Дмитрий Сафонов
Библиотека
Ксюша хмыкнула и снова попыталась углубиться в учебник. Однако это занятие давалось ей с большим трудом. Она прикидывала, успеет ли попить чаю с домашними булочками до возвращения соседок.
– Когда ты вернешься? – спросила она.
– Постараюсь недолго, – неопределенно ответила Юля и, увидев нахмуренный Ксюшин лоб, уточнила. – Через полчасика. Не скучай тут без меня.
– Какое тут скучать? Мне еще восемнадцать страниц надо прочитать, а я не понимаю ни черта, словно не по-русски написано, – притворно пожаловалась любительница мучного.
Юля вышла, плотно закрыв за собой дверь. Нарочно громко топая, она прошла по коридору до лестницы и потом тихо, на носочках, вернулась обратно. Припала ухом к двери и услышала возмущенное пение матрацных пружин, и потом – звук выдвигаемого из-под кровати чемодана.
Она приоткрыла дверь и с умильной улыбкой просунула голову:
– Кстати, у меня в тумбочке обалденный вибратор. Можешь воспользоваться, если хочешь – у нас ведь все общее. Только не забудь потом вымыть. Пока, подруга!
Она захлопнула дверь и, давясь от смеха, побежала к лестнице. Перед глазами стояла нелепая картина: Ксюша, склонившаяся над чемоданом, черные трико, туго обтягивающие необъятный зад (признак усидчивости – но не письменным столом, а за обеденным), белое испуганное лицо и округлившиеся глаза.
– А как она покраснела, когда я сказала про вибратор! – расхохоталась Юля и запрыгала вниз по лестнице через две ступеньки.
* * *
Он сидел на поваленном дереве неподалеку от "четверки". Не курил, не прихлебывал минеральную воду из бутылочки – просто сидел, почти не двигаясь. Непонятно, кто и зачем спилил этот старый трухлявый тополь: один из многих, растущих вдоль полотна железной дороги. Остальные стояли на своих местах и тихонько шумели клейкой пахучей листвой, но этот лежал уже давно (если судить по успевшему почернеть и дать новые побеги пню), давая пристанище местным забулдыгам и бездельникам, приходившим сюда выпить "на троих" и неспешно обсудить житейские проблемы и мировые новости.
Наверное, он напоминал алкоголика, не дождавшегося компании, хотя более внимательный взгляд сразу бы заметил, что этот человек на алкоголика совсем не похож. Но тем и хорош был поваленный старый тополь: здесь не ходили люди с внимательными взглядами.
За его спиной изредка шумели вечерние электрички, обдавая сидящего бегущим светом, лившимся из мутных окошек. Со стороны насыпи (то есть – тыла) любопытных глаз можно было не опасаться.
А спереди, со стороны женского общежития, его скрывали густые высохшие ветви. Идеальное место для наблюдения.
Задачу, которую поставили перед ним, никак нельзя было назвать простой. С другой стороны, он и не помнил, чтобы перед ним когда-нибудь ставили простые задачи. Нет, такого не случалось: а ведь он СЛУЖИЛ уже тридцать с лишним лет. Тридцать четыре, если быть точным.
Каждый день он просыпался с мыслью: "Сегодня я умру. Значит, надо сделать это достойно". Но пока он выходил победителем из любой ситуации. Все благодаря прекрасной выучке, неутомимым мышцам, острому разуму и совершенно железным нервам.
Правда, седина и глубокие морщины, избороздившие лицо, говорили о цене, которую ему приходилось платить за эти победы, но сидящего это мало трогало: он уже тридцать с лишним лет недоумевал, как это случилось, что он не умер вчера.
Он достал из кармана фотографию и еще раз посмотрел: но не для того, чтобы освежить образ девушки – скорее, чтобы проверить свою память. Так и есть! Он совместил черно-белое изображение с мысленным образом, намертво отпечатавшимся на обратной стороне век, и остался доволен результатом. Все совпадало – до мельчайших черточек.
Фотография была явно вырвана из личного дела: наверху виднелся след от скрепки. Но он не дал своим мыслям развиваться дальше: его совершенно не интересовало, какими путями попала к нему эта фотография. Это была ненужная информация. Ему было достаточно четко сформулированной задачи, уложившейся в пару строк, отпечатанных на белом листе. Время от времени к нему приходили письма с такими вот короткими задачами; иногда к ним прилагались фотографии, а иногда и нет. Он не забивал голову лишними вопросами; просто выполнял то, что от него требовали, и все. Его не тревожил размер гонорара: ведь он не работал по заказу, а СЛУЖИЛ. Служил верно и преданно, как самурай, но лицо его господина всегда было скрыто плотной завесой тайны. Он знал, почему служит, но так никогда и не узнал, кому.
В нагрудном кармане легкой куртки лежала ручка: шприц с быстродействующим снотворным. Для выполнения задачи этого было достаточно. Он никогда не носил оружия: само тело было его оружием. При необходимости он умел использовать спички, карандаши, зубные щетки, расчески, зубочистки и даже плотно свернутые листы бумаги: эти невинные с виду вещи в его руках несли смерть – всегда быструю и тихую. И, наверное, почти безболезненную. Во всяком случае, он так думал. Потому что спросить было не у кого.
Девушка вышла из общежития без двадцати восемь. Она куда-то торопилась. "Наверное, в магазин", – безошибочно понял он. Куда еще может торопиться девушка из общежития? Если живет в общаге, значит, не местная, а за время вступительных экзаменов она вряд ли успеет с кем-нибудь познакомиться. С кем-нибудь, на встречу с которым нужно торопиться. К тому же скоро восемь – время закрытия магазинов. Наверняка она спешит именно туда.
Он проводил взглядом девушку, неторопливо встал, прислушиваясь к стуку сердца: он не участился ни на один удар. Размял затекшие от долгого сидения ноги и осторожно пошел через сухие ветки, стараясь не наступать на белые пластмассовые стаканчики, разбросанные повсюду.
С самого начала девушка была обречена. Хотя… Как посмотреть. Скорее, не обречена, а ИЗБРАНА.
* * *
Эльвира Латыпова возвращалась в общежитие. Она только что поговорила на переговорном пункте с родной Медынью, рассказала матери о том, как успешно сдала уже два экзамена: оба на "отлично". Оставался третий, незначительный – сочинение. За сочинение Эльвира не беспокоилась. Если уж она сдала письменную математику и устную физику, то сочинение как-нибудь напишет. На физическом факультете, куда она поступала, до сих пор ходили легенды об одном весьма толковом парне по фамилии Пруткогляд. Этот самый Пруткогляд был призером Международной олимпиады среди школьников по физике, проходившей в 86-ом году в югославском городе Портороже. Понятно, что физику и математику он сдал без проблем, но сочинения ужасно боялся. И, тем не менее – написал.
"Татьяна любила Онегина. Онегин не любил Татьяну. Ленский любил Ольгу. Онегин застрелил Ленского…" – и все в таком духе. Бессмертный роман Пушкина он раскатал, как блин, на сковородке одной тетрадной страницы, затратив на это три часа напряженного потения. Говорили, что он даже высовывал язык от усердия, когда писал. Еще говорили, что он никогда не стригся и не причесывался, а мылся не иначе как по особому распоряжению декана. Но, как бы то ни было, четверку за сочинение он получил. И потом шесть лет потрясал весь университет своими выходками. Например, Пруткогляд придумал такую штуку: первого апреля расплачиваться в столовой только металлическими рублями. Он заразил этой фенькой весь кампус. Всю последнюю неделю марта кассирша дрожала мелкой дрожью, ожидая очередного нашествия презренного металла, а первого апреля сбрасывала, наверное, несколько килограммов (что только красило ее), таская заранее приготовленные брезентовые мешки с "картавчиками" – монетами с чеканным профилем вождя мирового пролетариата. Тот же Пруткогляд, вконец охренев от теоретической физики и постоянного шума электричек за окном, вышел однажды вечером из общежития с кистью и ведерком черной краски в руках. Он покрасил участок рельса длиной метров тридцать и с чувством честно выполненного долга вернулся в свою комнату. В тот вечер шум электричек не досаждал ему: машинист, не увидев знакомого блеска рельса, включил экстренное торможение, после чего немедля вызвал путейскую бригаду, сообщив по рации срывающимся голосом: "Диверсанты разобрали пути!". Движение было парализовано до полуночи, а Пруткогляд в блаженной тишине готовился к зачету. И это еще были самые невинные из его шуток.
Эльвира с улыбкой вспомнила эти и подобные байки, которыми старшекурсники – те немногие, что остаются на все лето в кампусе, потому что им некуда ехать – охотно потчуют доверчивую "абитуру".
Но улыбка на ее лице тут же сменилась грустью, едва она вспомнила голос матери: всхлипывающий, прерывающийся.
– Не плачь, мама! Все хорошо, – говорила она, а мать в ответ твердила только одно. – Доченька! Доченька моя!
Эльвира шла по улице Александрийска, именующейся почему-то Дирижабельной, и с интересом заглядывала в загоравшиеся там и тут окна.
"Вот это – кухня. Под потолком натянуты лески в три ряда; стандартные белые шкафы на стенах, потолок чуть закопчен и в углу зарос паутиной. А это, наверное, спальня. Ковер на стене, основной тон – темно-красный. Голубоватое сияние телевизора играет на прозрачных занавесках… Интересно, что они смотрят? Очередной бразильский сериал? Или новости? Неужели в мире что-то происходит? Что-то еще, помимо экзаменов в Александрийский университет?".
Так, разговаривая сама с собой, она незаметно подошла к последнему дому, стоявшему в городской черте. Дальше, за перекрестком, ограниченным со всех четырех сторон "лежачими полицейскими", начинался университетский кампус – почти такой же большой, как сам город.
Эльвира увидела женщину в мятом желтом плаще, с сумкой в одной руке и металлической сеткой, наполненной коричневыми яйцами – в другой. Женщина безуспешно пыталась приоткрыть дверь подъезда и просунуть в щель хотя бы ногу. Она беспомощно огляделась и увидела медленно идущую девушку.
– Вы не могли бы мне помочь? Рук не хватает, – словно извиняясь за тот факт, что природа наградила ее всего двумя конечностями, сказала она.
– Да, конечно, – откликнулась Эльвира: подошла и распахнула перед женщиной дверь.
В подъезде было темно и пахло кошками.
– Там, внутри, есть еще одна дверь, – сказала женщина. – Я подержу наружную, а вы уж не сочтите за труд, откройте, пожалуйста, внутреннюю.
– Пожалуйста, – сказала Эльвира, подумав про себя: "Может, ты лучше заберешься мне на плечи, а я донесу тебя до самой квартиры?".
Эльвира шагнула в темноту подъезда. В последний момент что-то подсказало ей, что не стоило этого делать. Совсем не стоило. Краем глаза она заметила, как из угла навстречу ей метнулась черная угловатая тень, и в следующий момент что-то укололо ее в шею – чуть пониже того места, где заканчивалось роскошное густое "карэ": Мирей Матье отдала бы последние колготки за такое. Девушка охнула и стала медленно оседать на грязный пол, застеленный старыми картонными коробками. Женщина на улице убрала ногу, и мощная пружина захлопнула дверь. Стало совсем темно. Эльвира почувствовала, что ноги не держат ее. Глаза закрылись, и, если бы не чьи-то жесткие и очень сильные руки, она бы упала. В ушах гулким эхом еще раздавались какие-то голоса, но девушка не могла разобрать ни слова. Она потеряла сознание.
* * *
Юля бродила по ночному Александрийску. Городок казался таким уютным и тихим, что ее тревоги и волнения за Алену постепенно прошли. Ну что может случиться в таком сонном и благочинном уголке мироздания? Ровным счетом ничего.
Одна деталь поразила Юлю – казалось бы, незначительная, но ей, как жительнице бандитского Ковеля, говорящая о многом. В Александрийске почти не было ларьков и магазинов, торгующих круглосуточно, а те, что были открыты в столь поздний час, явно не страдали от наплыва полночных покупателей.
В родном городке, несмотря на ужасающую бедность жителей, они попадались на каждом углу. Ассортимент банальный: водка, пиво, сигареты, дешевое вино. В каждом третьем доме гнали вонючий самогон, и, если денег не хватало на пахнущую ацетоном водку местного разлива, страждущий всегда мог получить в обмен на законные двадцать рублей пластиковую бутылочку из-под "Пепси", наполненную разбавленным "первачом". В ларьках постоянных покупателей знали в лицо и отпускали им товары в долг. На прилавках лежали толстые общие тетради, куда продавцы заносили имя должника и сумму долга.
В Александрийске все было по-другому. Она не встретила ни одного человека с перекошенной опухшей физиономией, желающего срочно "дозаправиться" среди ночи.
Юля подумала, что все дело в университете – наверное, он благотворно влияет на здешнюю атмосферу. Будь на ее месте Эльвира Латыпова, она бы непременно сказала, что на территории Александрийска присутствует интеллектуальное поле очень высокой напряженности. Но Юля не поступала на физический: она вообще была с физикой не в ладах.
Юля достала пачку и обнаружила, что у нее осталась одна-единственная сигарета. Не Бог весть что, учитывая, что она собиралась заниматься всю ночь. Конечно, она тайком будет бегать на пожарную лестницу и дымить, а Алена, которая наверняка уже вернулась в общежитие, сидя на подоконнике, будет рассказывать про неоткрытый подземный город, который дожидается ее лопаты, щетки и совка.
Юля улыбнулась: Алена говорила про таинственный город с такой страстью и пылом, с какими другие девушки говорят о своих парнях, хотя Юля, как никто другой, знала, что ни один парень того не стоит. Ну, уж она точно такого не встречала, включая и высоких ординаторов из родной больницы. "Они все хотят одного. Но много раз", – подумала Юля и направилась к одиноко стоящему ларьку напротив злополучной булочной.
Ларек светился на темной улице, как путеводный маяк в ясную ночь. Юля зашла и закрыла за собой дверь: маленький колокольчик призывно звякнул, извещая о визите припозднившегося покупателя.
Из-за прилавка, уставленного пивом, соками и пластиковыми бутылками с минеральной водой, стремительно возник смешной паренек в клетчатой фланелевой рубахе. "Рубашка канадского лесоруба", – так называла Юля подобную одежду. Длинные волосы парня были забраны на затылке в толстый пучок. Дужка наушников охватывала голову, левый наушник сдвинут назад. Парень дергался и пританцовывал в такт музыке.
Он оглядел девушку с ног до головы, оценивающе прищурившись – так, словно это он собрался ее покупать.
Юля кротко потупила взор, затем повернула голову вправо, давая парню возможность оценить ее левый профиль (каждая женщина четко знает свой самый удачный ракурс); она словно не замечала, что полка с сигаретами все это время находилась прямо перед ней. Затем она повернулась к продавцу и посмотрела ему в глаза.
Парень был совсем молодым – скорее всего, ее ровесником. Но между девятнадцатью женскими годами и девятнадцатью мужскими существует большая разница: к этому времени девушка уже твердо знает, чего она хочет, тогда как парень только выходит на тропу войны с окружающим миром; и первые шаги чаще всего оказываются необдуманными, случайными.
– Пачку "Винстон суперлайтс", пожалуйста, – сказала Юля.
– Эй, а я тебя раньше не видел, – парнишка подмигнул. – Абитура, да? Какой факультет?
Юля нетерпеливо постучала пальцами по прилавку. Весь ее вид говорил: "Хватит болтать, занимайся своим делом. И побыстрее, детка". Но на парня это не действовало.
– Чего ты такая сердитая? А может, – он наклонился к ней, – ты просто боишься? Не бойся, если голова есть – поступишь.
Юля хотела сказать: "Я здесь проездом" или "Я приехала к подруге в гости", – ей почему-то казался унизительным тот факт, что она – обыкновенная "абитура". Но парнишка выглядел таким веселым и искренним, что она решила не обманывать его.
– Ох! – вздохнула Юля. – Послезавтра биология. Я и впрямь немного боюсь.
– Послезавтра? – он скорчил смешную гримасу, обдумывая что-то. – Это, значит, медицинский?
– Ну да.
– О! Да мы с тобой – коллеги. Я тоже на медицинском. Второй курс.
– Правда? – Юля взглянула на него уже по-другому. Сначала ей и в голову не могло придти, что этот щуплый парнишка с длинными волосами учится на врача. Ординаторы из ее родной больницы были такими высокими, солидными – словно родились со стетоскопами в мягких белых руках. А у этого все руки были в царапинах и заусенцах.
– Ну да! Говорю ж тебе – второй курс. Ну, то есть – перешел этим летом на второй. А в прошлом – был такой же, как ты. И тоже боялся. Не дрейфь. Биологию хорошо знаешь?
– Не очень, – честно призналась Юля.
– Знакомая история. Но ты не волнуйся – на самом деле ее никто хорошо не знает. Экзамен будет письменный – так?
– Ага.
– Четыре часа в твоем распоряжении. Выпускать в туалет начнут после второго часа, не раньше, – парень нахмурился и почесал тонким коротким пальцем лоб. – Ничего, что-нибудь придумаем!
– А ты что? – спросил он, словно до него только что дошел смысл сказанного Юлей, – куришь?
Он произнес это таким тоном, что Юля испугалась. Наверное, этот парень причислял курение к разряду смертных грехов – наравне с убийством и прелюбодейством.
– Нет, – не моргнув глазом, сказала Юля. – Я… соседка попросила. А я просто вышла прогуляться… Голова такая тяжелая, – она виновато улыбнулась, ругая себя за эту улыбку. "Ну чего ты врешь? Хочешь показаться лучше, чем есть на самом деле?".
– Смотри, – погрозил ей волосатик. – Ты видела на вскрытии легкие курящего человека?
– Не-а…
– У-у-у! Страшная штука! Все черные, из альвеол сочится смола… Ужас! Не приведи Господь! Как подумаю, что человек сам делает с собой такую гадость – прямо зло берет.
– А ты видел? Легкие курящего?
Женщины как-то очень быстро умеют подстраиваться; заполнять собой пустое пространство. Несколько минут назад Юля бы и не посмотрела на этого заморыша с пышным хаером, но после того, как узнала, что он, оказывается, второкурсник, да еще с медицинского… Парень словно прибавил в весе и вырос в ее глазах сантиметров на пятнадцать.
– Нет, – с вызовом ответил он. – Еще рано. Патологическая анатомия начнется в следующем году. Вот увижу – тогда, наверное, брошу, – ловким щелчком он выбил из пачки "Честерфильда" сигарету и картинно прикурил. – А ты что, решила, что я совсем уж квадратный? – он рассмеялся, обнажив мелкие острые зубы.
– Ага… А что это – "квадратный"? – Юлю тоже разбирал смех.
– Квадратный? Ну, такой… Квадратный, одним словом. С острыми углами. Тяжело с ним. Понимаешь?
– Ага! – теперь уже Юля смеялась в полный голос.
– Пива хочешь? Давай выпьем "Миллера". Почетное пиво, рекомендую.
– А что, никто не заметит?
– Почему не заметит? Сам скажу. Шеф вычтет из зарплаты, всего делов-то. Давай, угощаю.
Колокольчик над дверью звякнул. Вошел угрюмый детина с ранней плешью на голове.
– "Яву" золотую, – сказал детина, ссыпав в тарелку для денег горсть мелочи.
– Сей момент, – отозвался парнишка, метнул мелочь в кассу и, закрутив, бросил на прилавок пачку сигарет. – Ваша "Ява", сэр.
Детина, не глядя на него, сунул сигареты в карман. Он постоял несколько мгновений, уставившись тяжелым взглядом в линолеум с причудливым узором, и молча вышел.
– К вашим услугам, сэр, – крикнул ему вдогонку парнишка.
– С философского. Третьекур, – он заметил недоумение в Юлиных глазах и пояснил. – Третьекурсник. Видала, какая у него лысина? Думает много. Они все там, на философском, много думают.
– О чем?
– Да ни о чем. Если бы о чем-то, так уж, наверное, давно бы додумались. А так, – он презрительно усмехнулся и махнул рукой. – Есть ли жизнь на Марсе, да в чем смысл жизни… Ерунда. Вот ты, например, знаешь, в чем смысл жизни?
На эту тему Юля готова была беседовать долго. Нет, в чем смысл жизни, она, конечно, не знала. Зато она хорошо знала, в чем его нет. Но… Парень выступил на сцену, а ей отводилась роль восхищенной публики.
– Не знаю.
– И я тоже не знаю. Видишь, мы с тобой – два умных человека, и не знаем, в чем смысл жизни. А этот баран теряет последние волосы и думает за нас. Точнее, думает, что он думает за нас. А надо просто жить, вот и все. Просто жить – другого смысла нет, – он вытащил сигарету изо рта и пустил тонкую струйку дыма. – Ну так как насчет пива?
– С удовольствием.
Парнишка вытащил из холодильника две бутылки "Миллер лайтс" и быстро скрутил пробки.
– Люблю "Миллер" – пиво легкое и открывается легко, – он наполнил рот бледно-желтой пенящейся жидкостью, так, что его щеки раздулись, и потом с удовольствием проглотил. Отсалютовал девушке бутылкой. – Ваше здоровье, прекрасная незнакомка!
– Я не незнакомка. Меня зовут… – но парень перебил ее.
– Не торопись! Ни в коем случае не торопись. Прочувствуй момент: ты – прекрасная незнакомка, я – таинственный хозяин горного трактира. Снежная буря застала тебя в пути, и ты забрела на огонек. Сколько будет идти снег – ночь, неделю, месяц? Никто не знает. Нам некуда торопиться. Сначала надо присмотреться друг к другу. Согласна?
– Хорошо, – ответила Юля с лукавой улыбкой. Ей начинала нравиться эта игра. Она даже пожалела, что целый час слонялась по городу, хотя могла бы сразу зайти в ларек.
– Я вижу, – он перегнулся через прилавок и пристально посмотрел на ее ноги. – Что ты одета в дорожный костюм. Набойки на твоих горных ботинках давно стесались, а на нежных ладонях, – он взял ее руки и повернул ладонями вверх, – мозоли от альпенштока.
– Чего?
– Ледоруба, прекрасная, – с нарочитым придыханием сказал парнишка. – Такой молоток с острым клювом. Знающие люди говорят, что он хорошо входит в голову – только вытащить потом тяжело. Ну, да неважно – сезонные скидки на альпенштоки никого, кроме Троцкого, больше не интересуют. Даже таких прекрасных молодых леди, как вы. Не так ли, божественная?
Юля запуталась в его речах – при чем тут Троцкий? Ей было очень смешно. Наверное, виной тому наполовину выпитая бутылка пива? Или нет?
Она улыбнулась со сдержанным достоинством: эпитет "божественная" к тому обязывал. "А все-таки высоким ординаторам далеко до этого болтуна с конским хвостом на голове. У них только глупые амбиции, солидный вид да вялый член. Ах, нет: еще дешевенькие часы – подарок на долгую память. А этот – парень веселый", – подумала девушка.
– Вы привыкли все делать сами. Ваш папа, – он произнес это слово на французский манер, с ударением на последнем слоге, – был аферист и шулер международного класса. Он оставил вам огромное состояние и старушку-мать на руках.
"Недалеко от истины. Папашка действительно был аферист. А два младших брата – это ли не состояние? Ну, мать сама себя сделала старушкой – водка и не таких богатырей с ног валит. Пока все в точку".
– Но вы, – продолжал парнишка, – отринув несметные сокровища, нажитые неправедным папашиным трудом, решили добиться всего самостоятельно. Начать, так сказать, путь наверх. К самому небу. Ухватить Бога за… Скажем так, бороду. Что ж? Похвальное рвение. Вы вышли из… Откуда ты приехала? – перебил он себя.
– Из Ковеля.
Парнишка понимающе кивнул.
– Из "Приюта тринадцати странников" и отправились к далекой сияющей вершине. И тут! Боже мой! Как несправедлива судьба к лучшим из нас! В пути вы попали в ужасный буран. Кошмарный снежный вихрь! И, дорогая моя, скажу честно – вы были на волосок от гибели, если бы… Если бы не я – таинственный хозяин горного трактира, который протянул вам руку помощи, накормил, обогрел и теперь предлагает выпить на брудершафт.
– Это? – опешила Юля от такой неожиданной развязки. – То есть – целоваться? – она смущенно прыснула – продолжая игру.
Парнишка утвердительно кивнул.
– Ни секунды на размышление! Да или нет! Или это произойдет сейчас, или этого не случится никогда! Снежные лавины и торосы голубого льда навеки разлучат нас, не оставив на прощание даже наших имен.
Он прыгнул на прилавок и ловко перенес через него худые ноги в стоптанных кроссовках. Смешная круглая подставка, утыканная головками "Чупа-чупсов", покачнулась, но устояла на месте.
Парень вел себя так смело, будто Юля уже сказала "да", хотя она не успела вымолвить ни слова.
– У меня пиво кончилось, – сказала она, показывая пустую бутылку. Пока он болтал, она незаметно выпила все.
– Для любящих сердец это не преграда, – парнишка крепко взял ее за шею и впился в губы.
Она дала ему время, прежде чем попробовала отстраниться. Секунд пять, не дольше – но все же лучше, чем ничего. От ординатора она, помнится, в первый раз отбивалась куда настойчивее.
– Отныне и навеки я ваш покорный слуга, странствующий рыцарь Павел Синицын, – склонился парень в почтительном поклоне.
– Юля, – ответила она.
– Ну, уж коли мы преодолели ненужные условности естественным путем, может быть, хлебнешь из моей чаши? Я ведь все равно на работе, – он отдал ей свою едва начатую бутылку, и Юля после недолгого колебания взяла.
– Не жалко? – ехидно спросила она. – Хозяин вычтет из зарплаты?
– А я и есть хозяин, – спокойно ответил Павел. – Подпольный алкогольный магнат – но! В свободное от работы время. А основная моя профессия – странствующий рыцарь.
Он снова перепрыгнул через прилавок.
– Передай соседке – пусть всегда присылает тебя за сигаретами. Насчет экзамена не беспокойся – что-нибудь придумаем. Приходи завтра в это же время – получишь подробные инструкции. Идет? – он снова подмигнул ей – озорно и лукаво.
– Конечно.
Юля взглянула на часы и поняла, что уже непоправимо поздно – начало первого. "Еще не успела поступить, а уже возвращаюсь черт знает когда. Что подумает обо мне бабулька, сидящая на вахте?".
– Ой, я пойду, Паша, – засуетилась она.
– Сигареты не забудь, – он протянул ей пачку "Винстона" и две десятирублевки, которыми она собиралась расплатиться.
– Спасибо! – Юля торопливо открыла дверь.
Колокольчик мелодично звякнул.
Парень проводил ее взглядом.
– После экзамена я тебя трахну. Можно было бы и завтра… Но после экзамена ты будешь теплее. Это уж точно.
Он облизнул сухие губы, поправил резинку, стягивающую хвост, и врубил плейер на полную громкость.
* * *
Юля быстро добежала до общежития. Бабка, божий одуванчик, сидела в маленькой будочке с плексигласовым стеклом и читала книжку в мягкой обложке. На обложке были россыпи красных сердец (козыри – черви!) и сладкая до тошноты картинка: черноволосый набриолиненный красавец, раздувая ноздри, прижимал к себе пышногрудую блондинку, от истомы лишившуюся чувств.
"В жизни все не так", – подумала Юля. – Тебя заводят в процедурную, или в ординаторскую, или в опустевшую столовую, и…". Одним словом, не так.
Бабулька кутала костлявые плечи в пуховый платок. Она укоризненно взглянула на Юлю поверх очков и, стараясь придать тонкому голоску хотя бы минимальный оттенок строгости, сказала:
– Что ж ты, деточка, так поздно? А впрочем – дело молодое.
И помахала сухонькой коричневой ладошкой. Юля так и не поняла, что это должно было означать: отпущение вполне простительных для молодости грехов? Или сигнал – проходи? В любом случае, задерживаться не стоило: большой палец бабульки держал книжку раскрытой прямо на середине. Наверняка там полным ходом развивались амурные события: дело шло от случайного касания кончика шелкового платья к страстным пожатиям пальцев. Еще сто страниц, и настанет время для первого поцелуя – безусловно, САМОГО первого в жизни героини (изнасилование злобным отчимом в возрасте девяти лет – не в счет), и потому – незабываемого и головокружительного.
Ее высокий ординатор ухватил сразу за грудь. Даже не ухватил – больно и неумело ущипнул, приняв ее вскрик за признак мгновенного возбуждения. Поцелуи были потом, но вовсе не головокружительные, а слюнявые и чмокающие. Юля удивилась, что она так легко об этом вспоминает: без привычного удивления – "как же я могла?" – и легкого чувства брезгливости.
Может, дело было в смешном парне с конским хвостом? Вряд ли. Скорее всего, в двух бутылках пива "Миллер лайт" – роскошь, которую постовая сестра из Ковеля не могла себе позволить. Да плюс пачка сигарет в подарок – дома она такие не курила, а в Александрийске приходилось "держать фасон": как-никак, поступает в университет.
Юля быстро пробежала пустынный холл и поскакала вверх по лестнице. Третий этаж. Триста пятнадцатая комната. Она ворвалась в комнату, как судебный пристав – даже не постучав.
Ксюша одиноко сидела на кровати и что-то медленно жевала. Лицо ее лоснилось, к пухлым губам прилипли крошки.
Внезапно Юля почувствовала, как маленькая беспричинная радость, тихо булькавшая в ней, куда-то испарилась.
– А где Алена? – спросила она, предчувствуя ответ.
Кровать Алены так и стояла – идеально заправленная, на одеяле лежала раскрытая "История средних веков", а из-под подушки торчал синий уголок блокнота.
Ксюша сделала мощное глотательное движение, которому позавидовал бы пятиметровый удав, покраснела от натуги и произнесла:
– А ты разве не встретила ее? Я думала, что вы вместе куда-нибудь пошли. Поесть. Или поразвлечься. В таком большом городе… – она многозначительно закатила глаза.
– Алена так и не приходила? – глухо сказала Юля.
– Нет. Даже не показывалась.
Юля развернулась и молча вышла из комнаты. Ксюша закричала ей вслед:
– Постой! Куда ты? – но Юля не слушала.
Она спустилась вниз, в холл, и подошла к сторожевой будке, в которой бдительная бабулька то и дело лазила морщинистым пальцем под очки, смахивая набегавшие слезы. Что-то там, в книге, произошло: то ли героиня узнала о смерти любимой морской свинки, то ли героя озадачили заявлением, что у него – простатит и неполное опущение левого яичка в придачу.
Юля нагнулась к окошечку в плексигласе.
– Послушайте! Эй, послушайте!
Бабулька перевернула книжку и положила ее на стол.
– Чего тебе, красавица? – она чуть было не сказала Элен. Или – Сюзан. Или как там звали главную героиню.
– У нас соседка пропала. Ушла уже давно и до сих пор не вернулась. Я не знаю, что делать. Скажите, что делают в таких случаях?
Бабулька пожала плечами; кисточки, свисавшие с краев платка, смешно дрогнули.
– Ну, а что делают в таких случаях? Вам, молодым, виднее, что делают. Ничего. А в наше время – обязательно женились. Вот так вот. Если девушка не приходит ночевать – значит, дело серьезное. Тут уж – совет да любовь.
– Постойте… Вы не поняли. Она пропала, говорю же я вам. Она приехала поступать в университет, никого в этом городе не знает. Ушла за хлебом и не вернулась. Может, с ней что-то случилось?
Лицо у бабульки приняло мечтательное выражение.
– Случилось… Деточка, рано или поздно это со всеми случается. Ты подожди до утра, не паникуй. Сколько себя помню, отсюда еще никто не пропадал. К сожалению, все возвращались. Да ты сама-то во сколько заявилась? Пяти минут не прошло. Ну? Пусть уж соседка твоя погуляет, не волнуйся так. А я комендантше не скажу. Не бойся. Зинаида Васильевна никого еще не выдавала.
