Джошуа Коулман
Родители и взрослые дети. Как разрешить конфликты и восстановить отношения

Обучение родителей новому языку общения

Во время нашей первой встречи Шинейд, мать Карины, не поспешила встать мне навстречу. Казалось, она все еще раздумывает, является ли этот визит хорошей идеей. Она с усилием встала, не торопясь сложила газету и сунула ее в сумку. Женщина последовала за мной, опустив голову, как будто собиралась на казнь. В моем кабинете Шинейд села на диван. Повернувшись ко мне, она объявила: «Ну, полагаю, вам пришлось услышать все о том, какой ужасной матерью я была». В ее голосе звучала смесь страха и презрения.

Я сочувственно улыбнулся: «Я действительно выслушал довольно много жалоб».

«О, не сомневаюсь. Я слышала все это раньше, поэтому могу только представить, что она вам наговорила», – сказала Шинейд. Она изучала меня, чтобы понять, когда же начнется пытка. Если родители не читали мою книгу, они предполагают, что я начну их отчитывать прямо с порога.

Я же, как всегда, поддерживал оптимистичный и задушевный настрой. Хотя я и стараюсь вести себя непринужденно, мое отношение никогда не бывает снисходительным. От меня не услышишь: «О, все не так уж и плохо», скорее: «Ну да, жизнь может быть сложной, не так ли?» Я считаю, что родители искренне старались сделать все, что было в их силах, даже если это заставляло ребенка страдать. Такой настрой позволяет мне излучать заботу и внимание к родителям, несмотря на то что порой они и преуменьшают последствия своего поведения.

Шинейд рассказала, что выросла во Флориде в нестабильной и полной насилия семье. Ее отец иногда внезапно бил ее кулаком в живот и говорил: «Чтобы ты не думала о том, о чем сейчас думаешь». Ему поставили диагноз параноидная шизофрения, он постоянно пропадал в психиатрических лечебницах, а в сорок два года покончил жизнь самоубийством. Мать безжалостно сравнивала вес и внешность Шинейд с ее более привлекательными и общительными старшими сестрами. Нередко мать презрительно называла Шинейд маленьким гадким утенком.

Женщина рассказывала о трудностях своего прошлого в пренебрежительной манере, отмахиваясь от моего явно обеспокоенного выражения лица. «О, это было так давно, – сказала она. – Неужели это вообще имеет значение? Я не думала об этом годами». Я сказал, что это важно, потому что по сравнению с ее детством жалобы дочери могут вызывать недоумение. Я также заметил, что, поскольку она чувствовала себя настолько отвергнутой и нелюбимой родителями, негативное отношение дочери должно ей казаться гораздо более несправедливым. Она посмотрела на меня со скептицизмом в отношении полезности исследования этого вопроса.

Затем я рассказал ей о своем собственном опыте отчуждения от дочери. Это вызвало ее интерес.

Обычно я делюсь своей историей только с теми своими клиентами, с которыми не разговаривают взрослые дети. Мое отчуждение и последующее примирение с дочерью ставят меня в положение равного, а не еще одного всезнающего родителя или психотерапевта.

Ощущение того, что ее понимают, а не обвиняют, позволило Шинейд задуматься о ценности признания боли дочери. Это был ее единственный путь к обретению доверия.

В своей автобиографии «Ученица» Тара Вестовер описывает, какую важную роль сыграло признание ее матерью того факта, что она ею пренебрегала^[15][16]: «Я знаю только одно: когда моя мать сказала мне, что не была для меня той матерью, какой ей хотелось бы быть, она впервые этой матерью стала».

Но такое откровенное признание является сложной задачей для большинства родителей. Трудно сказать: «Да, я не справился, я причинил тебе боль, я тебя подвел». Для этого требуется обнажить свое бьющееся сердце. Уж я-то знаю.

Это тяжелые сеансы как для родителей, так и для взрослых детей. Взрослому ребенку трудно рискнуть обнажить свои чувства перед тем же самым человеком, который и явился причиной его страданий. Родителю трудно столкнуться с вероятностью того, что он глубоко обидел, предал или подверг своего собственного ребенка мучениям. Невероятно тяжело. Но: оно того стоит!

Первый шаг должны сделать родители. Им нужно предоставить своему ребенку время и место, чтобы поговорить о том, почему это отчуждение было необходимо. Они должны сидеть и терпеть возникающие при этом боль, печаль и чувство вины; они должны сопереживать, отзеркаливать и находить в этом зерно истины. Моя роль сводится к тому, чтобы удерживать их от оправданий, разъяснений, аргументации, обвинений ребенка, своего бывшего или кого-либо другого. Некоторых родителей приходится сдерживать довольно серьезно, и на сеансе я не боюсь сказать: «Если вы продолжите общаться в таком ключе, вы убедите своего взрослого ребенка, что держаться от вас подальше было правильным решением».

Но Шинейд была храброй. Она поняла, что из-за страха и стыда ей было трудно увидеть правду в упреках дочери. И на сеансе с Кариной она сквозь слезы принесла свои извинения. Это был долгий, тяжелый плач сожаления, тоски и печали. О том, что у нее не получилось стать такой матерью, какой она всегда мечтала быть. О том, сколько страданий причинила дочери, хотя желала, чтобы та чувствовала себя в безопасности. О том, что не смогла понять, как сильно сказалась ее собственная неизлеченная травма на воспитании дочери. А дочь со слезами на глазах ее благодарила. И попросила снова стать частью своей жизни.

Два случая, описанные мною в этой главе, отражают то, о чем люди обычно думают, когда обсуждают отчуждение: взрослые дети с обоснованными претензиями прекращают общение, потому что отношения оказались слишком болезненными и разрушительными. И в обоих случаях шанс на примирение зависел от способности родителей собраться с духом, проявить эмпатию и загладить свою вину за то, что их ребенок чувствовал себя обделенным вниманием, ущемленным или подвергался жестокому обращению.

Однако существуют и другие причины, по которым взрослые дети обрывают связи с родителями и отказываются от примирения, – причины, не имеющие ничего общего с жестоким обращением или пренебрежением со стороны родителей. Независимо от причин близкие отношения между родителем и взрослым ребенком требуют от обоих гораздо большего психологического здоровья, чем в предыдущих поколениях, когда было меньше стремления к тесной дружбе и правила отчуждения не базировались на такой психологически сложной структуре. С этой точки зрения близкие отношения между родителями и взрослыми детьми часто требуют следующего.

«Да, я не справился, я причинил тебе боль, я тебя подвел».

От родителя:

• Способности реагировать на негативное отношение, упреки, критику взрослого ребенка или отвержение без объяснений.

• Способности, не соглашаясь с жизненными принципами взрослого ребенка, при этом его не отвергать.

• Готовности понимать, что у взрослого ребенка есть своя жизнь, отдельная от жизни родителя. В связи с чем взрослый ребенок не обязан проводить с родителем больше времени, чем сам того желает.

• Способности родителей дистанцироваться от своих детских травм или других жизненных ран и разочарований, чтобы осознать, что:

а) взрослый ребенок не является тем человеком, кто сформировал личность родителя, и

б) взрослый ребенок не обязан компенсировать то, что родитель не получил в своей жизни.

• Способности выражать свои чувства без критики, не вызывая чувства вины и стыда.

• Способности к определенной саморефлексии.

От взрослого ребенка:

• Способности быть рядом с родителем без страха потерять себя в отношениях. Для этого необходимо обращать внимание на мысли, эмоции или потребности родителей, не испытывая при этом чрезмерной зависимости от их желаний.

• Способности выражать недовольство или замечания без чрезмерного страха расправы, даже если родитель к этому склонен.

• Способности принимать недостатки родителя (и как родителя, и как личности).

• Осознания, что неспособность родителя обеспечить то, чего он хотел или в чем нуждался, в большей степени связана с недостатками родителя, а не с присущим ему желанием заставить ребенка страдать.

• Понимания, что неспособность родителя предоставить ребенку то, что ему было необходимо, не является отражением самоценности ребенка.

• Способности к определенной саморефлексии.

В дальнейших главах мы ответим на следующие вопросы. Означает ли термин «жестокое обращение с детьми» нечто одно для сегодняшних взрослых детей и совсем другое для их родителей? Может ли развод навсегда вызвать разлад между родителями и их детьми? В какой мере психическое заболевание родителя может повысить вероятность психического расстройства взрослого ребенка или его супруга (принимая во внимание тот факт, что психическое заболевание родителя является очевидным влияющим на отчуждение фактором)? Повышают ли современные психотерапевты интенсивность и значимость претензий взрослых детей и вероятность отчуждения? Существуют ли такие вещи, как непримиримые различия в иерархии ценностей, индивидуальных особенностях личности или жизненных позициях родителей и взрослых детей? Могут ли бабушки и дедушки стать отчужденными, несмотря на то что они хорошо обращались со своими внуками? Существуют ли решения для непрекращающегося отчуждения братьев и сестер? Если примирение невозможно, возможно ли жить полноценной жизнью без детей или внуков?

Нам есть о чем поговорить.

Глава 2
Множество путей, ведущих к отчуждению

Меня нередко спрашивают, насколько часто мне удается примирить взрослых детей с их родителями. И я отвечаю, что неизменно добиваюсь успеха, если и родители, и взрослый ребенок хотят и могут выполнять работу над собой. Как правило, лидерство приходится брать на себя родителям, потому что они часто более мотивированы^[17]. Примирения не происходит, если родитель не желает проявить требуемое смирение, заняться самоанализом и приложить необходимые усилия (как это наглядно проявилось в истории Ральфа).

Но иногда дело не сдвигается с места, потому что взрослый ребенок не может или не хочет примириться. Вот несколько распространенных причин, по которым это может происходить:

Развод родителей в любом возрасте

В таких культурах, как наша, где доминирует крайне высокая индивидуалистическая составляющая, развод может привести к тому, что ребенок будет видеть в родителях и других близких родственниках не столько членов семьи, сколько отдельных личностей со своими сильными или слабыми сторонами^[18]. Развод также способен увеличить вероятность последующего отчуждения любым из приведенных ниже способов:

• Может побудить ребенка встать на сторону одного родителя против другого.

• Может привести к тому, что один из родителей тайно или открыто настроит ребенка против другого родителя.

• Может послужить причиной того, что ребенок будет больше беспокоиться о благополучии одного из родителей в ущерб другому, что заставит его сблизиться с одним и отдалиться от другого родителя в зависимости от пола, темперамента или других факторов.

• Развод приводит к появлению в семье новых людей, таких как приемные дети, приемные родители, подруги или приятели, которые способны порождать внутри семьи многочисленные отчуждения из-за разделения финансовых и эмоциональных ресурсов.

Трудная невестка или зять

Я работал со многими семьями, имевшими близкие доверительные отношения со своим взрослым ребенком до его брака. Это особенно справедливо для случаев, когда муж или жена ребенка являлись психически неуравновешенными. В таких ситуациях супруг видит в привязанности своей половинки к родителям угрозу для себя и в конце концов говорит: «Выбирай: либо я, либо они, ты не можешь иметь все сразу».

«Выбирай: либо я, либо они, ты не можешь иметь все сразу».

Психическое заболевание или зависимости ребенка

Если ваш ребенок страдает зависимостью или психическим заболеванием, он может воспринимать общение с вами как слишком сложное, обескураживающее или выбивающее из колеи. Психическое расстройство может заставить его неверно истолковывать ваши намерения, прошлое или ваши чувства по отношению к нему. Оно также может привести к тому, что ребенок будет взаимодействовать с вами таким образом, что вам будет затруднительно или невозможно реагировать с неизменной любовью и теплотой.

Психотерапевт взрослого ребенка

Нет ничего необычного в том, что отчуждение начинается в результате психотерапевтического лечения. Это может происходить по нескольким причинам: 1) психотерапевт выстраивает ошибочные или преувеличенные причинно-следственные связи между вашим прошлым поведением и нынешним состоянием ума вашего взрослого ребенка; 2) ваш взрослый ребенок хочет обсудить свое детство, а у вас нет или не было навыков, чтобы вести подобный разговор; 3) психотерапевт рекомендует отчуждение как полезное вмешательство, направленное на то, чтобы взрослый ребенок смог разобраться в испытываемых к вам чувствах.

Чувство излишней близости к родителю

Возможно, в детстве ваш ребенок чувствовал себя слишком зависимым от вас и не знал другого способа ощутить себя хозяином собственной жизни, кроме как вас отвергнуть. Таким образом, в сознании взрослого ребенка родитель занимает слишком важное место, а отчуждение – это попытка уменьшить его значение.

Разногласия по поводу выбора, ценностей и образа жизни

Иногда разрыв отношений возникает по причине того, что родитель и взрослый ребенок слишком различаются по своим жизненным ценностям и политическим убеждениям. Это может произойти, если родитель не одобряет сексуальную ориентацию ребенка или если ребенок не одобряет особенности родителей. Это также может случиться в результате различий в политических убеждениях, выборе романтических партнеров или, проще говоря, из-за фундаментальной несовместимости личностей.

Социальный сдвиг

На протяжении последних сорока лет в ходе моей клинической работы с родителями, взрослыми детьми и их семьями я обнаружил, что отчуждение отражает более широкую культурную трансформацию. Акцент на верности семье был заменен стремлением к индивидуальной самореализации. На смену почитанию матери и отца пришла идея о том, что свою семью человек выбирает сам. Родителям, которым когда-то советовали оставаться вместе ради детей, теперь говорят: если вы несчастны, то не будут счастливы и ваши дети. Вера в то, что нужно уважать старших, была заменена утверждением, что уважение надо еще заслужить. Ценности, имевшие прежде для семьи приоритетное значение (чувство долга, ответственность, верность), были радикально трансформированы, акценты сместились на счастье и благополучие каждого отдельного человека.

Многие из этих сдвигов оказались положительными. Сейчас между полами гораздо больше равенства, что создало возможность для более близких, основанных на взаимном уважении браков и романтических отношений. Появляется большая свобода действий для разрыва отношений с причиняющими боль братьями и сестрами, родителями или взрослыми детьми, что позволяет отдельным членам семьи лучше оградиться от психологически деструктивных или чрезмерно назойливых родственников.

Все больше признается необходимость разрывать бессмысленный или абьюзивный брак^[19]. А это означает, что люди более свободны в создании гармоничных союзов и могут защитить своих детей от деструктивного брака. Большинство родителей сегодня находится в гораздо более тесном контакте со своими взрослыми детьми, чем представители предыдущих поколений^[20].

Тем не менее, воспользовавшись этой относительно недавно обретенной свободой, члены семьи способны навсегда изменить как свою собственную жизнь, так и жизнь своих близких.

Отчуждение способно настраивать братьев против братьев в духе шекспировских драм о дележе королевств: отцы отрекаются от своих неблагодарных и незаботливых сыновей; внуков используют в качестве выкупа, чтобы принудить заблудших родителей к правильному поведению; любовь взрослого ребенка используется в качестве предмета пыток более мучительных, чем все, что использовалось во времена инквизиции; невестка становится одержимой фантазиями о свекрови, запертой в гараже в машине с работающим двигателем.

«Все из-за того, что ты со мной жестоко обращался. Теперь мне требуется заняться собой».

Отчужденные дети часто обвиняют родителей в причинении вреда^[21]. И здесь сегодняшние родители взрослых детей вступают на зыбкую почву, потому что многое из того, что молодое поколение считает травмирующим или попустительским стилем родительского поведения, едва ли привлекло бы внимание родителей любого предыдущего поколения. Важно понимать, что, какими бы любящими, преданными или заинтересованными вы ни были, у ваших взрослых детей имеются свои собственные весы для взвешивания вашего родительского поведения, откалиброванные совсем иначе, чем те, что установили в детской вы. Их измерения основаны на гораздо более тщательно продуманной концепции детства, в которой идентичности и эмоции значительно лучше изучены, более многогранны и детальнее проанализированы.

Например, в недавней статье для New York Times «Поколение Z: кто они такие, по их собственным словам»^[22] молодая женщина отмечает: «У нас есть инструменты и язык, чтобы понять свою личность так, как нашим родителям и не снилось». Это уж точно. Но почему это должно иметь решающее значение? Это важно, потому что родители еще никогда не занимали так много места в описательной части о том, как молодые люди себя понимают. Благодаря Опре, доктору Филу и множеству сайтов самопомощи нашу культуру пронизывает язык психотерапии для каждого диагноза, которые, как известно, содержатся в Диагностическом и статистическом руководстве.^[23]

Еще более поразительно то, что в последнее десятилетие молодые поколения стали проходить терапию чаще и при гораздо меньшем общественном осуждении, чем любое предыдущее поколение, в результате чего автор статьи в Wall Street Journal и назвала миллениалов «поколением психотерапии»^[24].

Многие родители совершенно не готовы к тому, что их методы воспитания будут переосмыслены психотерапевтом их ребенка. «Раньше я думал, что у меня было довольно хорошее детство, – сказал один молодой человек своей матери. – Но с тех пор как я начал посещать психотерапевта, я узнал, что на самом деле все мои проблемы в тебе, а не во мне». Это несоответствие во взглядах может явиться результатом изменения определений того, что представляет собой хорошее детство и, в более широком смысле, хорошее воспитание. По словам психолога Ника Хаслама, определения жестокого обращения, травмы и пренебрежительного отношения за последние три десятилетия существенно расширились и продолжают расширяться, включая в себя все больше и больше симптомов и патологизируя переживания, которые когда-то считались нормальными^[25].

«Явления, ранее считавшиеся моральными недостатками (например, злоупотребление психоактивными веществами), вредными привычками (например, расстройство пищевого поведения), личными слабостями (например, сексуальные дисфункции), медицинскими проблемами (например, нарушения сна), особенностями характера (например, застенчивость) или обычными превратностями детства, – пишет Хаслам, – теперь находят убежище под всеобъемлющим понятием психического расстройства». Количество психических расстройств в изданиях DSM с 47 состояний в 1952 году выросло до 300 в DSM-IV, что заставило некоторых обвинить авторов DSM и психиатрию в целом в «торговле болезнями»^[26][27].

В отличие от определений травмы, существовавших три десятилетия назад, планка для квалификации травмы сегодня намного ниже. Событию теперь не обязательно быть связанным с серьезными угрозами жизни или здоровью, а также выходить за рамки обычного жизненного опыта. Ему не нужно вызывать заметный стресс у здоровых людей, равно как и явное расстройство у пережившего психологическую травму. Другими словами, если я говорю, что вы со мной жестоко обращались, лишали ухода, издевались или наносили психологические травмы, то вы все это делали.

Безусловно, многие дети действительно становятся жертвами своих родителей, страдая от физического или сексуального насилия, словесных оскорблений и крайнего пренебрежения, в результате приобретая пожизненные травмы. Как уже было сказано выше, за последние три десятилетия понимание того, что считается пагубным или травмирующим, серьезно расширилось, что помогает людям выразить чувства словами, которых раньше просто не существовало^[28].

Однако мы становимся настолько сфокусированы на родителях как причинно-следственном ориентире своих жизненных достижений, что взрослым детям может показаться, что у них гораздо более серьезные претензии, чем это справедливо по отношению к родителям, независимо от степени тяжести их воспитательных огрехов.

От этого не выигрывает никто. Исследования показывают, что расширение списка психических расстройств с целью включения в него все большего количества состояний может породить ощущение ограниченности свободы выбора, усилить пессимизм в отношении перспектив выздоровления и снизить уверенность в своей способности контролировать жизненные трудности^[29]. Это чувство беспомощности может привести к тому, что дерзкий шаг отчуждения будет выглядеть привлекательным, как акт расширения прав и возможностей. Хотя в семейных конфликтах или в желании от них отгородиться ничего особенно современного нет, осмысление отчуждения по отношению к члену семьи как выражения личностного роста и достижений – явление новое.

И в этом заключается проблема: замыслы многих психотерапевтических бесед и книг по самопомощи все еще основаны на идеях, которые позиционируют родителя как наиболее важный фактор, определяющий развитие ребенка. Эти взгляды уходят корнями в устаревшие размышления Локка и Руссо о «чистом листе», дискредитированные ныне стадии психосексуального развития и представления о вытеснении Фрейда, теории самоактуализации Маслоу и помпезные утверждения Джона Уотсона о том, что бихевиоризм способен создать любого взрослого, которого только пожелает родитель^[30].

Современные исследования ставят под сомнение эту расхожую мудрость, но семьи разрушаются под тяжестью ее ошибочных утверждений^[31]. Специалист в области психологии развития Элисон Гопник в своей книге «Садовник и плотник» написала о родителях следующее: «Они не архитекторы. Они больше похожи на садовников». А психогенетик Роберт Пломин идет еще дальше, утверждая, что родители «даже не садовники, если это подразумевает выращивание и обрезку растений для достижения определенного результата».

Нынешняя модель того, как мы становимся тем, кем являемся, ставит взрослых на путь самопознания, где задача состоит в том, чтобы отследить и устранить не только те черты характера, что стоят на пути к счастью, но и людей, которые, по их мнению, породили их проблемы. Семья – это то самое место, где многие склонны копаться, когда хотят искоренить комплексы, тревоги или предрасположенность к неудачам, которые блокируют их путь к развитию и достижениям. По словам культуролога Евы Иллоуз, сегодня наши страдания прокручиваются в обратном порядке: «Что такое неблагополучная семья? Семья, в которой не удовлетворяются потребности ее членов. А как узнать, что в детстве ваши потребности не удовлетворялись? Просто взглянув на вашу текущую ситуацию». Или, как писала Лилиан Хеллман в своей книге воспоминаний Pentimento: «Одни люди утешают себя обилием прошлых побед или удовольствий, а другие цепляются за боль (настоящую или воображаемую), чтобы оправдать то, кем они стали»^[32].

Многие родители совершенно не готовы к тому, что их методы воспитания будут переосмыслены психотерапевтом их ребенка.

Особенно впечатляет то, насколько глубоко современные группы психотерапии, самопомощи и даже «двенадцати шагов» усвоили неолиберальную логику успеха, достигаемого путем преодоления внутренних препятствий. Эти концепции стали нашим способом осмыслить жизнь и свои представления о причинно-следственных связях, направить людей на поиск и устранение дисфункции своего прошлого, чтобы обеспечить успех в будущем. Тем самым они уводят людей от других, более вероятных причин.^[33]

Как отмечает семейный историк Стефани Кунц в своей книге The Way We Never Were: American Families and the Nostalgia Trap («Какими мы никогда не были: американские семьи и ностальгическая ловушка»), обвинение родителей в том, какими становятся их дети, особенно несправедливо применительно к неимущим слоям населения и рабочему классу, поскольку исследования показывают, что социальная динамика бедности и низкий статус в обществе не позволяют им оказывать на своих детей влияние, сопоставимое с тем, каким обладают родители с более высоким общественным положением^[34].