Дмитрий Девяностый
За стеной сна

Глава 6

Вадим задумался. Поймал себя на мысли, что странным образом хочет рассказать еще практически незнакомому ему человеку то тайное и сокровенное, что давно томит его, не даёт спокойно спать, ворошит душу. Еще эта странная старуха с голубями, ставшими ему ненавистными. Одно к одному. Кажется, одно к одному…

Философ молчал, внимательно глядя на гостя холодными голубыми глазами.

– Вы же знаете, Илья, характер моей работы. Так вот, – полетел словно с горки Вадим. – В последнее время нас заставляют прибегать, говоря эвфемизмом, к неординарным методам воздействия.

– К пыткам? – быстро спросил Илья.

– Да, – кивнул следователь. – И иногда к очень жестоким. Всё зависит от того, кто к тебе попал. Если, допустим, женщина, то сложней. Не из-за какого-то гуманизма нашего, нет, они боль от природы выдерживают легче. Мужчин сломать можно очень быстро. Опытный следователь, только взглянув на «пациента», скажет, от какой меры воздействия тот даст нужные показания. На одного достаточно прикрикнуть, другого оставить без сна пару дней, а третьего приходится тяжко избивать, до слёз, до помутнения в глазах, до кровавой рвоты.

Вадим замолчал. В первый раз делился он сокровенным. Никому не рассказывал раньше о своих ночных бдениях. А вот Илье рассказал. Слишком близко тот коснулся его души и так точно расшифровал сны.

– Я знаю, что тебя мучит, Вадим, – наконец, промолвил философ. – Думаешь, как же так, мы самое передовое в мире государство, социалистическое, строим коммунизм. И сочетаем марксистско-ленинское учение с дикой средневековой жестокостью. Я имею в виду избиения ни в чем не повинных людей.

– Они во всех своих грехах, между прочим, признаются.

– Роют туннели в Японию или Англию? – прищурился Илья. – Так от боли, милый мой, и не в таком признаешься. Жестока она, Софья Власьевна, то бишь, власть советская, и спорить здесь не приходится. Вы думаете, я не знаю о вашей ситуации? У нас же каждый второй чекист, я уж по-простому вас называю, то самоубийством кончает, то с ума сходит. Это как водится. Отец-то далеко сидит, в крови особо не марается, а вот сынкам его ручками надо орудовать, в говне и мясе чужом ковыряться…

– Старуха эта, с голубями, во снах ко мне приходит, – пожаловался Вадим, как будто исповедовался, – в пот меня вгоняет. Вроде ничего особенного не вижу во сне, а такая жуть от неё идет. Самое удивительное то, что ни один подследственный в снах не является, а от неё спасу нет. Как же это так? Почему? Это ведь ни в какие научные теории не влезает…

– Если что-то не соответствует научной теории, это значит только то, что теорию надо менять, – усмехнулся философ.

Вадим похолодел. Незаметно для себя он поделился с совершенно посторонним, чужим человеком самыми сокровенными тайнами, и не только своими, а, можно сказать, государственными. То, что человек из органов должен держать язык за зубами, подразумевалось само собой, но, кроме того, было закреплено и соответствующими бумагами. Узнай кто, что он так разоткровенничался с доморощенным философом…

Он пристально взглянул на Илью. Во взгляде Вадима сверкнула злость и гнев, скорее не на слушателя, а на самого себя. На мгновение появилась мысль расправиться с неожиданным выведывателем чужих тайн.

Илья улыбнулся, успокаивающие поднял руки.

– Ну что за реакция. Как будто это уже я вас здесь допрашиваю. Чувствую, нам надо сделать перерыв. Выйдите на улицу, развейтесь. Глядишь и на работе вам что интересное предложат. А потом возвращайтесь дня через три-четыре, я вам кое-что любопытное покажу, напишу по вашим словам.

Вадим снова нахмурился. О каких таких словах шла речь, неужели признания обо всех этих допросах? Но вслух вопрос не прозвучал. Чувствуя себя нашкодившим мальчишкой, молодой следователь потупил взор и сказал:

– Хорошо, так и быть. Я тоже подумаю, может, тоже что-нибудь ещё напишу.

Однако заниматься литературой Вадиму не дали. Уже на следующий день майор Алдонин вызвал Рогова к себе.

– Говорят, ты у нас книжками увлекаешься?

Вопрос прозвучал неожиданно, словно проверялась подноготная следователя. Вадим напряженно выпрямился:

– Так и есть, товарищ майор. В меру сил занимаюсь самообразованием.

– Ну вот и отлично, – Алдонин, несмотря на строгий голос, оказался вдруг довольным. – Дело небольшое у нас тут образовалось. Занудное… И с этим твоим контриком, как его, Фёдором, что ли, связь какую-то имеет. Придётся тебе съездить в одно местечко за городом, где он оседал в последнее время, проверить там пару вещей.

Удивлённый Вадим не знал, что сказать. Алдонин же окончательно расслабился:

– Какие-то книги краденые были распроданы на черном рынке не так давно. И возникло подозрение, что твой Колпачков тоже мог кое-чем закупиться. Вот и поедешь в этот домик да посмотришь, глядишь, что и правда попадётся. Список краденых книг тебе выдадут. Ну что, литератор, – Алдонин посмотрел следователю прямо в глаза, – готов?

Вадима смутило такое обращение, но он постарался не показать виду, выпрямился и отчеканил:

– Так точно, товарищ майор!

Спустя сутки он ехал в старой тарантайке где-то за городом. Село называлось Покровка, добираться туда было часа четыре. Раздолбанная грунтовая дорога, густые леса вокруг, поющие птички да жужжащие насекомые – кипящая городская жизнь осталась где-то позади, словно её нигде и не было. Старый водитель не был больно разговорчивым, все бормотал больше себе под нос, в бороду что-то непонятное. Лишь на коротких остановках перекинулись они парой слов о рыбалке в местных краях. Неплохой карась здесь водился. А кое-где в тенистых заводях попадались и очень немаленькие налимы да сомы. Дед-водитель похвастался, что умеет доставать последних руками за жабры. Но проверять это времени не было – дорога ждала людей.

Потом вперёд и показалась и сама Покровка. Раскидистые поля, немного коровок у обочины, да стая собачек непонятного происхождения. Они с громким лаем бросились встречать редких здесь гостей. Дом, где когда-то отсиживался Колпачков, стоял у самой околицы. Деревянный, чуть покорёженный от времени. Перед ним небольшой палисадник да калитка. Вадим поправил фуражку и сбрую ремня с пистолетом – надо всё-таки показать, что он здесь на службе. А то вон, пара полных женщин у колодца уже поглядывали в его сторону – дескать, кто это здесь шастает? Потом следователь прошёл в дом, ключ у него имелся.

Тихо скрипели под сапогами половицы. Наверху, по углам виднелась паутина. Да и на шкафах со столами скопилась пыль. Давненько сюда никто не заглядывал. Из нормальных комнат тут имелись только что печная с кухней, гостиная, да спальня. Следы прошлого обыска заметны – где на пол скинуты вещи, а где веером рассыпаны медные ложки со старого сервиза, сверху же небрежно брошен деревянный черпак. Вадим огляделся, книг пока он вообще никаких не видел. Даже в гостиной. Следователь почесал затылок. Вот, называется, и приехал. Но тут его внимание привлёк большой деревянный ящик в коридоре. Он был приоткрыт, а навесной замок сбит. Что-то искали и тут. Вадим откинул крышку. Отсюда явно многое забрали. Но зато внизу валялась пара десятков книг. «Наконец-то!» – подумалось Вадиму с неким удовлетворением как от первой поклёвки у рыбака.

Больше половины книг оказались детскими сказками. Но вот дальше… Две книги были и правда из тех, украденных да перепроданных. Их отличал более качественный переплёт да иллюстрации. «Зачем они Фёдору понадобились-то?» – подумалось Вадиму. И тут же сам нашёл ответ, это ведь художественная классика девятнадцатого века. Скучно, видать, было здесь. Вот и купил, вечера коротать. А потом вдруг внимание Вадима привлекла ещё одна книга. Её переплет был сорван, и потому ни автора, ни названия толком не разобрать. Вадим раскрыл книгу. Старая печать и еще дореволюционный алфавит со всеми этими «азь» и прочим. Вглядевшись, Вадим прочитал на первой странице: «Лунный календарь».

– Ну что еще за суеверия, – пробормотал он вслух, но, тем не менее, книгу не отбросил. Что-то тянуло его к ней. И он взял её с собой, вместе с первыми двумя, хотя она и не входила в список.

Острастки ради пробежался он и по остальным частям дома, даже в амбар заглянул. Нигде больше и намёка на книги не было. Еще спустя минут десять он уже возвращался в Москву, покачиваясь на жёстком сиденье старого автомобиля.

Майор Алдонин успеху молодого следователя обрадовался, даже выпить приглашал. Но куда больше Вадима сейчас волновала та, третья книга. Ему было очень интересно, что скажет о ней Илья.

И вот настали следующие выходные, Рогов поспешил к заветной улице. Звонок, открывающаяся дверь…

– Вадим, рад тебя видеть! – Илья действительно выглядел очень дружелюбным.

Он искоса взглянул на коричневый бумажный пакет, в который Вадим завернул книгу, но ничего не сказал, будто всё так и надо.

– Переобувайся, проходи.

И вот они снова сидели на кухне у Ильи, пили чай. Вадим положил пакет на стол, но никак не решался сказать, что это такое. Как он воспримет старый «Лунный календарь»? Ведь это такое суеверие! Но с другой стороны, кто как не Илья мог бы лучше всех разъяснить ему, почему его вообще так заинтересовала эта книга?

А опытный литератор-сомнолог будто и не замечал колебаний Вадима. Он спокойно достал свою тетрадку, где было что-то написано.

– Я взял смелость на себя, Вадим, перевести в литературную форму то, что ты мне рассказывал в прошлые разы.

Молодой человек нахмурился:

– Это про то, как порой ведётся наше следствие? – ему совсем не хотелось читать подобные вещи.

А Илья лишь рассмеялся:

– Что ты, что ты… Ты ведь рассказывал не только это, ты ведь рассказывал и свои сны. Почитай, – и он передал раскрытую тетрадку Вадиму.

Это снова был рассказ и очень хорошо написанный рассказ. Однако поражённый Вадим узнавал в его героях себя и, как ни странно, свою тётю Анну Николаевну. Это снова был тот старый сон, где она звала его к себе жить и учиться быть следователем. И если в прошлый раз упоминание об этом сне можно было назвать совпадением, то теперь, в форме рассказа, такого просто не могло быть!

– Но ведь я сам почти забыл этот сон! – наконец выдохнул из себя Вадим. – Я не мог рассказывать вам все эти детали!

– В том-то и дело, Вадим. Это ведь сны. А они порой дают очень интересные зацепки. Для раскрытия которых имеются очень своеобразные инструменты, – Илья стал очень серьёзен. – Ты ведь принёс мне его, Вадим?

– Что? – парень словно отказывался понимать происходящее сейчас.

– Лунный календарь…

И взгляд обоих упал на коричневый пакет со старой книгой.

– Тебе не кажется странным, что у Фёдора Колпачкова, талантливого физика, ты отыскал мистическую, оккультную книгу?

Если бы Вадима спросили об этом еще неделю назад, он, несомненно, нашёл бы сей факт странным и списал все на простое совпадение. Мало ли, что может заваляться среди книг: от букваря первоклассника до кулинарных советов для домохозяек. Теперь в вопросе Ильи молодой человек различил едва заметный, завуалированный подвох. Словно философ раскрывал перед ним не все карты, а исподволь приобщал к своим, неведомым тайнам, одно обладание которыми может сулить…Что может сулить их обладание? Смерть? Смерть, как хорошо знал следователь НКВД, иногда вещь исключительно приятная и приносит облегчение, избавляя от излишних страданий. А в загробный мир Вадим никогда не верил, хотя всегда ходил по кромке его в своих многочасовых бдениях с подследственными. Он физически ощущал, как душа, существованию которой он отказывал, с каждым днем, с каждой ночью грубеет, покрываясь невидимой коростой, а отодрать ее не представлялось возможным.

Неделю назад прямо за столом в его кабинете умер пожилой рабочий, обыкновенный токарь с черными мозолистыми руками. На указательном пальце левой руки старика виднелся багровый, кровоточащий порез. «Неужто от станка, где тот вытачивал очередную болванку или, что там делают, оторвали?»– еще подумал Вадим, но не стал заморачиваться на эту тему. Оторвали и оторвали. Капитан Евсеев на это дело смотрел просто. Одним врагом меньше, одним больше. Капитан был руководителем третьего отдела, где служил Вадим, на летучках всегда доводил до своих подчиненных простую, но тугую, как затвор маузера, диспозицию: враги, они, как тараканы, одного пожалеешь, не раздавишь, так он, гнида, не успеешь оглянуться, – размножится и будут они хитиновыми зубцами обои твои грызть да остатки еды подъедать… Нет, надо на корню изводить всю эту сволочь.

Вадим глядел на токаря и думал, как же хитро замаскировался враг, личину пролетариата надел, притаился и незаметно подтачивает социалистический строй. Схема работы с подследственными уже была отработана, может, и подлежала шлифовке, как та же токарная деталь, но чисто в мелочах. Общим же являлся тот факт, что арестованных нещадно избивали. Ну здесь уже, кто во что горазд. От мужчин-следователей не отставали и женщины. Оперуполномоченная Окунева из соседнего отделения специально заказала себе резиновую палку, вырезанную из шины обычной конной пролетки. В пылу ярости и негодования могла сорвать с себя ремень и избивать особо дерзких широкой латунной пряжкой. Физически сильные следаки и вовсе не прибегали к посторонним предметам, обходясь исключительно кулаками. Про то, что арестованным не давали спать, всячески унижали и оскорбляли, уже и говорить не приходилось.

Вадима Бог миловал. Ему не разу пока не пришлось прибегать к физическим мерам воздействия. Он часто задавался вопросом: до каких пор это будет продолжаться? Ведь не признайся подследственный в содеянном, Евсеев не отстанет, – лично придет в твой кабинет, мол, давно, младший лейтенант Рогов, о вас слухи нехорошие ходят. Уж слишком терпимы к врагам, чикаетесь с ними да возитесь.

До поры до времени Вадиму везло. Все подследственные, запуганные одним попаданием в грозное, от одного имени которого по телу кровавые мурашки, учреждение, были психологически надломлены. Стоны, крики раздавались из всех уголков Управления, из маленьких и больших помещений. В случае же отказа от показаний Рогов шёл на уловку: отправлял подследственного в Лефортовскую тюрьму. Тем и успокаивал свою уже основательно потрепанную и измаравшуюся совесть: лично я не истязаю человека, а не хочешь признаваться в своих грехах, – отправляйся на особый режим. Оттого часто и ловил на себе косые взгляды не только Евсеева, но и коллег по цеху. Отговорка, естественно, выглядела сомнительной даже для самого Вадима, но как выйти из этого тупика он не знал. Уйти же из органов не представлялось возможным. Случай был с одним лейтенантом, написавшим рапорт по собственному желанию. Так тот и сам не рад был потом: замучали расспросами, проверками, а потом и вовсе погнали по этапу. Не зря сами следователи говорили про свою Контору: здесь вход – рубль, а выход – два.

Токарь видом походил на доброго дядюшку со всепрощающими глазами. Лицо крупное, волосы редкие, лоб большой, с морщинами, фигура, хоть и не богатырская, да осанистая. Но самым главным в его теле, конечно, были руки. Именно ими сидевший перед ним на деревянном желтом стуле с потертой обивкой подследственный зарабатывал себе на жизнь. В них сосредоточил все свои знания, навыки и сноровку.

Звали его тоже по-простому: Иван Воронин. Да и отчество было такое, что не подкопаешься, Сергеевич. Вадим глядел на Ивана Сергеевича Воронина и думал, каким это таким макаром прилепили на тебя эти грозные три буквы «КРД»? Контрреволюционная деятельность. Хорошо еще без «Т». Тогда, вообще, пиши пропало. За троцкизм по головке не гладили, эта буквочка прямиком вела на самые тяжелые работы в лагерях, откуда возврата практически не было. Вождь мирового пролетариата противоречил сам себе. То заявит, что сын за отца не отвечает, то, наоборот, провозгласит: «Мы не только уничтожим всех врагов, но и семьи их уничтожим, весь их род до последнего колена».

Так что не долго думал Вадим Рогов, заглянул в папочку, а на второй же странице и ответ сыскал. Имелся у Ивана Сергеевича сын, шедший как раз по аббревиатуре «КТРД». Ну, понятно, вполне возможно и изменник Родины, тем более, жена у него латышка, а тут соседка бдительность проявляет. Мол, возмущался прилюдно этот самый Иван Сергеевич, критиковал власть нашу советскую, так что, вполне возможно, не только сын, а и евонный папаша никто иной, как агент латвийской разведки.

– Вы подтверждаете слова из заявления вашей соседки? – как-то даже иронично спросил Вадим.

Добряк улыбнулся, кротко взглянул на следователя желтыми от сигаретного дыма и тусклого заводского освещения глазами, и ответил:

– Нет.

Рогов улыбнулся.

– Иван Сергеевич, зачем вы так?

Токарь осторожно положил заскорузлые руки на письменный стол, как бы опасаясь, не воспримет ли гражданин начальник его действия за некую агрессию. Однако Рогов даже не пошевелился. Любой следователь мгновенно вычисляет человечка, притащенного к нему на допрос: агрессивен или нет, склонен ли к резким действиям или тише аквариумной рыбки. Да и процедурные правила конвой выполнял четко.

– Гражданин начальник, – Воронин уже успел подхватить от других арестованных устоявшийся этикет обращения к следователю, – тут такое дело…

Арестованный, казалось, вовсе не был запуган. Он смотрел на Рогова бесхитростным взглядом, из которого можно было прочесть все, что угодно, но не признание тяжкой вины.

Нет, так не пойдет, подумал Рогов. Шалишь. Клеветал на советскую власть? Клеветал. Обижал товарища Сталина нехорошими словами? Обижал. Говоришь, некая гражданка Сазонова Вера Петровна, соседка твоя, написала донос только по причине соседства по коммунальной квартире? Мол, удобное дело, не так ли? Сын – в лагере, осталось спровадить отца, и вот имеются все шансы на свалившееся с неба наследство. Тем более, у Веры Петровны обширное семейство, и всех надо бы пристроить…

Вадим задумался. Своя логика в словах токаря имелась, да и случаи такие происходили сплошь и рядом. Воронин, рассчитывая на то, что сбивчивый рассказ его дошёл до цели, тепло улыбался и глядел на следователя лучистыми глазами, и каждая чёрточка его физиономии буквально противоречила нелестной характеристике, прописанной в доносе ушлой соседки.

Внезапно дверь кабинета широко распахнулась. Так входят начальники, облечённые право входить без стука и когда им вздумается. Рогов вздрогнул. Никогда еще капитан Евсеев не тревожил его своими визитами. То ли занят был, то ли чего-то выжидал, то ли просто бездельничал, отдыхая от бесконечных ночных и дневных бдений. Даже не поздоровался, а проследовал к стене, где приютилась пара таких же стандартных стульев, на одном из которых ёрзал добродушный токарь.

Воронин с таким же лукавым и простодушным взглядом глянул на пришедшее начальство. Теперь ему будет еще проще доказать свою невиновность. И он опять принялся за своё. По-мужицки пытался хитрить, не рассказывая про заблудшего сына, смывающего вину в сибирском лагере, упирал на корыстную стерву соседку, имеющую нрав зловредный, а руки загребущие.

Евсеев между тем лениво поднялся, подошёл к столу и взял папку с делом. Пару минут поизучал, послушал, как Воронин неуклюже пытается выгородить себя, а затем неожиданно для Рогова встал и, не говоря ни слова, ударом толстой ноги в кожаном сапоге ударил по спинке стула подследственного.

Мощный Евсеев свою силу знал прекрасно, и видно по всему, метод опрокидывания контрика отшлифовал. Несмотря на дородность тела, токарь вместе со стулом полетел вниз, не успев даже вскрикнуть и вытянуть руки. Раздался чудовищный грохот от удара тела о пол, еще недавно покрашенный уродливой красной охрой. Токарь закряхтел, пытаясь встать, однако Евсеев не позволил ему это сделать. Он искоса зыркнул на подчиненного, мол, хватит миндальничать, Рогов, не то время, вот смотри на меня и учись, вот так надо делать. На беззащитную голову Воронина полетели страшные удары ногами, при этом капитан норовил ударить именно носком сапога, что было особенно болезненно.

Вадим остолбенел, он не знал, что и предпринять. О том, чтобы броситься и оттащить начальника не было и речи. Какое-то оцепенение овладело им. Евсеев и сам кряхтел, сопел, багровое лицо его стало еще краснее. Молодой человек знал, что тот страдает бронхитом, оттого и цвет лица такой. Но капитану болезнь вовсе не мешала впадать в сладострастное неистовство, он распалялся всё больше и больше.

Наконец Рогов не выдержал, заметив, что токарь уже не поднимает руки, не пытается защититься. Он бросился к начальнику и обнял его за спину, ласково, как обнимают женщину и оттащил от уже не дышащего тела.

Евсеев тяжело дышал, со лба его текли капельки пота, и он постоянно вытирал глаза. Толкнул Вадима, и тот ослабил объятия. Затем подошёл к стулу, смахнул папку с делом на пол и рухнул на сиденье.

– Вот так…надо…с ними…– прохрипел он, – иначе нельзя. Вызывай врача, пусть заключение пишет…

Потрясённый Рогов поспешил выбежать из кабинета и долго рыгал в кабинке туалета, стоя на коленях перед фаянсовой дырой продолговатого унитаза, время от времени поднимаясь и дёргая цепочку сливного бачка…

Этот случай и вовсе подорвал психику Вадима. Так что в общении с Ильёй он находил некоторое успокоение, а в его словах искал какую-то зацепку. После случая с токарем он заболел и три дня провалялся дома, врач без всяких слов выписал справку с диагнозом «переутомление». Теперь же он не знал, как ему вернуться на привычное место работы, понимая, что Евсеев не отстанет, заставит и его причаститься великим тайнам чекистской инквизиции.

Вадим все надеялся на Илью, но пока не посвящал его в проблемы. «Какой лунный календарь, какая мистика?», – хотелось крикнуть ему прямо в водянистые голубые глаза философа, но тайная надежда на то, что тот поможет ему, отыщет какой-то неведомый путь из жизненного лабиринта, не отпускала.

– Да, «Лунный календарь», – повторил он еще раз. – Но причем тут физика?

Илья хитро сощурился. И опять Рогову почудилось, что тому известно про него всё, даже то, что он никому никогда не рассказывал и не расскажет…