Дмитрий Ланев
Черта оседлости
ГРАЖДАНСКАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ
Променял я на жизнь беспросветную
Несусветную трусость1 мою…
/В. Высоцкий/
Профессор Николай Иванович Старцев ехал с дачи. Мотор новой машины, кредит по которой был уже почти выплачен, гудел ровно и еле слышно. Весна наступила вовремя, солнце светило весело с синего неба, в канавах еще лежал снег, но асфальт был почти везде сухим. Теплые лужи блестели по обочинам, отражая небо и облака. В них – в черных лужах, которые, будь у них разум, сами себе казались бы океанами, таились неимоверные возможности, которые дарит весна всему живому. Иногда какая-нибудь одинокая березка подхватывала изливающийся сверху свет и вспыхивала нежно зеленым, с желтизной пламенем – совсем как на картинах, которых полно в коллекциях русских музеев.
– Забавно, – размышлял Старцев, – мы смотрим на небо, на солнце, на деревья, и думаем: «как похоже на картины такого-то и такого-то». А когда не было всей этой живописи, или если кто о ней ничего не знает, с чем такой человек сравнивает то, что видит? С прошлой весной, с позапрошлой? Что важнее, что дает больше возможностей человеку – жить в культурной среде или жить в своем личном времени?
– А, впрочем, надо ли сравнивать? Ясно, что все взаимосвязано, одно в другом, как вода в песке, – подвел итог Старцев, совершая обгон и поглядывая в зеркало заднего вида на автомобиль, оставшийся позади.
– Кого-то обгоняешь ты, – продолжил он разговаривать сам с собой.
– А кто-то обгоняет тебя, – Старцеву пришлось включить дворники, чтобы смыть с лобового стекла грязную воду, плеснувшую из-под колес умчавшегося вперед по встречной полосе черного джипа.
Черный джип с «красивыми номерами» заставил Старцева усмехнуться. Прошло 32 года с того дня, как он вышел на сцену с мятой газетой и прочитал: " Я не знаю, зачем и кому это нужно…". Тогда шел 1979 год2. Старцеву исполнилось двадцать три. Университетские преподаватели видели в нем потенциал хорошего ученого и достойного коллеги. Он много времени проводил в архивах, выписывал, сопоставлял. С друзьями слушал «Аквариум», «Воскресение», иногда «Машину времени» и частенько голос Америки. Офицер на Литейном 4 прервал его горячие и сумбурные объяснения двумя словами: «Не гони». Был вечер, офицер выглядел уставшим. Всего два слова – а перепрыгнуть через них было не возможно.
Семнадцать лет Старцев «не гнал», был камнем на дне реки. Сначала, конечно, спорил, бултыхался, от него шли круги. А потом затихли. Следствие, медицинская комиссия. Река текла, его обгоняли даже упавшие в воду листья и дохлые караси. Тяжело давалась дружба с врачами-женщинами. Некоторые из них были неистовыми и ненасытными. А как иначе было остаться собой? Но семнадцать лет назад Старцев перемахнул, порвав халат, через решетку больницы, с единственной целью – стать камнем, выпущенным из пращи, и обгонять, обгонять… А на следующий день, переодетый в костюм старого друга, он был раздавлен и переломан на Невском новой свободной и красивой жизнью. Уже шел 1996-ой. Его жизнь тогда чуть не оборвалась совсем, а у Натальи с Вячеславом началась заново. Вячеслав, услышав крики людей над переходом, бросил свой аккордеон и вылетел наверх, протиснулся к Старцеву, которого узнал в толпе еще внизу, держал его голову заскорузлыми ладонями. Потом они вместе с Натальей приходили к нему в палату, забрали к себе, хлопотали о признании здоровым, здоровым в психиатрическом смысле. Новые порядки, бурные девяностые позволяли творить чудеса – бедные становились богатыми, сумасшедшие обретали справки о полной вменяемости. Реабилитация случилась почти сама собой. Иначе и быть не могло: перестройка!
Там же у Натальи и Вячеслава он познакомился с Ларисой, филологом, после первого быстротечного студенческого брака навсегда избавившейся от литературного взгляда на жизнь. «Одно из последствий войны в том, что люди разочаровываются в героизме» – привела она фразу из Курта Воннегута, когда Старцев рассказал ей о своих юношеских боданиях с государством и последовавшей психушке. Он так до конца и не понял этой фразы, но вспоминал ее от случая к случаю.
Через два года родилась Вера – дочка. Старцев ушел в частную жизнь, начал преподавать. На трибунах было тесно, ораторы терлись плечами, и с высоты имеющегося опыта было видно, что все они – одна порода. Хотя, может быть, именно высота его личного опыта не давала увидеть различия. И последние пятнадцать лет прошли в состоянии равновесия. Кто-то обгонял его, кого-то обгонял он.
За эту новую жизнь появилось много новых знакомых. Пришел какой-то успех. Его манера преподавать историю стала популярной. Простая мысль, что для того, чтобы точно предсказать погоду на следующий день – нужно быть очень хорошим метеорологом, а чтобы сказать в общем, каким будет следующее лето или следующая зима – достаточно помнить несколько прошлых лет и зим и хотя бы на уровне интуиции понимать, что там – в атмосфере происходит, обрела форму метода. Не очень строгого, но очень подходящего, чтобы превратить историю в науку не столько точную, сколько честную. Собственно говоря, не он первый этот метод практиковал. Достоевский очень хорошо предсказал, что будет с Россией в следующие за ним сто лет. Наверное, и у самого Старцева где-то в глубине мозга уже зрели предчувствия всего, что с ним произойдет, зрели еще тогда, когда – еще ни разу по-настоящему не влюбившись, он вышел навстречу темному залу, чтобы сыграть. Ладони были потными. Но была ли это игра?
«Я не знаю, зачем и кому это нужно…». Какое счастье, что со временем появилось много людей, осмелившихся выкрикнуть: «Нам не нужно!». Какое счастье для страны и лично для него – профессора Старцева, что эти люди появились. Какое счастье, что количество информации стало таковым, что оно наконец-то переросло в качество, и теперь по одним физиономиям, по одному словарному запасу, по жестам, по тому, как надрываются глотки можно точно определить – вот с этими нам не по пути.
Хороших, добрых, умных и искренних людей не стало больше, но они стали виднее, они расправили плечи, перестали таиться. Они расходятся по мелочам во мнениях, но, главное – все, что происходит, происходит в соответствии с их ожиданиями. Хорошо и то, что эти люди стали богаче, а их жизнь – безопаснее. Ведь даже… власть можно обсуждать, не опасаясь соседа.
Солнце спряталось в облачко, в машине стало прохладней, но вот снова полился сверху яркий свет, позолотил прошлогоднюю траву на склонах придорожных канав. Без темноты света не увидеть. Без несчастий счастья не понять! – подумал о себе профессор Старцев и улыбнулся.
Сегодня он возвращается домой, его ждут. Сегодня – его день рождения.
Мелодично зажурчал телефон.
Звонила Лариса. Ее голос на фоне музыки звучал весело. Она тут же сообщила, что Наташа уже приехала и помогает резать салат, а Слава – еще нет, так как поехал в магазин за велосипедом.
– Представляешь, они решили подарить Верке дамский велосипед. Заказали где-то не китайский. Говорят, что пора ей прекращать задирать ноги, тринадцать лет скоро.
– С чего это ей подарки, – спросил Старцев, – день рождения же у меня!
– Так весна уже, тепло, – ответила Лариса, – во дворе уже катаются.
– Что ж, у каждого ребенка должен быть свой велосипед, – ответил Старцев, и добавил глубокомысленно:
– В прямом и в переносном смысле.
– Ты лука нарвал? – озабоченно спросила жена.
– Конечно, – Старцев постарался придать голосу важности: зимний лучок лез из земли весело и нагло, и, хоть и был от земли не больше ладони, но сочно хрустел, ломаясь, а теперь потел в полиэтиленовом мешочке на сиденье рядом.
– По дороге купи картошки!
– Непременно, картошки, так картошки.
– И не гони. Будь осторожен.
– Буду, осторожней меня только тени…
– Все, отбой, Наташка что-то ищет на кухне, зовет.
Картошка продавалась почти в каждой деревне – сельские бабушки выносили на дорогу то, что осталось от урожая. Бабка в потертом ватнике и в валенках, около которой остановился Старцев, так ловко пересыпала картошку из ведра в пакет, что Старцев даже не успел наклониться, чтобы ей помочь.
– Мы привычные, – сказала бабка, пряча деньги.
– Национальная форма одежды, – подумал Старцев про бабкины валенки и ватник, – наследие великих строек. Простое словечко форма превращает праздник в испытание.
– А хочешь молока обедняшнего? – спросила бабка, – мне только перелить. А ты пока в кафе посиди.
Старцеву понравилось и мягкое слово обедняшнее, и то, как молоко было предложено – без натиска, просто, по-свойски. Хотелось ответить добром.
– Много не надо, на пробу возьму.
– У меня двухлитровые бутылки есть, – сказала бабка и ушла по узкой тропинке к дому.
Старцев огляделся и действительно увидел кафе, пристроенное к магазину. Перед входом стоял черный джип с красивыми номерами, недавно обогнавший Старцева на дороге.
В самом кафе никого, кроме трех человек, очевидно, из джипа, не было. Старцев заплатил за кофе и постоял у стойки, ожидая, когда его сварят.
– Марина, а что сегодня без музыки, – спросил кто-то из троих, – скучаешь?
– Сейчас включу, – ответила Марина, – кофе приготовлю и включу.
Музыка, которую она включила, была под стать обстановке – пластмассовым столикам и стульям, затоптанному полу, запаху табачного дыма и – конечно же – полумраку, призванному не создать, а заменить уют. Это был «Владимирский централ».
– Дай по сто грамм и колбаски, – снова попросил кто-то из троих.
– Да возьмите целую, – ответила Марина, – что мелочиться!
Она принесла бутылку и три стакана. Потом и тарелку с нарезанной колбасой.
– На дорогах становится опасно, – подумал Старцев, допивая кофе. Искать исторические аналогии, делать обобщения не хотелось. Возникшую частную ситуацию было удобнее разрешить частным образом – сесть в машину и поехать своей дорогой. Если бы дело происходило в Америке, может быть, он и позвонил бы в полицию, мол, есть вероятность, что на дороге пьяный водитель. Но здесь не Америка, и кто знает, может, эта Марина три стакана по ошибке принесла. Да и телефона доверия он не помнил.
Старцев заплатил за молоко, сел в машину и поехал дальше, уверенно держа скорость между сотней и ста десятью. Машин еще было мало. Как обычно в первой половине дня встречное движение было интенсивнее, так что обогнать тащившуюся впереди на девяноста километрах малолитражку было не очень просто.
Но это Старцеву, за пятнадцать лет привыкшему больше отмерять и меньше резать, было не просто «играть в шашнчки». Водитель черного джипа с красивыми номерами, который опять догнал и сигналил дальним светом, чтобы его пропустили, был аззартнее.
– Гони, гони, – пробормотал Старцев, прижимаясь к обочине.
Джип почти присосался к заднему бамперу малолитражки, в которой, вероятно, не понимали сигналов и не уступали.
Старцев снизил скорость и на всякий случай увеличил дистанцию – поступил так, как советовал ему водительский опыт.
Джип улучил момент, когда перед встречной машиной, а это был какой-то потрепанный областной грузовик, образовалось достаточное пространство, и пошел на обгон. И тут из-за грузовика и тащившейся за ним фуры вынырнула легковушка. Вынырнула и тут же спряталась обратно, но водитель джипа тормознул, а когда снова газанул, времени и места уже было мало. Ему удалось проскользнуть на свою полосу перед самым носом грузовика. Но при этом он задел грустную малолитражку, водитель которой, как потом оказалось – неопытная девушка, так и не сумела ни принять в сторону, ни сбросить скорость.
Малолитражку закрутило, вынесло на обочину, и она, кувыркаясь, слетела в канаву.
Старцев затормозил и остановился рядом. За ним остановилось еще несколько машин. Хватаясь за прошлогоднюю траву и мокрые прутья кустов, спустились вниз.
Джип с красивыми номерами задом подъехал к месту аварии. Из него вышел один человек, постоял, глядя сверху на суетящихся людей. Потом его позвали, он вернулся в машину, и джип уехал.
– Сволочи! – выругался кто-то. – Номер кто-нибудь запомнил?
– Я запомнил, – ответил Старцев.
Он позвонил в ГИБДД, представился, и сообщил об аварии.
Минут через двадцать приехала скорая, сразу же за ней ГИБДД. Старцев, видевший все лучше других, подробно рассказал и о самой аварии, и о возможных подозрениях на употребление спиртного водителем.
– Номер помните? – спросил офицер, составлявший протокол.
– Помню, – сказал Старцев и продиктовал номер.
Услышав номер, офицер перестал писать и, поморщившись, потер затылок.
– Вы номер-то запишите, – сказал Старцев.
– Запишу, запишу, – ответил, продолжая о чем-то думать, офицер. Потом внимательно посмотрел на Старцева:
– Вы точно этот номер видели? Не могли ошибиться?
– Не мог. У меня была возможность его разглядеть и запомнить, – ответил Старцев с такой интонацией, которую использовал на ученых советах в разговорах с оппонентами.
– И буквы эти?
– И буквы, и цифры.
– Ну, как знаете, – офицер пожал плечами, потом вдруг матерно выругался и записал номер в протокол.
– А вы идите, – сказал он Старцеву. – Тут вот подпишите и можете ехать.
А через пятнадцать минут снова зазвонил телефон.
Уверенный мужской голос осведомился, на самом ли деле он говорит со Старцевым Николаем Ивановичем, и, получив утвердительный ответ, попросил о небольшом одолжении:
– Не могли бы вы вернуться на место аварии и сказать, что не помните номер? Хлопоты будут компенсированы.
– Нет, – холодно ответил Старцев, чувствуя, как екнуло сердце.
– Если вам неудобно возвращаться, мы можем подвезти протокол, – предложил голос.
– Нет, – снова ответил Старцев.
– Ну, как знаете, – в трубке щелкнуло, и голос пропал.
Через час Старцев был у дома. С полиэтиленовым мешком картошки в одной руке и вторым – с молоком и луком, в другой поднялся на свой этаж. Дверь открыла Лариса – уже в праздничном платье, надушенная и улыбающаяся.
– Что ты так долго ехал? Пробки?
– Нет, не пробки, потом расскажу, только руки помою, – Старцев разделся и пошел в ванную. В коридоре у двери в комнату дочери стоял новенький красный велосипед с большим бантом на руле.
– Веры еще нет? – спросил Старцев.
– Еще нет, – ответила Лариса, они к концерту готовятся, наверное, задержали.
– А далеко школа? – крикнула из гостиной Наталья.
– Пять остановок.
– Ничего, на велосипеде быстрее будет доезжать, чем на троллейбусе, – Вячеслав вышел в коридор и обнял Старцева:
– Ну, хозяин! Картошка, молоко, лук! Раскулачивать пора!
– За стол! За стол! – торопила Лариса. – А то мы волноваться начали. Нет и нет именинника. А в интернете написали, что авария какая-то. Как раз на нашем шоссе. Ребенок пострадал. Говорят, снова какой-то чиновник нарушил.
Старцев вошел в гостиную, стал пожимать руки. Легкая тревога, вызванная последним звонком, исчезла.
