Дмитрий Александрович Македонов
Останки прошлого
Не успел я что-нибудь предпринять, как, будто бы влекомый течением, я отправился вместе с солдатами дальше по улице. Казалось, что голова забита ватой – я не чувствовал ног и направления пути. Понял я где нахожусь, только очутившись у эвакуационного грузовика. Меня посадили в кузов, где лежала пара раненных солдат и сидели четверо измождённых рядовых. Наконец, с проясненной головой, я задал странный вопрос, который показался мне тогда важным:
– Какое сегодня число? – спросил я у солдат.
– Двадцать седьмое апреля… – протянул устало один из них.
То был мой день рождения, о котором я не вспоминал. То был второй день куда более масштабной катастрофы, случившейся неподалеку от украинского города Чернобыль…
Рефлексия – штука страшная. Я понял это только сейчас, но тогда, поддавшись чувствам, я стал размышлять о случившемся. Осознав в полной мере, что родители, скорее всего, остались на станции навсегда, я разрыдался, как ребёнок. Однако рефлексия – страшная штука и я, обманывая себя, решил, что покуда не увижу мёртвые тела родных, не остановлюсь в их поисках.
Спустя несколько часов пути, уже на рассвете, мы достигли военного госпиталя Салехарда. Сразу меня не выпустили – сказали оставаться под наблюдением в отдельной палате. Отказаться я не мог, да и не хотел. На третий день моего пребывания там ко мне явился военный – майор разведки. Серьезный человек с густой сединой, он искренне соболезновал мне, но после всех ободряющих слов, приказал мне молчать о случившемся во благо родины и сограждан. Конечно же я согласился: майор ушел, оставив на полке конверт с «компенсацией».
Следующие неделю я жил в переполненном общежитии Салехарда. У меня была лишь одна дорога – к бабушке под Новосибирск. Но как же мне не хотелось идти по этой дороге! Спустя ещё неделю я твёрдо решил найти работу в Салехарде, обосноваться в нём. Так я остался жить в этом городе на границе полюса, размышляя о новой вылазке на станцию, попутно собирая любые данные о возможно состоявшейся эвакуации со станции. Однако, как я и предполагал, никого с АЭС в ту ночь не вывезли.
Помню мои чувства, когда я понял, что случившейся катастрофе никому не ведомо: даже жители Салехарда «не слышали никаких хлопков», как я в шутку называл те массивные взрывы авиабомб. То было ясно – удачно для военных началась метель, заглушившая грохот. Тогда же я узнал и о трагедии в Чернобыле, но первым моим чувством, стоит признаться, было разочарование – об этой катастрофе узнал весь мир, а неизвестному катаклизму, произошедшему в Леонидове, не суждено было выйти из-за ширмы, созданной аварией на чернобыльской станции. Я нисколько не преуменьшаю масштаб и трагедию Чернобыля, но мне было обидно, что горе одних людей было забыто, а горе других принято и погашено.
С тех пор меня мучили вопросы о произошедших событиях: несмотря на то, что я был их активным участником, истина была мне неизвестна. Я будто бы прошел сквозь туман, который облепил меня, влажность которого я почувствовал на коже, но природы которого я не знал. Конечно, нечего было и думать о вопросах к военным или политикам – они могли запросто отправить меня под статью или в психушку. Тогда я понял, что, пройдя сквозь туман, я должен был вернуться к нему и внимательно изучить.
Идея о возвращении стала моим ориентиром в жизни – я собрал за пару лет всё необходимое и готов был в любой момент отправиться к растянутой зоне отчуждения, которая, как я позднее узнал, являлась больше чернобыльской в два раза. Я был готов, но нужного момента всё не представлялось.
Наконец, судьба дала мне шанс. В декабре 1991 года Союз перестал существовать, и во время страшной неразберихи в городе, когда армии и народу не было до меня дела, я отправился в путь. За долгие пять лет я нажил мотоцикл с коляской и хороший инвентарь, так что в ночную мглу я шагнул со всей имеющейся боевой решимостью.
Надо мной висела та же луна, что и гнала меня из города пять лет назад. Я смотрел на неё после того, как оставил мотоцикл на проселочной дороге прямо перед линией ржавой колючей проволоки. Задолго до этого я систематически начал растаптывать и расчищать это место, чтобы стоянка была проще. Над землёй висела холодная полярная ночь, так что я плотно укутался в толстый слой одежды, а затем поправил ружье и последовал через заранее проделанный разрез в заборе.
Шёл я медленно, даже несмотря на сравнительно невысокий уровень снежного покрова. Маршрут был проделан заранее, но становилось очевидно, что отведенного на «экспедицию» времени на восемь часов могло не хватить. Через два часа я стал сильно замерзать, но ещё через время показался примеченный мною при разведке местности домик лесника.
Здесь, в тепле и при свете (от горелки) я сверился со старой картой, и скорректировал маршрут – я хотел идти через город, но времени ушло бы слишком много. Решив идти к станции сразу через реку, в обход города, я собрался и продолжил путь.
Вдалеке, под синим светом, у подножия юных гор, среди снега и лесов, лежал погибший город. Уничтоженным встречал знакомого гостя Леонидов – моя малая родина и большая боль. Я смотрел на него, как на истлевший труп, как на невинно убиенного близкого человека. В голове предстала картина пятилетней давности с ярко-красными мазками…
«Руины ада», – подумал я в тот миг.
Как бы мне не хотелось, но в город мне нельзя было заходить – я убил бы слишком много времени, да и заплутать средь развалин было проще простого. Кинув последний взгляд на мрачную картину, я отправился к самому узкому месту на реке.
Река и проселочная дорога, ведущая к станции, дались мне легко, однако с каждым новым шагом мне тяжелее стало осознавать, что цель моя близка настолько, что старая боль вот-вот должна была разгореться с прежней силой.
Ну вот, этот огромный слеп оказался передо мной. Станцию не уничтожили – только двери были плотно заварены, чтобы ни одна живая душа не выбралась оттуда и не прокралась туда. Я предугадал нечто подобное и потому, скинув рюкзак со всем необходимым, достал из него аккумуляторную болгарку, на которую копил несколько лет. Через десять минут преграда была снята – дверь со скрипом отворилась. Я взял наизготовку ружье и кинул взгляд на складную саперную лопатку, с помощью которой хотел похоронить родных… Однако, на всякий случай, я решил не оставлять её снаружи и взял с собой.
Внутри, среди тьмы и холода, меня тут же настиг нестерпимый запах гнили. Но я был готов к вони и темноте, так что захватил фонарик помощнее того, что был со мной при последнем визите и новый респиратор. Мне тут же показался странным тот факт, что, хоть помещения оставались свежими (спасибо советской вентиляции), запах был неимоверно сильным. Проверив лишний раз ружье, я потихоньку продолжил путь.
Знакомые коридоры и залы напоминали об ушедших годах. Пройдя по лестнице к залу, где окровавленным лежал целый взвод солдат, я остановился, с ужасом рисуя дикую картину импровизированного склепа. Но за следующим поворотом, в том самом зале, я обнаружил пустоту. Остались только автоматы, гильзы, да пару шапок – трупов, даже костей, не было. Я направился дальше через зал к стеклянному переходу, а затем повернул к пункту управления.
Внутри запах стал ещё сильнее. Я сразу же глянул на то место, где пять лет назад лежал раненный работник станции, но ничего не увидел. Вдруг на моём пути оказались медицинская каталка. Я её не заметил и столкнулся с ней. Каталка со скрипом поехала по помещению. Внутри что-то оборвалось – я внимательно прислушался к тишине, ожидая новых звуков. Ничего не произошло. Я выдохнул и начал проклинать всеми проклятиями неизвестно откуда здесь взявшуюся каталку.
Я направился к той двери, откуда в последний раз выбегала толпа неизвестных тварей. Я помнил и направление к медблоку, где видели родителей: нужно было пройти дальше по коридору и направо. Готовый к любому развитию событий, я вновь, испытывая сильную паранойю, проверил патроны в ружье, и сделал шаг за дверной проём.
Появился новый коридор и в нём, на стенах и полу, повсюду виднелась засохшая бурая кровь. Запах между тем усилился – воздух в этой части здания был затхлый. Шаг мой разносился гулким эхом, даже несмотря на всю мою медлительность. Наконец, на грани видимости показалась лестница странного цвета. Оказавшись рядом, я понял, что она полностью была измалёвана кровью, гноем и сгнившей человеческой кожей. Ступать по ней не хотелось, но выбора не было. Каждый следующий шаг приближал меня к цели и наконец, за поворотом, показалась полуоткрытая дверь в медблок.
Внутри меня настиг такой смрад, что я тут же вышел и набрал побольше воздуха. Натянув на респиратор шарф, я вновь шагнул во тьму. Вдоль всего длинного помещения стояли каталки, лежало медицинское оборудование, как скальпели или ножницы. Большинство каталок были пропитаны давно уже впитавшимися в них кровью и гноем. Я старался как можно более аккуратно идти между препятствиями, как вдруг споткнулся о какой-то ящик и с грохотом повалился на пол.
Повисла гнетущая тишина. Ещё никогда я так отчётливо не слышал своё сердцебиение, ещё никогда я так себя не корил за невнимательность. Но мне показалось, что везение было на моей стороне – я не слышал и звука. Поднявшись, я осмотрелся по сторонам, как вдруг, где-то на краю видимости, я уловил движение. Обернувшись в ту сторону, я заметил лишь каталку, едва катившейся по алому полу. Я подумал, что моё падение было тому виной, но не успел я выдохнуть, как правее от меня что-то упало. Не думая и секунды, я выстрелил в темную фигуру, летевшую на меня. Тварь со страшным рёвом упала. Эхо от выстрела разнеслось, как мне показалось, по всей станции и вернулось ко мне. В этот же миг послышались знакомые крики – зараженные приближались.
Перезарядив ружье, я быстро последовал вперед – к узкому дверному проёму, откуда нарастал шум. Я положил рюкзак рядом с собой и, вскинув оружие, стал ждать врага. Через несколько мгновений на свету показались сразу две твари – выстрел, и волна дроби прошила их плоть. Но не успел я перезарядиться, как на меня напал ещё один заражённый. Он замахнулся своей когтистой лапой, но я увернулся. Правда, не удержав равновесие, я упал. Каталки разлетелись по сторонам, и твари стало гораздо проще навалиться на меня. Я вовремя выставил ружье, и заражённый, брызжа кровью, взялся за него. Кровавая пасть приближалась ко мне: возможности использовать ружье не было, а до пояса, где у меня был нож, я не смог дотянуться. Не зная, что делать, я инстинктивно замотал головой в поиске спасения и заметил выпавшую из порвавшегося от моего падения рюкзака сапёрную лопатку. Я взялся за черенок и что есть силы ударил зараженного по голове. От силы отчаянного удара тварь с грохотом упала наземь.
Здание вновь настигла тишина. Прислушиваясь ко звукам, я пролежал ещё пару минут и встал, когда перезарядил ружье. Пока что угроза отсутствовала, так что я решил осмотреть тела зараженных (а я почему-то набрался уверенности в том, что причиной этих дефектов была именно какая-то болезнь). Осматривать трупы, поймавшие дробь не было смысла – их плоть подверглась сильному разложению. Но вот последний зараженный сохранился куда лучше: я решил осмотреть его.
Основание лопатки плотно вошло в его не лишенную волос голову. Очевидно было, что передо мной лежал бывший работник станции, судя по его изорванному халату и брюкам. Кожа его была толще и плотнее обычной человеческой, а уши удлинились. В некоторых местах кожа будто бы лопнула, обнажив мышцы. Во многих местах рвали плоть кровавые язвы и раны разного происхождения. Труп лежал ко мне затылком, но мне захотелось увидеть изменения и на лице. Я осторожно перевернул его и представшее зрелище заставило меня дрожать от ужаса. Лицо зараженного было изрыто язвами, но не так сильно, как у других тварей, поэтому я смог отличить его черты мгновенно: вдоль всей левой щеки у трупа шел глубокий старый шрам. Не оставалось сомнений – нападавший, обезумевший от настигнувшей его болезни, был моим отцом. Ноги подкосились, и я упал на забрызганный кровью пол. Расплакавшись, словно дитя, я сорвал респиратор, судорожно вбирая в себя ядовитый воздух.
Не знаю, сколько я там пробыл, но, когда я собрался и вышел на улицу, преодолев холодные коридоры, на улице было уже гораздо светлее. Солнце не смогло бы прийти на небосвод, оно не доставало до него, однако облака окрасились в серое – лес, лежащий впереди, был отчетливо виден мною. Так, смотря на него, я упал на ступени, ведущие к запасной двери, и вытер слезы, накопившиеся у носа. Но тут, вместе со слезами я ощутил тёплые пятна. Посмотрев на руку, я увидел кровь. В панике я собрал в кулак снега и принялся стирать с себя опасные багровые капли. Тогда я не понимал, что эти меры были уже бесполезными…