Дмитрий Фаминский
Русские на рубеже эпох
От автора
Кто такие русские? Казалось бы, ответ очевиден. Но, существуют разные версии происхождения нашего народа. И различные мнения, кого же можно объединить этим словом. Для себя я отвечаю на этот вопрос так: русские это те, кто говорит и думает на русском языке, кто любит Россию, даже когда живёт за её пределами.
События романа, безусловно, вымышленные. Я лишь несколько раз упоминаю реальных политиков. Также в повествовании встречаются и некоторые русские аристократические фамилии, но носители их, герои романа, придуманы. Очень надеюсь, за это они не будут ко мне в претензии.
Часть 1. Книга
Дима Ксенофонтов помнил себя лет с шести. Он родился в СССР, в закрытом от иностранцев, промышленном и научном городе Горьком в 1969 году. Семья, как и у каждого благополучного ребёнка, состояла у него из папы и мамы, дедушек и бабушек. Оба деда, Степан и Андрей, – фронтовики, коммунисты. Это, во-многом, и определяло уклад их семьи – законопослушной, немного привилегированной, но всё-таки никогда не относившейся к элите даже их крупного, но провинциального города. Частые семейные посиделки с друзьями дедушек и бабушек, фронтовыми товарищами, многочисленной роднёй. В меру шумные. Приличные. Но живые, душевные, сытные. На этих посиделках говорилось и многое из того, что не принято оглашать на трибунах или партийных собраниях, обсуждать с соседями. Диме запомнились вкуснейшие пироги бабушки по отцу Кати, высокой, сухощавой, с манерами, скорее, дворянскими, не советскими. А вырос он под присмотром бабушки Жени, полноватой, обстоятельной, строгой к мужу и дочерям, но очень сильно любящей внуков.
Дедушки и бабушки сумели так воспитать детей, что те прекрасно учились, не участвовали в сомнительных мероприятиях, а потом влились в слой научно-технической интеллигенции и госслужащих. Успехи они показывали выше среднего, но не самые блестящие. Были все на хорошем счету. Летом ездили на отдых к морю или в деревню, а по выходным в лес или на рыбалку. Правда, они уже не считали, как их отцы, Кодекс строителя коммунизма настольной книгой, любили французские духи и фильмы, импортную одежду; почитывали самиздат; слушали джаз. Но остались в стороне от навешивания лампочек на клёши, поддержки протестов против ввода танков в Чехословакию и занятий фарцовкой. За счастье считалось получить отдельную квартиру, отремонтировать её импортными материалами, купить стенку, сервиз, цветной телевизор и финские сапоги. Приобретение жигулёнка или поездка за границу считались уже большими жизненными удачами, долго обсуждались и оценивались окружением. Заграничная жизнь считалась чем-то неведомым, запретным, манящим, но, в большинстве своём, люди о ней не рассуждали, так как практически не сталкивались. Только семьи дипломатов, партийных деятелей, крупных учёных, хозяйственников и некоторых иных могли бывать там на регулярной основе. Многие из них и ориентировали своих детей на продолжение такой карьеры. Были ещё и некоторые прагматичные отроки из семей попроще, которые со школьной скамьи сами или при помощи родителей ориентировались на поступление в ВУЗы, предполагавшие изучение языков или международную деятельность. Но таких было сравнительно не много. Подавляющее большинство молодёжи варилось в своей, советской среде, куда информация из-за рубежа проникала лишь в виде отдалённых отголосков.
Димитрий, конечно, всего этого пока не осознавал. Он рос, крепчал, впитывал впечатления. Его вселенную составляли двор у дома бабушки Жени; двор у дома дедушки Степана, где они сначала жили с родителями; Ленинград, куда Диму возили по пути в деревню Ольховку; и сама Ольховка, с её окрестностями, парным коровьим молоком, хлебом с маслом и помидором, салом, дудочками из молодых побегов ольхи, особенным говором местных жителей, многие из которых приходились родственниками деду Андрею.
Был ещё пионерлагерь, куда Диму летом несколько раз отправляли на одну смену. Как и детский сад, пионерлагерь мальчик не любил. Что-то там всегда казалось ему казённым, скучным и тревожащим одновременно. Он всегда ждал, когда родители заберут его из детсада домой, или приедут в выходные навестить в пионерлагерь. Ему запомнились, в основном, запеканка, звуки горна, необходимость уметь быстро одеваться, походы строем с речовками и разговоры, кто кому нравится. Дима не хотел включать всё это в свою вселенную.
В общем, детство молодого Ксенофонтова можно было бы назвать вполне счастливым, за исключением некоторых моментов, которые случаются в любой семье. Может быть поэтому, в его голове почему-то поселилась мысль, что с ним никогда не может произойти ничего плохого. Этого просто нельзя было себе представить! Когда этот помысел впервые вкрался в ум, Димитрий не помнил. Иногда казалось, что выкристаллизовался он летним солнечным днём, во время розыска на газоне около жёлтого, четырёхэтажного, бабушкиного жениного дома потерявшейся безделушки – какой-то маленькой, блестящей штуковины с легко вращающимся подшипником. Если бы увеличить эту детальку раз в сто, то получилось бы подобие какого-то тревожащего неизвестностью и размерами промышленного агрегата, турбины или иного механизма. А так, это была просто, неизвестно откуда взявшаяся, безделушка, которую Димитрий прятал в тайник и считал своим секретом. Димитрий уже минут пятнадцать смотрел то на вытоптанный газон, то на асфальт с трещинами, сквозь которые прорастала трава. В голове же стучало: «Не может быть, что не найду! Я ведь этого хочу. Мне это важно! Значит, так и случится». И действительно. Вскоре он её нашёл. Необычайно обрадовался. И посчитал себя абсолютно счастливым.
Мысль не покидала его и в школе. Только добавилась к ней ещё одна: «Нужно хорошо учиться, желательно лучше всех, а ни то…» Представить себе, что будет, если он не получит похвальный лист, мальчик не мог. Мама объясняла, что после школы необходимо сразу поступить в высшее учебное заведение, чтобы быть по жизни среди людей образованных, заниматься умственной работой, а ни то… ни то он отстанет от сверстников и будет сантехником, дворником, или вообще – чернорабочим. Почти трагедия! И Димитрий учился. Правда, в старших классах он уже не был отличником, но среди лучших учеников числился. Димитрий легко усваивал новые предметы, уроками занимался системно, но без фанатизма. «Димитрий, – говорили учителя, – тебе надо быть внимательнее, у тебя большие потенциальные возможности, но ты скатываешься в хорошисты!» В том, что он не приходит пересдавать, не устраивающую его, оценку, Ксенофонтов находил даже определённое изящество, подкармливал тонкую гордость: «Большие потенциальные возможности! Чего же ещё надо?! У меня есть эти возможности, а у многих других – нет! Вот я их и реализую, когда захочу!»
* * *
Сегодня последним – сдвоенный урок литературы. Ведёт классная руководительница, Ольга Владимировна Заминкина. Дама лет сорока пяти, статная, строгая. Когда вошла в класс, ученики притихли, оставили, не относящиеся к учёбе, подростковые дела и приготовились слушать. Заминкина выложила на стол стопку тетрадей. Брала по очереди, кратко комментировала сочинение каждого и объявляла оценки. Сочинение было задано на свободную тему. Позволялось выбрать любую прочитанную книгу и рассказать о сюжете, кто из героев и почему запомнился. Оценки выставлялись две: собственно, за раскрытие темы и за грамотность. Заминкина отметила блестящую работу всегдашней отличницы и надежды школы Тани Челышевой. Таня восприняла похвалу как должное, улыбнулась, чуть потупила взгляд и наклонила симпатичную, коротко стриженную головку к соседке по парте. Прошлась по грамматическим ошибкам приятеля Димитрия, Сани Савельева. Саня – технарь, отлично считает, готовится на ВМК (факультет вычислительной математики и кибернетики). Если не получит аттестат без троек, придётся все экзамены сдавать. На сочинении может «срезаться». Через полчаса на столе осталась лишь одна тетрадь.
– Ксенофонтов!
– Да, – Димитрий встал.
– С тобой отдельный разговор! – Заминкина также встала, солидно прошлась по классу. В руках учительница вертела ручку. Но вертела не нервно, а как-то солидно, как будто поглаживаниями пальцев вдоль чёрного инструмента для письма, вынимала оттуда важную мысль, концентрировала её в мозгу и готовилась выдать весомо, отточенным литературным языком.
Ученики выпускного десятого класса стали переглядываться. Скоро перемена.
– Скажи, где ты взял эту книгу? – наконец произнесла Заминкина.
– На книжной полке, – Димитрий ответил спокойно, улыбаясь.
– Какую книгу, Ольга Владимировна? – спросил Виталик Шевелёв, самый здоровый парень в классе. Он любил поговорить, и на уроках позволял себе обращаться к учителю запросто, даже не вставая с места. Заминкина взглянула на него. Шевелёв осёкся. – Понял, понял, – сделал он успокаивающий жест руками, и повернулся в сторону соседа – блондинистого, улыбающегося крепыша Максима Мешкова.
– Вообще-то «Мастер и Маргарита» не только не входит в школьную программу, но и… скажем так… не рекомендована к чтению, – Заминкина внимательно смотрела на Ксенофонтова.
– Была опубликована, – пояснил Димитрий.
– Была, но, по-моему, не полностью, – Ольга Владимировна продолжала поглаживать ручку, казалось, думала, как продолжить разговор.
– Что за книга, кто автор? – пробежали по классу голоса.
– Булгаков автор, – устало пояснила Заминкина. – Пригласи ко мне для разговора родителей, Ксенофонтов.
Прозвенел звонок.
* * *
Димитрий шёл инспектировать школьный музей. Шёл и сам себе удивлялся: «Как это он, ученик, а уже идёт проверять музей соседней школы?» Внутри боролись смешанные чувства. С одной стороны, самолюбие получало тонкую подпитку. С другой – гордости на хвост наступали вялость и апатия. Возможностью подобного визита Ксенофонтов был обязан членству в РКШ (районный комсомольский штаб), куда он попал как член комитета комсомола школы. В комитет же его пригласила надежда школы Таня Челышева. А так как Таня Димитрию давно нравилась, отказываться парень не стал. Но к общественной работе тяги никогда не испытывал, на заседаниях комитета у него слезились глаза и возникала непроизвольная зевота, которую Дима деликатно прикрывал ладонью. Ксенофонтов чувствовал некую фальшь и нарочитость в школьных общественных нагрузках. В РКШ лишь чуть интереснее. Штаб располагался в здании райкома партии и комсомола. Руководила им секретарь райкома комсомола Лида Дроздова, деятельная, не заносчивая барышня, лет на десять старше своих подопечных. Входил в райком Димитрий с лёгким чувством страха, которое в последствии, впрочем, быстро исчезло. Обязанности штабистов и суть деятельности РКШ казались размытыми, но здесь Димитрий познакомился с учениками различных школ района – своеобразной элитой, к которой стал причислять и себя.
Ксенофонтов проехал несколько остановок на трамвае и без труда нашёл школу N 155.
– Ой, как хорошо, что вы приехали! – уже ждала его невысокая полная девушка в очках.
– Здравствуйте!
– Пойдёмте, я вам всё покажу, – любезно тараторила она, – жаль не смог прийти наш учитель истории, он такой краевед, такой краевед… А вы что конкретно посмотреть хотите?
– Да, всё…
– Вы из исторического общества? А то завуч сказала, что смотреть придут, а откуда – толком и не ясно!
– Я по комсомольской линии.
– А… Ну, вот, смотрите! Здесь у нас письма с фронта, документы погибших. Здесь фото с ветеранами, с воевавшими учениками школы. Тут история комсомольской организации.
– Понятно, – сказал Димитрий после пятнадцатиминутного осмотра небольшого помещения и обмена взглядами с девушкой.
– Ещё что-то показать?
– Нет, я пойду. Всё у вас хорошо!
Димитрий шёл домой и думал, что если бы девушка была посимпатичнее, то он, наверное, попытался бы продлить визит и сделать посещение музея не таким скучным. А так…
Подойдя к дому, заметил Мишку Михайлова, «чеканящего» футбольным мячом. «Чеканил» Мишка, не вынимая изо рта сигареты. Они приятельствовали с детства, росли в одном дворе. После восьмого класса Михайлов ушёл в «шарагу» (на дворовом сленге так называли политехническое училище, сокращённо ПТУ). Михайлов как-то даже грациозно совмещал мерные движения ступнёй в новеньких кроссовках «Адидас» с картинными затяжками. За глаза все звали его, преимущественно, Михальчиком.
– Космосос, – Михальчик присел на лавку, достал синюю пачку сигарет с изображённой взлетающей ракетой, предложил Димитрию.
– Здесь могут увидеть.
– Не с… через кусты не видно.
– Немецкие? – Димитрий кивнул на кроссовки Михальчика. Сделал несколько затяжек, голова с непривычки закружилась, на зубах осел сладковатый вкус никотина.
– Русский «Адидас». Неубиваемые!
– Где взял?
– Отец достал. Он у меня хоккейную команду тренирует в П-ке.
– Часто приезжает в Горький?
– Раза два в месяц. Мать идёт, – Михальчик затоптал сигарету в землю, поспешил взять у уставшего вида женщины, на которую был похож как две капли воды, сумки, и, отворачивая во время разговора лицо, пошёл домой.
Димитрий также поднялся, сорвал веточку, пожевал. Пошёл не домой, так как родителей ещё не было, а через дорогу, к бабушке Жене, которая после смерти деда съехалась с семьёй родной тётки Димитрия, Светланы Андреевны, по мужу Новиковой, – тёти Светы, как Димитрий всегда её называл.
В благоустроенной трёхкомнатной «сталинке» в будние обедали только на кухне. В младших классах Димитрий часто оставался делать уроки за обеденным столом, хотя дома у него был свой, отдельный, письменный. Делали вместе с братом Вадиком, а потом рисовали, сравнивали, у кого красивее.
Вот и сейчас бабушка Женя налила ему тарелку горяченного борща со сметаной, а сама, против обыкновения, отправилась смотреть телевизор. Обычно она присаживалась напротив, или хлопотала по хозяйству где-то рядом и расспрашивала внука о новостях. Ксенофонтов младший покрошил в суп сухариков, которые, сколько себя помнил, находились в противне на батарее, и принялся есть. После котлет с макаронами на второе и компота Димитрий пошёл в бабушкину комнату и прилёг на диван, помнивший многие его детские болезни и прочитанные в ночной тишине книги. Бабуля смотрела телевизор – новый, цветной, в выключенном состоянии всегда покрытый салфеткой.
– Как хорошо говорит!
– Кто, бабуль?
– Горбачёв.
– А-а-а…
– Молодой, энергичный! Вот какие нужны сейчас! Не то, что бывшие. Двух слов сказать не могли!
– У-у-у…
– Да ты поспи, Димушка! Передача заканчивается, телевизор выключу.
– Минут тридцать полежу, потом домой. Уроки учить надо.
– Много задают?
– Бывает, что и много.
– Отец-то как, часто выпивает?
– Бывает…
– Аня переживает?
– Переживает.
– Вот и я смотрю: такая молодая, а уже давление…
– Не плачь, бабуль!
– Вот когда помру, на кого я вас оставлю? Кто поможет Ане?
– Ну, ты скажешь! Как – кто? Я на что? Да и отец, мама – оба работают!
– Мне бы вот ещё раз в деревню перед смертью съездить, попрощаться!
* * *
– Говорила же я отцу…
– Ты про что, мам?
– Встречалась с твоей классной руководительницей.
– А, про сочинение…
– И тебе говорила, между прочим…
– Так в чём проблема?
– Учительницу настораживает образ твоих мыслей, литературный вкус… С комсомольской работой как-то пыталась увязать.
– А это причём?
– Я и сама не поняла, – мать улыбнулась.
– Его же публиковали в журнале.
– Опубликовали один раз. Потом перестали. Книги до сих пор нет. Отец тебе самиздат принёс.
– Всё равно интересно!
– Мне роман не очень понравился. А вот отец твой со своим дружком университетским, действительно, зачитывались.
– И что классная сказала?
– Спрашивала, где ты взял книгу, в курсе ли мы и так далее… Просила обратить внимание.
– Что в итоге?
– Да ничего! Вместо пятёрки по литературе у тебя будет четвёрка. А придраться, по сути, ей особо не к чему!
– Тогда и проблем нет!
– Мог бы, кстати, быть отличником… Попросить пересдать пару предметов… Поднапрячься!
– «Никогда, ни у кого ничего не просите. Сами всё предложат и дадут!»
– Начитался! Смотри мозги не сверни этой книгой!
– А вот и я! – вернулся с работы отец.
Сегодня он прибыл вовремя, трезвый. Димитрий всегда переживал, если отец задерживался на работе, потому как это означало, что вернётся под хмелем. Ему в такие дни даже со сверстниками не гулялось спокойно. А когда Георгий Степанович приходил вовремя и без запаха, то настроение само собой поднималось, Ксенофонтов младший успокаивался и чувствовал прилив сил.
– Что на ужин?
– Почки с вермишелью. Грибы могу открыть.
– И кофейку!
– Хорошо.
– Бразильский?
– Да. Ты сам привозил.
– Что нового?
– Не видать Димитрию медали, хотя бы серебряной!
– Не беда!
– С медалью поступать легче!
– Пока папа жив, Димитрий, не волнуйся! Поступим куда надо! Связи есть!
Георгий Степанович, плотно поужинав, выкурил пару сигарет за чтением газеты и отправился смотреть телевизор.
* * *
В школе очень ценились вещи – одежда, магнитофоны. Стоило кому-нибудь прийти в обновке – обсуждалось. Знали у кого кем работают родители, про достаток семьи. В старших классах мальчикам разрешалось вместо форменных брюк одевать другие, однотонные, или даже джинсы. Вернее, на это смотрели сквозь пальцы. Девочки же обязаны были носить коричневую форму с чёрным, а по праздникам с белым фартучком. Сегодня Димитрий пришёл в новых брюках синего вельвета и модельных полуботинках. Нарочно уселся через ряд наискосок от Челышевой, чтоб она заметила обновку. Саня плюхнулся рядом. Садиться в старших классах тоже разрешали по интересам. Савельев зашептал:
– Слышал?
– Что?
– В 155-ой девчонку изнасиловали!
– Слышал.
– «Хором», прикинь. Одноклассники… Домой к ней зашли, чтоб с уроками помогла.
– Её общественная нагрузка?
– Типа. Вот и поплатилась!
– Мальчишки, тише! – Маша Беседина коснулась линейкой плеча Сани.
Она сидела позади ребят, хотела слушать урок, но их разговор невольно привлекал её. Беседина считалась второй ученицей в классе после Челышевой. Второй – потому что брала усердием и почти не занималась общественной работой. Таня, по сути, грандиозным умом не отличалась, но подавала свои успехи, будто всё давалось ей легко. С неким изяществом она занималась и комсомольскими делами. Маша же по жизни слишком правильная: анекдотов не рассказывает, на дискотеки почти не красится и правила поведения строителя нового общества к жизни применяет почти буквально.
– А сейчас Савельев нам покажет, как он знает политическую карту мира! – к их парте незаметно подошёл географ, сорокалетний добродушный мужчина с сильным запахом одеколона. Дужка очков перетянута изолентой. Глаза немного косят. Многие считали его чудаком и называли чуть ли не в лицо Глобусом. Он же всем ставил пятёрки или четвёрки.
Саня пошёл к доске, взял в руки указку. Класс приготовился ко спектаклю, а многие в это время просто делали домашнее задание по другим предметам, совершенно не скрываясь от учителя. Таня обернулась к Максиму, они живо что-то обсуждали. Может быть, даже новые китайские кроссовки Мешкова, которые светили на весь класс всеми цветами радуги и непривычными ещё отражателями света.
После школы отправились с Саней в университет, на первое занятие подготовительных курсов. Савельев на математический, а Димитрий на биологический факультет. И школа, и дом, где они жили, были недалеко от «универа». Сталинские дома по обеим сторонам проспекта Гагарина, пыльные деревья, университетский сквер знакомы с детства. Там гуляли, играли, обстреливали друг друга боярышником из самодельных духовых ружей. А теперь вот намеревались учиться.
Из новых впечатлений после вступительного занятия остался овальный лекционный зал с тёмного дерева лавками и портреты видных учёных в уютном холле перед входом в аудиторию. На Димитрия пахнуло чем-то новым, сладко манящим, немного тревожащим. «Надо поступить с первого раза, чтобы не остаться за бортом, – всё думал он по дороге домой, – чтобы быть вместе с частью тех новых знакомых, которые разноцветной смеющейся гурьбой вывалились вместе с ним из распахнутых академических дверей!»
* * *
– А что это за книжка?
– Ты о чём?
– Не притворяйся, Дим, всё ты прекрасно понял!
Сегодня у Димитрия счастливый день. Они вместе с Таней, только вдвоём едут в райком.
– А, это ты про ту, за которую Заминкина мне мозг полоскала?
– Да, по которой ты сочинение писал.
– «Мастер и Маргарита» Булгакова.
– Не читала. Даже не слышала. О чём?
– Там несколько линий повествования…
– Какие же? – Таня улыбалась и смотрела прямо в глаза Димитрию.
Трамвай отстукивал расстояние, поскрипывал на поворотах. Солнечный день совпадал с настроением.
– Историческая, философская, ну, и… про любовь!
– Мерси, – Таня положила ручку в протянутую Димитрием ладонь, спустилась с подножки трамвая.
В штабе сегодня в сборе все члены. Повестка – трагедия в школе 155. Приглашён секретарь комсомольской организации «прославившейся» школы. Парня только что назначили, и такое происшествие! Он весь как-то сжался, приготовился к серьёзной критике и мерам морального воздействия! Неужели не понимал, что, по сути, сделать ему ничего не могли? Или делал вид? Или могли?
– Народ! – воскликнула Лида, призывая внимание, разговорившихся между собой, штабистов, – в общем, происшествие, конечно, из ряда вон… Но насильники уже задержаны, дали признательные показания.
– Все?
– Конечно, все, – Лида выразительно посмотрела в сторону недоверчивого.
– И что с ними теперь будет?
– Как что? Посадят!
– А с девушкой?
– Продолжит учиться, и дело чести комсомольской организации сделать всё, чтобы она не чувствовала на себе косых взглядов! Не получится – переведём в другую школу. С ней и родителями я уже говорила.
– А здоровье?
– Всё более-менее в порядке. Хотя, конечно, стресс сильный.
– Ещё бы!
– Какая наша задача? – вставила Таня.
– Правильный вопрос, Челышева! Задача – пресечь излишние разговоры по этому поводу в ваших коллективах. Конечно, обсуждать будут! Но разговор можно направить в правильное русло. Пресса по этому поводу будет молчать. Необходимые указания райкомом партии даны. Понятно?
– Понятно!
– Кстати, Ксенофонтов, ты ведь был в 155-ой школе?
– Был.
– Ничего странного не заметил?
– Нет.
– Как там обстановка?
– Я только в музее был. Интересные стенды про работу комсомольцев в годы Великой отечественной. Встретили отлично! С энтузиазмом рассказали про работу!
«Энтузиазм» Димитрий добавил, чтобы соблюсти терминологию общественного работника. От «комсомольского задора» воздержался. Комсомольский секретарь 155-ой школы посмотрел на него благодарными глазами. И читалось в этом взгляде что-то ещё, типа: «Тебе зачтётся».
– Ладно, народ, расходимся! Дел полно.
* * *
– «Суэц» мой!
– Посмотрим…
– Кидай. Твоя очередь!
– Везёт же людям, «Бритиш петролеум» захапал!
Таня пригласила к себе на день рождения, кроме подружек, Димитрия, Витальку и Макса. После чая, в гостиной благоустроенной трёхкомнатной таниной квартиры, на обеденном столе расстелили карту известной лишь в узких кругах игры «Монополия». Смысл игры прост: необходимо занять как можно больше клеток с названиями западных коммерческих фирм, банков, корпораций. Все они дают разный доход. Занимают клетки путём ходов на определённое количество шагов, число которых определяют подбрасыванием кубика для игры в кости. Если партнёр по игре встал на твою клетку – платит деньги. Столько, сколько обозначено под значком фирмы. Словом, как при «загнивающем» капитализме. Играли азартно. Часа три. Потом устроили танцы. Мелодии также, в основном, иностранные. Преимущественно быстрые. Но вот медленная композиция. Димитрий набрался смелости и пригласил Таню.
– Откуда у тебя такая игра?
– А-а-а… Секрет, – улыбнулась девушка.
– Я о такой и не слышал.
Они танцевали в темноте. Димитрий обнимал Таню за талию, она держала ладони у него на плечах. От девушки чуть-чуть пахло потом.
– Книжку твою я прочитала…
– Понравилось?
– Ты знаешь, нет. Хотя я внимательно читала. Пыталась понять, что же тебя так привлекло в этом романе, что тронуло других…
– Кто-то ещё читал?
– Из знакомых почти никто, но я поспрашивала. Говорят, популярная.
– Мне понравился роман в романе, как всё описано. И Мастер, конечно, как он творил, как встретил Маргариту…
– Я не очень люблю фантастику.
– Здесь другое. Мистика.
– А-а-а…
Димитрий случайно наступил на босую ногу Тани, смутился. Девушка придвинулась к нему ближе, коснулась волосами щеки.
– А тебе игра понравилась?
– Очень!
Уже стали раздаваться звонки родителей, что, мол, пора домой; и ответные раздражённые голоса подростков, что, мол, они уже взрослые. Включили свет. Поднялась толкотня в прихожей. Танина мама, протирая тарелку, вышла проводить гостей.
* * *
«Шаланды, полные кефали, в Одессу Костя привозил…» – услышал Димитрий ещё с порога.
С кухни тянуло сигаретным дымом. Мать, открывшая дверь, выглядела нервной и удручённой. Это означало, что Ксенофонтов-старший расслабился.
Отец сидел на кухне, в спортивных брюках, без майки. Пепельница утыкана окурками. На столе початая бутылка водки. Пустая на полу. Песня же слышалась из катушечного стационарного магнитофона «Маяк» из комнаты. Георгий Степанович всю жизнь собирал записи. В молодости – Элла Фитцджеральд, Луи Армстронг, Каунт Бейси. Позже – Высоцкий, Северный, Утёсов, Бернес.
– Анечка, присядь, поговорим, – отец попытался взять мать за руку, но та уклонилась.
– А, сынок, проходи. Посиди с папой!
– Ему уроки пора учить, а не твои пьяные бредни слушать! – мгновенно отреагировала мать.
– Ну, зачем ты так! – Георгий Степанович налил стопку, ковырнул вилкой яичницу, выпил. В начале подобного состояния, которое могло длиться несколько дней и даже недель, отец был всегда расслаблен и благодушен. Он пытался говорить с членами семьи, но они, зная, чем это может закончиться, вступали в диалог неохотно. И очень переживали.
– Смотри, на работе неприятности будут, – попыталась вразумить его мать.
– На работе всё схвачено, – закурил отец.
– Пап, заканчивай пить!
– Сынок, ну, зачем ты так! Будто я алкоголик какой?! И потом, не учи отца! В школе как дела?
– Нормально.
Докурив, отец прошёл в комнату, сел у магнитофона, задумался. Временами подпевал. Мать выкинула из пепельницы окурки, протёрла стол, брезгливо убрала пустую бутылку. Её всегда очень угнетали подобные состояния мужа. В их семье никогда ничего подобного не было. Застолья случались, но чтоб запои – исключено! В семье отца также. Оба деда выпить умели и любили. Но распущенности не допускали. «Ты одессит, Мишка, а это значит…» – неслось из магнитофона. Отец прошёл на кухню, открыл холодильник, куда мать убрала початую бутылку.
– Да сделай же потише! На работу завтра! – возмущённо, со слезами в голосе крикнула мать. Она уже легла.
– Не волнуйся, Анечка! Что ты?! Что ты?!
– Все нервы вымотал!
* * *
Десятый класс пролетел быстро, собственно, как и вся школа. Димитрий, Таня, Макс, Саня, Виталик, Маша проучились здесь десять лет. До девятого учились в параллельных классах, а потом их объединили в один. Заминкина была классным руководителем у класса, где учились Таня, Макс и Виталик, а потом взяла шефство над объединённым классом. К выпускному все почти уже определились, куда поступать. Маша на филологический, Таня на экономический в университет. Макс с Виталиком в политех. Саня понятно куда, без вариантов. А вот Димитрий думал до последнего момента. И все они руководствовались примерно теми же критериями, что и Ксенофонтов. Для мальчиков вопрос поступления был связан ещё и со службой в армии. Не поступишь – могли сразу забрать на срочную. В десятом практически все ходили на какие-нибудь подготовительные курсы. Те родители, кому позволяло материальное положение, нанимали репетиторов, желательно из того ВУЗа, куда готовилось поступать их чадо. Из развлечений учеников вполне себе средней, но благополучной школы 125 можно отметить дискотеки в советские праздники, театр, организованный Заминкиной, секции баскетбола и волейбола, куда частенько приходили старшеклассники покидать мячик, пообщаться. А потом прогуляться под ярким светом вечерних фонарей. Падающий в их свете снег также, как и в далёком детстве привлекал Димитрия, завораживал. Особенно, когда рядом шла Таня, позволявшая иногда проводить её до дома. Появилась странная мода – зимой парни выходили гулять в офицерских бушлатах, валенках и вязаных шапочках.
На выпускной вечер пришли Михальчик и ещё некоторые из отсеявшихся ранее. Для дежурства организовали родителей. Выпускникам позволили немного шампанского. После танцев гуляли по ночному городу. Танины плечи в предрассветной прохладе укрывал пиджак Димитрия. Он вспоминал свою настольную книгу и испытывал сладковато-нервное чувство, тревожащее и обещающее счастье одновременно.
Из химического, биологического и медицинского Димитрий выбрал биофак университета. Поступил легко, но не без волнения. Сдал два экзамена, так как закончил без троек, и набрал достаточные девять баллов. Началась новая жизнь.
Он быстро перезнакомился со всеми однокурсниками, так как осенью их всем курсом направили на картошку и поселили в одном здании – то ли интернате, то ли общежитии. Круг общения Ксенофонтова значительно расширился: учиться поступили не только ребята из городских школ, но и из сельских, из соседних областей и даже республик. На картошке Димитрий впервые попробовал самогон и играть в карты на деньги. Когда началась учёба, Ксенофонтов почувствовал, что это уже совсем иной уровень образования. Голова как будто раздувалась от новых знаний. Всегдашнее стремление быть первым заставляло прилежно заниматься. Но от комсомольской работы Димитрий категорически отказался, как ни настаивала Дроздова, курировавшая теперь университет. Таню же снова избрали комсомольским секретарём, сейчас уже курса.
* * *
– Здорово, Диман!
– Здорово, Миха!
– Чё-то давно я тебя не видел!
– Учусь.
– Зазнался что ли?
– Говорю же, учусь!
– Точно зазнался! Пошли-ка лучше «портвешка»! – Михальчик приоткрыл спортивную сумку и показал ноль-семь.
– А пошли!
Отправились на откос. По дороге навстречу попался профессор Седьмых. Димитрий вежливо поздоровался, Седьмых кивнул и быстро прошёл мимо. Портфель под мышкой, в береточке. Видимо, полностью погружен в мысли.
– Ты его знаешь?
– «Препод» из «универа».
– Да ладно?
– Точно. А в чём дело?
– Я его за «алконафта» принял! Рядом живёт. Частенько с авоськой пустых бутылок вижу!
– Да ну тебя, Михальчик! Ерунду несёшь…
– О-го-го-го-го! – захохотал Михальчик. Лицо выразительное, чернявое, с приятными чертами. Ему бы не в шофера, а в артисты.
На откосе прошли с километр по асфальтированным дорожкам, спустились немного вниз. Присели в дубраве на самодельную скамеечку в две доски. Выпили без закуски. Покурили. Перебрали знакомых, кто, мол, сейчас где.
