Джон Уэлвуд
К психологии пробуждения. Буддизм, психотерапия и путь личностной и духовной трансформации
Когда мы начинаем осознавать боль, возникающую из-за ограниченности нашими шаблонами, часто это вызывает глубинную печаль – я называю её «очищающей печалью». Это печаль души. Здесь мы без обиняков признаём, какую цену платим за ограниченность своими узкими шаблонами и отвержение своей абсолютной природы. Если вы ощутите эту печаль, прислушаетесь к ней, то вы обнаружите глубокую тоску и желание пробудиться, быть правдивым, подлинным и сделать всё необходимое для того, чтобы впустить в себя полноту жизни. Такому движению содействует дружелюбное отношение к своему опыту – когда мы даём место реальности, а также любым чувствам, которые она вызывает. В таком случае у нас может возникнуть стремление к изменениям – как естественное проявление заботы о себе – священная тоска, а не крестовый поход против своих ошибок.
Преображение невроза
Когда начинает активно проявляться универсальный разум нашей природы, некоторые второстепенные стороны нашей личности начинают отпадать сами собой. Однако более глубоко укоренившиеся черты ещё несут слишком большой заряд психической энергии, чтобы мы так просто их отбросили. Здесь нужно не идти против них крестовым походом, а совершить более плавное преобразование, которое происходит благодаря более глубокому пониманию природы конкретного препятствия. Падмасамбхава, который принёс буддизм в Тибет, показывает, как необходимо действовать. Он не стал объявлять войну старым демонам шаманистской добуддийской культуры, он превратил их в защитников Дхармы. Подобным образом, когда мы признаём, что наши демоны несут в себе более глубокую мудрость, мы можем направить их препятствующее влияние в более благотворное для жизни русло.
Например, одному моему клиенту было трудно преодолеть старую идентичность, основанную на духе противоречия, которая больше не приносила ему пользы. Сценарий этой глубинной позиции гласил: «Я не хочу, и вы меня не заставите». В детстве эта позиция была очень ценной – она помогала ему выжить, защищая его от контролирующей и навязчивой матери. В его первичном «нет» содержались сила и разумность: так он пытался сохранить свою целостность, не позволяя властной матери себя поглотить. К сожалению, оно также порождало сильнейшую тревогу и внутреннее напряжение, серьёзно затрудняя его общение с другими людьми.
На протяжении большей части взрослой жизни он безуспешно пытался избавиться от своей негативности и «мыслить позитивно». Трудность состояла в том, что он полноценно ощущал свою силу и был собой, когда утверждал своё «нет», поэтому, отказываясь от «нет», он также терял свою жизненную энергию и силу. Он представлял своего внутреннего отрицателя в виде монстра в животе (в этой области у него возникало больше всего напряжения), который должен был закручивать клапаны его «внутреннего водопровода», чтобы Другой не смог его затопить – эмоциональной подпиткой, любовью или эмоциональными стимулами из внешнего мира.
В семье он не нашёл образца истинной силы или влияния. При помощи напряжения в животе он по-своему пытался развить способность, которую в Японии называют хара – сила устойчивости в животе, которой недоставало в его семье. Когда он стал понимать основной смысл этого внутреннего напряжения – он состоял в самозащите, сохранении своей целостности и развитии силы, образцов которой он не видел, – он перестал нуждаться в том, чтобы выгонять этого «монстра».
Осознанно настроившись на основной смысл своего «нет», он встретил в нём друга, чью энергию можно перенаправить в более благоприятное для жизни русло. Например, он обнаружил, что может не просто говорить миру «нет», перекрывая свои энергетические каналы, а использовать мощную энергию отрицания для открытого противостояния сложным ситуациям, не позволяя им себя подавлять. Таким образом, соединившись с подлинной, жизнеутверждающей энергией своего «нет», он также получил доступ и к подлинному, жизнеутверждающему «да».
Этот пример показывает, что даже в тех наших внутренних проявлениях, которые кажутся ужасными или неизменяемыми, содержится более глубокое намерение, которое нужно раскрыть и перенаправить в жизнеутверждающее русло. В каждой ране всегда можно найти особое благословение. Если мы виним себя за особенности своей личности, мы не сможем увидеть скрывающийся в них дар и тем самым ещё больше себя обедним. Любое затруднение, даже самый тяжёлый невроз, может стать важным этапом на нашем пути. Любая наша проблема, вопрос или непонимание, любая невыносимая трудность в нашей жизни – если мы идём им навстречу, видим, чувствуем их, взаимодействуем с ними, используем их, – становятся нашим путём.
Жизненные вызовы легко могут ввести нас в отчаяние, и мы спросим: «Почему так трудно быть человеком, почему мне нужно всё это переживать, почему я так невежественен(-на)?». В своём отчаянии мы не можем увидеть человеческую эволюцию как путь. Просветление – не идеальная цель, совершенное состояние ума или возвышенная духовная сфера, а путь, который происходит на этой земле. Это процесс пробуждения к своей природе и установления глубокой связи с ней.
Поскольку мы приходим в жизнь совершенно беззащитными, нам приходится создавать оболочку личности в целях самозащиты; поскольку наше сознание совершенно открыто, а детьми мы ещё не в состоянии понимать или обрабатывать свой опыт, сначала нам приходится становиться устойчивой, ограниченной сущностью, чтобы чувствовать реальность своего существования. Все наши личностные защиты совершенно объяснимы, и каждая из них по-своему адекватна. Они также указывают нам путь. Когда мы чувствуем тяжесть и ограничения обусловленной личности, то вдохновляемся на поиски своей абсолютной природы. Проблема состоит не в нашей личности, а в нашем нежелании выходить за её пределы – которое тормозит наше развитие.
В тантрическом буддизме процесс пробуждения описывают с помощью метафоры змеи, которая распрямляется в воздухе. В сплетениях нашего невроза таится неосвоенная, необузданная энергия. Чтобы размотать эти кольца, покинув ловушку, не нужно убивать эту змею или даже сублимировать её энергию, переводя её в социально приемлемые формы. Напротив, если мы просто позволим ей делать то, к чему она естественно стремится, – распрямиться – нам удастся приобрести её силу и живость. Свернувшейся змее ума дают возможность распрямиться внимательность и чуткое сострадание. Сострадание не стремится подавить её необузданность, а, скорее, продвигает нас вперёд при помощи самой энергии наших неврозов. И этот путь – на котором мы высвобождаем качества нашего существа, узнаём их, восхищаемся ими, а также применяем их для помощи себе и другим, – не имеет конца. =
3
Сила эго и отсутствие эго
Чувство эго, которое мы сейчас осознаём… лишь слабый след гораздо более глобального чувства – чувства, которое охватывало всю Вселенную и выражало неразрывную связь эго с внешним миром.
Зигмунд Фрейд
Два диаметрально противоположных понятия – силы эго и отсутствия эго – олицетворяют фундаментальное различие между психологией Запада и Востока. Западная психотерапия подчёркивает потребность в сильном эго, которое определяется как контроль над импульсами, самоуважение и развитые навыки социальных взаимодействий. Восточные созерцательные психологии, напротив, считают эго – отдельное, ограниченное, защитное «я», которое как бы управляет психикой, – в конечном счёте нереальным и ненужным. Восточная психология выглядывает за границы представления о сильном эго и видит абсолютное качество бытия, лишённого эго или свободного от пут ограниченного самоощущения. Если духовные искатели, имеющие лишь поверхностное представление о западной психологии, часто неверно понимают терапевтическую цель «укрепления эго», то большинство западных психологов считают представление об отсутствии эго путём к психозу.
Можно ли сказать, что эти два понятия – силы эго и отсутствия эго – необратимо противопоставлены друг другу? Или же можно устранить поверхностные различия между восточной и западной психологией и сформировать общую почву понимания? Это крайне важно обсудить, поскольку эта тема поднимает существенные вопросы, связанные с направлением и целью человеческой жизни. Что же такое эго и по какой причине оно становится проблемой? Может ли человек европейской культуры жить в современном обществе, не поддаваясь влиянию эго? И что это означает?
Природа и роль эго
Если нас интересуют чёткие или последовательные определения терминов «эго» и «я», то западная психология представляет собой смесь неточных представлений и противоречивых идей, где теоретические построения перемешаны с понятиями, опирающимися на опыт, из-за чего возникает путаница. Даже психоаналитики, которые разделяют сходные теоретические ориентации, используют термины «эго» и «я» самыми различными способами. Путаницу усугубляет то, что понятие эго часто используют для перевода терминов восточной психологии, которые отличаются по смыслу и коннотациям от психоаналитического эго.
Психоаналитики часто говорят о двух сферах действия эго: функциональная – его способность организовывать внутреннюю деятельность психики и внешнюю деятельность в обществе и управлять ими – и саморепрезентативная – его способность синтезировать последовательную я-концепцию из различных образов себя. Эго, понимаемое как организующая или синтезирующая деятельность, не присутствует в непосредственном переживании. Это чисто теоретическое построение, играющее полезную объяснительную роль.
Тем не менее мы некоторым образом можем переживать эго как констелляцию энергий в уме тела. Мистики и провидцы, например, часто могут воспринимать деятельность эго напрямую – как ядро напряжения или сжатия в теле – плотное, тугое и непрозрачное. В повседневной жизни мы также сталкиваемся с частью себя, которая ориентирована на жизнь в обществе. И у нас есть постоянное ощущение «я есть».
Однако если мы присмотримся внимательнее, то заметим, что привычное «я» состоит в основном из мыслей или образов. Чаще всего, когда мы говорим о «я», то имеем в виду то, что великий индийский мудрец Рамана Махарши называл я-мыслью. Наш опыт самих себя не является новым, непосредственным и прямым; он проходит через фильтр концепций или образов себя.
В буддийской психологии фиксация на этой я-мысли как на центре, вокруг которого вращается жизнь человека, считается источником множества проблем. Когда сотканное из понятий «я», основанное на отождествлениях и обусловленных убеждениях, становится управляющим центром психики – тем, кто знает, наблюдает, контролирует, исполняет, – мы отрываемся от более подлинного знания и действия, которые возникают из нашей истинной природы. Опыт медитации открывает нам обширный простор бытия и сознавания, в котором нет эго, то есть он не принадлежит и не подчиняется этому ограниченному, контролирующему чувству «я». Суть учения Будды состоит в том, что с помощью медитации мы можем открыть драгоценность своей подлинной природы, стерев привычные представления о себе, которые скрывают её, словно слой пыли.
Функциональное, управленческое эго
Психология пробуждения, признающая более широкое царство сознавания за пределами эго, может принять функциональное эго в качестве переходной психической структуры, которая служит полезной цели в развитии человека. Это временный опекун, управленец, созданный умом для того, чтобы ориентироваться в мире. Изначально, в первые годы жизни, когда ребёнок ещё не способен полноценно распознавать или опираться на силу своего более обширного существа, эго позволяет ему выживать, функционировать и развиваться. Таким образом, эго – контролирующая структура, которую мы развиваем в целях выживания и защиты. «Я» считает, что контролирует ситуацию, и это убеждение обеспечивает необходимое чувство устойчивости и безопасности развивающемуся ребёнку.
Поэтому эго играет благоприятную роль в развитии, как менеджер или торговый агент, который изучает правила своей среды и осваивается в ней. Трагедия эго, однако, связана с тем, что мы начинаем считать, будто этот менеджер – этот фасад «я», который взаимодействует с миром, – и есть мы сами. Так менеджер мог бы выдать себя за владельца бизнеса. Такое притворство лишает нас понимания своей истинной сущности.
Это довольно болезненная ситуация. Эго как имитация нашей истинной природы – не что иное, как попытка быть. Если нам недостаёт истинной силы, чтобы справляться с трудными обстоятельствами, мы пытаемся быть сильными, напрягаясь и сжимаясь. Не обладая истинной уверенностью, мы пытаемся обогнать других или быть лучше всех – принуждая и подталкивая себя. Не имея непосредственного знания о своей ценности, мы пытаемся нравиться другим – предавая себя, пытаясь спасать родителей или угождать людям. В детстве такое поведение может быть полезным способом адаптации, поскольку становится заменой реальных внутренних ресурсов, с которыми мы ещё плохо соприкасаемся.
В буддизме считается, что неведение – корень страдания. Однако согласно учению индийского мудреца Шри Ауробиндо неведение – всего лишь неполное знание. В этом смысле эго является формой неполного знания – это попытка познать себя как реальную и способную личность, лишённую неполноценности. Это знание неполно, поскольку затрагивает только поверхностный слой нашей природы, внешний фасад, и не укоренено в истинной реальности нашего существа. Это мучительная ситуация, ибо эго, управляющее «я», всеми силами старается поступать правильно, но всегда терпит поражение.
Поэтому критиковать эго – всё равно что осуждать ребёнка за то, что он ещё не повзрослел. Наша личностная структура – просто один из этапов на пути. Вместо того чтобы поносить эго, полезнее оценить, какие старания оно прилагает, и с состраданием отнестись к его неизбежной неудаче.
В самом деле, если определять «силу эго» как способность эффективно действовать в мире, не истощаясь от внутреннего конфликта, ни один восточный учитель не станет с этим спорить. Буддийское представление об отсутствии эго не призвано отрицать силу эго в этом смысле. Если говорить о практической жизни, большинство духовных учителей согласятся, что устойчивое чувство уверенности – важная опора духовной практики, цель которой состоит в полном избавлении от фиксации на «я».
Тем не менее на определённом этапе взрослого развития мы можем начать осознавать тщетность усилий, которые прилагает эго. Нам открывается болезненная истина: этот волшебник страны Оз, который делает вид, будто управляет ситуацией из-за кулис, на самом деле неспособен исполнить свои обещания – дать нам ту искусность и то удовлетворение, которых он якобы способен достичь. Как говорил Гурджиев, «я» не может ничего делать. Как пищеварение и циркуляция крови происходят без нашего участия, так и искренние действия, решения, идеи и чувства на самом деле исходят от универсальных благодати и разумности, которые превосходят сферу понимания эго. На определённом этапе развития приходит время отпустить выдуманную контролирующую структуру, которая когда-то была для нас хорошим подспорьем.
Итак, из более широкой духовной перспективы этот центр «эго-я», вокруг которого вращается жизнь большинства людей, – в лучшем случае ранний этап развития, а не предельный, незаменимый организующий принцип сознания. Когда эго превращают в необходимую, неизменную структуру психики – как поступает западная психология, – это только закрепляет за ним центральное положение в нашей жизни и затрудняет выход за его пределы. Если это незначительное управляющее «я» руководит нашей жизнью, то не потому, что оно незаменимо, а потому, что мы не обнаружили более универсального принципа, который мог бы нас направлять. Эго – претендент на трон; оно занимает место настоящего правителя, нашей истинной природы, нашего универсального существа.
Как только мы перестанем считать, что эго – постоянная структура, необходимая для сбалансированной работы психики или эффективных действий в обществе, мы сможем понять, что такие способности, как умение сохранять равновесие, гармонию, объединять, сила и искусное действие, присущи нашей абсолютной природе. Когда мы откроем эти универсальные способности бытия, они могут взять на себя те функции, которыми раньше заведовало управляющее «эго-я». Тогда мы сможем действовать в мире так, что это не будет отделять нас от нашего существа.
Эго как представление о себе
Вторая сфера действия эго – которая обеспечивает непрерывность знакомого, привычного чувства «я», убеждение в том, что «я постоянно являюсь собой», – поднимает более тонкий и трудный вопрос: если эго в конечном счёте нереально, почему же я продолжаю чувствовать, что остаюсь собой? Буддийская психология объясняет относительное постоянство самоощущения при помощи кармы, передачи умственных склонностей от одного момента ума к другому. В каждом моменте ума, где происходит познание, прошлый момент познания сохраняется и переходит в следующий момент. Отец американской психологии Уильям Джеймс воспроизводит эту идею о карме, когда анализирует, как мысли вытекают одна из другой и поддерживают цепочку мнимой принадлежности «я»:
Любой толчок познающего сознания, любая мысль умирает и сменяется другой… Любая новая мысль, познавая предыдущие мысли и тем самым включая их в себя, – последнее вместилище… всего, что они содержат и чем обладают. Таким образом, каждая мысль рождается собственником и умирает как собственность, передавая то, что она постигла как своё «я», своему следующему владельцу… словно бревно, которое несут сначала Уильям и Генри, потом Уильям, Генри и Джон, потом Джон и Питер и т. д. Все реальные единицы опыта накладываются друг на друга. Любая мысль умирает, и её сменяет другая, которая говорит: «Ты принадлежишь мне и входишь со мной в одно „я“». [1][8]
Таким образом, моё представление о себе сейчас всегда определяется тем, кем я считал себя мгновением раньше. Описание этой иллюзорной непрерывности эго Раманой Махарши поразительно напоминает описание Джеймса:
Это призрачное эго… появляется на свет, хватаясь за форму; хватаясь за форму, оно сохраняется; оставляя одну форму, оно хватается за другую… Эго подобно гусенице, которая ослабляет хватку лишь тогда, когда снова найдёт, за что ухватиться. [2]
В этом отношении процесс мышления постоянно воссоздаёт ощущение непрерывного, согласованного «я». И действительно, наше мышление в основном вращается вокруг центральной я-мысли и подтверждает её.
Западная и восточная психологии соглашаются в одном важном вопросе – вопросе о природе эго-идентичности: и та и другая рассматривают эго-идентичность как конструкцию, образованную за счёт действия причинно-следственных связей. Согласно западной психологии развития, новорождённые младенцы не имеют чувства «я» и развивают его лишь постепенно через взаимодействие с родителями. Дети конструируют своё чувство «я» через интернализацию черт своих родителей и того, как те относятся к ним, а также через отождествление с ними. Такая эго-идентичность формируется из представлений о себе – образов себя, которые, в свою очередь, включаются в более крупные, возникающие через взаимодействие импринты «я / другой», которые называют объектными отношениями.
Хотя в восточной психологии не рассматривается детское развитие, она тоже воспринимает эгоическую идентичность как построение ума, сформированное посредством причин и следствий, или кармы. Таким образом, и восточная, и западная психология согласятся с определением эго как искусственно созданного, или сконструированного, «я». Обе стороны согласятся с утверждением Эрнеста Беккера о том, что защитное эго ребёнка позволяет «ему чувствовать, что он контролирует свою жизнь и смерть… что он обладает неповторимой, своеобразной идентичностью, что он является кем-то» [3]. Основное различие состоит в том, что восточная мысль считает этого кого-то в конечном счёте нереальной и ненужной сущностью, а вот западные психологи склонны наделять эго статусом постоянного, считая его реальным, устойчивым и незаменимым.
Однако разве может сконструированное чувство «я», построенное из я-концепций, обладать реальностью или какой-либо подлинной, постоянной, силой? Этим вопросом западная психология никогда не задавалась. Психолог Дж. Ф. Мастерсон демонстрирует эту путаницу, определяя реальное «я» как «все наши образы себя, а также наше умение соотносить их друг с другом и признавать, что они составляют единую, неповторимую личность». Буддист мог бы сказать Мастерсону: «Как может реальное „я“ состоять из образов? Что реального в наборе представлений о себе, ведь это лишь понятия ума? Похоже на карточный домик» [4]. Именно потому, что эгоическое «я» – выдумка ума, в созерцательной психологии считается, что оно не обладает никакой собственной реальностью.
Если за пределами эго существует истинное «я», оно должно быть такой реальностью, которую можно непосредственно познать и узнать, не прибегая к образам, – оно должно быть как бы «я за пределами я». Рамана Махарши называл его «чистым „я“… чистым бытием… свободным от иллюзий мысли» [5]. Ограничение западной психологии состоит в том, что она не в состоянии заглянуть за границы обычного эго, или «я», и увидеть это абсолютное измерение бытия.
Хотя К. Г. Юнг говорил о трансцендентной Самости, стоящей за эго, юнгианскую Самость невозможно постичь непосредственно, её можно лишь раскрывать при помощи образов – в данном случае архетипических. И хотя Юнг признавал, что в психике существует духовный принцип, он, как и большинство западных психологов, не мог допустить неэгоического сознавания как ступени развития, выходящей за пределы эго. Он мог увидеть в этом только шаг назад, ведущий к более примитивному состоянию ума, где преобладает бессознательное, в ущерб зрелому, дифференцированному сознанию. Он пишет: «Сознание немыслимо без эго. Если эго отсутствует, нечего и сознавать. Поэтому эго необходимо для процесса сознания. Восточная мысль, однако, без труда представляет себе сознание без эго… Психическое состояние без эго может быть для нас лишь бессознательным, по той простой причине, что его некому будет наблюдать» [6].
Эго как цепляние
Чтобы понять смысл и важность идеи отсутствия эго в буддийской психологии, необходимо подробнее рассмотреть, как в ней понимается само эго. Если в западной психологии эго определяют в первую очередь как структуру, сотканную из представлений о себе и импринтов «я / другой» (объектных отношений), то буддийская психология подчёркивает, что эго является деятельностью – снова и снова возникающей склонностью превращать себя в нечто устойчивое и определённое и цепляться за то, что поддерживает эту идентичность, а также отрицать всё, что ей угрожает. Одно тибетское понятие, которое часто переводится как «эго», буквально означает «цепляться за себя» (даг-дзин), или «держаться за „я“, которым себя считаешь». Именно эта деятельность цепляния превращает любой опыт – от стремления к социальному статусу до более тонких форм привязанности к идеям, чувствам и даже духовному опыту – в деятельность эго.
Итак, эго в буддийском понимании – это непрерывная деятельность, поддерживающая нашу отдельность, обращающая нас в устойчивую и определённую сущность и заставляющая отождествляться с этим отколовшимся фрагментом поля опыта. Постоянная приверженность этому проекту идентичности поддерживает разделение между «я» и «другие», которое мешает нам осознать свою органическую включённость в более обширное поле реальности. И чем больше мы отделяем себя от мира, своего опыта и обнажённого воздействия самой жизни, считая их другим, тем больше вовлекаемся во внутреннюю борьбу, состояние неудовлетворённости, тревоги и отчуждения.
Буддийский взгляд на развитие эго
Западная психология изучает развитие эго (как структуры) в горизонтальной перспективе, с точки зрения последовательных стадий, охватывающих определённый промежуток времени в детстве. Буддийская психология, напротив, рассматривает эгоическое «я», скорее, в вертикальной перспективе, непосредственно – как непрерывную деятельность по воссозданию и укреплению нашего представления о «я» в каждый момент. Если мы составим схему разных форм деятельности эго, то увидим действие пяти слоёв склонностей, которые называют скандхами; они действуют внутри нас и формируют наш опыт реальности[9].
Чувство отдельного «я» первоначально возникает из-за сопротивления безграничной открытости бытия с целью обрести некоторую долю безопасности и контроля. Такое сопротивление утверждает меня как нечто ограниченное, определённое, сущностное и отдельное, а также создаёт раскол между «я» и «не-я». Это первая скандха, известная как форма, или «рождение неведения». С точки зрения психологии развития первая скандха соответствует этапу, когда сознание ребёнка эмоционально сосредоточено на теле или отождествлено с ним. Отсюда возникает убеждение, что «я – это тело», наряду с сопутствующим ему чувством ограниченности и отдельности.
Когда «я» отделилось от обширного пространства реальности, оно начинает проверять, каким является «не-я», противостоящее ему: дружелюбным, угрожающим или нейтральным. Это скандха чувства – мы прощупываем ситуации, чтобы понять, противостоят они нам или приносят пользу. Таким образом, наше отношение к реальности обретает форму посредством категорий удовольствия и боли, надежды и страха, симпатии и антипатии. Нам нравятся люди, ситуации и переживания, которые подтверждают нашу идентичность или обеспечивают нам чувство большей устойчивости и защищённости, и нам не нравится всё, что угрожает нашей ограниченной идентичности. Разрыв между «я» и «не-я», возникающий в первой скандхе, теперь происходит и внутри «я». Нам нравится хорошее (адекватное, приятное, компетентное) «я», которым мы хотели бы быть, и не нравится плохое (неадекватное, неприятное, неполноценное, недостойное) «я», которым мы боимся быть.
Третья скандха, которую обозначают как восприятие, или импульс, предполагает определённую позицию – влечения, агрессии или неведения – по отношению к ситуации, в зависимости от того, как её воспринимаем: как дружественную, угрожающую или нейтральную. Влечение здесь означает деятельность преследования, схватывания, соблазнения, обладания, присвоения или цепляния в ситуациях, которые подкрепляют нашу идентичность. Некоторые люди пытаются утвердиться через поиск удовольствий, другие – через преданность боли («Я страдаю, следовательно, я есть»). Агрессия предполагает нападение на предмет или отвержение предмета, который угрожает нашему проекту идентичности, нашей попытке утвердиться в качестве устойчивой, реальной и достоверной сущности. Нам приходится непрерывно давать отпор тому, что может лишить нас полноценности, и указывает на нашу порочность или неадекватность. Неведение же предполагает апатию и безразличие к ситуациям, которые не представляют интереса, поскольку не укрепляют наше «я» и не угрожают ему[10].
Четвёртая скандха, известная как концептуализация, представляет собой следующий шаг к укреплению нашей идентичности. Мы формируем изощрённые убеждения и толкования реальности, опираясь на свои конкретные надежды и страхи. Эти истории и убеждения о себе и мире ещё больше укрепляют и кристаллизуют наши стратегии цепляния, отвращения и равнодушия. Они делают нас узниками замкнутого, самодостаточного концептуального мира.
Эти четыре склонности напоминают горные ручьи, которые образуют пятую скандху, непрерывный поток сознания. Если вы посмотрите, что движет бесконечным потоком ваших мыслей и чувств, то неизбежно обнаружите действие первых четырёх скандх – сжатия и оформления, надежды и страха, цепляния и отвержения, а также постоянного «пересобирания» привычных представлений о себе. По большей части наша психическая деятельность представляет собой попытку доказать своё существование, свою устойчивость, нормальность. Эго поддерживает себя при помощи бесконечных внутренних диалогов деятельного ума, которые закрывают любые дыры, или просветы, в потоке сознания.
Если нарисовать схему этих уровней эго, то пять скандх могут выглядеть как слои торта. В сущности, этот многослойный характер эго можно обнаружить, если внимательно наблюдать за игрой ума. Когда мы начинаем медитировать, то, как правило, сначала замечаем верхний слой – непрерывную болтовню суетливого ума с его хаотичным потоком мыслей и впечатлений. С опытом мы начинаем замечать скрытые слои эго-ума, движущие нашими мыслями: концепции себя и других, воспроизводящуюся склонность к привязанности и отвержению, непрерывное бурление надежды и страха, стоящих за ними, и в самой глубине – напряжение и сжатие, вызванные стремлением к поддержанию и сохранению отдельной я-идентичности.
Уильям Джеймс похожим образом описывает поток мыслей, служащий опорой так называемому основному «я»:
Можем ли мы теперь сказать более определённо, в чём состоит чувство этого основного активного «я»?.. Прежде всего я осознаю непрерывную игру явлений, которые содействуют и препятствуют моему мышлению… Среди вопросов, о которых я размышляю, одни стоят на стороне интересов мысли [страсть], другие относятся к ней недружелюбно [агрессия]. Взаимные несоответствия и совпадения, поддержка и препятствия… порождают… бесконечные реакции на них со стороны моей спонтанности, которая принимает или сопротивляется, присваивает или отрекается, сотрудничает или борется с ними, говорит «да» или «нет». Этот ритм внутренней жизни во мне – то самое основное ядро [ «я»]. [7]
Джеймс делает следующий шаг в сторону буддизма, когда признаёт, что за этой психической динамикой не обнаруживается никакого сущностного «я»:
Но когда я… обращаюсь к конкретике, максимально приближаясь к фактам, мне в принципе трудно обнаружить в этой деятельности какой-либо чисто духовный элемент [т. е. некоторое основное «я»]. Всякий раз, когда мне удаётся повернуть свой интроспективный взгляд достаточно быстро, чтобы уловить одно из таких проявлений… в действии, ему всегда удаётся уловить лишь некоторый телесный процесс, по большей части протекающий в голове. [7]
Эго и отсутствие эго
Хотя деятельность эго, а именно сжатие, схватывание и отождествление, происходит неустанно, она не является устойчивой и постоянной наподобие скал и налипших на них ракушек. Скорее, схватывание и сжатие возникают и исчезают; так же попеременно сжимается и разжимается кулак. Если кулак всегда будет оставаться сжатым, он перестанет быть ладонью и превратится в какую-то другую конечность. Как сжатие ладони в кулак – определённое действие, так и эго представляет собой оформление открытого, нецепляющегося сознавания, по своей природе лишённого эго. Эго постоянно возникает из состояния своего отсутствия и исчезает в нём; так же кулак напрягается и снова расслабляется.