Джо Аберкромби
Море Осколков. Трилогия: Полкороля. Полмира. Полвойны

Часть II
«Южный Ветер»

Дешевле некуда

Ярви сидел на корточках в вонючей тьме, ощупывал ожоги на шее и свежие царапины на обритом черепе. Днем он истекал потом, а ночью содрогался от холода и слушал, как надорванными глотками стонет, хнычет и на дюжине наречий безответно молит богов людское отребье. Как надрывается его собственная глотка, самая громкая из всех.

Наилучший товар кормили и содержали в чистоте наверху – тех, в надраенных ошейниках, ставили вдоль улицы служить заведению вывеской. На задворках лавки не столь мускулистых, умелых или хороших собой приковывали к загородке и били до тех пор, пока те не научатся улыбаться покупателям. А здесь, внизу, в темноте и грязище, держали старых, больных, дурачков и калек – рвать друг у друга объедки, как свиньи.

Здесь, в Вульсгарде, столице Ванстерланда, широко расползся невольничий рынок, здесь каждому знали цену и на бросовый товар не транжирили лишку. Простой итог затрат и прибытка, отшелушенный от бесполезных чувств. Здесь ты узнаешь, чего стоишь на самом деле, и давние подозрения Ярви оправдались.

Его готовы отдать за бесценок.

Первое время его ум закипал от планов, наметок и грез. Он очумел, перебирая миллионы различных способов мести. Но ни один из них не годился здесь и сейчас. Если заорать, что он полноправный король Гетланда, то кто этому поверит? Он едва ли верил и сам. А если он придумает, как убедить, и те поверят? Их ремесло – людьми торговать. За него, конечно же, запросят выкуп. Улыбнется ли от души король Одем, когда вернет под свою ласковую опеку запропавшего племянника? Вне всяких сомнений. Улыбкой ровной и гладкой, как свежевыпавший снег.

Поэтому Ярви сидел на корточках в этой невыносимой, темной дыре и не переставал поражаться, к чему только не способен привыкнуть человек.

На второй день он уже не замечал зловония.

На третий, сбившись в комок, он благодарно прижимался к своим богами проклятым спутникам, лишь бы согреться промозглой ночью.

На четвертый он, не менее рьяно, чем прочие, рылся в грязи, когда во время кормежки им кидали помои.

На пятый он с трудом вспоминал лица самых близких людей. Он путал свою мать и мать Гундринг, предатель-дядя мешался с умершим отцом, Хурик стал неотличим от Кеймдаля, а Исриун истаяла в туманный призрак.

Удивительно, с какой быстротой король способен превратиться в животное. Или, точнее, полукороль в полуживотное. Вероятно, всех тех, кого мы превозносим, отделяет от грязи не такая уж и заоблачная высота.

Вскоре после того, как над этим рукотворным адом в седьмой раз разгорелась заря – сосед-торговец доспехами с мертвецов только начал перекрикивать курлыканье чаек, – Ярви услыхал снаружи разговор.

– Мы ищем мужиков, которые смогут толкать весло, – проговорил твердый, уверенный бас. Голос человека, привыкшего говорить прямо – и не торгуясь.

– Девять пар рук, – мягко добавил голос потоньше. – После лихорадки наши скамьи подопустели.

– Отлично, друзья! – это отозвался хозяин лавки – хозяин Ярви – липким медовым голосом. – Взгляните – перед вами Намев из страны шендов, первый боец своего народа, взят в плен в сражении! Видите, какая у него выправка? Обратите внимание – вот это плечи! Он один вытянет ваш корабль. Такого качества вам не найти…

Первый покупатель хрюкнул, как боров:

– Искали бы мы качество, пошли б на другой конец улицы.

– Оливой тележную ось не смазывают, – прибавил второй.

Над головой загремели шаги, просеялась пыль, и замигал свет в прорехах меж досками. Рядом, не шевелясь, затаив дыхание, прислушивались рабы. Голос хозяина лавки звучал глуховато, и меда в нем было уже чуточку меньше.

– Вот шестеро крепких инглингов. На нашем языке моря они говорят еле-еле, но сказанное хлыстом понимают с первого раза. Прекрасно подходят для тяжелой работы, цена отличная…

– Льняным маслом телегу тоже не мажут, – произнес второй голос.

– Показывай нам смалец и деготь, торговец плотью, – прорычал первый.

Заскрипели сырые петли, и наверху ступеней открылся люк. Все рабы невольно сжались, не выделялся из них и Ярви. Пускай он не привык к рабской доле, но в том, как сжиматься от испуга, у него опыта хоть отбавляй. С помощью щедрой ругани и дубинки торговец плотью вытащил их на середину и под печальный перезвон оков расставил в нестройную, хрипатую шеренгу.

– Чтоб я твоей руки не видел! – зашипел работорговец, и Ярви втиснул кисть в разлохмаченный рукав. Теперь он стремился лишь к одному – только б его купили и забрали к новому хозяину – и вывели из этого смрадного ада на свет Матери Солнца.

Покупатели осторожно сошли по ступеням. У первого, лысоватого здоровяка, на поясе висел свернутый кнут, а колючий взгляд из-под кустистых бровей предостерегал, что дурачить такого встанет себе дороже. Второй был много моложе, долговязый, стройный и симпатичный, с пушком бороды и налетом горечи на губах. На его горле блеснул тусклый луч – ошейник. Выходит, он и сам невольник, хоть, судя по одежде, и в милости у хозяев.

Работорговец поклонился и показал дубинкой на шеренгу.

– Самые дешевые в лавке, – и не стал утруждаться цветистыми фразами. Изысканные слова с этим местом не сочетались.

– Одни негодные отбросы, – сказал долговязый раб, морща нос от запаха.

Его коренастый спутник не отступился. Мускулистой лапой он притянул спутника-невольника к себе и тихо проговорил на галинейском:

– Нам гребцы нужны, а не короли. – На этом языке разговаривали в Сагенмарке да на тамошних островах, но Ярви обучался на служителя и знал большинство языков земель моря Осколков.

– Капитан считать умеет, Тригг, – ответил симпатичный раб, беспокойно потирая ошейник. – А вдруг она сообразит, что мы ее надуваем?

– Скажем, что это лучшее из того, что было. – Впалые глазки Тригга изучали унылое сборище. – А потом ты ей выдашь новую бутылку, и она обо всем забудет. Или тебе серебро не нужно, Анкран?

– Знаешь же, что нужно. – Анкран стряхнул руку Тригга и скривил губы. Не удостаивая их взглядом, он вытаскивал невольников из ряда. – Этот… этот… вот этот…

Его рука проплыла над Ярви и начала отдаляться.

– Я умею грести, сир. – И это была величайшая ложь, произнесенная Ярви за всю свою жизнь. – Я ходил в помощниках у рыбака.

В итоге Анкран отобрал девятерых. Среди них слепой тровенландец, которого отец сменял на корову, старый островитянин с горбатой спиной и хромой ванстерец, которому с трудом давалось не кашлять, хотя бы пока за него не заплатят.

Ах да, еще и Ярви – законный король Гетланда.

Торговля велась лютая, но наконец Тригг с Анкраном добились от барыжника взаимопонимания. Струйка сияющих гривен полилась в руки торговца, несколько капель – обратно в кошелек, а главную долю пустили в карманы закупщиков, то есть, насколько понял Ярви, обворовали капитана.

По его подсчетам, он обошелся дешевле хорошей овцы.

И не жалел о цене.

Одна семья

Пришвартованный к причалу «Южный Ветер» походил на что угодно, только не на теплое и стремительное дуновение.

По сравнению с быстрыми, поджарыми судами Гетланда это был чудовищный увалень: большая осадка, раздутый корпус, две кряжистые мачты и пара дюжин громадных весел по обоим бортам. Нечищеную обшивку облепили водоросли вперемешку с раковинами гребешков. Закругленный нос и корму огибали надстройки с окнами-прорезями.

– В гостях хорошо, а дома лучше, – сказал Тригг, подталкивая Ярви на сходню, между парой мрачных надсмотрщиков.

На шканцах сидела темнокожая девушка и покачивала ногой, глядя, как новые невольники взбираются на судно.

– Получше вам не досталось? – спросила она почти без намека на акцент и изящно спрыгнула вниз. Она сама носила рабский ошейник, но из тонкой плетеной проволоки, а легкая цепь свободно обвивалась вокруг руки, словно украшение. Значит, эта рабыня здесь в еще большей милости, чем Анкран.

Она осмотрела горло кашляющего ванстерца и поцокала языком, ткнула пальцем в скрюченную спину шенда и с отвращением сдула щеки.

– Капитан не придет в восторг от такой бурды.

– А где же сама достославная предводительница? – Анкран как будто бы заранее знал ответ.

– Спит.

– На пьяную голову?

Темнокожая обдумала вопрос, слегка шевеля губами, будто вела подсчет.

– Не на трезвую.

– Ты, Сумаэль, давай курсом заведуй, – буркнул Тригг, проталкивая соузников Ярви вперед. – Гребцы – моя забота.

Сумаэль прищурила черные глаза на Ярви, когда, шаркая, он с ней поравнялся. Ее верхнюю губу насквозь прорезал шрам, и в выемке виднелся треугольничек белого зуба. Он поймал себя на мыслях о том, в каком южном краю она родилась и как попала сюда, старше она его или моложе – по ее коротко подрезанным волосам и не скажешь…

Проворной рукой она схватила и выкрутила его запястье – кисть вывалилась из рукава.

– У этого рука искалечена. – Без насмешки, голый факт – будто приметила в стаде хромую корову. – На ней всего один палец. – Ярви силился высвободиться, но на деле девушка оказалась крепче, чем с виду. – И тот, кажись, нездоровый.

– Хренов барыга! – Анкран растолкал их локтями, сгреб руку Ярви и повертел, изучая. – Ты ж сказал, что грести умеешь!

Ярви только опустил плечи и пробормотал:

– Я же не сказал, что хорошо.

– Да, похоже, верить нельзя никому, – сказала Сумаэль, приподняв черную бровь. – И как ему грести одной рукой?

– Как-нибудь приспособится, – заявил Тригг, подступая к ней. – У нас девять мест и девять рабов. – Он наклонился к Сумаэль, его плоский нос от ее заостренного отделяло не больше пяди. – Или ты жаждешь сама пересесть на скамью?

Она лизнула выемку на губе и осторожно отодвинулась.

– Я пойду проверю курс, ладно?

– Дельная мысль. Калеку прикуйте к веслу Джойда.

Ярви проволокли по горбатому мостку посередине палубы, поперек скамей по обоим бортам, где у огромных весел по трое располагались мужчины – как один налысо бритые, худые, в ошейниках. Каждый из них разглядывал Ярви с разной долей жалости к нему, жалости к себе, презрения и скуки.

Один скорчился на четвереньках, отдраивая палубу, – лицо скрывала целая копна линялых волос и бесцветной бороды – настолько оборван, что самые обносившиеся из гребцов против него казались князьями. Надсмотрщик отвесил ему равнодушный пинок, как приблудной собаке, и тот пополз прочь, волоча за собой тяжеленную цепь. Корабельное оснащение в целом выглядело небогатым, однако нехватку цепей здесь не испытывали.

Ярви, куда грубее необходимого, швырнули между двух невольников – не внушающего доверие вида. На конце весла громила-южанин с буграми и складками мышц там, где полагалось быть шее – запрокинул голову и смотрел, как кружат морские птицы. Возле уключины угрюмый старик – невысокий и коренастый, на его жилистых предплечьях топорщились седые волоски, а на щеках от жизни под открытым небом полопались вены, – ковырял мозоли на широченных ладонях.

– Что ж вы творите, боженьки! – качая головой, забарахтел тот, кто постарше, когда стражники закрепили подле него цепь Ярви. – У нас на весле – калека.

– Ты ж сам молил их о помощи? – заговорил южанин, не поворачивая головы. – Вот она, помощь.

– Я молил о помощи с двумя руками.

– Прими с благодарностью половину того, о чем молишь, – сказал Ярви. – Уж поверь, я не вымаливал ничего подобного.

Уголки губ здоровилы слегка подогнулись кверху, когда тот искоса посмотрел на Ярви.

– Раз надо таскать мешки – не хнычь, а начинай перетаскивать. Я – Джойд. Вон тот брюзгливый – Ральф.

– Меня Йорв зовут, – сказал Ярви, заранее продумав повествование о себе. Храни свою ложь бережно, как зерно на зиму, сказала бы мать Гундринг. – Я поваренком был…

Привычно свернув язык трубочкой и дернув головой, старик сплюнул за борт.

– Теперь ты никто, и все тут. Забудь обо всем, кроме следующего удара весла. Тогда станет чуточку легче.

Джойд тяжело вздохнул.

– От Ральфовых прибауток веселья не жди. Сам-то кислющий как лимон, но мужик что надо, коли выпадет пора прикрывать тебе спину. – Он выдохнул сквозь сомкнутые губы. – Впрочем, стоит признать, этого никогда не случится, раз его приковали сбоку.

Ярви грустно хихикнул, наверно, впервые с тех пор, как стал рабом. Наверно, и впервые, как стал королем. Но смех его надолго не затянулся.

Дверь полуюта с грохотом распахнулась – оттуда вальяжной походкой на свет вышла женщина, картинно воздела обе руки и завопила:

– Я пробудилась!

Очень высокой была она, с ястребиными чертами лица, смуглую щеку пересекал бледный шрам, а нечесаные волосы заколоты в клубок. Ее одежды – в обычаях дюжины народов – кричали крайне непрактичным роскошеством: полоскались рукава шелковой сорочки с обтрепанным кружевом, ветер ерошил серебристый мех полушубка, на одной руке – перчатка без пальцев, на другой – пальцы унизаны кольцами, позолоченный конец ремня с хрустальными бусинами болтался над рукоятью кривого меча, свисавшего до нелепости низко.

Она отпихнула ногой ближайшего гребца, водрузила остроносый сапог на его лавку и ухмыльнулась всему кораблю, сверкнув золотыми зубами.

Тотчас и рабы, и надсмотрщики, и моряки принялись бить в ладоши. Не присоединились ко всем только трое: Сумаэль сидела на шканцах, уперев язык в щеку, брусок нищего оборванца с прежним «хрысь-хрысь» отскребал шкафут, и с ними бывший государь Гетланда, Ярви.

– Сволочная стерва! – выцедил рукоплещущий Ральф сквозь остекленелую улыбку.

– Лучше похлопай, – проурчал Джойд.

Ярви поднял обе руки:

– К этому я приспособлен еще хуже, чем к веслу.

– Ой, детоньки, детоньки! – воскликнула женщина, от переизбытка чувств прижимая к груди кулак. – Вы оказываете мне чересчур много почестей! Впрочем, не бойтесь переборщить. Тем, кто к нам только что присоединился: я Эбдель Арик Шадикширрам, ваш капитан и благодетель. Должно быть, вы обо мне наслышаны – ведь имя мое гремит по всему морю Осколков и за его пределами, о да, до самых врат Первого Града и далее.

До Ярви ее имя прежде как-то недогремело, но, как привыкла повторять мать Гундринг: знающий толк в словах сперва постигает, когда надо безмолвствовать.

– Я бы попотчевала вас невероятными историями о моем красочном прошлом, – продолжала она, поигрывая то с кольцом в ухе, то с перьями шляпы, спадавшими куда ниже плеч. – Рассказами о том, как я возглавляла победоносный флот императрицы в битве при Фулку, о том, как стала возлюбленной самого герцога Микедаса, но отказалась за него выйти, о том, как разметала морскую блокаду Инчима, как правила судном в самый яростный шторм со времен Божьего Разрушения, как ловила кита, и то и се… но смысл?

Она с любовью похлопала по щеке ближайшего раба – достаточно сильно, чтобы ясно прозвучали шлепки.

– Скажем просто: отныне этот корабль – ваш мир, и здесь, на корабле, я – госпожа, а вы – чернь.

– Мы господа, – эхом откликнулся Тригг, мрачно обведя взглядом скамьи, – а вы – чернь.

– Сегодня мы неплохо подзаработали, несмотря на печальную потребность заменить нескольких ваших собратьев. – Пряжки капитанских сапог зазвенели, когда та вразвалку прошлась меж скамей. – Вечером каждый наестся хлеба и выпьет вина. – В честь такого впечатляющего проявления щедрости разнеслось ликование. – Так что, хоть всеми вами владею я…

Тригг шумно прокашлялся.

– …и другие пайщики нашего отважного судна…

Тригг с опаской кивнул.

– …мне по нраву считать нас одною семьей! – Капитан распростерла руки, принимая в объятия весь корабль. Ее непомерные рукава поплыли по ветру – будто пыталась взлететь гигантская птица. – Я для вас – терпеливая бабушка, Тригг и его охрана – добрые дядюшки, вы – шалуны-недоростки. Мы вместе сплотились против беспощадной Матери Моря, извечного, заклятого врага мореходов! Вам, детишкам, везет, поскольку я всегда страдала от переизбытка милосердия, жалости и доброты.

В ответ на это Ральф с омерзением харкнул.

– Большинство из вас уразумеет вести себя, как подобает благопристойным отпрыскам, но… вдруг… – и улыбка Шадикширрам увяла, уступив место деланой гримасе боли, – среди вас найдутся смутьяны, которые решат, что им со мной не по пути?

Тригг досадливо зарычал.

– Которые вздумают повернуться спиной к любящему семейству. Покинуть на произвол судьбы своих сестер и братьев. Бросить своих верных товарищей в какой-нибудь гавани. – Капитан провела кончиком пальца по тонкому шраму на щеке и оскалилась. – Или даже поднять подлую руку на тех, кто так заботливо за ними ухаживает.

Тригг с ужасом втянул воздух.

– Если вдруг некий дьявол подкинет вам подобные мысли… – Капитан наклонилась над палубой. – Подумайте о том, кто последним пытался так поступить.

Она выпрямилась, поднимая напоказ тяжелую цепь. А потом резко ее рванула и опрокинула вверх тормашками грязного оттиральщика палубы. Тот только взвизгнул – спутанный ком рук, ног, волос и лохмотьев.

– Не подпускайте это существо к острому железу и близко! – Она наступила на его ничком лежащее тело. – Ни к кухонному ножу, ни к ножницам, ни к крючку на удочке! – Она прошлась по нему, вминая в спину высокие каблуки – и, несмотря на неровность поверхности, ни на миг не потеряла осанку. – Он – никто и ничто! Все меня слышали?

– Сволочная стерва, – опять зашептал Ральф, когда та грациозно спрыгнула с головы оборванца.

Ярви смотрел, как несчастный скребун перекатывается на четвереньки, утирает кровь со рта, тянется к своему бруску и без единого звука отползает работать дальше. Лишь на мгновение он посмотрел капитану в спину: из-под всклокоченных волос выглянули его глаза – яркие, как звезды.

– По местам! – заорала Шадикширрам. Она одним махом взлетела по трапу на шканцы и приостановилась, теребя украшения на пальцах. – Правь на юг! В Торлбю, мои несмышленыши! Нажива ждет! И, Анкран?

– Да, капитан, – ответил Анкран в таком низком поклоне, что едва не подмел палубу.

– Притащи вина, от болтовни у меня разыгралась жажда.

– Все слыхали бабулю?! – проревел Тригг, разматывая кнут.

Загремел топот и раздались голоса, свист канатов и скрип снастей – вольные моряки бросились отдавать швартовы и готовить «Южный Ветер» к выходу из гавани Вульсгарда.

– Что же дальше? – шепнул Ярви.

Ральф лишь озлобленно фыркнул в ответ на такую наивность.

– Дальше? – Джойд поплевал на могучие ладони и примерился к отшлифованным рукоятям весла. – Гребем.

Взяли

Довольно скоро Ярви пожалел, что не остался в подвале работорговца.

– Взяли.

Башмаки Тригга отбивали неумолимый ритм. Старший надсмотрщик вышагивал по мостку со свернутым кнутом в мясистых руках и прочесывал глазами скамьи – кого им надобно воодушевить. Грубый голос грохотал размеренно и безжалостно:

– Взяли.

Не стало сюрпризом, что иссохшая рука Ярви справлялась с рукоятью огромного весла еще хуже, чем со щитом. Увы, мастер Хуннан теперь вспоминался заботливой нянькой по сравнению с Триггом. У этого бич служил первым средством при любых затруднениях, а когда после побоев у Ярви так и не выросли новые пальцы, его левое запястье приторочили к веслу трущими кожу лямками.

– Взяли.

Руки Ярви, его плечи и спину ломило все больней и больней с каждым непосильным рывком. Хоть шкуры, постеленные на банках, износились до мягкости шелка, а рукояти нагладко отшлифовали его предшественники, с каждым ударом весла зад драло все сильнее, а ладони словно свежевали заживо. Рассечения от кнута, синяки от пинков и нехотя заживавшие под грубым железом ошейника ожоги с каждым новым взмахом все злее разъедало морской водой и соленым ветром.

– Взяли.

Это истязание давно перевалило всякий мыслимый предел, до которого Ярви хватило б сил выдержать, – вот только кто бы мог представить, на какие нечеловеческие усилия способен подвигнуть кнут в умелых руках. Скоро, заслышав где угодно его треск или просто скрип башмаков Тригга в их сторону, Ярви вздрагивал, всхлипывал и крепче наваливался на свой участок весла, роняя со стиснутых зубов слюни.

– Этот мальчишка долго не протянет, – рычал Ральф.

– Один раз – один взмах, – тихо шептал Джойд. Сам он толкал весло плавно, размеренно, с нескончаемой силой – будто был сделан из стали и дерева. – Дыши медленно. Дыши вместе с веслом. Раз – вдох.

Ярви не понимал почему, но это немного помогало.

– Взяли.

Вот так стучали уключины и звенели цепи, скрежетали канаты и скрипел настил, а из гребцов – кто стенал, кто ругался, кто молился, кто мрачно безмолвствовал, и «Южный Ветер» понемногу продвигался вперед.

– Один раз – один взмах. – Мягкий голос Джойда вел его сквозь кромешную мглу отчаяния. – Раз – взмах.

Ярви не сумел бы назвать наихудшее из мучений: как жалит бич, или как горит натертая кожа, или как разламываются мышцы, или голод, или холод, или то, что он опустился так низко. И тем не менее неумолчный скрежет пемзы безымянного скоблильщика – вперед по палубе, назад по палубе, затем снова вперед по палубе; то, как мотаются туда-сюда его жидкие волосы; как сквозь рванину просвечивает исполосованная спина; как желтеют зубы за раззявыми, трясущимися губами, – напоминало Ярви о том, что бывает и хуже.

Всегда есть что-то, что еще хуже.

– Взяли.

Время от времени у богов просыпалась жалость над его несчастной долей, и те посылали глоток желанного ветра. Тогда Шадикширрам золотилась улыбкой и с видом терпеливой мамаши, которая не может не потакать неблагодарному отпрыску, приказывала убрать весла и развернуть угловатые паруса из окаймленного кожей сукна – и на весь свет объявляла о том, как ее доброта ее же и губит.

Тогда до слез ей признательный Ярви откидывался на неподвижное весло задней скамьи, смотрел, как над головой волнами колышется парусина, и впитывал вонь более чем сотни потных, разбитых, потерявших надежду людей.

– А когда мы моемся? – спросил Ярви во время одного такого благодатного затишья.

– Когда об этом позаботится Матерь Море, – прорычал Ральф.

Такое бывало нередко. Ледяные валы лупят корабль в борт, расшибаются и рассеиваются каплями брызг – и люди промокают до нитки. Матерь Море окатывает палубу и плещется под ногами, до тех пор пока все кругом не покроет соленая корка.

– Взяли.

Каждая тройка сидела на банке, под общим замком на троих. Ключи хранились только у капитана и Тригга. Каждый вечер прикованные к скамье невольники поедали свой скудный паек. Каждое утро они, прикованные к скамье, садились на корточки над щербатой бадьей. Прикованные к скамье, они засыпали, укрывшись загаженными одеялами и лысыми шкурами – над кораблем разносились их стоны, ропот и храп, и в воздухе клубился пар от дыхания. Раз в неделю, прикованные к скамье, они сидели молча, пока им кое-как грубо обривали головы и подбородки – для защиты от вшей, которая ничуть не избавляла от мелких попутчиков.

Единственный раз, когда Тригг с большой неохотой достал свой ключ и отпер один из замков, случился одним холодным утром – тогда кашляющего ванстерца нашли мертвым. Его одновесельники так и сидели с пустыми лицами, когда мертвеца стащили с банки и вытолкнули за борт.

Единственным, кто почтил словами его уход, был Анкран. Теребя себя за хлипкую бородку, он произнес:

– Нам понадобится замена.

На минуту Ярви приуныл: ведь тем, кто жив, теперь придется трудиться и за покойника. Затем его обнадежило: зато остальным достанется чуточку больше еды. А потом ему стало тошно от самого себя и своего нового образа мыслей.

Но не настолько тошно, чтобы он отказался взять свой кусочек пайка бедного ванстерца.

– Взяли.

Ярви не помнил, сколько ночей он провел обессиленным в забытьи; сколько раз по утрам просыпался, скуля от ломоты после того, как вчера надсаживался до предела – лишь затем, чтобы снова трудиться до потери сознания, да еще с побоями – чтоб не скулил; сколько дней он не думал вообще ни о чем, кроме следующего взмаха весла. И все-таки, наконец, пришел вечер, когда он провалился в сон без сновидений не сразу же после отбоя. Когда его мускулы начали крепнуть, первые мозоли полопались, а бич хлестал спину уже не так часто.

«Южный Ветер» стоял на якоре, плавно покачиваясь. Шел ливень, поэтому паруса опустили и растянули над палубой в виде большого навеса, по широкому полотнищу барабанили крупные капли. Тем, кто умел ими пользоваться, выдали удочки, и сгорбленный Ральф со своей что-то мурлыкал рыбам в темноте возле уключины.

– Для однорукого, – сказал Джойд, и цепь зазвенела, когда южанин упер здоровенную босую ногу в весло, – сегодня ты здорово греб.

– Ага. – Ральф харкнул прямо сквозь уключину, и изменчивый луч Отче Месяца высветил усмешку на его плоском лице. – Мы еще сделаем из тебя полгребца.

И хотя один из них родился от него за многие мили, а другой до него за долгие годы и Ярви ничегошеньки о них не знал, кроме того, что читалось на их лицах, и пускай тянуть весло на купеческой галере невесть какой подвиг для сына короля Атрика Гетландского, Ярви почувствовал, как щеки заливает гордость, а на глаза наворачиваются слезы – так между соратниками по веслу возникают необъяснимые и прочные узы.

Когда ты прикован с кем-то бок о бок, когда делишь с ним еду и невзгоды, бич надсмотрщика и пощечины Матери Моря, когда подстраиваешься под его ритм, толкая один и тот же неподъемный вал, когда вы прижаты друг к другу в ледяной ночи или поодиночке встречаете равнодушный холод – вот тогда ты начинаешь узнавать человека по-настоящему. Его, не спрося, втиснули между Ральфом и Джойдом, а неделю спустя Ярви поневоле задумался: а были ли у него вообще хоть когда-нибудь друзья лучше и ближе этих?

Впрочем, это скорее говорило о его прошлой жизни, чем о теперешних спутниках.

На другой день «Южный Ветер» подошел к Торлбю.

Пока Сумаэль, угрюмо стоя на баке, понуканьями, угрозами и бранью не вывела пузатую галеру к причалу, где кипела суета, Ярви не верилось, что сейчас он живет в том же мире, в котором когда-то был королем. Но он, тем не менее, здесь. Дома.

Знакомые серые постройки охватывали ярусами покатые склоны, становясь величественней и старше по мере того, как Ярви поднимал взгляд – пока, черная на белесом небе, опираясь на прошитый туннелями утес, перед ним не предстала цитадель. Место, где он вырос. Отсюда виднелась шестигранная башня, покои матери Гундринг – там он корпел над ее уроками, там раскрывал ее загадки, наперед наметив счастливую жизнь служителя. Отсюда виднелся сверкающий медью купол Зала Богов – там он обручился с двоюродной сестрой Исриун, там их руки перевязали вместе и ее губы коснулись его губ. Отсюда виднелись холмы и дюны, где стояли курганы предков – там боги и люди услышали, как он поклялся отомстить убийцам своего отца.

Удобно ли сидится на Черном престоле дяде Одему? Поют ли ему здравицы подданные, которые, наконец, получили короля себе по нраву? Конечно.

Пошла ли к нему в служители мать Гундринг? Нашептывает ли у дядиного плеча свои краткие и мудрые советы? Скорее всего.

Взяли ли на место Ярви нового ученика? Протирает ли тот штаны на его стуле, кормит ли его голубей, носит ли каждый вечер дымящийся чай? А как же.

Прольет ли Исриун горькие слезы оттого, что ее увечный нареченный уже не вернется? Она забудет его с той же легкостью, с какой позабыла брата.

Пожалуй, о нем будет тосковать только мать – и то по одной причине: несмотря на все хитроумие, ее стальная хватка на государстве рассыплется в прах без сына-марионетки на черном детском стульчике.

Сожгли ли в его честь корабль, воздвигли ли пустой курган, как утопшему дяде Атилю? Что-то он сомневался.

Пока он думал об этом, его иссохшая кисть свернулась в узловатый, дрожащий кулак.

– Чего ты встревожился? – спросил Джойд.

– Здесь был мой дом.

Ральф устало вздохнул.

– Послушай того, кто знает наверняка, поваренок: прошлое прошло навеки.

– Я дал клятву, – сказал Ярви. – Клятву, от которой не уплыть, как ни греби.

Ральф снова вздохнул.

– Послушай того, кто знает наверняка, поваренок: никогда ни за что не клянись.

– Но раз ты уже поклялся, – сказал Джойд. – Что теперь?

Ярви помрачнел и до боли стиснул челюсти, глядя на крепость. Может статься, боги послали это испытание в наказание. За то, что он был таким доверчивым, таким самодовольным, таким слабым. Но они оставили его в живых. Ему даровали возможность исполнить клятву. Пустить кровь вероломному дядюшке. Вернуть Черный престол.

Но боги не станут ждать целую вечность. С каждым новым восходом тускнеет память об отце. С каждым новым полднем тает могущество матери. С каждыми новыми сумерками дядина длань, обхватившая Гетланд, сжимается крепче. С каждым заходом солнца надежды Ярви подтачивает тьма.

Ясно одно: ни о каком возмездии и возвращении королевства нет и речи, пока он привязан к веслу и прикован к скамье.

Пора искать путь на свободу.