Дмитрий Раевский
Танцующие огни
она струится сквозь младую зелень
и оплетает шелковым шнурком.
И белый призрак покидает темень.
Забыть и сжечь. Там были вплетены
и яркие и теплые моменты.
А знаешь что? Ты просто отпусти.
Пусть ветер треплет кружева и ленты.
Пусть выгорают в черно-белый след
на ветке исполнения желаний.
Мороз и снег, дожди и яркий свет
вплетут в косу надежд и ожиданий.
Мне снятся ангелы
Мне снятся ангелы. Но только наяву
они приходят – бестелесные видения,
приподнимают край глубокого забвения
и обрывают паутины бахрому.
В просвет белесых и неверных очертаний
руки невидимой мне чудится касание.
Мне было грустно
Мне было грустно. Виделось: Мечта,
скорбя вздохнула, в скуке озираясь.
Ей не хотелось быть со мною маясь.
Бродить хотелось ей среди дождя.
А я, озябший, с дрожью плечи кутал.
«Не уходи…» Но кто меня попутал?
Нет, не сказал, не смел продолжить речи.
«Лети, не жди…Но, может быть, до встречи?»
В осколках зеркала
Мой строгий цензор правит бал
среди потресканных зеркал.
Но отражение моё
скользит в осколках от него.
Перебегает сотни раз
и искажает форму фраз.
Их не могу остановить,
от злых недугов излечить.
Моё размноженное «Я»
дробит все формы бытия.
Как мне себя освободить?
Стекло зерцал совсем разбить!
Осколков падающих рать
не перестанет отражать
меня, навек забрав с собой
в несуществующий покой.
Стою растерянно один.
Я – Тень! Оставлен средь руин.
И то курносое лицо
растает в памяти. Моё?
Счастье
Счастье, оно ведь, глупое,
в зыбкой Надежде парящее.
Не за заслуги и доблести,
если оно настоящее.
Каждый шальное облако
ловит в сачок из крыш.
Счастье, оно ведь, мудрое,
если себя простишь.
Хочу домой
Хочу домой. В Москву, Китай, Астрал?
Не вижу ни огней, ни солнца, ни свечения.
И голосует мысль за отсечение
от головы, от тела, от влечения
нырнуть на угли в пламенный оскал.
Я пойду по ступенькам вниз…
Я пойду по ступенькам вниз – попаду наверх?
Только, если уж по ступенькам – смертельно катятся.
В тряске, битом стекле надежд ничего не тратится.
Шелуха изжитого лишнего, липкий слой одежд
облетают и осыпаются. А я, вот глупая! –
ведь в падении боль костей, переломы, ссадины, –
на лету собираю осколки отжившей громадины.
И мне жалко порезанных рук, а не порванных вен и не сорванных жил,
ни души, что почти на версту от меня отлетела,
самой тонкой из всех паутин ко мне привязалась.
Сердце маленьким сирым божком, как пичужка, трепещется,
но за все провода паутины хватается, держится,
тормозит и лавирует в этом падении неверия:
– Брось отжившее в хлам! Жизнь лишь сон,
каламбур и мистерия.
Все, что нажито, пыль. Не богатство, не польза, не золото.
Отлетело обманкой, в пустую руду перемолото.
Я проснулась, пот по вискам, а рядом ты
убираешь в коробку ужасов страшный сон:
– Сбегай в розовый лес. Там опять раздают мечты.
Ну, а этот, в коробке, досмотрим с тобой потом.
В вашей памяти, в ваших снах…
В вашей памяти и словах
Отражением я не стану,
Только зыбкой мечтою кану
В не протоптанных ваших снах.
Я забьюсь в уголок души.
Не найдете меня по приметам.
Может в серую пору дождей
Освещу вашу душу светом.
Может Вы среди тысяч светил
Не сорветесь за край небосвода,
Потому что в душе у вас жил
И хранил вас невидимый кто-то.
Истончаются тонкие нити
Истончаются тонкие нити.
Жизнь змеей уползает в закат.
