Дмитрий Казаков
Дети Аллаха
– Потому что Христос…
– Но он же выгнал торговцев из храма, так? Почему-то не стал проявлять смирение! – Сам удивился, но вспомнил кое-что из того, что рассказывал на уроках закона Божьего отец Григорий.
Азра покачала головой:
– Это совсем другое!
– Нет, то же самое! Я хочу отомстить тем, кто убил папу, и маму, и сестренку! Поверь, я это сделаю!
Тут ее брови сошлись к переносице, а зеленовато-желтые глаза потемнели.
– Как же так? – произнесла она горько, без обычной мягкости, и ни следа улыбки не осталось на белом лице. – Ну и оставайся тогда один! Не подходи ко мне больше! Богохульник!
Резко повернувшись, так что взметнулся подол длинной юбки, Азра зашагала туда, где ждала ее мать. А Самир, разгоряченный, тяжело дышащий, со сжатыми кулаками, остался стоять в одиночестве.
Глава 9
Имам Старой мечети был молод, не старше тридцати, на гладком лице блестели угольно-черные глаза, тауб[5] оттопыривало округлое брюшко, на нем лежали сплетенные ладони. Смотрел имам на Самира без дружелюбия, даже подозрительно, и морщил выдающийся нос.
– Так значит, ты хочешь принять ислам? – спросил он после паузы, затянувшейся, как показалось Самиру, на полчаса.
– Да, – ответил тот, прилагая все силы, чтобы голос не дрожал.
Сегодня он ушел из лавки горбатого Рахима раньше обычного, но отправился не домой, как всегда, а за крепостную стену, в Старый квартал, туда, где живут сунниты. Собрался с духом, зашел в мечеть, построенную еще при халифах, и у самого входа наткнулся на имама.
– Почему? – спросил тот.
– Ну… – Самир замялся, мысли замельтешили в голове, точно мотыльки над огнем.
Сказать правду? Что поссорился с общиной, хочет мести за родных!? Невозможно! Если имам услышит такое, то немедленно прогонит мальчишку.
Сочинить что-то? Но что? Почему он не задумался об этом раньше?
– Ты же из яковитов, – сказал имам, указывая туда, где под майкой Самира болтался кипарисовый крестик. – А они держатся своей веры крепче, чем остальные христиане. Странно это.
Они разговаривали, стоя у стены внутри мечети, неподалеку от входа, мимо проходили люди, обувались и разувались, приветствовали имама, таращились на Самира, словно он был пауком с восемью ногами или трехголовым человеком, и ему становилось все неуютнее.
– Я… ну… – пробормотал он, теребя крестик.
А ведь как-то не подумал, что с ним придется расстаться, если перейти в другую веру! Но ведь это не просто символ, это память об отце, о тех временах, когда у них имелся дом, настоящая семья!
– Хорошо, – имам вздохнул. – Что ты знаешь о пяти столпах нашей веры?
Пять столпов? Сторож в мечети шейха Мансура ничего подобного не говорил!
– Нет Бога кроме Аллаха… – Самир сам понял, что говорит неуверенно, и замолчал.
– Шахаду ты слышал, это хорошо, – подозрительности во взгляде имама не стало меньше. – Только ведомо ли тебе, как и когда совершать молитву, каково ритуальное омовение перед ней, готов ли ты пойти в паломничество к Двум Святыням, соблюдать пост в священный рамадан, и вносить закят на благо тех, кто не может сам прокормить себя? Ведомо ли тебе, что значит быть истинным рабом Аллаха, покоряться его воле?
Быть рабом Самир не хотел, и выражение «рабы Божьи», которое он не раз слышал в церкви, ему всегда не нравилось.
– Я… мне хочется… – начал он.
– А мне кажется, что все это не очень умная шутка! Стыдись, юный яковит! Замесил некто все это на дрожжах ифритов, и подослал тебя к нам, чтобы посмеяться! – Имам больше не скрывал гнева, глаза его сузились, лицо потемнело, он наклонился вперед. – Неужели твои единоверцы? Воистину, те, кто не уверовал, не уверуют и впредь, ведь все равно им, увещевал ты их или не увещевал! Сердце и слух их запечатал Аллах, а на глазах у них – пелена, и уготовано им великое наказание!
– Но я… – попытался возразить Самир.
– Даже если нет, то где ты возьмешь двух достойных уважения мужей из правоверных, что станут тебе свидетелями? – и имам обвел рукой мечеть, в этот момент, когда одна молитва закончилась, а другая еще не начиналась, почти совсем пустую. – Ответь мне, кто поручится за тебя? Одной шахады, как ты должен знать, недостаточно.
Самира трясло от обиды и возмущения, он задыхался… Почему ему не верят, ведь он пришел сюда искренне, хотел обо всем узнать, а его встретили точно врага, словно вора или шпиона?
– Уходи, юный яковит, – имам заговорил тише. – И не возвращайся сюда больше.
Он сделал повелительный жест.
Самир развернулся, зашагал туда, где оставил кроссовки, ничего не видя перед собой. Не сразу смог завязать шнурки, услышал за спиной обидный смех, и от этого разозлился еще больше, на улицу выскочил кипящий, словно забытый на плите чайник.
Из одной общины его выгнали, в другую не хотят брать!
Неужели он на самом деле обречен на то, чтобы остаться в одиночестве?
Но одному, без поддержки, в Машрике человеку не выжить. Даже монаху-анахорету, поселившемуся в горном монастыре, нужны приношения, без них он умрет с голоду, да и молит Господа он не ради себя, а за тех людей, что несут к нему беды и горести…
Шагая по улицам, Самир понемногу успокоился, а потом вспомнил, что у него есть знакомый мусульманин, достойный доверия – может быть, он согласится выступить свидетелем, если в том возникнет нужда?
Жалко, что тогда не спросил его имени. Но это можно сделать и сейчас.
И он повернул в сторону мечети шейха Мансура, такой маленькой и скромной по сравнению со Старой.
– А, это ты, любопытный, – проговорил сторож, увидев Самира во дворе храма. – Проходи, располагайся, во имя Аллаха, который, как известно, с терпеливыми. Рассказывай, как твое колено?
– Спасибо, хорошо. – Самир замялся, не зная, как начать разговор, а потом решил, что терять ему нечего, и выпалил. – Если я вдруг захочу сделаться мусульманином, вы сможете стать… ну, этим стать… свидетелем для меня?
Старик усмехнулся, огладил седую бороду.
– Чудно. Принадлежат Аллаху и Восток, и Запад, – сказал он. – Нет, я откажусь.
Самир ощутил, что ему не хватает воздуха, грудь сдавило:
– Но почему? – ухитрился произнести он, и сам разозлился, поняв, что голос дрожит от обиды.
– О таких вещах не говорят на ходу, – старик покачал головой. – Подожди меня. Присядь вон там.
Крохотный дворик окружала галерея, и в ее сени имелись лавочки, одну из них и занял Самир. Сторож ушел внутрь мечети, но быстро вернулся, уселся рядом, и некоторое время они сидели в сумраке, неподвижно и молча.
Слышно было, как в кустах жасмина за мечетью поет какая-то птица.
– Ты не готов, – сказал наконец старик. – Твое желание идет не от глубин сердца. Покинуть веру отцов и обратиться к другой, пусть даже истинной… уверен ли ты, что хочешь именно этого?
– Да! – выпалил Самир.
Если христиане только и годятся на то, чтобы жаловаться, молиться и унижаться, позволяя всем вокруг бить себя и убивать, то он… он больше не хочет быть одним из них!
– Вот об этом я и говорю, да поможет тебе Аллах вразумлением. – Сторож вздохнул. – Для начала тебе нужно прочитать одно из сира, жизнеописаний Посланника Аллаха, да ниспошлет ему Аллах благословение и мир… Например, труд почтенного Ибн Хишама…
Самир нахмурился – и тут скучные, унылые книги, как и у отца Григория!
– Почему вы называете себя «рабами Аллаха»? – поинтересовался он, вспоминая слова имама Старой мечети. – Это значит, что вы лишены свободы, что ее нет в исламе?
– Совсем нет, – старик огладил бороду. – Слова «раб» и «поклонение» происходят от одного корня[6], и поэтому первое означает не отрицание свободы, а почитание. Принявший Закон почитает Господа своего, он привязан к нему истинным поклонением. «Рабом» в этом значении называется не тот, кто закрепощен и лишен свободы воли, а тот, кто способен осуществлять поклонение Аллаху, кто может это делать, умеет это делать и делает это по собственной воле.
Самир почесал правое ухо: мудрено, но вроде понятно.
– А поклонение не может быть по принуждению, оно должно совершаться по решению самого человека. – Сторож говорил серьезно, не растолковывал простые вещи глупому мальчишке, а объяснял сложные вещи другому взрослому, чуть менее сведущему в них. – И человек сам решает, совершать ему поклонение или нет. Понимаешь ли ты меня, о, любопытный?
Самир глянул на собеседника, пытаясь понять – насмехается ли тот над ним?
Но тот выглядел почти торжественным, и, как всегда в его компании, казалось, что они находятся в каком-то другом мире, не совсем реальном, далеком от обычного Машрика.
– Знаешь ли ты, когда придет момент тебе обратиться к подобному почитанию? – спросил сторож.
– Ну-у…
– Был ли ты когда-нибудь в смертельной опасности, в такой, чтобы люди не могли помочь тебе?
– Да, – Самир вспомнил одну из первых бомбежек, когда они еще не знали, как себя вести, и внезапный налет застал его на площади Независимости: вокруг поднимаются столбы дыма и огня, летят осколки металла и куски камня, а до ближайшего здания метров тридцать.
– Устремлялось ли в тот момент твое сердце к спасению?
Самир просто кивнул: еще как устремлялось!
– Вот когда ты будешь тянуться к Аллаху так же, как в тот момент тянулся к спасению, искать помощи в нем в любой момент, тогда и наступит для тебя пора, – торжественно объявил старик.
Некоторое время они сидели в молчании.
– Кроме жизнеописания тебе будет неплохо заглянуть и в Священный Коран, – продолжил сторож. – Его ниспослали почти полторы тысячи лет назад, но мудрости в нем куда больше, чем во всех современных книгах. Не думай, что там содержатся ответы на все вопросы, что появились у людей, начиная от пророка Адама, мир ему, и появятся до Страшного суда. Просто Коран описывает человеческую природу, а она, какой была при наших праотцах, такой же останется и до последнего часа.
– Ну да. – Самир вздохнул, почесал лоб.
Раздражение и гнев ушли, остался только след обиды на то, что его вот так взяли и выгнали, не приняли всерьез.
– Не думай, что я хочу тебя отговорить, но, как ты уже не раз от меня слышал… – старик рассмеялся. – Воистину, Аллах с терпеливыми, поэтому не спеши, не суетись. Помни о божественном предопределении, которое, как известно, бывает двух видов…
Самир и сам не понимал, зачем слушает про категоричное и неизбежное предопределение, и про обусловленное предопределение, в котором одна определенность после неких поступков человека сменяется другой. Но в то же время он не помнил, чтобы с таким вниманием относился к урокам отца Азры или наставлениям священника.
Грозно и мрачно в вечерней тишине звучали стихи Корана, которые читал старик: «а мощь и милость Его Щедрости раскрыты! Дарует Он сколько пожелает!» и «Отменяет Господь и утверждает из предписаний то, что пожелает, хранится у него Матерь Писания!».
А потом он замолчал и лукаво посмотрел на Самира:
– Да ты уже засыпаешь. Иди домой, наверняка тебя там ждут. Приходи еще. Побеседуем… и когда-нибудь, возможно, я стану одним из тех, кто выслушает твою шахаду, о любопытный, и скажет «свидетельствую», иншалла!
Глава 10
Ильяс делал домашнее задание по английскому языку, как всегда, вполглаза. Другие уроки давались ему не так просто, но вот чужие слова он заучивал легко, запоминал правила и неизменно приводил в восторг учителя произношением.
Самир даже иногда завидовал брату, сам он с английским мучился с первого дня.
– Who is she? – читал Ильяс, лежа на животе, и одним глазом смотрел в комикс на полу: огромные роботы, крохотные здания, разбегающиеся люди, очередной супергерой. – She is my sister. I like her. Her name is Anna.
Самир поморщился.
Этот комикс попал к ним с запада, оттуда же, откуда летели самолеты с бомбами. Может быть, это тоже оружие, только нацеленное на то, чтобы поразить не тела, а души? Яркие картинки, завлекательные, но бессмысленные и бездуховные истории…
За занавеской, отделявшей их отсек от коридора, послышались шаги, радостные возгласы. Самиру показалось, что он услышал голос Азры, торопливо сел на тюфяке, пригладил волосы.
– She is twelve years old… – Ильяс поднял голову. – Ты чего?
Торопливая, спотыкающаяся речь матери Азры, а вот и ее собственный голос. Интересно, что они забыли в старой трапезной? Пришли в гости к кому-то из соседей?
– Тук-тук, – сказали прямо за их занавеской. – Можно к вам?
Умм-Насиб!
– Да, конечно, уважаемая! – Самир вскочил. – Мир вам!
Он так и не ходил в мектеб, и наверняка его опять будут за это ругать, но не пустить ту, что приютила их после смерти матери и кормила несколько дней, будто собственных сыновей…
Невозможно!
– И вам мир. – Умм-Насиб заглянула внутрь, стало видно, что в руках у нее большой пакет. – Вот, держите, наши единоверцы из Европы прислали, на всех должно хватить. Да воздаст им Святой Иоанн Милостивец! Крупы, сахар и муку мы отнесли на кухню… Берите-берите!
– Спасибо, – Самир взял пакет, ощутил, насколько тот увесистый.
Ильяс вскочил, тут же залез внутрь, вытащил шоколадку в цветастой обертке. Раздалось шуршание, а следом за ним – сочное чавканье, через которое пробились неразборчивые слова благодарности.
– Кушайте, – сказала Умм-Насиб. – Пойду к остальным.
Она ушла, занавеска вернулась на место, но Самир убедился, что ему не показалось, что у входа в соседнюю «комнату» и вправду стоит Азра. Заглянул в пакет – сплошь яркие упаковки, внутри наверняка еда, но опознать можно только шоколадки.
– Вот тебе раз, – буркнул он. – Все не съедай только.
Опустил пакет на пол, и вышел в «коридор».
– Привет, – сказал он Азре, но та сделала вид, что не услышала, поправила выбившийся из-под платка локон.
– Привет, – повторил Самир. – Извини, я не хотел… ну, с тобой ссориться…
Тут она сделала вид, что только его заметила, и кивнула с небрежным высокомерием.
– Ну… я… – Он откровенно не знал, о чем говорить. Было стыдно, что не сдержался, когда они встретились в Рыночном квартале. Мог бы сделать вид, что собирается покаяться. – С чего вдруг нам… прислали из Европы… так много всего, ты не знаешь?
– Знаю, но тебе не скажу, – заявила Азра, но в следующий момент не выдержала, улыбнулась. – Ведь ты сходишь к отцу Григорию? Ты извинишься, и все будет хорошо? Тогда я насела на тебя… Надо было по-доброму.
Самир пожал плечами.
Он знал, что к священнику не пойдет, не станет просить прощения за то, что высказал собственные мысли.
– А, вотион? – Из «комнаты», где поселили старую Фадилу, появилась мать Азры. – Пойдем, дочь.
И она зашагала к выходу, Азра еще раз улыбнулась Самиру, махнула и заторопилась следом. Он потеребил правое ухо и вздохнул, думая, что с ней-то он ссориться не желал и не желает. Но как быть с остальными?
Хотел уже вернуться в комнату, но тут снаружи донесся грохот очереди и крики.
Занавеска отлетела в сторону, появился Ильяс – пальцы и лицо перемазаны шоколадом, в глазах паника.
– Сиди тут! – велел Самир, бросаясь туда, куда только что ушли Азра с матерью.
Он мужчина, он должен узнать, что там за опасность, и, если надо, встать между ней и женщинами!
Вылетел наружу, под черное вечернее небо, едва не споткнулся на первом шаге. Бросился в обход церкви, к площади, откуда доносились крики, обогнул угол, и налетел на огромного человека, пахнущего металлом и порохом.
– Прочь! – взревел тот, тяжелый кулак врезался Самиру в ухо, в голове зазвенело, перед глазами заплясали звезды.
Как удержался на ногах, сам не понял, но от второго удара сумел уклониться.
А потом гигантский человек неожиданно расхохотался, блеснул золотой зуб в черной с серебром бороде.
– Вот это да! – проревел Наджиб, отводя в сторону автомат и улыбаясь. – Мальчишка-христианин, отважный, словно сам Лев Аллаха! Еще чуть, и я пристрелил бы тебя, как собаку! Ты так же смел, как и твой отец, Абд-аль-Малак, перед лицом смерти!
Самир вздрогнул, пытаясь собраться с мыслями.
Что… неужели командир «Детей Аллаха» видел отца в тот момент, когда его?.. Тогда, может быть, это он?..
– Отойди, не лезь под руку! – Наджиб схватил Самира за плечо и отшвырнул прочь. – Тут сейчас будет горячо во имя Махди, да ускорит Аллах его приход!
Автомат его поднялся, и трассирующие пули красивой гирляндой ушли во тьму. Самир едва не оглох от грохота, торопливо шагнул назад, все же споткнулся и упал, ободрав локти и ударившись задницей.
Прямо в двери церкви бил свет фар стоящего посреди площади джипа. Виднелся силуэт пулемета и человека над ним. Вокруг толпились люди, слышался треск ломаемого дерева, испуганные и полные страха крики, одиночные выстрелы и отдаленный гогот.
«Дети Аллаха»? Что им нужно в Крепостном квартале?
– Этого не трогать, – бросил Наджиб одному из телохранителей, и зашагал к церкви. – А ну, выходи, многобожник! Или ты хочешь, чтобы мы начали убивать, аа?!
Зычный голос его отдался эхом в уходящих от площади переулках.
Самир увидел, как один из автоматчиков схватил за волосы и швырнул на землю визжавшую женщину. Мужчина в черном пиджаке попытался закрыть ее собой, но получил прикладом по лицу, потом в живот и скорчился на земле, по его прижатым ко лбу рукам заструилась кровь.
«Азра! Нет!» – подумал Самир.
Что случится, если она попадет в руки чужаков?
Грохнул выстрел, ответом на него стали несколько очередей.
– Что там? – спросил Наджиб, не повернув головы.
Самир смотрел на него, и водоворот чувств тянул его в противоположные стороны – с одной стороны, он ненавидел этого человека, с оружием пришедшего в Крепостной квартал, чтобы творить зло, и, возможно, увившего его собственного отца, а с другой – восхищался тем, кто не боится в этом мире никого и ничего, и готов сражаться за свои идеи с кем угодно.
– У старого придурка было ружье! – ответили из тьмы. – Слава Аллаху, с ним все! Больше не выстрелит!
– Любит Аллах богобоязненных! – провозгласил Наджиб. – Выходи, многобожник!
Вспыхнул факел в руках одного из «Детей Аллаха», второй, третий, сразу несколько. Дрожащий багровый свет осветил таких же дрожащих, перепуганных людей, теснившихся у стен.
Их выволакивали из жилищ, грубо тащили за собой, пихали стволами в спины.
– Азра! – закричал Самир, увидев ее в объятиях матери, и рядом отца-учителя: блестят очки, съехавшие на сторону, губа разбита, шея согнута, взгляд направлен в землю. – Азра…
Голос подвел его, превратился в сип, а в следующий момент что-то случилось и с эмоциями, они исчезли, прихватив с собой мысли. Остались только слух, зрение и прочие органы чувств, обострившиеся до предела так, что он мог видеть буквы на бандане Наджиба, ощущать выхлоп от джипа и слышать, как испуганно всхлипывает один из оставшихся в доме детей.
Двери церкви распахнулись, и отец Григорий шагнул наружу, черное одеяние его колыхнулось, рыжая борода полыхнула в свете факелов.
– Что тебе нужно?! – мощный голос священника не уступал рыку Наджиба.
Тот заулыбался, видя перед собой достойного противника.
– Со времен Нур ад-Дина, да осыплет его Аллах в раю тысячами милостей, вы, проклятые многобожники, мешаете Машрику стать истинно исламским государством, – сказал Наджиб. – Почему вам было не убраться отсюда с французами в сорок шестом, аа?
– Ты явился ради урока истории, хариджит? – холодно спросил отец Григорий. – Тогда проведи его для собственных бойцов. Наши предки жили здесь еще тогда, ког…
Слова его перекрыл треск очереди.
Пули впились в землю у самых ног священника, но тот не дрогнул, не отступил. Заработал пулемет на джипе, очередь хлестнула по церкви, зазвенели выбитые стекла, полетела каменная крошка.
Кто-то из женщин заголосил так, что вопли перекрыли даже грохот стрельбы.
– Умничать будешь потом, многобожник, – Наджиб стремительно поменял обойму. – Всем добрым людям известно, что вы, поклоняющиеся кресту, вошли в союз с нашими врагами, с теми, кто бомбит наш родной Машрик, продались единоверцам с Запада…
Один из бойцов «Детей Аллаха» бросил на освещенный пятачок пакет, – точно такой Самир держал в руке пятнадцать минут назад, – тот лопнул, обнажая яркие упаковки с надписями латиницей.
– Но это… – начал отец Григорий.
На этот раз прозвучал одиночный выстрел, зато пуля прошла рядом с ухом священника, выбила искру из стены церкви.
– То есть предали нас, – Наджиб говорил неторопливо, с ленцой. – Разве не так? Видит Аллах, вот доказательства! Убивайте многобожников, где бы ни встретили вы их, изгоняйте их из тех мест, откуда они вас изгнали, ибо многобожие хуже, чем смерть!
Услышав эту фразу, многие отшатнулись, отец Азры, наоборот, сделал шаг вперед, попытался заслонить жену и дочь, решил, наверное, что их попытаются расстрелять на месте.
– Строение же это используется для наведения вражеских самолетов, – продолжил Наджиб, и на лице его появилась улыбка, ядовитая, как растущий в горах черный цветок «радость шайтана». – Поэтому мы уничтожим его! Лишим врага хорошего ориентира! Отведем угрозу, во имя Всевышнего! Вперед!
Бойцы «Детей Аллаха» побежали к церкви, одни держали факелы, другие канистры.
– Нет! – Отец Григорий попытался заступить дорогу одному из них, совсем молодому, едва на год старше Самира, раскинул руки, но получил удар в бок и отступил. – Нет… Полиция…
– С ними я договорился, ведь любит Аллах богобоязненных, – сказал Наджиб издевательски.
Одни чужаки врывались в храм, оттуда доносились грохот и треск. Другие снаружи плескали на стены из канистр. Там и сям занимались огни, бежали по камню бледно-синие сполохи, набирали яркость, превращались в оранжевые, а стоящие вокруг люди только смотрели и, казалось, не дышали.
Плакавшие женщины смолкли, даже дети затихли, похоже, что никто не мог поверить, что происходящее у них на глазах – не сон.
Отец Григорий стоял, прижав руки к лицу, и в глазах его отражалось пламя.
Издалека донеслась сирена, звук ее стал ближе, а затем внезапно оборвался. Наверняка бойцы «Детей Аллаха» остановили пожарную машину и под угрозой оружия заставили ее развернуться, не пустили в Крепостной квартал.
– Что смотрите? – поинтересовался Наджиб, оглядывая безмолвную, покорную толпу. – Нравится? Все, что идет на пользу родине, должно тешить сердца машрикийцев.
Он выдержал паузу, повел автоматом, делая вид, что начнет стрелять, но никто не отреагировал даже на это.
– Ладно, бегите по домам, многобожники, – приказал командир «Детей Аллаха». – Никто ведь не хочет, чтобы они сгорели?
Самир закрыл глаза, чтобы не видеть, как пылает пережившая владычество халифов и турок, нашествия сельджуков и монголов церковь, не видеть жалких, перекошенных от страха за собственную жизнь лиц единоверцев, но заткнуть уши он не мог, и поэтому топот разбегающихся, как тараканы, людей беспрепятственно достиг его слуха.
И в этот момент вернулись чувства, а точнее одно – тяжелого, подсердечного, прижимающего к земле стыда.
