Дмитрий Арефьев
Салведь
– Обожди, Нина.
Отец говорил тихо. Но думаю, не потому, что не хотел будить нас, а оттого, что устал он очень за день. Ловушки пустые оказались, и папа пришёл ни с чем. Сильно ослаб он на щах из лебеды и сухарях, но вида не показывал.
– Присядь-ка, – попросил он.
Мама села напротив.
– Что ты делаешь, родная? – услышал я голос отца. – Прекрати бесовщину эту. От нечистого недуг твой. Зачем до погреба ходишь? Нет там ничего. Пусто ещё с прошлого лета. Зачем мучаешь меня, зачем детишек пугаешь?
– Терпение, Егор. Скоро ты сам всё увидишь, – заверила мама. – ОНИ почти созрели. Через несколько дней ОНИ помогут нам.
– Кто они, Нина? – спросил отец, оцепенев от сказанного.
– Скоро, уже скоро, Егор! Я ночи не спала, просила не губить семью, и ОНИ услышали. ОНИ пришли и теперь помогут нам.
Затем она широко открыла глаза, будто вспомнила что-то очень-очень важное.
– Ты должен кое-что сделать! – вдруг заявила она. – Я скажу тебе, что ты должен сделать!
Отец замолчал. Он внимал сказанному с завидным спокойствием, хотя прекрасно понимал, что если пустить дело на самотёк, в скором будущем он может лишиться жены.
– ОНИ сказали мне, что помогут, – будто в бреду повторила мама. – ОНИ многое знают. ОНИ не обманут.
Лицо её при этом стало неузнаваемым, как у сумасшедшей.
– Это ты про заполненные амбары зерна в Москве? – сглотнув, спросил отец. – Про то, что хлеб продают иностранцам, а нам, крестьянам, в ссуду дают?
– ОНИ помогут, – вторила мать, не замечая его слов, – но ИМ нужно кое-что взамен. Да-да! Ты должен сделать это для нас всех!
– Ты про что говоришь, Нина? – взмолился отец.
Я думал, что он вот-вот схватит маму за плечи и начнёт приводить её в чувство, но мама опередила его, не дав вставить и слова:
– Иди сюда и слушай внимательно, что я тебе скажу. Завтра с утра ты…
Дальнейшего я, к сожалению, не расслышал, видел только, как мама нашёптывает что-то папе на ухо. А он тем временем менялся в лице. Обуявшее его отчаяние вдруг сменилось на сомнение, а затем в его серых глазах появилась надежда.
Салведь
Скажи-ка мне, внучек, что ты больше всего кушать любишь? Горох на масле? Мда, не дурна губа у тебя. А как ты думаешь, какое самое любимое угощение было у меня в детстве? Нет, не петушки. Когда мне было лет пять или шесть, баловала нас матушка по воскресеньям особым угощением. Любили мы деревянными ложками из общего блюда рассол хлебать, а если ещё и лист капустный попадётся! М-мм, Колька! Это сейчас смешно говорить, а тогда нам, соплякам, знаешь, какой вкусной казалась окрошка из кислых огурцов и капусты! Ой, да не дай тебе Бог испытать такую «сладость». Прошло то время, и на том спасибо! Это я к чему вспомнил-то, Колька? А вот к чему.
Поначалу отец сильно волновался за психическое здоровье матери, но потом смирился. И всё же в глубине души надеялся, что ещё не всё потеряно. Возможно, поэтому он однажды согласился пойти вместе с ней до погреба и посмотреть на НИХ. Ой, Колька, до сих пор перед глазами у меня стоит его вмиг побледневшее лицо. Вот таким вот удивлённым взглядом, Колька, уставился он в пустой погреб, когда мать открыла крышку и показала ему причину своих странных похождений. Что он там увидел, я не знаю. Только после этого отца будто подменили. Он стал внимательней прислушиваться к бредням матери и внимать её словам, словно она проповедник какой. Мне казалось, он ей верил, и от этого мне было не по себе. Иногда стало казаться, что отец тоже… Ну, того!
Так вот, на следующий день после очередного разговора с мамой отец очень рано куда-то ушёл. Сначала я подумал, что он снова отправился проверять ловушки, но его охотничий нож так и остался в ножнах, подвешенных высоко на стене, чтобы мальцы не дотягивались. Пока отца не было, мать ходила из угла в угол, туда-сюда, туда-сюда. Ждала чего-то. Вид у неё был сильно озабоченный. Вот ходит она по избе, ходит, да как бросится к окну! А там нет никого. Не воротился ещё отец. Снова ходит, снова ждёт и приговаривает:
– Сейчас, мои дорогие, сейчас! Скоро я ВАС накормлю!
Эх, от таких слов, Колька, у меня все внутренности в животе перевернулись. Тут же я представил, как на пороге появится отец, а в руках у него свёрток пирожков вишнёвых, горячих, только из печи! И неважно, откуда они возьмутся! Я надеялся, что именно так всё будет, что папа вернётся не с пустыми руками, что непременно на столе должны сами собой появиться и пироги, и суп мясной, и лапша с яйцом. И с каким всепоглощающим наслаждением мы будем уплетать и сметать эти невиданные доселе блюда, с какими жадными глазами мы будем заедать картошку с укропом малиновым вареньем! Ох, и вспомнить страшно, что я тогда себе навыдумывал. Голод мне картинки в голове рисовал, оттого я и истёк слюной, как услышал, что мама накормить нас хочет. Только вот ошибся я, внучек. Сильно ошибся.
Отец вернулся, когда за окном был полдень. Где был отец, я не знаю до сих пор, и только Богу было известно, откуда он достал то, что было у него за пазухой.
– Принёс?! – бросилась к двери обезумевшая мать.
Она запустила руку ему под рубаху и, широко улыбнувшись, нащупала там то, от чего в её нездоровом взгляде зародилась надежда.
– Нина, это дорогого нам стоило, – пояснил отец. – Дети голодные, Нина!
– Тихо! – рявкнула мать. – Сказала я тебе, больше получим, если сделаешь так, как говорю. Послушайся меня, не перечь!
С обречённым видом папа опустился на корточки и прислонился спиной к холодной печи. Он был силён духом, потому и доверился матери. Доверился, Колька, полностью, хотя и видел, как тяжело нам всем приходится, как смерть под окошком шастает и ждёт удобного момента, чтобы войти. Она не будет лезть в окно, нет. Она ждёт, и я знал, что дождётся, когда дверь сама распахнётся перед ней. И мама это знала. Поэтому-то она и попросила отца принести сморщенные свекольные сухари. Он выложил их на стол один за другим, осторожно и медленно, словно они были из золота. Как только последний кусок оказался на столе, мать собрала их в одну кучу и вдохнула полной грудью, напоследок довольствуясь запахом сушёных овощей.
– Иди к детям! – приказала она. – Я сделаю всё сама!
Отец повиновался. Не послушался, а именно повиновался. По-другому и не скажешь, так как сию же секунду он опустил голову и оставил маму в покое. Почему папа потакал матери, я ещё не понимал. Наверное, он доверился внутреннему голосу, который уверял его не наломать дров и прислушаться к любым просьбам жены, какими бы бредовыми те не показались. Даже в условиях дикого голода отец закрыл глаза на правду жизни и, Бог знает откуда, раздобыл нам эти сухари. Как оказалось позже, сделал он это не зря.
Мама суетилась подле стола. На свекольных сухарях она выстояла небольшую бочку кислого кваса, в который добавила несколько листов капусты, единственной растительной пищи в доме, не считая зелёного щавеля и редьки.
Салведь – значит, рассол, Колька, холодный суп то есть, окрошка. Раньше в такую окрошку чего только не добавляли: лук, картофель, огурцы, варёное мясо. С приходом голода и мора из всего в тарелке остались лишь квас и капуста. Вот такой вот салведь, бывало, хлебали мы деревянными ложками, причмокивая от удовольствия. Кто же знал, что в такое ужасное время мама вдруг задумает баловать своих детей подобным угощением. К тому же я понятия не имел, чего стоило отцу добыть сухари для будущего кваса. Но и тут я ошибался, внучек. Лакомство было уготовано не для нас.
Каждый день, пока настаивался квас, мы умоляли родителей налить кружечку, на что нам всегда отвечали:
– Терпите, детки! Очень скоро вы будете кушать досыта!
После этого мама снова пропадала у погреба, а после бочку с квасом и вовсе вынесла в сарай, подальше от голодных ртов.
Матушка разливала салведь в глиняные горшки и вместе с отцом несла их к погребу. Он расставлял их в ряд около крышки, а мама по одному подавала их кому-то внизу. Отдавала ИМ, Колька! Да сколько, внучек! Я насчитал шесть горшков, прежде чем проглотил сухую слюну и занюхал испачканным рукавом своей нестираной рубахи. За всем этим мы, словно завороженные, наблюдали в окно, не смея пикнуть. Не принято было родителям перечить.
Когда они вернулись, мы заметили, что отец кое-что держал в руках. Это был последний горшочек с окрошкой. Седьмой, который, видимо, оказался лишним, поэтому-то мама с папой тут же принесли его в дом. Как же обрадовались мы! Салведь из горшка разлили по тарелкам. Мы визжали от счастья, как поросята, внучек. Ещё бы! Усердно работая ложками, мы даже не вспомнили, что родители спрятали в погребе гораздо больше.
