Джошуа Коулман
Родители и взрослые дети. Как разрешить конфликты и восстановить отношения

Для кого эта книга?

Эта книга для всех, кто страдает от отсутствия общения со своим взрослым ребенком или внуком. Хотя она написана для родителей, бабушек и дедушек, взрослые дети также смогут увидеть ситуацию под новым углом, что, возможно, пробудит их эмпатию и понимание. Отчуждение болезненно и невыносимо, оно сбивает с толку. Кроме того, это многофакторная проблема, не подразумевающая универсальных решений.

В первой части книги обсуждаются наиболее распространенные причины отчуждения. К ним относятся жестокое обращение, развод, психические заболевания, вклад в отчуждение современных психотерапевтов, а также личностные и ценностные различия.

Вторая половина включает знакомые ситуации для отчужденных родителей, бабушек и дедушек. Бабушки и дедушки, теряющие связь с внуками, часто приходят ко мне в отчаянии и спрашивают: «Увижу ли я их когда-нибудь снова?» Я смотрю на то, как внуки часто становятся жертвами отчуждения родителей и взрослых детей, и даю рекомендации разлученным бабушкам и дедушкам. Я также поговорю о братьях и сестрах и о том, как длительное противостояние способно привести к отчуждению или непрерывному конфликту. Поскольку отчуждение часто возникает в результате разногласий между родителями и супругами взрослых детей, у меня есть глава, посвященная управлению этими сложными и зачастую напряженными отношениями.

В заключительной части книги представлены стратегии и выработанные мною правила взаимоотношений родителей и детей, основанные на моей сорокалетней практике. Я объясняю, почему невозможность их усвоения подвергнет вас риску дальнейшего отчуждения. А также отвечаю на общие вопросы, имеющие решающее значение для вашего длительного благополучия и душевного покоя: как пережить праздники, как загладить свою вину, как справиться с неуважением и жестокостью и как исцелиться от боли.

За время своей частной практики я обнаружил, что понимание социальных причин отчуждения помогает родителям чувствовать себя менее одинокими, менее виноватыми и в меньшей степени испытывать чувство стыда. На протяжении всей книги я рассказываю о последних исследованиях, показывающих то, как изменилась семья. Эти изменения чреваты большим риском, но при этом обладают огромным потенциалом. И еще я понимаю, что людям необходимы инструменты, способные облегчить их боль. Таким образом, каждая глава будет содержать все вышеперечисленное: конкретные примеры, основополагающие результаты научных исследований и старые добрые советы.

На протяжении последнего десятилетия в моей практике встречается все больше отчужденных родителей, что заставляет меня задуматься, не обнаружил ли я новую тенденцию. Не переживает ли всплеск отчуждения слишком большая часть нашей страны? При написании этой книги я знал, что мне понадобится копнуть поглубже. Я обзвонил коллег по всей стране, которые работают с семьями и молодыми людьми, и обнаружил, что и они стали свидетелями того же процесса. Я принялся читать сотни научных исследований по психологии, истории, социологии и экономике и многочисленные книги по этой тематике. Также мною было проведено собственное исследование совместно с Университетом штата Висконсин в Мэдисоне.

Таким образом, задача этой книги – помочь вам найти здоровый способ примирения со своими детьми. В целом я считаю, что примирение лучше, чем жизнь в разлуке (хотя имеются и исключения)^[10]. Лучше для вас и лучше для общества в целом. А если примирение невозможно, я хочу помочь вам вести счастливую и здоровую жизнь – с вашим ребенком или без него.

Внуки часто становятся жертвами отчуждения родителей и взрослых детей.

Глава 1
Можно ли спасти отношения со своим отчужденным ребенком?

Порой родители почти не виноваты в ситуации отчуждения. А иногда и очень сильно виноваты…

Ральф хотел, чтобы я помог ему помириться с сыном, но мой совет ему вовсе не понравился. Он не верил, что во мнении о нем его сына, каким бы резким оно ни было, может содержаться хоть доля правды. На самом деле я думал, что оценка его сына была более чем верной: Ральф был грубым, эгоцентричным бизнесменом-девелопером, слишком серьезно воспринимающим себя. Он ожидал от сына совершенно нереального уровня благодарности и почтения. Особую проблему создавала непоколебимая вера Ральфа в то, что финансовая помощь сыну дает ему право диктовать условия их взаимоотношений.

Фрэнк рассказал мне, что рос, постоянно ощущая контроль и доминирование отца. Среди прочего Ральф критиковал желание Фрэнка получить степень бакалавра гуманитарных наук; он пригрозил прекратить платить за учебу Фрэнка в колледже, если тот не будет обучаться чему-то практическому, что помогло бы, как он выразился, «действительно прокормить семью». По характеру Фрэнк был больше похож на свою мать – начитанный, замкнутый, увлеченный искусством. В конце концов он получил степень бакалавра в области бизнеса, но вскоре вернулся к учебе, чтобы получить степень магистра филологии. Он упорно трудился на сеансах психотерапии, чтобы противостоять требованиям отца относительно своего личного времени. Он также дал понять отцу, что ни за что не собирается сдавать ни пяди этой с таким трудом завоеванной территории.

Во время моей первой встречи с Фрэнком он описал чувство близости к матери, но постоянное разочарование в отце. Однако, только начав посещать сеансы психотерапии, он связал чувство собственной неполноценности со своими отношениями с отцом: «Я просто не хочу больше жить с таким чувством. Это отстой. Я больше не хочу, чтобы он так со мной обращался. Я чувствую себя гораздо менее напряженным с тех пор, как прервал с ним контакт. У меня хорошие отношения с мамой, но она почти всегда делает то, что он говорит. Вы встречались с моим отцом, так что, вероятно, вы это понимаете».

Я это понимал.

Моя работа с отчужденными семьями обычно длится от двух до пяти сеансов. В большинстве случаев родители обращаются ко мне, потому что не общаются со своим взрослым ребенком и хотят найти способ достичь примирения. На нашей первой встрече я спрашиваю об истории их собственного детства, чтобы узнать об опыте, который они, возможно, повторяют, или о том, что продолжает на них влиять. Я также тщательно изучаю историю развития их взрослого ребенка, спрашиваю об успеваемости, вредных привычках, психических проблемах и темпераменте. Хотя я не ожидаю, что родители способны ставить диагнозы, я стремлюсь получить представление о том, как они понимают сильные и слабые стороны своего ребенка, его темперамент, уровень проницательности и саморефлексии.

Безусловно, на мнение родителей влияет история их собственного детства, история их взаимоотношений с ребенком и множество других факторов. Таким образом, родители могут ошибочно утверждать, что их взрослый ребенок чрезмерно чувствителен или замкнут, потому что не видят, до какой степени сами провоцируют подобное защитное поведение.

На первой встрече я предложил Ральфу подумать о том, чтобы загладить свою вину перед сыном. Я подчеркнул, что сам Фрэнк дал понять, что отношения не будут развиваться, пока отец не сможет более глубоко разобраться в своих чувствах по поводу их отношений. Было ясно, что с самого детства Фрэнк ощущал сильный контроль и критику отца.

«Мне не за что извиняться, – раздраженно сказал Ральф. – Он ходил в хорошую школу, и ему не нужно было платить за это ни цента. Я купил им с женой дом; а она даже не желает со мной разговаривать. У меня есть деньги, чтобы оплатить учебу в колледже внукам. А теперь мне даже не разрешают их видеть. За что именно я должен извиняться? У меня идея: как насчет того, чтобы он извинился передо мной за то, что обругал меня в последний раз, когда я был у него дома?»

– Похоже, вы действительно очень много для него сделали, – согласился я. Я и вправду был с ним согласен. Но ценность материальных вложений родителей в развитие ребенка за последние полвека значительно снизилась. Родители, хорошо это или плохо, больше не могут требовать общения в обмен на потраченное время и деньги. Как и многие родители, Ральф в своих ожиданиях не учитывал этот фактор.

Жена Ральфа, Рэйчел, была маленькой, тихой и невероятно грустной. Я спросил, что она думает об этой ситуации.

– Ой… – медленно сказала она, словно собираясь с силами, чтобы ответить. – Не знаю. Я просто хочу, чтобы это закончилось. Я очень скучаю по своим внучатам. Это несправедливо по отношению к ним. Фрэнк и его отец в чем-то очень похожи. Оба чересчур уперты в своем понимании прекрасного. – И она улыбнулась.

Я понимал, почему некоторых людей при виде Ральфа мог охватывать страх. Он был крупным парнем, привыкшим добиваться своего. Его габариты, бахвальство и высокомерие, вероятно, устрашали и супругу, не говоря уже о ребенке. Но я также сознавал, что он, как и многие отчужденные родители, попал в созданную не им поколенческую ловушку.

– Знаете что? – сказал он, когда я спросил о его детстве. – В детстве мне никто ничего не давал. Мой старик постоянно надирал мне задницу. И что, неужели он будет звонить и говорить: «Послушай, сынок, мне так жаль, что я бил тебя смертным боем. Что ты при этом чувствовал?» Он злобный сукин сын, но мы все равно ходим к нему и моей маме, потому что так положено в семьях.

«Мне не за что извиняться. Он ходил в хорошую школу, и ему не нужно было платить за это ни цента».

Рэйчел посмотрела на меня и виновато улыбнулась.

– Вообще-то я даже обязан отцу тем, что стал таким, какой есть. Так что я типа благодарен старику, хотя он и тот еще придурок. Когда я разговариваю с толпой строителей или звоню всяким уродам, задерживающим мои разрешения на строительство, хотя я уже в десятый раз все им отправил, разве их волнует, что я при этом чувствую? Так что я просто не понимаю, как этим можно улучшить ситуацию.

– Понятно. Так же считают и многие другие родители, с которыми я работаю, – сказал я. – Но, похоже, в этой ситуации такими способами вы своего не добьетесь. Я прав?

Он неохотно согласился.

– Вот поэтому, – продолжал я, – я и не думаю, что у вас появится шанс увидеть сына или своих внуков, если мы не поможем вам делать это иначе. Ваш сын довольно ясно дал мне это понять на нашем с ним сеансе.

Исходя из своего многолетнего опыта, могу сказать, что то, как родители реагируют на рекомендацию извиниться и насколько они стараются с пониманием отнестись к непонятным для них претензиям или суждениям своего ребенка, имеет решающее значение: часто от этого зависит, увидят ли они когда-нибудь своих детей или внуков снова.

– Ну, извиняться-то перед ним я не собираюсь. Ни за что. С какой стати? – был ответ Ральфа.

Рэйчел устало взглянула на него. Было понятно, что ее давно уже утомила эта старая, постоянно повторяющаяся модель взаимодействия: она умоляет мужа занять более мягкую, не такую закрытую позицию, а он дает ей резкую отповедь. Матери часто готовы продолжать попытки примирения после того, как это перестают делать их мужья (говорю это, основываясь на опыте работы с супружескими парами). Я работал со многими отчаявшимися матерями, говорившими примерно так: «Моя жизнь не имеет смысла без детей и внуков, так зачем мне жить дальше?» Это понимание заставляет их непрестанно прилагать усилия, иногда выходя далеко за пределы благоразумия. А порой они не прекращают попыток, потому что понимают, что для примирения ребенку необходимо что-то еще.

Стремление матери настойчиво добиваться своей цели может являться следствием того, что женщины по-прежнему придерживаются более высокого стандарта ответственности за семейные отношения, чем мужчины^[11]. В результате им гораздо труднее смириться с положением отверженного. Отцы тоже глубоко страдают от отчуждения, но это не так пагубно сказывается на их личности. И, в отличие от матерей, они могут полагать, что отказ от примирения – это проявление гордости или мужественности, а не эгоизма.

В случае с Ральфом я сознавал, что агрессия и грубость отгораживали его от чувства печали и стыда по поводу отвержения со стороны сына.

– Извиняться как раз необязательно, – еще раз попробовал я. – Скорее, это выглядит так: вы говорите, что, воспитывая его, не понимали, что причиняете ему боль. А сейчас понимаете. Теперь вы хотите общаться по-другому. Не нужно говорить, что вы плохой человек или плохой отец. Просто ваше поведение оказало на него негативное влияние, а вы этого вовсе не хотели.

Рэйчел с надеждой посмотрела на мужа, ожидая увидеть, найдет ли этот новый подход у него какой-либо отклик.

– Звучит неплохо, – сказала она.

Но Ральф уступать не собирался. Напротив, он, похоже, ожесточился:

– Я действительно хотел, чтобы он меня боялся: я хотел закалить его. Он был таким плаксивым маменькиным сынком.

– Он не был маменькиным сынком, – сказала Рэйчел тихо, хотя и с явным возмущением, которое до этого не выказывала. – Он не ты. Не каждый идет по жизни как бык, расталкивая всех, кто встает у него на пути. Просто у нашего сына более кроткий нрав. Почему бы не попробовать то, что предлагает доктор Коулман?

Я чувствовал, что Ральф все глубже уходит в оборону, и не хотел, чтобы наша встреча шла в этом направлении. Просьба отнестись с пониманием к жалобам ребенка на жестокое обращение может вызвать у родителя бурю протеста, если в детстве этот родитель также подвергался жестокому обращению, что, по-видимому, имело место с Ральфом. Для некоторых родителей эмпатия по отношению к обвинениям своего ребенка – это скользкая дорожка, путь к переживанию давно подавленных чувств обиды или страха перед своим собственным прошлым^[12]. Их бессознательное представление состоит в том, что лучше держать все это аккуратно спрятанным и запечатанным: «Я вырастил его, как мой старик вырастил меня, и я в порядке, так что и он должен быть тоже в порядке».

Я начал испытывать чувство разочарования по отношению к Ральфу. Большинство отчужденных родителей готово пройти сквозь огонь и воду, чтобы провести семейный сеанс психотерапии со своими взрослыми детьми. Но Ральф не смог сделать даже самый простой шаг. Мне было грустно за Рэйчел, у которой не было сил сказать мужу: «Для меня нет ничего важнее, чем вернуть в свою жизнь ребенка и внуков. Если не попытаешься измениться, я тебя оставлю. Или сделаю твою жизнь такой несчастной, что ты уступишь и сделаешь то, о чем я тебя прошу». В браке людям иногда приходится использовать свою власть, чтобы получить то, что им необходимо. И отчуждение от взрослых детей иногда заставляет супруга надавить на этот рычаг.

– Как и многие пары, – сказал я, пытаясь вступить в более прямой союз с Рэйчел, – вы двое не совсем едины в понимании того, как справиться с вашей бедой. И складывается впечатление, что сейчас Фрэнк больше всего недоволен отцом, это так?

Рэйчел молчала, позволяя Ральфу взять инициативу на себя.

– Она может делать все, что хочет, – ответил он. – Это ее дело. Я не собираюсь ее удерживать, если она вздумает их навестить. Я ей это уже говорил.

– Что ж, – сказала Рэйчел, явно повторяя хорошо отрепетированную фразу, – я думаю, что в этом вопросе нам следует держаться вместе.

– Да, конечно, – ответил я. – Но иногда имеет смысл одному из родителей заключить сепаратный мир с ребенком в качестве моста к будущим отношениям с другим. С моей точки зрения, чем меньше степеней разобщения, тем лучше.

«Для меня нет ничего важнее, чем вернуть в свою жизнь ребенка и внуков».

На мое предложение Ральф пожал плечами с выражением «Мне плевать», его неодобрение было для Рэйчел очевидно.

– Хм, – сказала она, снова глядя на него. – Я думаю, мы должны выступать единым фронтом.

Для нее бросить вызов супругу было невообразимым актом предательства.

– Хорошо, – сказал я, – я понимаю: то, что я прошу вас сделать, нелегко. После разговора с вашим сыном я действительно считаю, что могу вам помочь. Но дверь закрывается, и некоторые двери больше уже не откроются никогда. Хотел бы я предложить вам другой сценарий, но это все, что у нас есть. Вы правы, Ральф, ваши родители ничего подобного для вас не делали, и тем не менее вы поддерживаете с ними отношения. И ваши бабушка и дедушка, вероятно, не делали этого для ваших родителей, и я предполагаю, что они тоже не обрывали с ними связи?

– Совершенно верно, – ответил Ральф.

– Так что я понимаю, почему вы не хотите делать то, чего никто никогда не делал для вас, особенно с учетом того, что вы дали своему сыну лучшую жизнь. Но сегодня семья совсем другая, чем прежде. Основываясь на своем опыте, скажу: большинство родителей, совершающих работу над собой, чувствуют, что оно того стоит, ведь это поможет вернуть им ребенка и внуков.

Я провел еще несколько сеансов с Ральфом и Рэйчел. Но так и не смог помочь им примириться с Фрэнком. Не потому, что их сын этого не желал; просто он не хотел делать это на условиях, установленных его отцом.

Поиски примирения

Совсем к иному результату пришла другая консультировавшаяся у меня семья. 26-летнюю Карину, разработчика программного обеспечения из Окленда, направила ее психотерапевт ради попытки общего сеанса с ее матерью. Девушка производила впечатление доброго, легкого в общении человека, привыкшего пребывать в тесном контакте с психотерапевтами. Она села и извинилась за то, что не успела переодеться после тренировки.

Когда я спросил ее о цели посещения, она ответила, что не уверена, что вообще хотела бы заниматься семейной терапией со своей матерью. «Я понимаю, что у матери было очень тяжелое детство. Действительно понимаю. Никому не пожелаешь пройти через то, что пришлось пережить ей. Но это не дает ей права настаивать на общении, если я этого не хочу. Это также серьезно осложняет мой брак, потому что каждый раз, когда я разговариваю с ней или ее навещаю, мне требуется неделя, чтобы прийти в себя. Вот, почитайте это письмо, – сказала она, протягивая свой телефон. – Для нее это типично».

Дорогая Карина,

меня так достала эта ваша с братом самовлюбленная чушь. Мало того что в течение последних трех лет ты едва снисходишь до того, чтобы перезвонить или пригласить меня навестить вас и моих внуков, но теперь мне приходится слушать о том, насколько тяжелым было твое детство. Знаешь что? Уф-ф-ф. Твое детство было пикником по сравнению с тем, что испытала в детстве я. У тебя не было тяжелого детства. Я ходила на все твои футбольные матчи, школьные спектакли, а теперь слышу о том, что отношения со мной вызывают у тебя стресс и вредят твоему браку? Имей совесть! Я не знаю, что там говорит твой психотерапевт, но сомневаюсь, что она дает тебе очень хорошие советы. Да пошла ты!

Мама

– Довольно жестко, – сказал я, возвращая телефон.

– Я просто не знаю, как мне со всем этим быть. Я не разговариваю с мамой уже год и не испытываю ни малейшего желания это делать. Это заставляет меня чувствовать себя ужасным человеком, но моя жизнь без нее намного счастливее. Это делает меня плохим человеком? – спросила Карина.

Иногда ко мне обращаются взрослые дети, желающие проявить должную осмотрительность и определить, является ли их позиция отчуждения оправданной или излишне суровой. Я не считаю, что взрослые дети обязаны поддерживать отношения с родителями, особенно в тех случаях, когда в прошлом имело место жестокое обращение. Однако я действительно полагаю, что и родители, и взрослые дети должны в течение некоторого времени пытаться поставить себя на место другого, чтобы увидеть, можно ли построить удовлетворяющие обе стороны отношения. Родителям следует это делать, потому что вся ответственность лежит на них и никто никогда полностью не отказывается от родительского звания. Взрослые дети должны этим заниматься, потому что работа над проблемами детства обеспечивает лучшую основу для здоровых отношений и способности воспитывать своих собственных детей^[13]. Кроме того, в большинстве случаев воспитание детей происходит вслепую, когда, казалось бы, правильные решения позднее могут оказаться неразумными, эгоистичными или даже вредными. У родителей должна быть возможность это исправить.

Но прямое столкновение с жестоким родителем требует мужества. Слушая Карину, я понял, что ее мать сильно преуменьшала (из-за чувства вины или неосведомленности) то, сколько боли она причинила своим воспитанием. Карина рассказывала о многочисленных случаях, когда ее мать вызывала у нее чувство стыда и унижения, особенно в подростковом возрасте. Из-за этого во взрослой жизни девушка испытывала тревогу и неуверенность в себе – комплекс эмоций, постоянно сопровождающий ее в повседневной жизни.

У американского писателя Рассела Бэнкса есть роман под названием «Скорбь»^[14]. В кульминационном моменте этого произведения отец главного героя превращается в гиганта ужасающей силы, а затем гибнет в пожаре, намеренно устроенном его измученным сыном. Этой сценой Бэнкс показывает, что некоторые родители продолжают оказывать пагубное влияние на эмоциональную жизнь своих уже выросших детей. Совершив убийство, сын воображает, что положил конец глубоким внутренним страданиям, которые испытывал по вине отца.

Отчуждение часто является такой попыткой ослабить власть родителей над взрослым ребенком. Какой бы болезненной ни была разлука, многие взрослые дети сообщают, что прекращение отношений с родителями явилось единственным доступным им способом взять под контроль свою собственную жизнь. Чтобы задуматься о примирении, взрослый ребенок должен быть уверен, что сможет вернуться к отчуждению, если решит, что отношения все-таки нужно прервать.

Отчужденных родителей часто сбивает с толку моя готовность искренне разделять убеждения их детей. Они беспокоятся, что я склоняюсь к мнению, являющемуся неправильным, искаженным или несправедливо навязанным другими людьми. Но для эмпатии у меня имеется веская причина, в конечном итоге помогающая отчужденным родителям: взрослый ребенок должен чувствовать, что его интересы защищены и что человек (я), ведущий их на потенциальный бой, защитит их от того вреда, который все еще способен причинить родитель. Иначе ни один ребенок не войдет в кабинет психотерапевта с ранее отчужденным взрослым. Многих отчужденных выросших детей также заботит, что они утратят свои позиции, если начнут проявлять эмпатию по отношению к своим родителям. Они тревожатся, что почувствуют себя виноватыми, когда поймут, насколько те страдают от отчуждения, и боятся, что примирение явится результатом чувства вины, а не искреннего желания. Они беспокоятся, что, соглашаясь вновь поддерживать общение, простят родителям их прежнее травмирующее поведение. Они озабочены тем, что сила, необходимая им для противодействия авторитету родителей, будет подавлена чувством ответственности за них.

Я понимал, что Карина сможет простить свою мать, если та искренне попытается измениться. Девушка испытывала жалость к матери, чувство вины за их отчуждение и осознавала эмоциональные издержки для них обеих. Поскольку Карина пришла ко мне на прием, я предложил ей все же провести несколько сеансов семейной терапии, подчеркнув, что именно она будет задавать тон отношениям со своей мамой, определять продолжительность и частоту визитов. Я сказал, что в качестве условия примирения разумно попросить ее мать взять на себя ответственность за причиненную дочери боль. А также отметил, что согласие на семейную терапию не обязывает ее восстанавливать общение с матерью. Кроме того, я подчеркнул, что если бы было больше контактной посттерапии, мы бы разработали руководящие принципы в отношении дальнейших действий.

Мать вызывала у нее чувство стыда и унижения, особенно в подростковом возрасте.