Дмитрий Фаминский
Русские на рубеже эпох
Часа через два отправились домой.
Когда проходили через университет, Михальчик принялся приставать к идущей впереди девушке. Клеился без хамства, но настойчиво. Испробовал почти весь арсенал своих шуток, присказок и приколов. Девушка несколько раз натянуто улыбнулась, ускорила шаг по направлению к остановке и скоро скрылась в дверях троллейбуса.
Домой Димитрий вернулся с головной болью от курева и портвейна. Немного полежал на диване и принялся за конспекты.
* * *
В первый раз Димитрий столкнулся со смертью в семь лет. Умер дедушка Андрей. Потом, когда мальчику исполнилось десять, умерла бабушка Катя. И хотя эти события не оставили в его сознании уж очень заметного следа, но он отчётливо помнил непривычную и пугающую желтизну бабушкиного лица, огромные мешки жидкости, скопившиеся под закрытыми глазами, мертвенность кожного покрова. Димитрий всё задавал себе вопрос: «Как же так? Только что бабушка была жива, в общем-то, казалось, что полна сил, ходила в магазин, даже на лыжах… И в одночасье скончалась от инсульта?! Был человек, и нет человека…» Уже в седьмом классе Димитрий потерял дедушку Степана. Тот умирал долго, в больнице. Эта смерь запомнилась ему более отчётливо. Дедушка готовил ему обеды и после школы, как в детстве. Они уже беседовали на взрослые темы, плавали по Волге и Оке до Москвы на теплоходе. И вот теперь он дежурит у его постели в больнице, подаёт кислородную подушку. Дед почти не говорит, только благодарит за помощь. Уже не встаёт. Но ещё есть надежда на выздоровление. Кругом больные. Даже в коридорах, так как в палатах не хватает мест. Удушливый запах давно не мытых тел и продуктов, принесённых домашними. Дедушка не выкарабкался.
Но молодая жизнь, богатеющая всё новыми впечатлениями, отодвинула подальше в память и эту смерть. И вот сегодня они с Саней увидели около соседнего подъезда гроб.
– Кто умер? – спросили они у соседки.
– Аркаша Золотов.
– Как Аркаша? Он же только что в армию ушёл!
– Там и умер. Полгода не прослужил…
– Убили, – сообщила другая соседка, которая всё свободное время проводила на лавочке во дворе.
– За что?
– Не знаю.
– Пошли, Димитрий.
– Пошли.
Димитрий и Саня много времени проводили вместе, обсуждали книги, просто гуляли. Аркашу они знали плохо. Он как-то выпал из их компании. Немного старше. Учился в другой школе. Переехал сюда недавно.
– Что с ним произошло?
– Дедовщина, наверное. Гроб-то вроде не цинковый, значит не из Афгана.
Весной Димитрию и Сане также «светила» армия. «Косить» они не собирались.
Димитрий долго ещё после этого случая вспоминал своих умерших родственников. Казалось бы, когда человек уже лежит в гробу, то у него всё те же черты лица, волосы, кожа. Но появляется неуловимое ощущение, что лежащий труп уже не та личность, какой его знали при жизни. И речь не о том, что остановка жизненных процессов проявляется в наружном облике. Это понятно. Сложнее объяснить возникающую отчуждённость. Что это, неуловимая нить перехода в мир иной? Или это кажется только ему? За то потом, когда вспоминаешь усопшего, то в мыслях, снах он как будто живой.
* * *
Студенческая жизнь нравилась Ксенофонтову больше, чем школьная. Он числился среди лучших студентов курса. Его потенциальные возможности, казалось, реализовались. К тому же высок, строен. Симпатичен девчонкам, которых на курсе было больше половины. Но его девушкой стала Таня, чувства к которой у Димитрия разгорались всё сильнее. На студенческих тусовках они появлялись вместе, а вечерами Димитрий частенько водил девушку в кино или допоздна задерживался в её квартире. Среди студентов прочные пары встречались редко. Молодость. Учёба. Да и не все к этому стремились, особенно, прагматичные. Но многие даже завидовали. Романтичный Димитрий, конечно, проводил параллели со своей любимой книгой, ни о ком, кроме Тани, не помышлял и с головой ушёл в учёбу и участие в футбольной сборной курса. Он был счастлив.
* * *
Что такое советская армия образца конца восьмидесятых годов XX столетия Димитрий вполне понял на своей шкуре. После двух лет обучения его призвали в войска пехоты. Сначала «учебка» (курс молодого бойца), после которой его, как студента, обещали сделать сержантом. Но не сделали. Потом войска. Отправили в Сибирский округ. Здесь-то он и понял вполне, что означали слова немного сумрачного майора с военной кафедры университета, сказанные им как-то расшалившимся студентам: «В войсках поймёте!» Майор не уточнил, что именно они должны понять. Ссутулившись, удалился, не замечая шуток. В студенческой среде было принято подсмеиваться над сотрудниками военной кафедры. Из уст в уста передавались целые перечни афоризмов, за разные годы услышанные от доблестных офицеров-преподавателей и сочинённые про них: «Здесь вам не тут», «Копайте от забора и до обеда», «Ходит папа с портупеей, год от года всё глупее», «Задача военной кафедры делать из девушек студенток женщин медсестёр» и так далее. Военная служба сбила с Ксенофонтова и многих его однокашников спесь, помогла понять, что в стране есть слои общества, живущие по иным законам. Те самые слои, в которые Димитрий так боялся попасть, не получив высшее образование. Димитрий и его однокурсники также относились к разным уровням общества, но в основе своей это были дети научно-технической интеллигенции или служащих средней руки. Из той интеллигенции, которая любила кухонные разговоры о внеземных цивилизациях, политике, литературе. Обсуждала разрешённые и запрещённые книги. Могла взять у знакомых нашумевшую новинку, чтобы прочитать за ночь, а на следующий день, полностью счастливой, «клевать носом» на работе. Рассказывала анекдоты о руководителях страны, но в жизни носила облик добропорядочного советского человека, убеждённого в правоте марксистско-ленинского учения и советского способа жить. В армии же были ребята, в основном, из рабоче-крестьянского класса. Родители их подобными вещами не «заморачивались», воспитывали сыновей более сурово. Выросшие в семьях попроще, понятно, недолюбливали студентов, особенно из Москвы и других крупных городов. Они полагали, что в жизни тем повезло незаслуженно больше, и надо строптивых ботаников проучить при первой возможности.
Если в «учебке» господствовала, в основном, «уставщина» (это когда молодого солдата доводят до физического изнеможения разрешёнными уставом методами), то в войсках, за некоторым исключением образцово-показательных частей, процветали дедовщина и землячество. Дедовщина предполагала физическое и моральное унижение старослужащими молодых солдат, а землячество использовало в качестве рабов военнослужащих иных национальностей. В некоторых случаях эти системы перемешивались, иногда с добавлением принципов «зоны». Большую часть всех этих «радостей» мечтательный студент Ксенофонтов, всё ещё подстраивавший свою жизнь под идеи книги «Мастер и Маргарита», испытал на себе. Димитрий старался не позволять опускать себя слишком низко, но и в героя-одиночку не играл. Он видел, что произошло с несколькими парнями, которые принялись сопротивляться согласно пацанским законам улицы. Один из них, кандидат в мастера спорта по самбо, был ночью избит группой старослужащих и пару недель провёл в реанимации. У него был сломан нос, челюсть и два ребра. Второй, разжалованный курсант военного училища, мечтал об одном – поскорее уйти на дембель и лечиться, лечиться, лечиться… Он попал в нестроевую часть, живущую по законам «зоны». Теперь Димитрий понял, что примерно могло случиться с Аркашей Золотовым.
Отдушиной для Ксенофонтова стали свидания с родителями, Таней и редкие увольнительные, когда он мог позвонить домой с переговорного пункта или просто часок погулять по городку, около которого располагалась часть.
Но Димитрий выдержал без особых потерь, и даже взял от армии что-то полезное. Правда, немного озлобился, но это скоро прошло. Армейская поговорка «Дембель неизбежен!» работала без сбоя. Ксенофонтова уволили в запас досрочно, как студента, благодаря указу Горбачёва.
* * *
– Привет!
– Привет! Ты чего не предупредил? – Таня, ещё сонная, в ночной рубашке прижалась к «пэша» (полушерстяное парадное военное обмундирование).
– Сюрприз хотел сделать!
– Сделал! Пойдём, – она провела его в свою комнату тихо, чтобы не разбудить родителей.
Встали они позже всех. Суббота. Челышевы завтракали.
– Вернулся, Дима? – мама Тани приветливо и внимательно оглядела вчерашнего солдата, – возмужал!
– Как у нас говорят, в армии не служил – не мужик! – веско отметил отец Тани, заместитель директора крупного завода.
Они как будто не особо удивились, что за ночь в доме появился новый человек.
Таня сидела взъерошенная и немного смущённая.
– С учёбой как? Наверное, сложно первое время придётся?
– Думаю, проблем не возникнет, – ответил Димитрий Эльвире Капитоновне.
– Ждала, ждала, не волнуйся! – Святослав Кузьмич соорудил двухэтажный бутерброд.
– Папа!
– Что, папа? Многих и не дожидаются…
– Я, между прочим, и не обещала…
– Таня! – всплеснула руками Эльвира Капитоновна.
– Что, Таня? – вздёрнула подбородок дочь.
– Дима, а у вас, я слышала, пополнение в семье?
– Да, сестрёнка недавно родилась!
– Как назвали?
– Даша.
Таня встала, подошла сзади к Димитрию, обняла за шею.
* * *
Димитрий быстро вошёл в учёбу. На не служивших в армии он теперь, действительно, смотрел по-другому. Но высокомерие скоро сменилось наблюдением за неуловимыми деталями поведения служивших и не служивших. Всё-таки они росли в интеллигентной среде, и, конечно, ни о какой дедовщине на гражданке, тем более, в университете не могло быть и речи!
В Доме Ксенофонтовых стало тесно. Младенец требовал ухода, режима повышенной гигиены и дополнительного пространства. В комнате, которая раньше принадлежала почти целиком Димитрию, отгородили угол и для сестры. Зато отношения отца и матери наладились. Георгий Степанович почти прекратил выпивать. Решение родить ребёнка отчасти было продиктовано и стремлением сохранить мир в семье, да и саму семью. Димитрий стал реже бывать дома. Квартира дедушки Степана и бабушки Кати досталась сестре отца, а у неё своя семья. Родители Димитрия на эту жилплощадь не претендовали, всё было решено уже давно. Ночевал Димитрий иногда у бабушки, иногда у Тани. Её родители к этому постепенно привыкли, и вскоре он почти полностью переехал к Челышевым.
В семьях ответственных и партийных работников такое поведение детей не поощрялось. Но родители с обеих сторон были уверены, что дело идёт к свадьбе, поэтому закрывали глаза и не особо распространялись на стороне. Но ситуация разрешилась по-другому, как никто и не предполагал. Тем более, молодые.
* * *
Наступили девяностые годы XX века – СССР развалился, или развалили, судачили по-разному. Никто этого не ожидал, ни родители Димитрия, ни его родственники. Кое-что предварительно знал отец Тани, но и его завод накрыло стремительной волной.
Митинги. Собрания трудовых коллективов. Кооперативы. Сигареты по талонам. Свобода слова постепенно укоренялась в людях, хотя использовалась ещё робко, по привычке и впитавшейся боязни сказать лишнего. Преимущественно, на кухнях. Но уже появились люди, делающие себе политическую карьеру на площадях. Димитрия как-то не очень волновали происходящие процессы. Он увлёкся мировоззренческими системами. Посещал философский клуб. Но пора было определяться с будущей работой.
– Ты сам-то куда хочешь? – спросил отец.
– Я хочу работу с людьми, – ответил Димитрий.
– Биологи, вроде, работают с животными, растениями и как их… – с улыбкой задумался отец, – микроорганизмами, вот!
– Так это биологи.
– Что-то я ничего не понимаю.
– Ты не хочешь заниматься биологией? – вступила в разговор мать.
– У меня немного изменились интересы.
– Вроде, у тебя всё получалось…
– И сейчас получается. Правда, красного диплома не будет, но…
– Повторяется школьная история, – расстроенно и чуть саркастически заметила Анна Андреевна.
– Ладно, Аня, не начинай, – перевёл разговор отец, – с людьми, это как? Психологом, что ли?
– Ну, как вариант.
– На биофаке есть такая специализация?
– Нет.
– Это, скорее, в медицинском, – закурил Георгий Степанович.
– Жалеешь, что не стал поступать в мед?
– Не жалею.
– Танин отец предлагал как-то устроить тебя к нему на завод. Вроде, у них ещё что-то теплится, какие-то заказы есть.
– Мама, ты же знаешь, как я отношусь ко всем этим станкам, железякам, механизмам. Ещё с УПК (учебно-производственный комбинат) устойчивое отвращение!
– К нам в институт? Но… с биолога какой химик?
– С людьми, с людьми… Всякая работа – работа с людьми, – задумчиво заметил отец. Георгий Степанович за время своей, так сказать, расслабленности подрастерял связи и сам находился в шатком положении по службе. Он всё ещё бодрился, много говорил о своих возможностях и знакомствах, но реально сыну помочь не мог. От чего втайне очень переживал. Ему самому надо было искать способы обеспечивать семью – ставить на ноги маленькую дочь.
* * *
Перед последним курсом, августовским вечером Димитрий с Таней шли со встречи школьных друзей.
– Ты знаешь, мне тут предложили… – девушка всё также, как и в школе, предпочитала брючки и короткую стрижку.
– Что? – Димитрий оглядел свою исполнившуюся мечту с ног до головы.
– Стажировку в США!
– Ого!
– Есть возможность по линии студенческого обмена.
– Что-то мне такую не предложили!
– Конечно, ходишь по своим философским клубам, книги заумные читаешь… Жизнь-то меняется, а ты и не замечаешь. В прошлое смотришь!
– Надолго?
– На пятый курс.
– А я как? Может, и мне с тобой можно?
– Я узнавала, но не получится. Место только одно.
– Хочешь в штатах остаться?
– Это ещё суметь надо!
– …
– В случае чего, ты ведь ко мне после окончания сможешь приехать, уже специалистом!
– Уже специалистом… – повторил Димитрий.
Он внимательно посмотрел на Таню, в её карие миндальные глаза. Точёные черты лица. Есть что-то восточное, или средиземноморское. Димитрий впервые отчётливо почувствовал, как перемещаются пласты времени. Большие пласты двигаются – меняется эпоха. Маленькие пласты, частные – происходят события, меняющие человеческую жизнь.
– Так отпустишь?
– Конечно! – с большими внутренними усилиями произнёс Димитрий. Он старался, чтобы это прозвучало легко, как будто ему всё равно. Но внутри словно что-то оборвалось.
– Я буду писать, звонить.
– Да, конечно. Как в армию…
Димитрию через неделю также предложили стажировку, но не в Америке, а на крайнем севере их необъятной Родины. Он быстро собрался и уехал. Даже раньше Тани.
* * *
Поезд на Мурманск отстукивал расстояние. Напротив Димитрия сидела белокурая хрупкая девушка, Лена Пчёлкина, однокурсница. Её направили на практику в сам Мурманск, потому что оттуда родом. Димитрия – в посёлок Дальние Зеленцы, в Институт исследования Баренцева моря.
– А говорил, что биологией заниматься не будешь! – Лена улыбалась очень хорошо, по-доброму, открыто.
– Практику надо же где-то проходить! – настроение у Димитрия было ещё сумрачное. Переваривал неожиданный поворот событий и танино решение. В тайне надеялся, что подруга передумает.
– Предлагали же в комитете экологии. Перспективно!
– Перспективно-то оно, может, и перспективно… Да уж больно административно.
– Ой, в рифму получилось! Хочешь пирожок?
– Пирожок?
– Да. С мясом. Сама пекла!
– Давай. Благодарю! – Димитрий вспомнил, что Таня пирогов не пекла, она всё больше экономикой интересовалась, учёбой и общественными делами.
Поедая пирожки, Ксенофонтов получше пригляделся к соседке, которую во время учёбы практически не замечал. Голубоглазая. Очень аккуратно и скромно одетая. Вся какая-то чистенькая. Они хорошо поговорили дорогой.
* * *
Димитрий успешно прошёл практику. Океан ему очень понравился, несмотря на суровость климата. Ксенофонтов регулярно выходил в море на институтском судне, несколько раз выезжал в Мурманск. Лена провела ему экскурсию по городу.
Практика закончилась. Прошла защита диплома. Вернулась и Таня. За время разлуки у них случились лишь два бумажных письма друг другу, да несколько телефонных разговоров. Встретились, расчувствовались. Говорили всю ночь.
* * *
Сестра Даша уже научилась ходить, разговаривать и шалить. Брат Вадик заканчивал радиофизический факультет университета. Путь у него один – в науку. Как и у Сани, который уже готовился к вступительным экзаменам в аспирантуру. Его, конечно, оставят на кафедре. Будущий преподаватель.
В этой суматохе они так и не свозили бабушку Женю в родную её сердцу Ольховку, куда они с дедом Андреем брали каждое лето маленького Димитрия. Наобещали только! Зато Димитрий с Таней летом побывали на море.
Обсуждали планы на осень. Тане также предложили аспирантуру. Ксенофонтов пребывал в неопределённости – идти ли к таниному отцу на завод, который стал теперь акционерным обществом, или всё-таки в комитет экологии. Димитрий готовился сделать Тане предложение, вопрос давно уже висел в воздухе. Жили они, практически, как муж и жена. Конечно, её неожиданный отъезд в Америку повлиял на Ксенофонтова, он немного обиделся. Но кто не сталкивался с женскими капризами? А сейчас Таня рядом. Они уже во второй раз проверили чувства.
Самое начало осени. Они идут с Таней по Покровке – старинной улице города, недавно переименованной. Ей вернули дореволюционное название, сделали пешеходной. Во времена СССР она называлась улицей Свердлова. Город также переименовали из Горького в Нижний Новгород.
– Дима, нам нужно поговорить, – Таня свернула в их любимый сквер.
– Я как раз тоже собирался! – улыбнулся Димитрий. На нём новый костюм, в котором он сам себе очень нравился. Самое время сделать предложение.
– Я долго думала, милый, – Таня провела рукой по лацкану, как бы огладила.
– Я тоже!
– Нам нужно расстаться.
– Что? – не понял Ксенофонтов.
– Ты же слышал! Ты думал не об этом?
Димитрий ошеломлён. Он не исключал этого варианта после таниного отъезда. Но сейчас, когда всё складывалось само собой! В голове пронеслось: «Может быть ответить ей, что он также хотел это предложить? Момент удобный, можно всё повернуть, чтобы не пострадало самолюбие! Но нет. Самолюбие уже пострадало! Чтобы сохранить лицо? Но Таня хорошо его знает. Наверное, лучше, чем он её… В той книге, которую я так люблю, отношения мужчины и женщины имеют иной психологический фон». Вслух сказал правду:
– Нет. Я хотел сделать тебе предложение!
– Теперь передумал? – попыталась свести на шутку Челышева.
– Считай, что сделал!
Димитрий стоял перед ней высокий, возмужавший, хорошо одетый и надёжный. Таня это очень ценила. Она была умной девушкой. Как-будто ещё немного раздумывала. Лицо сосредоточено. Без лишней косметики. Не очень высокая, но стройная. И любимые брючки, только теперь не здешние, а купленные за океаном.
– Я это очень ценю, но принять не могу, – сказала она твёрдо. В уголке глаз показались слёзы.
– Встретила кого-то за бугром?
– Встретила, но я тебе не изменила. И это не главная причина!
– Что же тогда? Хотя… хотя можешь не объяснять, – Димитрий повернулся, чтобы уйти.
– Подожди. Выслушай, пожалуйста!
– Хорошо.
– Ты мне понравился своей необычностью. Ты отличался от сверстников, от одноклассников. И мы с тобой, видимо, на том этапе очень подходили друг другу!
– Угу…
– Мы ведь хорошо жили, почти не ссорились. Детей не случилось, да и рано мне ещё! И, понимаешь, у меня в жизни есть цель! Я хочу сделать карьеру! Не хочу становиться домохозяйкой, или скучной тётушкой в какой-нибудь организации средней руки. Неожиданно открылась возможность, о которой я смела только мечтать. Прислали вызов из США. Предлагают вид на жительство и работу.
– Помог тот человек?
– Да.
– И ты ждала этого всё лето?
– Ждала. Но, если бы мы поженились, то я бы никуда не поехала.
– Пойду я, Тань. Будь счастлива!
– И знаешь, у тебя больше шансов, чем у меня встретить кого-то, кто тебе подойдёт, – почти закричала она вдогонку, – ты же мужчина! Но тебя надо ещё делать, как мужчину!
– Что?
– Нет, ничего. Мы расстаёмся друзьями?
– Конечно!
– Мой папа тебе поможет с трудоустройством. Они хотят сделать совместное предприятие, так что, может, будем видеться!
Димитрий быстро шёл по Покровке. Не слушал. Сглатывал.
Через неделю он уже ехал в Мурманск. Конечно, на помощь таниного отца Димитрий не согласился. И в городе оставаться не захотел. Будет делать кандидатскую диссертацию по камчатскому крабу, который, видите ли, переползает в Баренцево море по дну Северного ледовитого океана! Димитрий жалел теперь только об одном, что не свозил бабушку в деревню, а выбрал море и девушку.
* * *
На севере Димитрий провёл четыре года. Поначалу сильно тосковал по Тане. Механически делал свою работу. Забывался в море. Но потом сошёлся с Леной, которая помогла ему забыть многое. Они поженились. Димитрий планировал написать диссертацию в Зеленцах, а потом, может быть, перебраться в Мурманск. Или, вообще, в родной университет. Оказывается, Лене он нравился все студенческие годы, но по понятным причинам она инициативы не проявляла.
В небольшой квартирке, которую Лена делила с мамой, Ниной Львовной, у неё была своя комната. Там они и обосновались. Семья жила скромно, тихо. В доме Димитрий заметил несколько старинных икон в дорогих окладах и потёртый альбом с фотографиями начала века. Ни в их квартире, ни у Тани икон никогда не было. Бабушка Женя только прятала какой-то образ в шкафу. Иногда доставала. В квартирах у дедушек и бабушек Димитрия всегда было много книг: классика, собрания сочинений Ленина и Сталина. Библия, святоотеческая литература отсутствовали. У Лены атмосфера иная.
– Это мой прадед, – Лена подвела Димитрия к портрету дореволюционной работы, висящему над пианино.
– Давно умер?
– Репрессирован в 1937 году. Он был священнослужителем.
– Я заметил. Крест. Облачение.
– Мама недавно подала на реабилитацию.
– Какие у тебя предки! – Димитрий обнял Лену, поцеловал.
– А это прадед по линии отца. Земский врач.
– Круто!
– Мама говорит, что в тебе тоже есть что-то благородное!
– Тоже? – улыбнулся Димитрий.
– Ладно тебе, – Лена смутилась, покраснела, уткнулась носом в воротник его свитера, – я имела ввиду просто благородное.
– Вряд ли… У меня, по-моему, все из рабочих и крестьян. Впрочем, далеко я не копал.
– Прошлое бывает неожиданно интересным! – она потёрлась щекой о плечо мужа, – ладно, пойду ужин готовить.
– Можно я альбом полистаю?
– Конечно!
Года два Ксенофонтовы жили размеренной, тихой семейной жизнью. Планировали ребёнка. Димитрий привык к северному климату, к более спокойной, чем в Нижнем, обстановке. Люди здесь вообще никуда не спешили. Он даже шутил иногда, что всё здесь, как будто, заморожено. Недавние события, да и всё, чем он жил последние лет десять, отдалились. Часто вспоминал мать, отца, сестру, родных. Переписывались и перезванивались. Но их жизнь протекает где-то там, за две тысячи километров. А он в чужом городе. Привыкает к новым обстоятельствам. Пласты времени. Ничего не поделаешь. Вспоминал иногда и Таню, но ещё более отдалённо. Он только всё никак не мог понять, почему произошёл такой резкий поворот в их отношениях? Резкий. Неожиданный. Без предварительных объяснений. Подруга не сказала ни слова и никак не выдала себя до самой развязки. Неужели нельзя было поговорить, обсудить… «Ну, да ладно, пусть делает свою карьеру в далёкой Америке, – размышлял Ксенофонтов, – а у него есть Лена, она ничем не хуже, с ней спокойно». Димитрий почему-то твёрдо был уверен, что Лена его не предаст. Новое ощущение рождалось не из самомнения, не из ложного чувства психологической зависимости от него Лены. В душе Димитрия поселилось новое ощущение надёжности, преданности любящего его, порядочного человека. Димитрий уже мечтал о научных открытиях, о северных походах. Видел себя в новом качестве, на пороге свершений. Его романтичная душа обретала в этом чувстве твёрдую почву, основу новой жизни.
– А я знаю, что ты Таню ещё любишь!
– С чего это ты взяла?
– Чувствую!
– Я тебя люблю! – Димитрий погладил Лену по мягким, светлым волосам.
– И волосы у меня редкие…
– Редкого льняного цвета!
– Выкрутился!
– Правда.
– А я всё равно счастлива! Я тебе всё отдам…
– Ты о чём, милая?
– Знаешь, женщина, если любит мужчину, то хочет ему помочь в жизни, всю себя вкладывает в его успех! Становится его частью. А продолжение в детях.
– Успех…
– Да, да, я тебе помогу, вот увидишь!
Но Лена скоропостижно скончалась.
Это оказалось ударом посильнее разрыва с Таней. А вскоре умерла и бабушка Женя.
Эти события подвели какую-то жирную черту в жизни Димитрия. Он пережил сильнейший эмоциональный стресс, некоторое время вообще не хотел никого видеть и ничем заниматься. Немного оправившись, задумался очень серьёзно. Он то считал себя неудачником, то предполагал, что его преследует злой рок. Наука, тем временем, стремительно разваливалась. Институт хирел. Заниматься исследованиями Ксенофонтов бросил, в том числе и потому, что и сам город, и посёлок без Лены стали ему практически чужими. Как дальше жить молодой мужчина не представлял. Ему двадцать семь, а он уже чувствовал себя почти стариком.
* * *
Ксенофонтов пробовал ходить в море с рыболовами, перегонять машины из Европы. Не клеилось, не цепляло, да и шишек набил.
В поисках ответов на мучавшие вопросы Димитрий забрёл к соловецким монахам.
– Какой, говоришь, помысл?
– Что со мной ничего плохого не может случиться… – Димитрий впервые вслух произнёс свою сокровенную мысль. Еле выговорил.
– Хмм… – пожилой, но ещё крепкий монах задумался. Привыкшие к работе руки перебирали простенькие чётки. Обычно сосредоточенное, строгое лицо обращено в море. Вдруг глаза улыбнулись, сделались ясными и как бы наивными, словно у младенца:
– Это хорошо, что в добрый исход веришь. Господь милостив, спасёт! Но и гордыни у тебя много. Ишь ты, ничего со мной не случится! С кем угодно, что угодно может случиться! Но, Бог спасёт! Только веруй!
– Да уж случилось… Такое случилось, что и не знаю, как пережить!
– А про книжку свою у московских профессоров почитай, что в духовной академии преподают, – как будто, не слыша его последних слов, задумчиво произнёс старец, – всё по косточкам разложили…
– Какую книжку? Я, вроде, ничего не говорил…
Димитрий несколько месяцев прожил в монастыре трудником. Крестился. Возник даже порыв остаться. Но игумен не благословил. Зато остались у Димитрия от монастыря небольшие познания в Православном законе и ощущение, что появилось в душе что-то новое, как будто посеянное невидимой рукой.
* * *
Постепенно события девяностых годов двадцатого века, которые называли даже лихими, стали перетекать в русло вполне респектабельного, зачаточного капитализма. В начале же века двадцать первого в России сложилась благоприятная ситуация для прихода иностранного капитала. Возникли доселе невиданные магазины. Торговые сети распространили, как гигантский осьминог щупальца, свои филиалы. Развилось банковское кредитование. Зачался отряд менеджеров. Международные организации, поначалу обосновавшиеся в Москве, двинулись в российские города миллионники. Повсюду строились торгово-развлекательные центры, вначале пугавшие своими ценами, но вскоре заманившие незадачливого российского покупателя безотказными технологиями продаж. Люди увязли в банковских кредитах, набили шкафы и квартиры излишним количеством техники, мебели, одежды и радовались… На автострадах появились пробки.
Тридцатилетний Димитрий Георгиевич Ксенофонтов, уже достаточно побитый жизнью, вернулся в родной город, чтобы начать с нового листа. Он помыкался по разным конторам и, наконец, осел в офисе одной из зарубежных компаний. Снял в аренду квартиру и начал учиться торговать.
* * *
Средних размеров комната. Стены по периметру перегорожены крошечными отсеками на одного человека. На столе у каждого монитор и телефон. Места остаётся только для ежедневника и небольшого канцелярского органайзера. Сотрудники сидят спиной друг к другу. Видят лишь соседей, и то, если откидываются на спинку дешёвого стула и специально поворачивают голову. Шум невероятный! Все звонят. Спиной к окну сидит руководитель отдела, Гоша Фуфачёв. Младше Димитрия. Он имеет возможность видеть всех подчинённых и следить, правильно ли они произносят спич, не отвлекаются ли.
– Читаем скороговорки. Скороговорки, скороговорки. Начали быстренько! – начальник вскочил с места, быстро-быстро зашагал по комнате, раздавая менеджерам листочки со скороговорками.
– Тридцать три корабля лавировали-лавировали, да не вылавировали, – послышалось сзади Димитрия.
– После шишкосбора все шишкособранные шишки, пригодные для шишкосушения, отправляются на шишкосушильную фабрику на шишковозе, – звонко рапортовали слева.
Когда Ксенофонтов впервые услышал, что рабочий день нужно начинать с чтения скороговорок, то решил незамедлительно уволиться. Но, так как ничего лучше пока не нашёл, а деньги нужны, – превозмог себя и остался. Димитрий вздохнул, послушно взял листок и, ужасаясь собственному голосу, влился в общий гул:
– Ехал грека через реку, видит грека – в реке рак. Сунул грека в реку руку…
– Утренняя планёрка! Утренняя планёрка! – Гоша вскочил и стал проверять, задвинули ли стульчики под стол, моментально вставшие с мест, сотрудники. С этим строго. Не задвинул стульчик – штраф. В армии Димитрию приходилось равнять табуретки и полосочки на одеялах, поэтому данная ситуация его больше забавила. С задвиганием стульчика у него порядок. А вот многие недосчитывались части зарплаты.
Сотрудники в полном составе уселись в лекционном зале. Шеф, Арчибальд Павлович Медынцев, каким-то полушагом-полубегом пружинисто прошёл на небольшое возвышение и уселся за стол лицом к аудитории. Лет тридцать с небольшим. Ухоженный. Даже лоснящийся. И говорит быстро-быстро.
– Как выходные?
– Отлично!
– Хорошо, но мало!
– Вам дай волю, так вообще на работу не выйдете! – Арчибальд заговорщицки ухмыльнулся, – деньги кто зарабатывать будет? Деньги что, лишние?
– Нет, нет, не лишние, конечно! – послышались голоса со всех сторон небольшой лекционной.
– Скороговорочки читали?
– Читали, читали, – поспешно заверил Фуфачёв.
– Угу, – промычал начальник второго отдела, мрачноватый, неразговорчивый мужичок.
– Почему так много опоздавших? – постепенно Арчибальд становился более серьёзным и менее приветливым, – говорил уже сколько раз, что ровно в девять утра все должны быть на своих местах, в дресс-коде, со включенным компьютером!
– В чём дело? Сколько раз повторять? – стал оглядывать свой отдел Гоша. Вращал глазами, косился на начальника.
– Потом разберётесь, – степенно остановил Арчибальд и оглядел зал. – Новенькие есть?
