Дмитрий Казаков
Дети Аллаха

Мысли об отце потянули воспоминания о матери с сестрой, и внутри колыхнулась задремавшая было ненависть. Кулаки сжались сами, и Самир в который уже раз поклялся, что отомстит за их смерть, найдет тех, кто виноват, и убьет, выставит на обозрение, как того предателя, с табличкой на груди!

Через узкий переулок они пронеслись бегом, и облегченно вздохнули, оказавшись в родном квартале: время к вечеру, а в темноте ходить по чужим улицам небезопасно.

И тут, около церкви, налетели на Азру и ее мать.

– Ох! Ах! – воскликнула та. – РадиГоспода и всех святителей, кудавымчитесь?

– Прошу прощения, – отозвался Самир, ощущая, как полыхают его уши, и радуясь, что в полутьме этого не видно.

– Где вы были? – спросила Азра, и лицо ее украсила улыбка, мягкая, искренняя. – Мы заходили днем, хотели проведать, но Умм-Насиб сказала, что вы ушли еще утром.

На руках у нее лежал кот, уличный, тощий и дикий, способный разодрать человеку плоть до кости одним ударом когтей. Но он сидел тихо, да еще и мурлыкал, когда девочка гладила ему за ушами, и глаза его пылали зеленым огнем.

«У тебя тоже кошачьи глаза, только добрые и ласковые. Я бы тебя погладил» – подумал Самир, и смутился собственной мысли.

– Мы работали! – гордо заявил он, поднимая сверток с брынзой. – И заработали.

– Ах! Ох! – воскликнула мать Азры. – Акакжешкола!? Вычто!? Такнельзя! Мой муж, он спрашивал! Если будете прогуливать, васисключат!

Как обычно, она тараторила, слова вылетали очередями, как пули из автомата.

– Оно само получилось… – протянул Ильяс, виновато таращась в землю.

– Да, папа волнуется, – сказала Азра. – Приходите.

Самиру очень хотелось сказать, что от школы нет никакого прока, читать, писать и считать он умеет и чему такому может научиться еще, что потом окажется полезным? Зачем торговцу, сапожнику или хозяину кофейни знать о других странах, о том, как устроены растения или животные?

Но здесь была мать Азры, а возражать старшим – невежливо.

– Спасибо, мы постараемся вернуться, после того как устроимся, – сказал он.

– Обязательно, – поддакнул Ильяс.

Азра улыбнулась еще, глядя Самиру прямо в глаза, и от этой улыбки он на мгновение сделался невесомым, забыл обо всем, и о том, кого он потерял позавчера, и о терзающей душу боли.

Глава 4

На следующий день горбатый Рахим встретил мальчишек без удивления: Ильяс отправился на улицу – заманивать покупателей, а Самиру пришлось, вооружившись инструментами, лезть на крышу, искать и конопатить щели, что обязательно начнут сочиться водой через месяц, когда придут дожди.

«Гнусный приказчик», судя по всему, был либо далеким прошлым, либо выдумкой.

К вечеру Самир перегрелся на солнце, от запаха горячего гудрона его тошнило, а Ильяс охрип, но зато они снова получили деньги.

– Видишь, брат, теперь мы мужчины! – гордо заявил Самир, когда они вышли из табачной лавки. – Мы сможем накопить и отстроить дом, чтобы не жить у чужих людей!

– Ну, они не чужие… – буркнул Ильяс. – Может быть, купим газировки? И фатыра?

До пирожков и сладких напитков он был сам не свой, если бы мог, набивал живот только ими.

– Купим, – ответил Самир после паузы, и они свернули в сторону ближайшего ларька, на полках которого теснились бутылки газировки, упаковки шампуня, а на поддонах лежали куски ярко-зеленого мыла из оливкового жмыха и тут же – фатыр.

Испеченный утром, он остыл, потерял запах, но зато и подешевел.

– Мир вам, – сказал Самир продавцу. – Нам, пожалуйста…

– Христиане-свиноеды! Христиане-свиноеды! – донеслось сзади, твердое и тяжелое ударилось в правую лопатку.

Глаза продавца округлились, он пробормотал «помилуй меня Аллах», и скользнул внутрь ларька.

Самир обернулся, зная, что увидит: Паук и его мерзкая свора, уличные бандиты из Черного квартала, ухмыляющиеся физиономии, в глазах злоба, в руках куски сухой глины. Ильяс ойкнул, отступил на шаг, едва не опрокинув поддон, и схватился за лоб – над левой бровью вздувалась шишка.

– Проваливайте! – гаркнул Самир.

Он ненавидел тех, кто унижает других, кто любит пользоваться чужой слабостью.

– Что? – Паук поднял руку. – Ты, христианская собака, являешься на наши улицы и требуешь, чтобы мы уходили? Ты забираешь ту работу, которая нужна одному из нас?

У отца Паука, насколько знал Самир, был магазин одежды, и сам он не работал ни дня. Одно выглядело правдой – здесь, в Рыночном квартале, владения мусульман, они двое тут чужаки.

Ильяс затравленно огляделся.

За их спинами грохнул утянутый внутрь ларька поддон, за ним второй, третий. Продавец торопливо выставил лист ржавого железа, загородил стекло, что не выдержит, если в него попадет кусок глины или камень.

– Проваливайте, – повторил Самир, но без прежнего напора.

– Почтеннейший Рахим собирался предложить место приказчика моему другу! – Паук указал на одного из приятелей, скорее всего наугад. – А ты нагло занял его место! Отдай деньги!

– Может быть, убежим? – шепнул Ильяс. – Ну же… оно…

– Не выйдет, – так же тихо отозвался Самир: если рвануться что вправо, что влево, их перехватят, поставят подножку, а уж если ты упал, то все, встать тебе не дадут.

Кричать, звать на помощь бесполезно – улица пустынна, да и никому нет дела до мальчишеских разборок, если это чужие мальчишки, а тем более какие-то христиане.

– Что, втянули языки в задницы, грязные свиноеды? – Паук сделал шаг вперед. – Или шепчетесь, прославляя Иблиса? Но видит Аллах, он вам не поможет!

Он вскинул руку и швырнул ком глины в Самира, тот ухитрился уклониться, и «снаряд» с грохотом врезался в металлический лист. Но второй, брошенный кем-то другим, угодил в плечо, где до конца не зажил ушиб, и там вспыхнула боль.

Ильяс вскрикнул.

Приятели Паука глумливо захохотали.

– Эй! – выкрикнул продавец, выглядывая из ларька. – Идите прочь, нечестивцы! Разнесете мне тут все, кто платить будет? Твой отец?

– Спокойно, почтенный. – Паук нахмурился, пожал губы, стараясь выглядеть взрослым. – Если что-то сломается, то заплатят ради Аллаха собаки-неверные. Так?

– Нет, – ответил Самир, старясь не обращать внимания на боль в плече. – Никогда.

Да, он боялся, но знал, что показать страх нельзя, что если выпустить его наружу, то свора тотчас же почует и бросится на них. Ильяс тоже держался молодцом, только губы его подрагивали, и темные глаза выглядели еще больше, чем обычно.

– Иди и возьми, – продолжил Самир, глядя прямо в лицо Паука. – Вот тебе раз. Только кажется мне, что ты трус. Можешь лишь кидаться и насмехаться, точно девчонка!

– Слабак! – добавил Ильяс. – Мы – сильные!

Вроде бы кто-то двинулся в сумерках, в той стороне, где осталась табачная лавка, вроде бы высокая мужская фигура, но отводить взгляд нельзя, есть шанс, что враг сдрейфит и отступит, они смогут уйти.

Физиономия Паука побелела, он оскалился и зашипел:

– Трус? Сам такой! Бей их!

– Плечом к плечу! – крикнул Самир, и ощутил, как прижался к нему Ильяс: позади ларек, оттуда они не подберутся, главное не дать оттащить себя на середину улицы или повалить.

В следующий момент Паук оказался рядом, замахнулся, но Самир опередил его. Запястье дернуло болью, зато враг взвизгнул и отскочил. Чей-то кулак пришелся в плечо. Ильяс качнулся, но устоял.

Мелькали лица, руки, Самир топтался на месте, лупил изо всех сил, не целясь. Понимал, что долго им не продержаться, что их сомнут толпой, еще немного, и все, все… Пока мальчишки из Черного квартала только мешали друг другу, но постепенно они разберутся.

Он промахнулся, зато ему прилетело прямо в ухо, да так, что в голове зазвенело. Качнулся. Показалось, что услышал далекий женский крик… мама?.. нет, не может быть…

– Ильяс, беги! – Самир не понял, выкрикнул это или только подумал.

Есть шанс, что брат вывернется из свалки и удерет.

Сумел выпрямиться, скорее не ударил, а отпихнул подобравшегося близко пацана с заячьей губой: ноги тряслись, дыхания не хватало, пот тек по лицу и заливал глаза, ухо раздувалось, ожили все полученные четыре дня назад ушибы и ссадины, о которых уже начал забывать.

Увидел, как согнулся Ильяс, и тут же сам получил в бок с такой силой, что захрустели ребра. Ударился спиной о ларек, и тут колени не выдержали, подогнулись. Самир попытался ухватиться хоть за что-нибудь, но лишь загреб воздух.

– Вали свиноедов! – полетел над улицей крик Паука, его лицо мелькнуло за спинами приятелей.

Самир знал, что должен свернуться в клубок, прикрыть руками голову и лежать.

Но удар в челюсть развернул его, и он свалился на спину, беззащитный, как черепаха без панциря. Красные физиономии оказались далеко вверху, к вечернему полумраку добавился багровый туман, заструившийся одновременно со всех сторон.

Ощутил лишь, как жадные руки – наверняка Паука – начали обшаривать карманы. Услышал торжествующий вопль, и понял, что сегодняшний заработок достался врагу. Повернул голову, пытаясь разглядеть, что с Ильясом, но обнаружил только чужие ноги.

– Что-то мало, – буркнул Паук. – Наверняка спрятал, засунул в свиную задницу. Пинайте его, пусть все расскажет!

– Стоять! – громыхнуло сверху. – А ну прочь, крысята!

Один из своры отлетел в сторону, второй, третий вскрикнул, и из звуков остался лишь удаляющийся топот. Над Самиром воздвигся некто огромный, словно ифрит или див из сказки, из сумрака выдвинулась могучая ручища.

– Вставай, парень, – произнес тот же рокочущий голос. – Нечего отдыхать.

Самир моргнул – неужели от удара по голове он начал видеть несуществующее? Упаси Господь!

Но рука выглядела настоящей – мозолистая, крепкая, загорелое предплечье.

– Да… спасибо… – проговорил Самир, поднял собственную руку, хилую и тонкую рядом с протянутой ему ручищей, и его одним рывком вздернули на ноги. – Спаси…

Благодарность застряла в горле, облегчение, накрывшее после избавления от опасности, точно ветром сдуло, ему на смену пришел страх, судорогой пробежавший по внутренностям. Он узнал человека, пришедшего им на помощь, и не удивился, обнаружив, что на плече великана висит автомат, а за спиной его стоят еще двое с оружием.

Зеленая бандана с цитатой из Корана, что скрывает обритую наголо голову, оспины и шрамы на лице, ястребиный нос и острый взгляд хищной птицы, широченные плечи и борода с проседью. Наджиб, один из командиров «Детей Аллаха», жестокий, не знающий жалости. Его боятся даже свои.

Самир слышал, что тот участвовал в джихаде еще в Афганистане, но не знал, враки это или правда.

– Вы храбро бились, – сказал Наджиб. Щелкнула зажигалка, и в полутьме заалел огонек сигареты, поплыл табачный запах. – Сам Повелитель Верующих, да будет доволен им Аллах, вознес бы вам хвалу. Двое против… Пятеро, шестеро? Сколько их там было?

– Я не считал, – ответил Самир, быстро глянув в сторону: как там Ильяс?

Тот стоял, вытирая кровь с разбитой губы, кривился, но был цел и в сознании.

У Самира полегчало на сердце. Слава Господу и Пресвятой Деве!

– Откуда вы? Твое лицо мне кажется знакомым, аа? – продолжил Наджиб. – Понятно… ха-ха…

Кто-то во время драки – Самир даже не заметил этого – разорвал ему ворот. Командир «Детей Аллаха» протянул руку, и крестик из кипариса теперь лежал на его огромной ладони, маленький и беззащитный.

Все знают, как Наджиб относится к христианам.

Бежать поздно, да и бессмысленно – пулю никто не обгонит.

– Воистину, расщепляет Аллах зерно и косточку. Производит он живое из мертвого и мертвое из живого. Таков Он – Аллах! – произнес нараспев командир «Детей Аллаха». – Скажи мне свое имя, парень.

«Чтобы ты знал, кого убиваешь?» – подумал Самир.

Страх держал за горло мертвой хваткой, и сердце дергалось овечьим хвостом, но он ухитрился задрать голову и гордо произнести:

– Самир Абд-аль-Малак.

– Самир ибн-Салим? – уточнил Наджиб, и лицо его расколола усмешка, в черноте бороды сверкнул золотой зуб. – Хорошее имя. Я знал твоего отца. Он тоже был отважен. Смилуется над ним Аллах.

Самир вздрогнул, он ждал чего угодно, но только не такого!

Откуда безжалостный убийца-кайсанит может знать простого работягу из Крепостного квартала?

– А это твой младший брат, аа? – Наджиб перевел взгляд на Ильяса, и тот поспешно закивал. – Тоже не струсил, не отступил. Если бы наши бойцы все были такими, ха-ха. Клянусь знаменем Пророка, да пребудет с ним мир, мы бы установили имамат от Индии до Испании! «Мы – сильные», надо же.

Ильяс покраснел так, что было видно даже в полутьме.

Один из автоматчиков ухмыльнулся, другой захохотал во всю глотку.

Самир моргал, не зная, что и думать. Страх не исчез, но к нему примешалась доля неуверенности – их вроде бы не убьют, похищать двух мальчишек ради денег смысла нет. Что тогда нужно Наджибу?

Командир «Детей Аллаха» отпустил крест, и тот упал Самиру на грудь.

– Идите, – сказал Наджиб, – и благодарите Всемилостивого, что остались живы.

Он развернулся и зашагал прочь, полетела в сторону выкуренная в три затяжки сигарета. Следом двинулись телохранители, напружиненные, внимательные, с автоматами наготове.

– Слава тебе, Господи! – воскликнул Ильяс, когда кайсаниты исчезли за углом. – Уцелели! Какой он сильный… – в последней фразе прозвучали нотки зависти.

«Но денег лишились, и домой придем с пустыми руками и разбитыми рожами, – подумал Самир. – Кроме того, в лавку горбатого Рахима нам теперь дороги нет, свора Паука будет поджидать рядом, и если мы только сунемся, то синяками не отделаемся».

В животе голодно урчало, напоминая о том, что он не ел целый день, а на завтрак были только оливки и немного риса с шафраном.

Глава 5

Вой в небесах раздался, не успели они пройти и ста метров.

– Самолеты? – Ильяс вскинул голову. – Опять налет?

– Побежали! – и Самир припустил со всех ног, но тут же понял, что ничего не выйдет: левая коленка болела так, что на глаза наворачивались слезы, и колотьем отдавался в боку каждый шаг. – Погоди, стой… Вот тебе раз… Я не могу… вдоль стены…

Вой стал громче, от него заложило уши. Громыхнуло, и на севере, в стороне Черного квартала, к небесам поднялся столб пламени. Высветил нацеленные в небо «ракеты» минаретов, черные изломанные тени упали на неровную грязную мостовую, земля вздрогнула.

За первым разрывом последовал второй, ближе, и Ильяс заскулил, точно щенок.

– Что делать?! Что?! – воскликнул он.

– Давай вдоль стены, – Самир ковылял так быстро, как только мог, но сил не было, голова трещала, хотелось лечь прямо тут, невзирая на бомбежку, прижаться лицом к земле, чтобы только не двигаться.

Но он помнил, что не один, должен найти убежище, и лучше в своем квартале… Тут не так далеко, метров двести, если по прямой, но так не пройдешь, нужно дать крюка…

Словно гром ударил прямо за спиной, Самир на мгновение ослеп, его бросило в сторону. Успел выставить руки, ободрал ладонь о шершавую стену из камня, услышал крик Ильяса.

Не понял, как оказался на ногах, но в следующий момент они снова бежали через тьму, пронизанную воем бомб и самолетов, криками, грохотом разрывов, гулом и треском падающих зданий. Новая вспышка, далеко, но Самир увидел, что они совсем рядом с мечетью шейха Мансура, что дверь ее открыта, на пороге стоит невысокий старик и машет рукой.

– Туда… – прохрипел Самир, хватая Ильяса за плечо.

Стены мечети толстые, сама она маленькая, неприметная, бомбить ее специально никто не станет.

– Сюда! Сюда! – воскликнул старик, отступая в сторону.

Самир ввалился внутрь и тут же наполовину сел, наполовину упал, коленка отказалась ему служить. Ильяс прижался к стене, глаза выпучены, рот приоткрыт, подбородок трясется, ходит вверх-вниз.

Зашуршал полог, каким закрывают дверь мечети во время зимних холодов – несколько слоев плотной кожи, осколок не пробьет. Гул разрывов и свист бомб утихли.

– Вы в безопасности, – сказал старик, улыбаясь. – Вверьте себя защите Аллаха.

– Но мы… мы… – Самир трясущейся рукой вытянул из-за ворота крест на шнурке: он не станет лгать, пусть даже от этого зависит жизнь, и его собственная, и брата.

– Разве Аллах велит гнать того, кто в опасности? Помогайте друг другу в делах праведных и благочестивых… А что может быть праведнее, чем спасение жизни другого? – Старик покачал головой. – Сидите здесь, я сейчас приду.

И он ушел, бесшумно растворился во мраке.

Самир осмотрелся, разглядел лишь очертания стен и потолка, темное пятно михраба, указывающего направление на Мекку, да ковер на полу. Ощупал больную коленку, попробовал согнуть ее, и понял, что даже если захочет, то прямо сейчас из мечети не уйдет.

Во тьме вспыхнул огонек, маленький, колеблющийся. Приблизился, и стало ясно, что это древняя керосиновая лампа в руке старика.

– Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного, – произнес он, ставя лампу на пол. – Займемся вашими ранами.

Борода его казалась серебряной; смуглая, иссеченная морщинами кожа – черной; глубоко посаженные глаза смотрели живо. В другой руке он держал миску с водой, в ней плавала губка, и от миски исходил резкий травяной запах.

– Мир вам. Спасибо, что приютили, – сказал Самир. – Простите, но вы кто?

– Сторож, – ответил старик. – Так, давай сначала ты, младший… Не бойся меня… Немного пожжет, но воистину Аллах с терпеливыми…

Он провел губкой по лицу Ильяса, и тот сморщился, но не издал ни звука.

– Если вы думаете, что Пророк Мухаммад, да ниспошлет ему Аллах благословение и мир, был врагом христиан, то вы ошибаетесь, – проговорил старик, осматривая голову Ильяса. – Мать же Исы упомянута в Писании не один раз: Вспомни также ту, которая соблюла целомудрие лона своего, произведя дитя на свет. Вдохнули Мы в нее от Духа Нашего, и она, и сын ее стали знамением по воле Нашей для обитателей миров… И еще… Целая сура «Марйам»… Так, а ну-ка не вертись!

Самир заморгал.

Такого просто не могло быть! Чтобы в священной книге мусульман упоминалась Пресвятая Дева! Это обман!

– Но как же так? – не выдержал, спросил. – Почему тогда всё… ну, так, как есть?

Ильяс пискнул, когда губка, смоченная в отваре трав, коснулась ободранного локтя. Снаружи грохнуло, пол затрясся, колыхнулся полог на двери, но в следующий момент бушующая там какофония отдалилась, словно уменьшили громкость на колоссальном телевизоре.

– Вы думаете, что ислам – это ненависть к иноверцам, жестокость и фанатизм, – старик вздохнул. – Увы, многие, кто именуют себя правоверными, тоже полагают так. Воистину дерево аз-Заккум – еда для грешника, забурлит оно в животах их, словно металл жидкий, будто кипяток жгучий.

– А что же тогда такое ислам? – спросил Самир.

– Ислам – это вверение себя Аллаху, единственному, кому нет причины. Мусульманин – тот, кто полностью, целиком вверил себя Аллаху.

Говорил сторож чисто и гладко, как по писаному, словно тот же отец Григорий, и это выглядело странным: слишком мудрено для простого человека, и в то же время трудно представить, что спрятал их от бомб ученый богослов.

Самир нахмурился, рука его потянулась к мочке уха, он дернул за нее раз, другой. Ильяс, с ранами которого было покончено, с облегчением вздохнул и, откинувшись, прислонился к стене.

– Но мы же тоже предаем себя Господу, – сказал Самир.

– Только ли ему? – Старик обмакнул губку в плошку, подкрутил фитиль лампы. – Давай, показывай руки. Вы делите Всевышнего на три части, равняете с ним Марйам. Господь же миров един, и не имеет ни состава, ни частей, ни качеств, ибо всякая составная сущность является зависимой и нуждающейся, а множественность невозможна без различения частей, а различение ведет к утрате совершенства, а то, что не имеет совершенства, по сути своей зависимо…

Речь его журчала подобно воде, словно благословенная дождевая влага, падающая с неба, и Самир почти не ощущал легких прикосновений к рукам и лицу там, где сегодня и несколько дней назад он заработал шишки и ссадины, содрал кожу. Чувствовалось лишь слабое жжение, да лез в ноздри запах трав, такой сильный, словно они росли и цвели, и рассеивали пыльцу прямо тут, в мечети, на ковре, как теперь он мог видеть, старом и вытертом, с орнаментом из золотых и зеленых нитей.

Вместе с болью от ушибов и царапин уходила и та, что поселилась внутри в день смерти матери, словно губка в морщинистых руках омывала и душу.

– Мусульманин тот, кто произносит с полной верой и пониманием, – продолжал старик. – Он – Аллах Единый, Аллах ни в чем не нуждающийся. Не родил он и не был рожден, и нет никого, равного Ему. Он един в господстве, един в творении, един в поклонении, в повелении и решении, в страхе и боязни, в царстве и владении, в пропитании и полагании, действии и обращении.

Голова у Самира шла кругом, Ильяс сидел у стены тихо, словно мышь, почуявшая кота, только моргал.

– Так, а теперь колено, – сказал старик, откладывая губку. – А ну, сними штаны. Воистину, Аллах с терпеливыми. Как сказал Повелитель Верующих, да будет доволен им Аллах: «и поистине, Досточтимый и Достославный Однозначный, нельзя разделить его ни в сущности, ни в разуме, ни в воображении…».

Холодные сильные пальцы ощупали колено Самира, и тот замер, готовясь к еще большей боли. Но старик дернул, что-то хрустнуло, горячая волна плеснула на лодыжку и на бедро, словно всю ногу облили кипятком, а в следующий момент неприятные ощущения исчезли.

– Ну как, лучше? – спросил старик.

– Да… – прошептал Самир. – Спасибо…

За стенами мечети по-прежнему падали бомбы; самолеты, прилетевшие с запада, рвали небо; дома рушились, чтобы погрести под собой хозяев, но он ощущал себя в безопасности. Голова продолжала кружиться, но иначе, легко и свободно, словно он избавился от тяжкого груза, от застарелой боли.

– Пророк Мухаммад, ниспошлет ему Аллах благословение и мир, упомянут в Библии, – проговорил старик, улыбаясь. – Евангелие от Иоанна, глава пятнадцатая: «И я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовеки. Когда же придет Утешитель, которого я пошлю вам от Отца, Дух Истины, который от Отца исходит, он будет свидетельствовать обо мне».

– Я помню эти слова, – сказал Ильяс. – Отец Григорий, он…

– А почему это про Мухаммада? – перебил его Самир.

– Утешитель – по-гречески Параклет. Это искаженное Переклетос – «хвалимый». Мухаммад – тоже «хвалимый».

Самир нахмурился: если в Библии говорится о Мухаммаде, а в Коране упомянута Пресвятая Дева, не значит ли это, что не так уж велика разница между двумя верами? Почему же тогда люди одной считают людей другой дьяволами, ненавидят друг друга и убивают? Отчего одни боятся дышать, а другие находят силы воевать, не боятся называть врагов врагами и мстить им?

Но только помрачнением, тяжестью пережитого в последние дни, жаждой мести за родных, болью душевной и телесной можно объяснить то, что он спросил:

– А как стать мусульманином?

Самир испугался слов, вылетевших из его рта, принялся торопливо натягивать штаны. Ильяс пискнул что-то, снаружи донесся приглушенный расстоянием взрыв, а старик улыбнулся.

Он уселся на ковер, скрестив ноги, огладил бороду и только затем ответил:

– Очень просто. Достаточно в присутствии двух свидетелей, уважаемых мужей, произнести шахаду, свидетельство веры: «Нет Бога кроме Аллаха, и Мухаммад – Пророк Его». Только сказать это нужно с искренней убежденностью, довериться Всевышнему всем сердцем…

Но Самир уже не слушал.

Так легко? Никаких обрядов, крещения или жертвоприношения? Ничего?

– И всех, кто это сделал, называют «дети Аллаха»?

Глаза старика сузились, он тяжело вздохнул.

– Нет, это имя опасно близко к многобожию, и те, кто его приняли, ходят по краю. Тот единственный, кто делает вещи существующими, никогда не называл себя Отцом. Слишком много в этом человеческого, а Он неизмеримо выше нас… Безумие, почти самообожествление, рискованная вещь – претендовать на какое-то родство с Ним. Вспомним, как сам Он сказал: «Не присуще Богу детей иметь. Пречист Он от этого».

– Но… – начал Самир.

– Да, я знаю, о ком ты говоришь. Увешанные оружием типы из Белого квартала. Можно ли назвать их истинными мусульманами? – Старик развел руками. – Я не знаю. Когда-то давно их предки пошли за аль-Мухтаром ибн Абу Убайдом ас-Сакафи, признали имамат Мухаммада ибн аль-Ханафии, сына Льва Аллаха от ханафитки, и за прошедшие века они отклонились от сунны очень…

Ильяс сонно моргнул, голова его начала клониться на грудь, Самир удержал зевок и сделал вид, что внимательно слушает: ничего занимательного в древних именах нет, но вежливый гость всегда изобразит, что ему интересен рассказ хозяина, даже если сам умирает со скуки.

– Кажется, там все заканчивается, – сказал старик. – Сидите пока тут, я посмотрю. Хвала Аллаху…

Он поднялся и ушел в темноту.

– Ты что, собрался стать мусульманином? – испуганно прошептал Ильяс. – Свихнулся?

– Не говори глупостей, – огрызнулся Самир. – Просто спросил.

Он отвернулся, делая вид, что прислушивается к творящемуся снаружи: взрывов больше не было, грохот стих, долетали лишь далекие сирены то ли пожарных, то ли скорой помощи.

Послышалось шарканье, во тьме обозначился силуэт старика.

– Все тихо, можете идти, – сказал он, нагибаясь за лампой. – Приходите еще. Поговорим.

– Спасибо, – Самир поспешно вскочил, поклонился. – Вы были очень добры к нам. Всего вам наилучшего, здоровья и тысячи благ…

Старик усмехнулся, потрепал Ильяса по курчавым волосам, затем отвернулся. Зашуршал полог, и внутрь мечети проник багровый отблеск пожара, потянуло тяжелым, горьким дымом.

Переступая порог, Самир услышал, как старик прошептал им вслед:

– Да хранит вас имя Пророка!