Дмитрий Ланев
Черта оседлости
Первым на правах старого друга слово взял Вячеслав. Встал, оглянулся, собираясь с мыслями, на телевизор. Звук был выключен, только картинки мелькали.
– С Николаем мы знакомы, дай бог памяти, с середины семидесятых. Десятилетку вместе закончили, на истфак вместе поступили. И всегда Николай был первым. Мне удалось только в одном его обскакать – я женился раньше. Но тут у Николая уважительная причина была – советская власть ему помешала. Отвлекла от женского пола, заставила о душе подумать в местах хоть не далеких, но недоступных. Но свидетелем у меня на свадьбе он стать все равно успел.
Вячеслав повернулся к Старцеву:
– Тебе – пятьдесят пять! Как ни крути, возраст ответственный. Поэтому, зная твой ответственный подход ко всем делам, желаю тебе здоровья. Чтоб еще на столько же хватило!
Затем были еще тосты, желали успехов, вспоминали заслуги. Кто-то предложил тост за счастливую семью. Естественно, спросили про дочь.
– У нее все такие же волосы до пояса?
– Такие же!
– И маму по росту догоняет?
– Почти догнала!
– И все такая же отличница?
– Такая же!
– Тоже ответственная?
– Тоже!
– На занятиях сегодня?
– Ни них, на них!
Когда расправились с первыми салатами, и кто-то из гостей пошел курить на лестницу, Старцев подошел к Ларисе:
– Вера не звонила?
– Нет, я сама набирала. Телефон выключен. Сел, наверное, вечно она болтает, за батарейкой не следит!
– Ну, ладно, – ответил Старцев, – наверное, действительно, серьезный концерт.
Он вышел на лестницу к курящим. Через окно, открытое, чтобы выходил дым, со двора доносился визг пьяной компании. Скамейки под чахлым тополем манили к себе всех забулдыг квартала. У кого-то даже была гитара. И снова три аккорда и – «Владимирский централ, ветер северный…».
Курящие докурили и ушли к столу. На лестнице остались только Старцев и Вячеслав.
– Знаешь, – сказал Старцев, – я эту песню сегодня уже слышал.
– Немудрено, – ответил Вячеслав, туша сигарету.
– Нет, не все так просто, – Старцев оглянулся наверх, на прикрытую дверь в квартиру, – слушай.
– Он рассказал об аварии и о последовавшем звонке.
Помрачневший Вячеслав снова закурил, помолчал, потом сказал:
– Знаешь, эти номера лучше не запоминать.
– А как же ответственность, про которую ты говорил. В том числе и гражданскую ответственность, – Старцев усмехнулся, – мы столько о ней всегда говорили, а вот случай представился проявить – и такая буря в голове: страх, стыд за страх, прошлое права предъявляет, стоит, как стенка – не отступить.
Вячеслав с ожесточением загасил, ломая, недокуренную сигарету:
– О своих подумай. Тоже, между прочим, ответственность.
Потом, у самой двери, тронул Старцева за рукав:
– Ларисе не говори пока.
Вернулись за стол. Смущенная и раскрасневшаяся Лариса поднялась с бокалом шампанского в руке. Шампанское было налито от души – по тонкой стенке сползала струйка пены.
– Ты потрясающий человек! За тобой – как за каменной стеной! Ничего не страшно!
Старцев, смущаясь, тоже встал, обнял жену.
– За такие слова поцеловать нужно!
– Горько! Горько!
Поцеловались. Выпили по глотку. Сели.
Мне показалось, пришел кто-то, – сказала Наталья, вроде дверь щелкнула.
В коридоре послышался шум и жалобный звон велосипедного звонка.
– Упал, – сказал Вячеслав.
– Вера пришла. Пойду, помогу ей. А то велосипед дверь загораживает, – Лариса выбралась из-за стола.
– Ну а мы пока за хозяйку выпьем! – Вячеслав оглядел бокалы гостей, – пополняем запасы нектара, за хозяйку глоток должен быть полноразмерным.
– Что-то долго они там помогают друг другу, – Старцев тоже встал и за спиной Вячеслава пробрался к выходу из гостиной.
Велосипед лежал на боку, переднее колесо еще медленно крутилось. Лариса стояла у двери в комнату дочери и дергала ручку.
Она посмотрела на мужа:
– Не открывает. И плачет как будто!
Старцев постучал в дверь:
– Вера, открой!
За дверью что-то шуршало, как будто разлеталось что-то легкое. Потом все смолкло и стало слышны всхлипывания.
– Вера, что случилось? Открой! А то папа дверь сломает!
Всхлипывания прекратились. Снова зашуршала то ли одежда, то ли бумага.
– Отстаньте, я сама, – непривычно хриплым голосом ответила через дверь Вера. – Идите к гостям. Я сама приду!
– Пойдем, дадим ей пять минут, – Старцев взял Ларису за локоть.
– Она тебе подарок готовила – книгу из букинистического магазина. Может, забыла где-нибудь, – вздохнула Лариса, – или купить не успела. Вот и расстроилась. Переходный возраст – нервы никакие!
За столом полемизировали. Вячеслав приводил признаки деградации политической элиты и общества в целом.
– Жируем, – говорил он, – обложились кредитами, на выборы не ходим!
Ему отвечал коллега, д.э.н. Гернштейн.
– Выборы, – Гернштейн говорил медленно, так как одновременно намазывал горчицу на кусочек говяжьего языка, – при современных способах информационных спекуляций – отживший и не эффективный способ воздействия на власть. Граждане должны голосовать рублем. И они будут голосовать рублем, когда встанет выбор: еда или налоги.
Кто-то спросил, куда нести рубли.
– Соседу, – ответил д.э.н.
– Так это же, по сути, серая экономика, следующий шаг – натуральный обмен.
– А зачем вам чистая, белая, пушистая экономика, если вас туда не пускают? – спросил Гернштейн. – Если это чужие денежные потоки? От Гольфсрима вам же тоже не тепло, не холодно. Так вот и думайте об экономике, как о Гольфстриме.
– Я так понимаю, что этот прогноз насчет натурального хозяйства – это такое отступление из исторического тупика. Но потом ведь снова придется идти вперед, – резюмировал Вячеслав. – И сколько идти?
– Два поколения. Минимум два поколения граждан, привыкших обходится без соски, ощущающих персональную гражданскую ответственность за себя и все вокруг себя, – Гернштейн поднял кусок намазанного горчицей языка и стал похож на судью с молоточком.
Вернувшихся к столу Старцева и Ларису гости встретили дружным звоном бокалов.
– А мы за вас наливаем, за вашу счастливую семью, – сказала Наталья. – Только вот этих спорщиков не угомонить. Как собираются – все о политике. Особенно этот, – она шутливо потыкала вилкой в сторону Гернштейна.
– Да, усмирите его! У меня нет сил продолжать дискуссию, – взмолился Вячеслав.
– Это невозможно, – ответила Лариса, – еще Чехов заметил, что с интеллигенцией трудно сладить. Она утомляет.
– А еще, – Гернштейн прищурил глаз, – Чехов сказал, что от сытости начинается либеральная умеренность! А я что-то чувствую себя еще недостаточно умеренным.
Он потянулся к тарелке с селедкой под шубой, но вдруг замер, уставившись на что-то за спиной Старцева. Почему-то все замолчали.
Старцев и Лариса оглянулись.
Дочь, их всегда жизнерадостная Вера, наивно и уверенно оправдывавшая свое имя, стояла в дверном проеме, бледная, с красными зареванными глазами. На щеках блестели полоски от слез. Она почему-то была еще в своей яркой – белой с красными штрипками и с красным помпоном шапочке и куртке.
– Вера, ты почему не раздеваешься? – спросила Лариса.
Вера опустила голову, потом медленно подняла руку и стянула с головы шапку.
Старцев ожидал, что, как обычно, из-под шапки хлынет поток золотистых волос, но волос не было. Никаких. Вместо них он увидел голый череп, обтянутый бледной кожей, с несколькими запекшимися ссадинами.
Лариса охнула и рухнула на стул.
– Кто это сделал! – заорал Старцев, инстинктивно подняв над головой побелевшие кулаки.
– Ненавижу! Всех ненавижу! – крикнула Вера, прыгнула к столу, схватила бутылку и с размаху ударила ею в экран телевизора. Выронила ее и вдруг повернулась к Старцеву, уткнулась лицом ему в грудь и зарыдала в полный голос. Зарыдала не по-девчоночьи, не так, как плачут тринадцатилетние подростки, а горестно, по-бабьи, как рыдали женщины над могилами своих мужей и сыновей, над сожженными домами во время и после уже не одной войны.
Быстро нашлись успокоительные капли. Рассказ Веры, прерываемый приступами слез, был короток:
– Вышла из музыкальной школы. Два парня схватили за руки. Затащили в машину. Один держал, другой брил. Все время куда-то ехали. Потом сунули в руку записку и вытолкнули из машины. Оказалось – возле дома.
– Ну, ничего, ничего, – бормотала Лариса. – Пойдем, ляжешь. Папа позвонит в полицию. Хулиганов поймают.
Снимая куртку, Вера вынула из кармана листок и протянула его Старцеву. Потом, всхлипывая, ушла с матерью
Старцев развернул листок, прочитал, смял в кулаке.
– Что там? – спросил Вячеслав.
Старцев протянул ему записку. Затем она перешла в руки Натальи, потом Гернштейна.
Тот прочитал ее вслух:
– А мы вам предлагали встретиться.
Слово «вам» было подчеркнуто.
– Сволочи! – выругался Гернштейн, – еще с подтекстом пишут, подчеркивают. Грамотные!
Вернулась Лариса, стала наспех собирать на тарелку еду для Веры. Увидела у Гернштейна записку, взяла, прочитала и подняла глаза на мужа. Он понял без слов, сел к углу стола, рассказал все, как было. Как пил кофе, как видел аварию, как запомнил номер и настаивал на том, чтобы его записали в протокол, как потом говорил по телефону.
Пока он говорил, Лариса кусала губы. Потом встала, взяла тарелку и ушла к дочери.
– Не звони никуда, – сказала она Старцеву, – бесполезно.
Гости еще посидели, но было не до еды и не до питья. Наталья вспомнила про то, что читала об этой аварии в интернете, что машина – не простая. На это кто-то ответил, что в таком случае записан номер, или не записан, разницы нет. Вычеркнут, если надо.
– А что же они так … по-зверски?
– Да просто так. Им на мужское достоинство наступили, на гордость их лагерную. Вот они и отыгрались.
Разговор не складывался. Каждый к своему пятому десятку знал за собой то, что не дает рвать на груди рубаху.
Старцев проводил гостей и постоял на площадке, прислонившись лбом к холодному вечернему стеклу. На скамейке под тополем светились огоньки сигарет и шевелились слившиеся в одну бесформенную массу тени.
Спустился Вячеслав, закурил.
– Как она теперь в школу пойдет, – не спросил, а просто подумал вслух Старцев.
– В шапочке, – ответил Вячеслав. – Конечно, шок. Травма, как говорят психологи, может быть на всю жизнь. Так что вы для школы вместе что-то придумайте. Мол, были на даче, делали шашлык, случайно подпалили волосы. Пришлось состричь. А правду чужим не рассказывайте. Наши то все опытные, трепаться не станут.
– Страшно, если она на всю жизнь запомнит, что это из-за меня, из-за моей дурацкой гражданской ответственности.
– Какая, к черту, гражданская ответственность! – усмехнулся Вячеслав. – Тут впору говорить о гражданской обороне!
Помолчали.
– А Верка – умная девочка. Она поймет. Кто знает, может именно так и закаляется сталь, растет молодая гвардия. Еще гордится будем. И волосы отрастут!
– Кому это нужно? Сталь, гвардия! – усмехнулся Старцев.
Снова помолчали. Вячеслав закурил вторую сигарету.
– Знаешь, – сказал он, помедлив, – мне дед рассказывал, что во время войны они в окопах и вправду часто говорили о том, как заживут после войны. Я думал, это пропагандисты придумали, а дед говорил – правда, мечтали, планы строили. А мы что-то все о текущем, все о настоящем. Как будто другого будущего никогда не будет. Ни завтра, ни послезавтра, никогда.
Он закашлялся и с сожалением посмотрел на сигарету:
– Бросать курить надо. А то не доживу и не увижу, как Верка нам всем нос утрет. Да и холодно здесь. Пойдем, съедим чего-нибудь. И выпьем, как в старые времена. А то и про нас скажут, как говаривал любимчик твоей жены Антон Павлович – голодная собака верит только в мясо.
2019
