Джулия Келли
Последний сад Англии
Эмма
Март 2021
– И это дерево тоже! – крикнула Эмма, взглянув вниз на Чарли. Она взобралась на лестницу, чтобы разглядеть поближе структуру дерева. Когда она сказала Сидни, что планирует осмотреть садовые деревья, та одобрила их «ползанье и лазанье». Много времени прошло с тех пор, как хоть кто-нибудь ухаживал за этими деревьями с любовью. Поэтому следовало вырубить часть деревьев: либо из-за того, что они сгнили, либо для того, чтобы сделать в разросшихся кронах световые карманы, и, таким образом, дать больше освещения и воздуха растениям нижнего яруса лесной подстилки.
– Понял! – закричал Чарли в ответ.
– Это которое уже? – спросила она, спускаясь.
Чарли на своем планшете открыл и перелистал заметки, которые они сделали этим утром.
– Седьмое, если считать ту ель возле коттеджа.
– Надеюсь, Уилкоксам нужны дрова на растопку, – пошутила она.
Громкий шорох в ветвях за их спинами заставил обоих обернуться, в тот же момент из проема в живой тисовой изгороди выскочили Бонни и Клайд.
Чарли тотчас опустился на колени, стал трепать Бонни за уши.
– Привет, ты такая красотка! – приговаривал он, и его «р-р-р» звучало с обволакивающим шотландским акцентом.
– Когда ты уже купишь себе собаку? – спросила Эмма.
– Могу спросить тебя о том же, – ответил он.
– Я слишком часто бываю в разъездах, чтобы позволить себе собаку. У тебя хотя бы есть твой канальный катер.
Чарли зашикал на нее, призывая замолчать, потому что через расчищенный проем в тисовой изгороди следом за своими собаками пролезла и сама Сидни.
– О, хорошо, вы оба здесь. Я разбирала старые вещи, ну и думаю, что нашла кое-что восхитительное! – торопливо проговорила она.
– Что это? – спросила Эмма.
Сидни лишь широко улыбнулась и скрылась же путем, что и появилась.
Это может быть что угодно. Так твердила себе Эмма все то время, пока вместе с Чарли шла следом за Сидни через весь сад обратно дом и поднималась по ступеням парадной лестницы, застеленной тряпками от строительной грязи, направляясь в уже отремонтированное крыло дома. Она всегда просила владельцев порыться в бумагах, в любых старых бумагах, имеющихся в доме, но чрезвычайно редко бывало так, чтобы кому-то посчастливилось отыскать что-либо новое и значимое.
– После того разговора с Вами, я была очень взволнована и воодушевлена, поэтому бедняжке Эндрю пришлось со мной вместе проводить каждый вечер на чердаке, разбирая коробки. Дедушка хоть и был старым брюзгой, но умение все раскладывать по полочкам было у него не отнять. Коробки были подписаны «Дом &Сад», – Сидни болтала без умолку, отпирая дверь в кабинет, в центре которого стоял огромный стол красного дерева, по обеим стенам высились книжные шкафы, а посреди кабинета – несколько контейнеров с открытыми крышками.
– Поначалу я расстраивалась. Казалось, что там только бумаги за 70-е годы – сплошь рецепты, как залатать крышу, да какие-то документы касаемо Ага-Хана[37]. Но затем я наткнулась на э т о, – Сидни указала на картонный тубус и старую, тоже картонную, папку-скоросшиватель. – Откройте же их, пожалуйста, окажите честь!
Эмма взяла тубус, открыла крышку, перевернула вверх донцем – оттуда выскользнул рулон бумаг. Сидни и Чарли освободили столешницу. Рулоны раскрутили и разложили на поверхности стола.
– Похоже на планы дома, – проговорила Эмма.
– Это не оригиналы. Думаю, это копии, выполненные в конце тридцатых годов, как раз перед самой войной. Посмотрите, вот тут, на этом этаже, архитектор перенес дверной проем, чтобы увеличить площадь ванной комнаты, – Синтия, указала на пометку голубыми чернилами.
Эмма пролистала страницы. На них был выполнены чертежи – сначала всего дома, потом каждого этажа, включая подвал, в котором располагались кухня, кладовая и, по старинной моде, рядом с ними буфетная.
Но когда она перевернула следующую страницу, у нее перехватило дыхание. На большом пожелтевшем от времени листе бумаги был карандашный набросок сада, а вверху листа была выполнена размашистая надпись «Хайбери Хаус»!
Ее глаза округлились от изумления:
– Это почерк Винсенты Смит.
– Вы уверены? – спросила Сидни с надеждой в голосе.
– Она уверена, – ответил Чарли, – сколько я ее знаю, она всегда была просто одержима этой женщиной.
– И еще раньше, до знакомства с тобой, – пробормотала Эмма, – Мне следовало бы надеть хлопковые перчатки. Но сейчас ничто не могло помешать ей изучать эти чертежи.
– Когда я в первый раз увидела их, я засомневалась, поскольку сад на этих планах расположен абсолютно не так, как сейчас, – сказала Сидни.
– Винсента в дальнейшем изменила этот план. Здесь начерчен формальный сад, – она указала на симметричные клумбы, расположенные в виде узлов. – Вот тут, возможно, была низкая рабатка со стелющимися растениями или, быть может, вдоль клумб шла изгородь.
– Ах, в этом может быть своя логика. Но взгляните на следующий лист, – сказала Сидни.
– Перебирая и разделяя друг от друга слежавшиеся от долгого пребывания в тубусе планы сада, Эмма обнаружила тонкий листочек почти прозрачной кальки. Она бережно подняла ее и наложила поверх планов-исходников. Рядом расположила два наброска дома, кухонный садик и фруктовый сад, а затем отступила в сторону от стола. – Вот так.
– Вот он, – проговорил Чарли, – Вот он сад.
– И все помечено, – сказала Сидни.
– Сад для чайных церемоний, сад для влюбленных, сад для детей, сад для свадеб… – читала Эмма.
– Ой, так вот почему в нем все белое? – удивленно Сидни.
– Глядите, следом за водным садом, оказывается, идет сад поэта, – сказал Чарли.
– В библиотеке есть сборник стихов моего пра-пра-прадеда Артура Мелькорта. Он был тем самым, кто заказал этот сад, – сказала Сидни.
– Может быть, Винсента таким образом пыталась подольститься к нему, чтобы он дал согласие на ее остальные дизайн-проекты? – с улыбкой на лице спросила Эмма.
– Зачем ей нужно было делать это? – спросила Сидни.
– Она опередила свое время. Здесь, в Англии, было очень мало дизайнеров, кто мог создать английский пейзажный сад в том его виде, который привычен нам сейчас. Поэтому Винсенту считали на половину художницей, а наполовину революционеркой, – объяснила она.
– А что представляет из себя поэзия Артура Мелькорта? – поинтересовался Чарли.
– Те стихи, которые я помню, довольно ужасные, —
Эмма осторожно подняла лист, чтобы открыть другой рисунок. – Похоже, он был сделан несколько позже других, уже по ходу проекта. вы можете видеть, что она добавила несколько тропинок в садике для детей.
– Они напоминают флаг Великобритании, – сказал Чарли.
– Своеобразный вежливый поклон в игровой форме детям Мелькортов, вероятно. О, а вот, похоже, здесь, в зимнем саду, что-то интересное, – она указала на нарисованный кружок. – Может, прудик, или, может, маленькая мощеная площадка.
– Должно быть, это был рабочий набросок. Видно, где она стерла часть карандашных линий, – сказал Чарли.
– Подожди-ка, – Эмма подняла листок, поднеся к свету. – Тут над словами «зимний сад» еще что-то написано. Буквы такие бледные, едва видны…
Чарли и Сидни из-за ее плеча склонились над столом, вглядываясь в указанное ею место на чертеже. В тот же момент Эмма сказала:
– Я думаю, тут написано «сад Цецилии».
– Нет, тут гораздо больше букв, – сказал Чарли, сдвигая на затылок бейсболку и потирая лоб.
– Целеста, – сказала Эмма, – «Сад Целесты».
– Кто такая была эта Целеста? И почему эта надпись выполнена другим почерком? – спросила Сидни.
Эмма перевела взгляд обратно на бледную неясную надпись.
– Я не знаю ни о какой Целесте. А вы правы. Ее имя вписал кто-то другой.
– Ее имя встречается еще где-нибудь? – спросила Сидни.
Тщательно и методично Эмма изучала чертежи, открывая все новые детали всех основных частей сада. На полях некоторых из этих детальных чертежей имелись даже диаграммы и планы посадок. Садик для детей – сейчас заросший полевыми цветами, проникшими туда самосевом, – когда-то вмещал в себя бальзамин, наперстянку, мак опийный и трансваальскую ромашку.
Внизу сбоку на детальном чертеже сада поэта был список из названий цветов и имен поэтов – кто из поэтов какой цветок воспел. Детальный чертеж зимнего сада был выполнен на таком маленьком листочке, словно его выдернули из записной книжки.
– На этом листе тоже нет никакой Целесты, – сказала Сидни. – У Винсенты была сестра?
– Только брат Адам, – сказала Эмма.
– Что насчет ее матери? – спросил Чарли?
Эмма закусила нижнюю губу в сильной задумчивости.
– Полагаю, ее мать звали Джули или Джульетта, как-то так.
Чарли достал свой телефон, открыл он-лайн быстрый поисковик, ввел запрос.
– Ее мать звали Джульетта. Ее среднее имя Каролина.
Эмма пристально смотрела на лист с еле видными карандашными пометками. – Кто такая Целеста?
– А рисунки-то в хорошем состоянии все еще, да ведь? – прервала ее размышления Сидни.
Эмма подняла глаза на нее.
– Знаете ли вы, какая это редкость – обнаружить подобную важнейшую коллекцию чертежей?
– Без понятия, – беспечно сказала Сидни. – Я технарь.
– Эти чертежи следует отдать в какой-либо архив или хотя бы хранить надлежащим образом. – посоветовала Эмма.
– Конечно, только если вы хотите, чтобы они были помещены в архив, можно оформить все так, что вы передаете их в дар или на временное хранение, – сказал Чарли.
– Но мы ведь хотим, чтобы сначала они побыли тут, верно? – Сидни взглянула сначала на Эмму, потом на ее коллегу. – Вы можете ими воспользоваться, чтобы убедиться, что реставрируете сады Хайбери Хаус в точности такими, каким они были когда-то.
Эмма кивнула, даром что надлежащим coхранением уникальных документов ей следовало бы заняться в первую очередь. Быть одной из нескольких человек на всем свете, кто знает о существовании новых чертежей Винсенты Смит, – это просто удивительно!
– Ну, может быть, мы можем оставить их у себя до тех пор, пока не наступит подходящий момент, а после вы поможете мне найти правильных людей, которые позаботятся о них, – сказала Сидни с лукавой улыбкой.
– Такой человек есть и я с ним знакома, его зовут профессор Уэйлэнд, он, наверняка, будет петь вам дифирамбы, если узнает, что у вас хранятся оригинальные чертежи Винсентсы Смит, а особенно – чертежи сада, о котором мы знаем так мало, – сказала Эмма.
– Тогда просто подождем, пока ваши друзья их не посмотрят, – сказала Сидни, склоняясь теперь над папкой-скоросшивателем.
Сердце Эммы заколотилось, когда она открыла папку. Но вместо ожидаемых документов, писаных почерком Винсенты, перед ней лежало какое-то письмо, косой, как бы рубящий, почерк на котором принадлежал совсем иной, более смелой, руке. Она перевернула письмо. На обороте стояла подпись «Адам Смит».
– Это от брата Винсенты. Когда она работала в Соединенном Королевстве, он был ее поверенным.
Чарли из-за плеча Эммы склонился над столом и начал читать вслух: «Глубокоуважаемая миссис Мелькорт, к данному письму в ваше распоряжение прилагаю купчую на тридцать шесть лип, каждая возрастом четыре года, предназначенные для высаживания вдоль липовой аллеи».
– Следующее письмо начинается так: «Глубокоуважаемая Миссис Мелькорт, к данному письму в ваше распоряжение прилагаю купчую на сбыт двенадцати пионов древовидных трех сортов».
Эмма подняла глаза на Чарли:
– В чайном садике есть пионы.
– Получается, и эти письма, на первый взгляд бесполезные, чем-то полезны? – спросила Сидни.
– Они потрясающи, – воскликнула Эмма. – Благодаря им мы можем максимально близко подобраться к тому, чтобы узнать, что именно Винсента высаживала, при чем в очень емкой форме – письма ведь не трактат.
В дверь кабинета постучали. Толкнув дверь, вошел Эндрю, он нес поднос с чаем.
– Привет. Почему у меня такое ощущение, что тут какая-то вечеринка, на которую меня не позвали?
– О, Эндрю, ты звезда этой вечеринки! Поставь, будь добр, поднос вон туда. – Сидни указала на сервант. Эмма была уже готова высказать все, что думала по поводу любых жидкостей поблизости чертежей и рецептов, когда Сидни предупреждающе сказала: – Пусть наш чай стоит подальше от этих документов.
Пока Эндрю уточнял, кто какой чай предпочитает, кому сколько молока добавлять, кому сколько сахара класть – и заваривал кипяток в чайнике, Сидни кратко рассказала ему, что уже удалось выяснить из старых документов. Когда они все удобно расселись, держа свои кружки с готовым чаем в руках, Эндрю сказал:
– Вам бы еще у Генри спросить, делала ли его бабушка какие-нибудь наброски сада.
– О, это отличная идея. Генри Джонс – это хозяин Фермы Хайбери Хаус. Бэт, его бабушка, в годы войны была лэнд герл на другой ферме, тут, по-соседству. А в шестидесятых она стала художницей, причем добившейся даже определенного признания – она писала маслом недурные пейзажи графства Уорвикшир.
– Я предполагаю увидеться с Генри на следующей неделе в пабе – мы будем участвовать в викторине. Мы были бы очень рады, если бы вы присоединились к нам. Тогда бы мы пошли туда все вместе, – предложила Сидни.
– О, нет, спасибо, – быстро сказала Эмма. – Если вы все еще хотите при реконструировании сада добиться исторической достоверности, я думаю, что мне может понадобиться выбросить большинство закупленных уже и высаженных мною растений. Они не подходят.
– Да, – твердо сказала Сидни. – Давайте вернем сад в его первоначальное состояние.
– Но это затормозит весь проект, – предупредила Эмма.
– Весь особняк и без того – одна сплошная гигантская проволочка, – сказала Сидни.
– Она верно говорит, – добавил Эндрю.
– Ну, тогда хорошо. Мне лучше приступить к работе. Хочу разобрать эти бумаги – сказала Эмма.
– Вам нужна помощь? – спросил Эндрю. – Не обещаю, что я буду понимать, что именно искать, но систематизировать я люблю и умею.
– Конечно, – сказала Эмма.
– Сидни, может быть, вы бы могли помочь мне прояснить пару вопросов касаемо доступа к собственности. Нам точно понадобится внести много компоста, чтобы улучшить почву, – сказал Чарли.
– Если ехать вверх по дороге от фермы к особняку, там есть ворота, ведущие на задний двор, сгрузить компост можно возле теплиц. Я покажу, – сказала Сидни.
– Великолепно, – сказал Чарли.
Когда Сидни и Чарли ушли, Эмма и Эндрю устроились, каждый занятый своим делом, сидели в тишине, проявив сострадание и дав друг другу передышку от разговоров. Вчитавшись в письма Адама Смита, Эмма перестала замечать все вокруг и, казалось, вообще забыла, что рядом с ней сидит Эндрю. Было так легко затеряться среди строк этих писем, так легко было погрузиться с головой в чертежи.
Она увлеченно читала уже третий лист списка растений, когда мужчина вежливо откашлялся. Она оторвала взгляд от документа.
– Вы нашли что-нибудь?
– Ничего, хотя, может, вас интересует, какая в кухонном садике в1976 году была установлена ирригационная система? – улыбнувшись, спросил он.
– Нисколько не интересно.
– Я так и подумал. Но позвольте мне задать вам вопрос: я надеюсь, что вы не чувствуете себя брошенной из-за того, что Синди не пригласила вас на викторину в паб?
– Брошенной? – переспросила Эмма.
– Не пригласив вас, она поступила невежливо. Но она действительно была бы рада, если бы вы пошли. Конечно, если вы хотите.
– Мне не хотелось бы показаться грубиянкой, – поспешила ответить Эмма.
Он рассмеялся.
– Уж поверьте мне, вы не были грубы. Просто знайте, что вам всегда будут очень рады.
На мгновение она представила, как это могло бы быть: прийти пешком в деревенский паб, увидеть улыбающиеся лица, знать, что тебя тут ждут. Это было так заманчиво: вот кто-то уже заказал коктейль для тебя, и ты больше не одинока, а вместе с кем-то… Но именно в этом таилась опасность. Эмма не общалась с клиентами вне рабочей обстановки, даже с теми, кто был ей симпатичен. Ведь, при ее-то кочевой жизни, это только затруднило бы расставание – работа над проектом все равно когда-нибудь закончится, а ты уже душой прикипела к этим людям, привыкла к этим местам.
После долгой паузы Эмма, наконец, проговорила:
– Благодарю, буду иметь в виду.
Винсента
Пятница, 8 марта, 1907 год
Хайбери Хаус
Дождь всю ночь; пасмурно
Этим утром, проконтролировав, как продвигается итоговая разметка линий посадки деревьев на будущей липовой аллее, я вывела лошадь из конюшен Мистера Мелькорта и верхом отправилась в Уилмкот. Все эти деревья привезли вчера, и я уже отписала Адаму, спрашивая, где это он так сумел за столь короткий срок найти тридцать шесть четырехлетних лип. Хотя знала, что он лишь опять начнет поддразнивать меня, напоминая, что обычные бумага да чернильная ручка в его умелых руках могут творить чудеса.
Сознаюсь, мои нынешние работадатели являют собой непростую задачу, как, впрочем, большинство им подобных. Но это не такая уж большая проблема – я вполне могу их терпеть. Я ужинаю с Мелькортами каждый вечер, порой оттуда сбегаю под предлогом разыгравшейся мигрени. Однако миссис Мелькорт все так же высокомерна. Не более чем два дня назад, она две перемены блюд – подавали сперва суп, потом рыбу – провела, расхваливая добродетели своего брата.
– По большей части он коллекционер, но порой он продает растения очень избранному кругу садоводов, таких как Мистер Джонсон, – говорила она мне, опуская серебряную ложку в бульон, и в свете канделябров перстни с бриллиантами сверкали у нее на пальцах. – вы знакомы с мистером Джонсоном?
– Не имела такого удовольствия, – отвечала я.
– Он состоятельный американец, только что приобрел дом неподалеку от Чиппинг-Кэмпден, впрочем, ходит слух, что средства ему на эту покупку одолжила мать. Представить не могу, как и где Мэттью с ним познакомился.
– А не думал ли мистер Годдард о том, чтобы делать бизнес на садоводстве? – спросила я.
Миссис Мелькорт резко посмотрела на нас.
– Мисс Смит, мой брат – джентльмен. Он не интересуется торговлей
Я заметила, что, говоря это, она не смотрела на своего супруга, который своим богатством был обязан проницательности своего отца, бывшего настолько дальновидным дельцом, что теперь даже у меня дома в Уимблдоне в ванной комнате имеется брусок мыла для очищения лица торговой марки «Melcourt».
Этим утром бóльшую часть моей прогулки верхом к дому мистера Годдарда я провела в раздумьях о том, насколько же целенаправленно мистер Мелькорт-младший и его супруга делали все возможное, чтобы, так сказать, отмыть свой капитал и перестать выглядеть в глазах общества скоробогачами.
Я была настолько поглощена этими мыслями, что чуть не прозевала указатель на повороте к Ферме Вистерия. Однако, заглянув в ворота, поняла, что ошибиться, туда ли я приехала, было невозможно: фасад двухэтажного коттеджного дома увивала огромная вистерия – зеленая, пышнолистая, вся в бутонах, готовых вот-вот распуститься.
– Мисс Смит!
На этот неожиданный оклик я развернулась в седле всем корпусом и тотчас увидела всего в сотне ярдов от меня незаметно подошедшего через проем в живой изгороди мистера Годдарда.
– Вход в питомник немного дальше, вниз по дороге. Не пройтись ли нам пешком?
Я позволила ему подержать под уздцы мою лошадь, так чтобы я могла спешиться. Затем, ведя лошадь в поводу, мы подошли к широким деыревянным воротам, за которыми был двор, по двум сторонам которого располагались теплицы, а дальше, в тихом зауглу, стоял амбар. И везде, куда ни глянь, были розы! Плети роз оплетали стену, отграничивавшую двор, их стебли были еще голы в преддверии весны. Розы были в терракотовых цветочных горшках, настолько больших, что в каждом поместилось бы по три растения одновременно. Розы росли в рабатке вдоль дорожки, уводившей в другую часть сада. Розы были высажены в теплицах – длинные ряды растений c аккуратно обрезанными и плотно обвязанными черенками.
– Добро пожаловать в мою лабораторию, – проговорил с улыбкой Мистер Годдард. – Досадно, что сейчас самое начало весны, ведь будь сейчас конец весны, вы смогли бы увидеть розы в цвету.
– А в июне один только двор, должно быть, являет собою эффектное зрелище.
– Так и есть, осмелюсь заметить. Все же, думаю, и зимой сад красив по-своему, – сказал он.
– Все голо и обнажено. Поэтому видна структура сада, – сказала она.
– Точно. Хотя это также означает, что мало какие недостатки сада удастся тогда утаить.
– Как вы пришли к тому, чтобы выращивать розы? – спросила я, когда мы вошли в одну из теплиц, и меня обдала волна приятного тепла.
Он замялся с ответом, потер шею, огляделся вокруг, посмотрел на столы, уставленные рядами разновозрастных растений.
– Юность мою, подобно многим, я растрачивал впустую. Мои мать с отцом всегда надеялись, что я сумею чего-нибудь достичь, но я, казалось, был определенно не намерен их оправдать их ожидания. В Кембрижде я не столько учился, сколько специально выводил из себя приставленных ко мне тьюторов. А однажды ночью меня застукали в достаточно неудобном состоянии, – ответил он.
– В насколько неудобном? – спросила она.
– Неудобном настолько, что я не уверен, что моя сестра одобрила бы, если бы я стал говорить про это с молодой леди.
Я приподняла бровь, выказывая удивление.
– Мистер Годдард, мой обряд конфирмации я прошла давным-давно – я старая дева тридцати пяти лет.
– Но вы вовсе не старая, то есть, вы отнюдь не выглядите…
Я прекратила мучения страдальца, улыбнувшись ему. – Благодарю вас, мой возраст вполне меня устраивает. Это, знаете ли, так освобождает. К примеру, сегодня я смогла одолжить лошадь у вашего зятя, проскакать верхом, миновав несколько деревень, для того, чтобы нанести визит джентльмену, чтобы обсудить розы. Ни одна робко краснеющая дебютантка не смогла бы проделать такое.
Он кивнул в знак согласия, затем остановился перед рядом цветочных горшков и стал на одной из роз обследовать то место, где стебель привоя был привит к подвою, прививку черенками выполнял он сам.
– Это Сувенир де ля Мальзизон. Вам этот сорт знаком?
Я отрицательно покачала головой.
– Это бурбонская роза, цветет белым, бутоны выбрасывает обильно, когда цветки распускаются, то укрывают куст словно шапкой, а запах… слаще любого парфюма!
– Но настолько ли запах этой розы сладок, чтобы приманить стайку из нескольких леди, желающих испить чаю на свежем воздухе? – спросила я.
– Пожалуй, – сказал он с улыбкой, затем перешел к другому столу, стоявшему позади нас. – О, быть может, вам понравится вот эта роза, цветет малиновым, подойдет для пущего драматического эффекта? Мадам Исаак Перер может стать как раз тем, что вам нужно.
Я подумала про садик для влюбленных, который как раз планировала разбить западнее от чайного садика. Мне хотелось, чтобы любой посетитель, шедший неспешным шагом вдоль бледно-пурпурного гелиотропа, светло-розовой эхинацеи и кремовых пионов, то есть растений, символизирующих женственность и душевное спокойствие, испытал шок, очутившись в следующем боскете, был шокирован почти непристойным цветом.
Густо-красные розы, темно-пурпурная сальвия и алые цветущие колосовидные соцветия персикарии. Банановые деревья, японские клены, георгины, тюльпаны – я хотела сделать так, чтобы у каждого вошедшего сюда дух захватило.
– Может, было бы проще начать с того, что нужно мне, – сказала я, вынимая из кармана юбки записную книжку. Она распахнулась на той странице, где я изобразила, как выглядит весь сад целиком с высоты птичьего полета.
– А тут что будет? – спросил он, поворачивая мою записную книжку к себе так, чтобы лучше рассмотреть. Краем мизинца он задел мою руку. Кровь прилила к моим щекам, я смущенно кашлянула.
– Для сада влюбленных мне нужны растения, чья окраска имитирует драгоценности, в чайный садик и садик для детей – максимально бледно-розовые, а для свадебного сада – чисто белые.
Он пальцем постучал по той странице, на которой я сделала надпись «Сад Поэта», и сказал:
– Умно, этакий оммаж[38] увлечению моего зятя. Думаю, вы обнаружите, что Артур всегда наиболее сговорчив, когда считает, что его собеседник в полной мере проникается всей важностью занимаемого им в этом мире места.
– Вы не поклонник мистера Мелькорта?
Мистер Годдард рассмеялся.
– Как раз наоборот, я считаю, что он составил прекрасную партию моей сестре. Хелен, вероятно, одна из самых упрямых и решительных женщин, которых я когда-либо встречал. У нее имеются собственные вполне определенные идеи на тот счет, каким следует быть этому миру, и она полагает это очень раздражающим, когда мы все не подчиняемся безоговорочно и полностью этим ее представлениям.
– Она, кажется, ожидает от всех в своем окружении великих свершений, – высказала я допущение.
– Признаюсь как на духу, иногда это становится утомительно. Я довольно-таки закоренелый холостяк, поэтому, когда меня в приказном порядке вызывают в Хайбери Хаус на эти бесконечно долгие ужины, я порой не могу удержаться от подначиваний. Осмелюсь сказать, вы и сама видели это: у моей сестрицы тихий вечерок не проведешь – у нее к столу никогда не подадут просто холодную мясную нарезку да бутыль вина – всегда помпезный ужин.
– О, да, – согласилась я. – Если сравнивать, то и я веду жизнь достаточно тихую. Когда я начала чаще бывать в рабочих разъездах, два года назад, то мой брат Адам переехал в Уимблдон. Мы частенько с удовольствием к вечеру устраиваем пикник – преспокойно доедаем то, что кухарка приготовил еще утром на ланч, и чувствуем при этом себя гораздо счастливее, несли чем когда приходится высиживать все пять перемен блюд за ужином.
– В Хайбери, как вы понимаете, никто никогда не пойдет на такие уступки ни в целях экономии, ни ради практичности. Мисс Смит, скажите, а вы когда-нибудь раньше скрещивали розы? – спросил он.
– Не… не могу сказать, что проделывала это с розами, – призналась я. Он столь неожиданной смены темы разговор аж заикаться начала. – Я скрещивала другие растения.
Мой отец повторил эксперимент Грегора Менделя с горошком, чтобы объяснить мне про рецессивные и доминантные признаки у растений.
– C розами работают примерно таким же способом. Цвет, запах, листва, схема цветения – все это черты, которые могут быть переданы дальше следующим поколениям. Идемте-ка, – сказал он, указывая на кабинку из стекла и дерева.
– Я собираю и высушиваю пыльцу различных роз, которые хочу использовать в качестве шпильки, – он отпер кабинет ключиком, свисавшим с его брелока для часов, открыл дверь и придержал ее так, чтобы я могла войти, – Не хотите ли выбрать какую-нибудь?
Я осмотрелась и обнаружила, что нас окружают дюжины роз с полностью обрезанными лепестками. Каждая из роз была насажена на кусочек картона, аккуратно подписанный карандашом.
– Сувенир де Мадам Огюст Шарль, Альфред де Дамаль, Шейльерс Уайт Мосс, Глуар де Муссо… – я выпрямилась, – Не знаю, какую выбрать!
– Что вам надо для вашего чайного садика? – спросил он.
Я закрыла глаза и нарисовала себе в воображении сад таким, как если бы прошло лет пять, нет, лучше даже десять лет. Клумбы густо засажены обильными, однако элегантными, цветами, склонившими свои нежные головки. Повевает легкий ветерок, шепчется листва лип, растущих всего в нескольких футах от цветочных рабаток.
– Думаю, мне нравятся розы сорта Альфред де Дамаль за их бледно-розовый цвет и сорт Глуар де Муссо за обилие цветов, – сказала я.
– Хороший выбор, – сказал он, беря картонку, промаркированную надписью Альфред де Дамаль. – Мы используем этот сорт, ведь шпилька обычно влияет на окраску цветка.
– Обычно? – переспросила я.
– Никогда нельзя быть абсолютно уверенным. Розы иногда непостояннее, чем скучающая любовница. – На его скулах выступили пятна румянца, алые, словно розы, – То есть Глуар настолько насыщенно-розовая, что, боюсь, вся деликатность Альфреда потеряется.
Он вывел меня из теплицы, и мы зашагали к следующей, картонку он забрал с собой. В то время как сооружение, из которого мы только что вышли, было все заставлено столами, эта теплица выглядела, словно в нее под стекло заманили саму весну! В терракотовых горшках весело цвели кусты роз. Ко многим из них шпагатом были привязаны таблички из плотной коричневой оберточной бумаги.
– А вот и мы, – объявил он, когда мы подошли к кустику без бумажки. Несколько бутонов только-только начали распускаться, раскрывая свои многочисленные ярко-розовые лепестки, – Глуар де Муссо.
– Она прекрасна, – сказала я.
– Она моя любимица. А теперь, не окажете ли честь? – Он запустил руку в свой карман, вынул оттуда художественную кисточку с острым кончиком и вручил ее мне. Показал, как удалить лепестки и тычинки, прежде чем смести пыльцу, а затем осторожно стряхнуть ее на пестик. Затем он вновь нырнул в свой карман, вытащил оттуда листок бумаги и кусок шпагата, чтобы сохранить целостность скрещивания. Мы проделали это еще пять раз с пятью различными бутонами, прежде чем он провозгласил, что наша работа окончена.
– Теперь будем ждать, – улыбнулся он.
Я протянула кисточку обратно ему.
– Единственная проблема в том, что у меня нет времени ждать так долго. Мистер Мелькорт уже спрашивает, будут ли цветочные бордюры по обе стороны большой лужайки готовы вовремя, то тесть к вечеринке, что состоится следующей весной.
– А увидеть, удался ли наш эксперимент, мы сможем гораздо позже, он требует намного больше времени, – объяснил он. – И хорошо, что эта роза не для бордюров.
– Не для них? – переспросила я.
– Если вы сможете обойтись, высадив в вашем чайном садике Альфред де Дамаль, я смогу снабдить вас нужным количеством этих розовых кустов. Вы можете прикинуть, что из роз вам понадобится для других садов.
– Для сада влюбленных отлично подойдет Мадам Исаак Перер, – сказала я.
– Тогда она у вас будет. А эта роза, – он указал на тот цветок, который мы только что опылили, – какой бы она ни получилась, будет вашей и делайте с ней, что пожелаете.
Я была тронута его вдумчивым поступком, меня охватило непривычное чувство:
– Никто и никогда еще не создавал для меня розу!
– Считайте это подарком, пусть она напомнит вам о времени, проведенном в Уорвикшире.
У меня перехватило горло, странное ощущение, я едва смогла сглотнуть этот комок в горле:
– Благодарю вас, – только и смогла выговорить я.
– Это было мне в радость, мисс Смит. А теперь не позволить ли нам себе войти в дом и поглядеть, что же моей экономке удалось найти для нас на кухне на перекус. Не могу пообещать, что это будет нечто большее, чем самое незамысловатое угощение.
– Звучит восхитительно.
Он галантно предложил мне руку:
– Если вы доверитесь мне, то за ланчем я расскажу вам о необычном джентльмене, которого встретил на днях. Некий мистер Лоренс Джонсон, намеревающийся превратить поля вокруг своего недавно приобретенного особняка в рай садовода.
– Его имя упоминала ваша сестра. Она сказала, что вы снабдили его несколькими сортами роз.
– Да, и я был достаточно удачлив – он открыл мне свои планы. Я подумал, что вы, возможно, сочтете его интересным, поскольку он тоже обдумывает, как бы ему украсить свои зеленые комнаты, – сказал он.