили мертвеца!». Как думаешь, к месту они?
Она продолжала смотреть на него, и непонятно было, слышит она его или нет.
– А ты молодец, медаль за отвагу можно вручать. Я бы не рискнул вот так, как ты сейчас. Вода ледянущая, даже изверги не топят котят в такой холод. Подождала б до мая, а лучше до лета, всё приятней…
– Ты не понимаешь, во что ввязался, – неожиданно тихо произнесла она.
– Некоторые вещи я действительно не понимаю. Вот математиков не понимаю – от интегралов и игреков с иксами в школе волосы дыбом вставали. От политики и нашего бытия в непонимании – как на такой огромной планете кучка властителей из либералов, демократов и прочих «кратов», красных и белых, коричневых и чёрных, голубых и зеленых, а то и вовсе радужных, столетиями, тысячелетиями дурит мозги миллионам миллионов, кормя их байками о счастливом будущем? И, о, чудо, миллионы эти, с аппетитом уплетая полбу иль соевую колбасу, утопая в долгах, безнадёге и нищете, верят во все эти басни. Не понимаю.
Здесь Дима притормозил, поймав себя на мысли, что не к месту словодудит о математике и политике.
– А ведь ты зеленоглазая, – он понял это, потому что и впрямь зелёные глаза уже осмысленно и, пожалуй, с интересом захватили его взгляд. – Смотришь так, будто в плен хочешь взять. Засиделись мы тут с тобой, однако… Но самоубийц я вообще не понимаю. Ты и впрямь считаешь, что, нырнув ночью с моста, наполнив водой лёгкие и остановив сердце, решишь все свои проблемы? Типа нет меня, нет и проблем?.. Это ж как Дарвин со своими макаками на века задурил мозги человечеству. И ты веришь в дурь, что когда-то молекулы случайно собрались, случайно зародили простейшую жизнь с инфузориями, туфельками без каблуков, случайно сложилась цепочка, приведшая к Адаму с Евой?.. А ты знаешь, что сам основоположник этого эволюционного учения был верующим человеком, несмотря на папулю-атеиста, – Дима поправил мягкую прядь волос ночной львицы и, не понимая зачем, но продолжил:
– Ничего у тебя не выйдет, хоть тысячу раз ныряй и захлёбывайся. Бесполезно всё это: остановка сердца, не есть смерть, и трупик твой холодный и синий – отнюдь не всё то, что ты из себя представляешь. Умереть по-настоящему не так просто. И если суждено тебе когда-либо несуществование, то не твоё желание будет последним и определяющим.
Он поймал себя на том, что уже не сам прижимает ночную красавицу к себе, а та тихонько прильнула к нему. Нахлынуло раздражение, непонятно на кого направленное. Он посмотрел на небо:
– «Открылась бездна, звёзд полна,
Звездам числа нет, бездне дна».
Появилась возможность излить досаду на великого Ломоносова:
– Чёрт бы побрал Ломоносова с его числами и математикой, а ещё поэтом и философом считается, – однако за такое чертыхание на достойнейшего россиянина, сделавшего для Россиюшки несравнимо больше, нежели сам Дмитрий, ему стало стыдно, вернулось раздражение, реально направленное на самого себя…
– Откуда ты знаешь про смерть? – это был голос настоящей женщины.
– Что-то не хочется мне больше говорить о мрачном, особенно с обладательницей такого неземного голоса…
Она перебила его:
– Ты спас меня. Теперь «они» от меня отстанут… У «них» была только одна попытка. «Они» теперь бессильны передо мной. Но с этого мгновения «они» возьмутся за тебя…
Она протянула руку к его шее и вытащила гайтан с нательным серебряным крестиком:
– У тебя есть крестик и иконка с батюшкой Николаем. Это хорошо. А чёрный назвал тебя так, как ни я, ни ты не сможем произнести, только «они» могут… Четыре согласные буквы ч, л, в, к – «члвк». В этом слове для «них» отсутствуют гласные. «Они» способны их сглатывать, сжирать, превращать в пустоту… Поэтому ты не понял, что он сказал. Мы все для «них» «члвк» и «лд»… «они» пытаются лишить нас гласа… Слова… души, превратить нас в мёртвые души…
Её глаза, её глаза… глаза женщины, таких он никогда не встречал. Он поймал себя на мысли, что тонет в них. Впору было окрестить эту ночь в ночь утопленников:
– Кто-то тонет в озёрах-морях,
Кто-то в женских глазах-янтарях.
Строчки пришли сами собой – в ряду «шедевральных» димановских стишков прибыло.
– Ладно, хватит о водной стихии и Дарвине с Ломоносовым. Прощаться пора. Я не гожусь на роль ангела-хранителя. Хотя ты вроде как молвила, что я тебя спас. Выходит, я ангел-спаситель. Обращайся если что, только предупреди заранее: где и когда решишь понырять, – он встал и, чтобы не произносить очередного абсурда, повернулся к ней спиной, вздохнул полной грудью и пошёл, но вдруг услышал:
– Роль ангела-хранителя не твоя… таковым станет друг твой православный с иудейскими корнями… Я буду ждать тебя. Уверена, ты понравишься пантерам… И в следующий раз захвати гайтан с Божией Матерью для меня…
Он прибавил шаг. Уже вне моста резко остановился и обернулся. Женский силуэт в его плаще постепенно растворялся в ночных огнях спящего города.
В сумке зашевелилось Счастье. Дима опустил её и открыл:
– Что, лохматый, не спится?
Кот зажмурился, потянулся и с тигриным достоинством стал выбираться из баула.
– Сам пойдёшь, белое Счастье? Ну, давай, разомнись.
Так они и пошли по спящему, пустынному сентябрьскому городу – крепкий мужчина без плаща и белый здоровенный кот с чёрным хвостом.
Три часа ночи. Идти домой не хотелось. Правая рука, проявив инициативу, достала мобильник. Заспанный женский голос невнятно что-то пробормотал.
– Здравствуй, Танюша, – ответил он, стараясь скрыть ночную безынтонационность. Наступившее молчание принял как само собой разумеющееся. Хорошо молчим, а главное, в тему. Однако Татьяна прервала эту «тему»:
– Привет, бродяга с белым Счастьем. Меньше всего ожидала услышать тебя. Всё странствуешь со своим огромным усатым монстром, чеканишь и ставишь с очкастым добряком Изей надгробья на могилки? Сегодня кому ставил? Наверное, генералу какому-нибудь? Хотя, возможно, и бомжу крест чинил, ведь твой альтруизм неизлечим. Как там твой верный Счастливчик? Всё растёт и умнеет? Я боюсь его – иногда кажется, что он вот-вот заговорит, причём твоей интонацией и голосом, – она не смогла скрыть затаённой обиды, пытаясь облечь её в лёгкий сарказм.
– Прости, Татьяна, я, по-видимому, не вовремя. Спокойной ночи.
– Постой, не отключайся… я жду тебя… очень жду…
Дверь в квартиру была открыта. Таня в летящем розовом халатике сидела в гостиной и курила. На маленьком журнальном столике стояла начатая бутылка коньяка, рядом лежали сигареты, блюдце с дольками лимона и шоколадка. Он молча сел напротив и прикурил дармовой америкосовский дымный продукт. Кот по-хозяйски вошёл следом и запрыгнул ему на колени, нагло посмотрел в глаза, не выпуская когтей, соблюдая табу, развалился и затрещал, как трактор.
Они сидели и молча смотрели друг на друга.
В последнее время в ритме жизни Дмитрия, пусть и не суетливом, но не лишённом некой динамики, стали всё чаще возникать паузы. Они, пожалуй, стали его накрывать всё чаще и чаще. Они вот так просто заходили к нему, словно туркмены-аксакалы с чайником и пиалами зелёного чая, садились рядом, смотрели на него и мудро молчали… Паузы в словах, паузы в этом молчании, паузы во времени и вне времени. Работай он на телевидении, он мог бы стать лучшим мастером по паузам, настоящим паузменом, даже Якубович отдыхает.
Правда, на ночном мосту сегодня его говорливость про бытие несколько «перегрузила» и победила эту любовь к паузам.
В зале солидно тикали настенные часы, на коленях несолидно храпело Счастье. Под эти тиканье и храп он незаметно для себя задремал.
– Ну, ты даёшь! – голос Татьяны вернул его из царства наступающего Орфея.
– Я, кажется, задумался, прости. Ты очень соблазнительно выглядишь. Я восхищён, белый тоже, мы восхищены.
– Хочешь сказать, изголодался?
– Как ты угадала? Мы с чернохвостым не ели с раннего утра.
– Скотина ты, Дима, – Татьяна устало откинулась на спинку кресла. При свете ночника она, действительно, выглядела великолепно.
– Поднял меня среди ночи, сидишь, издеваешься, кот нагло трещит… Но, знаешь, я рада тебя видеть, даже Счастье твоё десятикилограмовое терпеть готова.
Услышав о себе такую явную лесть, котище вмиг перестал храпеть. Дима встал, неделикатно уронив белый «наколенник», подошёл к женщине и опустился у её ног, обнял их. Десять килограммов счастья обиделись и вальяжно ушли в спальню Татьяны.
– Прости, я не то говорю. Я и вправду скотина, считай хоть бараном, хоть быком, только козлом не надо.
– Разница-то какая, все рогатые?.. Ты останешься?
– Да, но если честно, есть хотим, того же барана целиком…
– Сейчас принесу, зови своего монстра, для него есть сметана и ветчина, прости, его любимой индюшатины нет, знала б заранее, порадовала бы.
Татьяна ушла на кухню и стала там по-женски греметь посудой. Дима взял телефон, набрал Изю. Заспанным голосом ответила Тося:
– Слушаю.
– Квартира Азриленко? Вас беспокоят из КГБ. Мы предлагаем вам сотрудничество. В случае отказа – круиз на Соловки…
– Передаю трубку мужу, он у меня работает по связям с КГБ, ФСБ, ФБР, ЦРУ, Моссада, друзьями-Диманами, котами и прочей жутью. А вообще-то, Дим, ты на часы смотрел?!
– Диман, говнюк, мало того, что пропал с утра, на звонки не отвечаешь. Мне пришлось своими отнюдь неглупыми еврейскими руками в одиночку ворочать надгробья. Ты не соизволил даже предупредить меня. И если на то пошло, порядочные люди не звонят в четвёртом часу ночи и не говорят людям с моим именем о ФСБ, КГБ…
– Изя, прости меня, я больше так не буду. Я отработаю, мы с котом отработаем… за двоих… пятерых. У Счастливчика болел живот, и было подавленное настроение.
Изя перешёл на крик:
– У кого подавленное?! У тебя или твоего наглого обжоры?! Перед тем, как прийти, накорми своё облезлое Счастье. Оно позавчера втихую стащило и сожрало со стола на кухне полтора килограмма тушёной индейки, причём с костями, по крайней мере, я их не нашёл. По твоей милости, а точнее наглости у нас набралось пять заказов. Так что в восемнадцать ноль ноль жду на кладбище. У меня всё, и пошёл к чёрту!
– И вовсе Счастливчик не облезлый, – ответил Дима уже отключившемуся другу. – А чё так поздно? Кладбище всё-таки. Там лучше быть с восходом, чем с закатом…
«Да прольётся кровь во имя бога моего».
В восемнадцать с двумя нулями Дима был на городском кладбище, фургон Изи уже стоял у ворот. Друг-очкарик вылез из кабины и молча направился к калитке. Однако его спина, прежде чем с достоинством удалиться, всё же соизволила ненароком бросить:
– Баул со жратвой и водой в кузове. Материал уже развезён по могилам…
Дима подошёл к машине, вытряхнул из сумки сонного Счастливчика:
– Прости, но на кладбище лучше входить своими ногами, в твоём случае, лапами, а не чтоб заносили, уж поверь мне на слово.
Белое Счастье понимающе посмотрело на него и со стократным Изиным достоинством своими лапами пошло на погост.
Баул был неприподъёмный, но источал аромат весьма аппетитный. Тося знала все слабости Изи и его друзей: любил добрый еврей от души покушать, Дима тоже не страдал аскетизмом, а уж про обжорство огромного белого усатого монстра можно было легенды слагать в стиле и духе Гаргантюа и Пантагрюэля.
Диман водрузил на себя провиант и, пыхтя, двинулся за котом и другом. Могилы были на дальнем северном конце кладбища. Живых вокруг никого не было, лишь где-то ошалело пел соловей. Изя встретил его своей невозмутимой спиной, которая мрачно процедила:
– Две плиты за тобой, как хочешь сам их ворочай. И ты накосячил с гравировкой на одном из надгробий. Там фамилию не через «ё» надо было писать, а через «е». Ты своими двумя лишними точками сделал мужика Жёпкиным, а он Жепкин. И кстати, этот Жепкин – тесть нашего зампрокурора. Так что ты точки лишние убери, если не хочешь, чтобы мы с этими точками сами оказались в корне этого слова. Постарайся за пару часов справиться. И пусть твой наглый котище не надеется даже на полсосиски, – Изя демонстративно постелил армейскую утеплённую подстилку и улёгся на неё, подложив под кучерявую голову заранее приготовленную вездесущую походную подушечку.
Счастливчик ехидно посмотрел на Изин живот и по-хозяйски водрузился на него. Очкарик попробовал было стряхнуть чернохвостого, но тот, не выпуская когтей, соблюдая табу, всеми фибрами души и хвоста зацепился за тёплое, родное пузо, легко доказав, что он всё-таки лучший ковбой, нежели Изя мустанг.
Сил Димана и обиды Изи хватило на одну могилу. Обустройством второй занялись вместе. К девяти вечера закончили. Умылись по очереди минералкой из пластиковой полторашки. Кот консервативно навёл марафет языком. Пока Изя распаковывал сумку с припасами, любитель сметаны и тушёной индюшатины невзначай подобрался поближе к сумке и сделал вид, что спит. Он не открывал глаз до тех пор, пока из недр баула не показался пакет с окорочками. Здесь белый проглот не выдержал и бестактно сказал:
– Мау!
Изя не отреагировал и продолжал невозмутимо доставать еду. Когда он перед носом кота поставил бутылку коньяка, плутишка, сменив тональность, выдал заунывное:
– Ма-а-а-а-у-у-у…
– Дзэдун… На, подавись! – буркнул раздатчик и положил на отдельную тарелку довольно крупный окорок. – Только кости не жри.
– Ты же знаешь, он трубчатые не ест, – успокоил друга Дима.
Счастливчик, выслушав молча сей диалог, принялся неторопливо, с чувством, если не сказать, величием, поедать свой ужин. И тут проявились все лучшие качества Изи, как самого терпеливого, всепонимающего и всепрощающего друга:
– И за что только люблю вас двух вечно голодных динозавров? Ладно, снимаю санкции и объявляю мир, Диманище.
Он открыл коньячок и разбулькал его по стопкам. Диму не нужно было приглашать дважды, он уже давно сидел рядом с чувством глубокого раскаяния и преданности. Изя посмотрел на него и рассмеялся, но сквозь смех, выдал предупредительное прощение:
– Ещё раз такое повторится, получите кефир на ночь.
Коньячок был холодный и абсолютно «без клопов», окорочка, с тонким букетом специй и хрустящей корочкой, изумительно сочные (Тосины руки как всегда творили кулинарные шедевры даже из самых простых продуктов), недолго существовали вне зоны животов друзей. Сосиски, как добавку, в большей мере оценил кот. Завершив тремя штуками свой перекус, он равнодушно посмотрел на Изю и стал умываться.
– А теперь жду объяснений, – сказал очкарик.
– Прости, так получилось… – Дима не стал напрягать друга ночной историей на мосту, рассказывать о зеленоглазой незнакомке и чёрном человеке, обозвавшем его четырьмя согласными буквами «члвк» и пожелавшем скорейшей кончины. О визите к Тане говорить тоже не было смысла – семья Азриленко хоть и не осуждала его за ночной свободный образ жизни, но всегда давала понять, что мечтает видеть его наконец-то семейным, пусть и не осёдланным, но оседлым, в конце концов, мужем и отцом.
– «Так получилось» – это уважительная причина. У тебя всё нормально? Выглядишь ты вообще-то не очень: синяки под глазами, вялый, не в себе какой-то. Ты не приболел часом?
– Всё хорошо. Просто не доспал.
Изя саркастически хмыкнул и произнёс:
– У нас впереди три объекта, а значит, ты и сегодня не доспишь. Так и быть, пошли в машину, с часок покемарим и уж тогда с Божьей помощью продолжим и закончим.
К двум ночи четыре могилы были обустроены, плиты и надгробья установлены, причём даже не пришлось пользоваться фонарями – полная луна и звёзды выдавали необходимый свет. Жёпкин на первом надгробии мановением руки и фрезы по камню стал Жепкиным. Ребята подустали. Диман молчал, Изя тоже был не по-еврейски малословен, лишь изредка ворчал на безалаберность Димы и обжорство белого Счастья, которое дрыхло на соседней могилке.
Но ночь, какая была ночь! Друзья закурили, и тут Изю прорвало:
– Диман, ты хоть и не считаешь себя поэтом, но про эту лунность, как прозаик и сказочник, ты должен написать. Эта ночь достойна величайшего восхищения. Наш летний отдых на островах Волги, лунная дорожка на воде, плеск набегающих волн – это, конечно, непередаваемо. Но ночное кладбище по-своему романтично. Эти кресты, стоящие в творческом беспорядке, обрамлённые звёздным светом, будто воины-ратники. Нагромождение оградок – это ли не загадочный сказочный лабиринт? А благодать, какая тут благодать! Ни шума суетливой толпы, ни беспорядочного мельтешения машин, ни стрессов, ни болей, ни бед, ни обид. Ни на каком курорте мира нельзя так отдохнуть душой, как здесь, на этом милом кладбище. Только на нём, родимом, можно так прочувствовать тишину, обнять её. Хочется просто лечь на землю, закрыть глаза и лежать, лежать…
– Изя, типун тебе на язык. Я разделяю твой восторг от полной луны, звёзд и тишины, но мне вовсе не хочется здесь, на этой кладбищенской земле, долго лежать, тем более обнимать её, всему своё время. И кстати, этот «лабиринт оградок», как ты его назвал, по-моему, полный бардак в планировании, безалаберность, равнодушие руководства кладбища и администрации города. В отличие от простого люда большие «шишки» закапывают себя и своих близких не в таком нагромождении и хаосе. Поэтому я крайне удивлён, как в этот хаос и бардак попал тесть зампрокурора?
– Здесь лежит его прабабушка, он сам при жизни говорил, что хочет с ней рядом лечь, это его последняя воля. Диман, но согласись, всё-таки сегодня здесь как никогда чудно. Покой, тишина, и кроме нас ни одной живой души…
И тут появились души, их было три. Души, тихо переговариваясь, шли по узкой дорожке, две из душ несли какой-то тюк. Изя прервал тираду и затих. Три силуэта остановились метрах в двадцати от притихших друзей. Тюк, лежавший у них на плечах, с глухим звуком упал на землю. Это были мужчины. Один, в длиннополом пальто и шляпе, остановился поодаль, двое других, нёсших тюк, были одеты по-спортивному: куртки, кроссовки и шапочки, на одном был шарф, вроде как фаната футбольного клуба «Ливерпуль».
– Тяжёлая бабёнка, – сказал тот, что был с шарфом; он, вынув нож и перерезав верёвки, вытряхнул из мешка голую женщину. Рот её был закрыт скотчем, руки и ноги связаны.
– Где инструкция, которую дал тебе этот в чёрном пальто? – спросил без шарфа.
– А на шиша она нужна?! Там какая-то хрень тарабарская написана. А из того, что понятно, нам надо костёр разжечь и поработать тесаком.
– Так, ведь и этот, который с нами, перед входом на кладбище предупредил, чтоб мы соблюдали все инструкции…
– Да пошли они оба к чёрту! Нальём крови в банку, вынем глаза и сердце, другой ливер. За такое бабло, что они дали, я мясником быть согласен, но читать по бумажке какую-то бессмысленную, тарабарскую хрень… Короче, давай тесак, кончать пора.
Женщина лежала тихо и лишь изредка судорожно подёргивалась. «Ливерпулец» неспешно наклонился над ней и занёс нож…
– Остановись! – впервые проронил голос человек в шляпе.
Поднявший нож замер. Остановивший его чернопальтожник медленно расстегнул пальто и достал длинный меч, лезвие которого раскидало по сторонам блики полной луны.
– Есть один нюансик, ребятки, – сказал человек с мечом и приблизился к ним. – Судя по всему, вам никто и никогда не говорил, что любую инструкцию надо всегда соблюдать строго и неукоснительно. На то нам и даны инструкции. Мне показалось, что вы спешите урвать обещанные вам деньги. Это нехорошо. Несоблюдение инструкций и традиций приводит к беспорядку, а даже малейший беспорядок – это хаос и излишняя суета. Суета – это бардак, отсутствие стиля и несолидность. Мой хозяин прежде всего любит и чтит стиль и солидность. Так что вы не правы. Ну, ничего, всё поправимо.
Мужчина с мечом легко взмахнул им, и голова спортсмена с ножом, как мяч, покатилась с горки, обезглавленное тело мешком рухнуло рядом со связанной женщиной. Тот, что был без шарфа, бросился бежать в сторону Димана и Изи. Чёрный человек легко взмахнул мечом и бросил его вдогонку. Меч с глухим гулом, пролетев метров пять, перерубил ноги убегавшего, и тот рухнул как подкошенный. Человек в пальто и шляпе не спеша подошёл к мечу, поднял его, и голова в спортивной шапочке покатилась прямо к притихшему и ошалевшему Изе. Бедный очкарик в ужасе попятился, натолкнулся на Диму, и друзья полетели в ближайшую вырытую могилу, но совсем недолго оставались в ней. Оказавшись на поверхности, они огляделись.
– Диман, надо сваливать отсюда, – прошептал Изя, судорожно сжав плечо друга.
Но тот стоял, как вкопанный.
– Изя, здесь никого нет.
Изя не отпускал Диму и был бледен и напряжён.
– Дай фонарик, – сказал Дима.
Луч фонаря бегло пробежал и прошарил всё вокруг.
– Что за чёрт, башка в спортивной шапке покатилась прямо к твоим ногам, Изя.
Диман подошёл туда, где мгновение назад стояли чёрные личности. Ничего и никого поблизости не было: ни отрубленных ног и голов, ни тел без голов, ни связанной голой женщины, ни человека в пальто с мечом, крови тоже не было, а ведь должна была быть алая, её должно было быть много.
Изя ни на шаг не отходил от друга. А тот не успокоился, пока не обошёл все могилы поблизости, но ничего, что бы напоминало страшную сцену, разыгравшуюся несколько мгновений назад, не обнаружил.
– Валим отсюда, не нравится мне всё это, – Изя в очередной раз потянул братана за рукав. Но Дима, высвободив руку, сел на одну из оградок и закурил.
– Мне всё это тоже не нравится, но где кровь, где тела, где связанная женщина? Я могу принять, что тот с мечом резко пропал, но не мог же он прихватить с собой три тела, собрать головы и ноги и за десять секунд скрыться. И где кровища, в конце концов? Изя, может нам всё это привиделось? Такие двойные глюки… ночь… кладбище всё-таки.
– Я ни о чём сейчас не хочу думать, моё единственное желание – поскорее убраться отсюда. Я очень не хочу, чтобы вернулся этот чёрный маньяк с мечом…
– Тихо, Изя, – Дима прошёл ещё метров шесть и нагнулся. Когда же выпрямился, в руке у него был длинный меч.
– Хорош красавец! А лёгкий какой, смотри, как сверкает сталь. Посвети сюда.
Луч фонарика выхватил рукоятку клинка, всю испещрённую какими-то символами и буквами, судя по всему, латинскими. Дима поднёс меч ближе к глазам: три чёрные шестёрки с обеих сторон рукояти больно и хлёстко ударили по радужной оболочке глаз друзей.
– Ты ведь не только на английском, немецком, иврите шпаришь, но и в латинице неплохо шаришь, очкастый брат мой Изя. Ну-ка, попытайся что-то прочитать и расшифровать.
– Тут и пытаться нечего. Первая строка гласит: «Да прольётся кровь во имя бога моего!». Под ней три шестёрки – число зверя, знак сатаны. Много ума не требуется, чтобы понять, что здесь были сатанисты, служители дьявола, мужик в шляпе и страшном пальто с мечом точно из таковых. Сейчас таких чёрных сект развелось столько, сколько не было пионерских организаций в славном Союзе. Пошли отсюда, ради Бога. И выбрось этот меч. Я клянусь, что больше никогда не появлюсь на кладбище ночью. И кажется, моё отношение к русскому кладбищу изменилось, мне не хочется тут лежать, быть здесь, особенно сейчас, я тоже не хочу, – Изя упёрся в спину Димы и стал толкать его к выходу.
– Подожди, друг, а инвентарь? И где Счастливчик?
Сытый котяра привычно и мирно спал на одной из могил. И ни ужасная кровавая сцена, ни паника Изи, ни мрачная красота сатанинского меча не потревожили его крепкого, безмятежного кошачьего сна. Диман подошёл к могиле, беспардонно поднял и засунул ничего не понимающее Счастье в сумку и к большому облегчению другана направился к выходу с кладбища.
– У могилки за крестом
Появился чёрт с хвостом.
Раз, два, три, четыре, пять,
Стал он головы срубать.
Дима произнёс стишок вслух, посмотрел на своего очкастого дружбана и с лёгкой язвинкой подытожил ночной загробный вояж:
– Знаешь, дорогой мой Изя, меня весьма радует одно обстоятельство: теперь ты вряд ли заставишь меня работать по ночам…