Джина Шэй
Частичка тебя. Мое счастье
4. Ник
– Проходите, – медсестра открывает мне дверь и уступает дорогу.
Мама, когда я подхожу, опускает на одеяло планшет.
Для матери “неприлично взрослого мужчины” она у меня очень современная. Впрочем это не странно, она всегда такой была. Задавала мне с сестрой высокую планку.
– Коль, я просила же не грузиться, – бурчит мать, – у тебя полно беготни со свадьбой. Алька сегодня уже приезжала. Чего ты носишься через всю Москву к больной старухе?
Народная примета, если Карина Вадимовна Ольшанская начинает брюзжать, значит, понимает, что её пришли отчитывать. И ведь есть за что.
– Мне на тебя настучали, – укоризненно замечаю я, – просили напомнить, что в этой клинике не просто так жесткий режим.
– Всего одна сигарета, – мать прячет глаза, – когда они уже перестанут жаловаться тебе по такой мелочи?
– Не бывает мелочей после удаления легкого, мама, – терпеливо проговариваю я, – тебе уже стоит принять как данность необходимость смены образа жизни.
– И когда я успела вырастить такого зануду?
Я развожу руками. Ответ на этот вопрос мучает мою мать уже тридцать с хвостиком лет.
Увы, вынимаю руки из карманов, я совершенно зря.
– А это что? – мать цепко впивается взглядом в левую руку.
– Ничего.
– Ну уж нет, сынок, давай показывай.
А как оживилась-то, почуяв, что и сама может устроить мне выволочку. Глаза аж засверкали. Что ж, объясняться мне все равно сегодня еще придется, можно и порепетировать легенду.
– Ничего себе! – мать удивленно округляет глаза, разглядывая мои разбитые костяшки. – Ты что, подрался с кем-то?
Хорошая версия. Даже честная. И можно было бы кивнуть, не отрицая, но…
Это звучит слишком героично. Взрослые мужчины никогда не дерутся просто так. Да и не соответствует это заявление абсолютной истине, потому что основной свой урон я понес не в короткой драке с Тимирязевым. А когда сам в бешенстве, выходя из больницы, где лежала Энджи, шарахнул по первой попавшейся мне на пути кирпичной стене.
Она вообще жалеет, что со мной знакома.
Боль не помогла, только выбесила еще сильнее, и внутренний ехидный комментатор посоветовал мне вернуться и постучаться об эту стену головой. Заниматься херней – так по максимуму.
– Неудачно упал на тренировке.
Счет по вранью у нас с мамой сегодня один-один. Я точно знаю, что сестры жаловались не на одну сигарету, за неделю мать ловили на курении уже трижды, а ей – ни к чему знать, что меня вместо кризиса среднего возраста разбил пацанячий идиотизм.
– Ну вот, – мама мрачнеет, – а я думала, расскажу Людмиле из шестой палаты, что ты за невесту кому-то морду начистил. Она мне все рассказывает, какой у неё зять резкий, как за её доченьку всех порвет. Врет, конечно, видела я того рвача, но ты мог бы и организовать матери повод для посплетничать.
– В следующий раз постараюсь, – улыбаюсь устало, а затем придвигаю себе стул и сажусь так, чтобы видеть лицо матери, – а тебе тут так скучно? Без повода?
Мать смотрит на меня в упор, и от её взгляда становится немного не по себе. Знаю я этот взгляд-рентген, просвечивающий внутренности.
И точно!
– Лучше ты мне расскажи, как у вас дела? Как Юлечка? – вкрадчиво интересуется мать. – Как подготовка к свадьбе? Ты уж, наверно, из кожи вон лезешь, чтобы все прошло гладко?
Вопрос не странный, но неизменно выбивающий меня из колеи.
– Все нормально, – кратко откликаюсь я, – ты ведь уже получила приглашение.
– А то как же, – мать округляет глаза, – розовое, с лебедями. Ты бы хоть сестру напряг с дизайном приглашений, у неё всяко больше вкуса.
– Приглашения выбирала Юла, – я пожимаю плечами, – мне было… Не принципиально.
– Не принципиально или плевать?
– Не начинай, пожалуйста.
– А я буду, – мать категорично хлопает по одеялу ладонью, – Коль, ну какого черта? Зачем ты женишься? Когда ты первый раз развелся, я выдохнула. Понадеялась, что хоть второй раз ты выберешь ту женщину, которая будет вызывать у тебя побольше эмоций, чем просто симпатию. А сейчас ощущение, что и её нет.
– Это просто выгорание, – я пожимаю плечами, – Юля – хорошая девушка. И не всем жениться на сносящих крышу страстях. Не все так умеют. Не всегда в этом есть смысл. Страсти заканчиваются, остается пустота. Я уважаю свою невесту и очень её ценю. У нас с ней будет ребенок. Ты ведь сама хотела понянчиться с внуками.
– Коль, заводить семью для галочки – плохая затея, – мама критично покачивает головой, – мы с твоим и Алькиным отцом пробовали. Я тоже думала, что уже возраст подходит, часики тикают, пора бы. Сам знаешь, что вышло.
– Ну, я-то не собираюсь никого бросать, как Андрей Борисович тебя, – я покачиваю головой, но ощущаю, как на душе скребут кошки. И дело даже не в упоминании биоотца, которого я за свою длинную жизнь видел раз пять, причем два раза из них были уже после совершеннолетия.
Нет. Не в этом проблема. Просто с учетом моей деятельности по выяснению отцовства ребенка Энджи – это не самый искренний мой ответ.
Потому что если мои не самые обоснованные подозрения подтвердятся – возможности сделать все по-настоящему правильно у меня не будет. Одна из женщин точно пострадает. И я пока сам не понимаю, что я буду делать в случае положительного ответа. Надеюсь на него, но совершенно не знаю, как с ним поступать.
– Знаешь, я бы очень обрадовалась, если бы вот это произошло из-за Юли, – мать бросает косой взгляд на побитую руку, – потому что это означало бы, что в твоей жизни наконец завелась та, что вызывает у тебя действительно сильные эмоции. Та, вечеров с которой ты не будешь так откровенно избегать, пользуясь любым удобным поводом, чтобы не ехать домой.
– Я беспокоился за мать. Это естественно.
В этот раз поединок взглядов у нас выходит на равных, потому что я действительно уверен в своей правоте.
Впрочем…
Нужно сказать…
И она ведь права…
Отчасти, но права…
Я ловил себя на этом не один раз. Что и правда после работы я чаще завожу Юлу и уезжаю по делам. Навестить мать, встретиться с приятелем, забрать бумаги со старой работы, помочь сестре с каким-нибудь не самым важным делом, съездить за какой-нибудь покупкой в магазин на другом конце Москвы.
Не все эти занятия нужно было делать срочно. Многие можно было отложить до выходных, за многие можно было просто не браться, какие-то – сделать гораздо быстрее, было бы только желание…
Почему его не было? Чего мне надо, спрашивается?
Отчего из раза в раз перед дверью собственной квартиры я замираю, будто собираясь с силами?
Неужто гены нашего с Алькой биологического папаши настолько сильны, что я оказываюсь способен уклониться от ответственности уже сейчас?
Я ведь сам этого хотел.
Хотел семьи, с хорошей девушкой, готовой быть матерью.
Хотел…
Первый опыт был не самым удачным. Даже драматичным, если говорить откровенно. И дело не в измене Ольги, я ей даже не удивился, когда она произошла – в нашей семейной жизни творился кромешный ад. И мы оба не знали, как из него выгребать.
Кто из нас виноват в том, что случилось?
И так ли это важно…
Сейчас уже нет. Мы с ней друг другу не подходили.
Хотя при ней я хотя бы не шел домой с таким усилием.
С другой стороны – я тогда даже не догадывался о наличии у меня проблем такого рода. Не испытывал иррациональный страх, что та история повторится снова. Дело во многом еще и в этом…
Еще… А кроме этого?..
Обрывая себя на полумысли, я наконец проворачиваю ключ в замке и шагаю внутрь квартиры.
Так чего мне надо?
В воздухе – аромат ужина, и готовит Юла отлично, грех жаловаться. Я не предупреждал, что приеду, и из ванной доносится шум воды. И голос.
Да ну! Уже скоро год, как мы съехались, а я все еще не в курсе, что Юла поет в ванной?
Ради этого стоит и задержаться…
Это потом я напрягаюсь, потому что слышу в голосе невесты страх.
– Господи, да ты с ума сошла? Как ты вообще могла такое подумать? Про меня!
Голос Юлы глухой, за шумом воды отдельные слова разобрать сложно. Ответ я, естественно, совсем разобрать не могу.
– Шурик, давай завтра все обсудим, – добавляет Юла еще сильнее понижая голос, – мы со всем разберемся, я тебе обещаю.
Больше разговор не продолжается, а шум воды – прекращается. Со странным ощущением я ухожу в спальню, чтобы переодеться. Тон разговора мне не понравился, но понять хоть что-то по тому обрывку беседы, что я услышал – сложно.
Тема такая, что можно подогнуть и под семейный скандал, и под заказное убийство. Параноить по такому поводу глупо. Хотя моя паранойя и по менее подозрительным вопросам регулярно разыгрывается.
– Не слышала, как ты пришел, – Юля останавливается в дверях спальни, наблюдая за моим сражением с галстуком, опостылевшим за день.
– Ты была занята, – я пожимаю плечами, – бывает.
– Слышал меня? – Юля сконфуженно улыбается. Просто улыбается.
А мне мерещится тревога в её глазах. Что вы еще хотели знать об уровне моей паранойи? Дай мне волю – я обвешаю её прослушкой, лишь бы убедиться, что она ничего не творит за моей спиной.
– Не прислушивался, – я качаю головой, буквально стискивая горло собственной подозрительностью, – но уловил тон. Что-то случилось?
– А, да нет? – Юля нервно встряхивает волосами. – Шурка завалила сессию и её мать об этом узнала. Она решила, что я её сдала, потому что я позавчера запалила её зачетку, в которой половина предметов непроставлена. Раскричалась, слушать ничего не хочет. А я уверена, что её матери просто из деканата позвонили.
Желание уволить Александру искушает меня в очередной раз. Бестолковая от слова совсем, теперь еще и нервы беременной родственнице треплет. Той, которая, между прочим, её постоянно выгораживает перед всеми.
– Я с ней поговорю, пожалуй, – проговариваю я вслух, – она со своими претензиями к тебе в положении ведет себя отвратительно.
– Да не надо, прошу тебя, – Юла виснет на моей шее, – мы со всем разберемся сами. Еще не хватало мне и вправду на неё ябедничать.
– Юль, – я сжимаю её подбородок, прямо глядя в глаза, – не все следует спускать и не всем. Ты ждешь моего ребенка. И если кто-то заставляет тебя нервничать – разбираться стоит мне. Тем более, что ты этого сделать не можешь. Слишком мягкая.
Непростительно, я бы сказал. Спускать нахальной племяннице скандалы на ровном месте – куда это вообще годится?
Невольно просится сравнение с Энджи. Вот уж кто оборонял свое личное пространство от любых посягательств. Я обидел её, обижал регулярно – и прощения мне не полагалось, по умолчанию. Несмотря ни на что.
А ведь к ней меня по-прежнему тянуло, как магнитом.
– Ник, пожалуйста, не лезь, – Юля прижимается ко мне крепче, – моя сестра – сложный человек. Ты выговоришь Шурке, а Танька со мной полгода разговаривать не будет. Думаешь, это не будет на меня давить?
– Это шантаж, ты в курсе? – хмуро интересуюсь я под шум нарастающего внутри раздражения.
– Я давно живу со своей семьей, знаю их как облупленных, – Юля болезненно морщится, – и не переживай за меня, со мной все в порядке.
А по нервничающему голосу из ванной так не скажешь.
– Так что, не будешь трогать Шурку? – Юля чуть отодвигается и берется за мой галстук, растягивая мудреный узел тонкими пальцами. – Дай мне честное слово, Ольшанский. Иначе я перестану тебя любить.
Шантаж продолжается.
И все равно главный мерзавец здесь я. Потому что она только что сказала, что меня любит, а я… А я думаю о том, что еще полтора года назад мои галстуки завязывала другая девушка.
Редко.
Эндж не так часто оставалась у меня ночевать, но когда мы с ней слишком долго гуляли, и отпускать её домой было поздно, или когда мы засиживались за фильмом или доской, допоздна ждали свежий матч Чемпионата Мира – я не отпускал её домой, благо спальня для гостей у меня в квартире имеется, и даже не одна…
У неё был пунктик насчет галстуков. И узлов для их завязывания она знала штук шестьдесят. И никогда не могла удержаться от того, чтобы потянуть свои ловкие пальцы к моему галстуку.
А я любил смотреть, с каким сосредоточением она издевается над этой чертовой удавкой…
– Ни-и-ик, – Юля щелкает у меня перед носом, и я буквально пинком вышвыриваю себя из воспоминаний.
– Извини, задумался, – произношу и понимаю, что голос как-то резко сел. Ох, дьявол.
Но от этих мыслей неизбежно перехватывает дыхание.
– Ты не дал мне слова, – Юла меж тем продолжает гнуть свою линию, – Ник, пообещай, что не полезешь разбираться с Шуркой. Я, в конце концов, не беспомощная девочка.
И вот в этом вся Юля Воронцова. Ей приспичило – и черта с два она отстанет, пока не получит интересующий её ответ. Заметил за ней эту черту только недавно. Ну, или она просто просекла, насколько часто я решаю её проблемы без особого спроса, и решила, что некоторые вещи не может оставить на самотек.
Мне не нравится эта настойчивость. Не нравится, что она настолько отстраняет меня от того, что я действительно должен делать как отец её ребенка. Беречь её. Но беречь мне её нужно и от ненужных скандалов. А в воздухе сгущается именно он.
– Черт с ней, – с трудом подавляя раздражение, выдыхаю, – учти, на шестом месяце ты у меня сама на себя столько брать не будешь.
– Уговорил, – Юля открыто улыбается, – буду чаще вспоминать про свои лапки и бросать тебя на амбразуру моих дивных родственничков. Ты еще пожалеешь.
– Ну, ну, – скептично морщусь, примерно представляя, что это обещание Юлу придется заставить сдержать. Шило у неё не в одной ягодице. Такое ощущение иногда, что они у неё вообще в каждой точке тела торчат.
– Я завтра уеду на час раньше, – провожу ладонью по спине девушки, – мне срочно нужно завести моему приятелю документы.
Ложь, ложь – с недавних пор она стала практически неискоренимым спутником моей жизни. И как я позволил себе так завраться?
Но не говорить же, что врач Энджи потребовала, чтобы я сдал кровь для генетического анализа до открытия их лаборатории. Чтобы никто не видел, каким именно способом она зарабатывает деньги на лечение больного внука.
И если не завтра – то вообще никогда.
– А как же я? – Юля капризно надувает губы. – Как я до работы без тебя доеду?
Мне кажется – она фальшивит.
Я не понимаю в чем, но уже разыгравшаяся паранойя может докопаться до чего угодно. Даже до дрогнувшего голоса.
– Вызову тебе такси. Только скинь СМС, когда будешь готова.
– Если переведешь мне денег на такси, будет немного проще, – Юля фыркает и проводит по моему плечу ладонью, – уж с вызовом такси я могу и сама разобраться.
– Как тебе удобно, – я пожимаю плечами. И вправду ведь – нет никакой разницы, кто вызовет машину.
– Спаси-и-ибо, – она ластится как кошка, лезет целоваться, а я – заставляю себя расслабиться. Не думать. Ни о чем не думать. Ни о ком.
Не напрягаться. Вытягивать тепло изнутри, в ответ на прикосновения мягких рук.
Эта девушка – носит моего ребенка. Она знала мои риски, она согласилась попробовать, и у нас с ней получилось. И если не она должна меня волновать, то кто еще?
– Что ты делаешь? – Юла резко выдыхает, перехватывая мою поползшую вдоль по её рубашке ладонь. Черт, надо было как-то резвее под ткань пробираться.
– Хочу поздороваться с сыном, – откликаюсь я невозмутимо, – или с дочкой, кто там у нас, врач не говорил?
– Я просила не говорить, – в голосе Юли звонко стукаются льдинки, – Ник, убери руку. Я же просила. Мне неприятно.
– Что я прикасаюсь? – не понимал этого раньше, не понимаю и сейчас. И очень надеюсь наконец положить конец глупостям в голове невесты. – Юль, не глупи. Любые твои изменения сейчас – естественны. И прекрасны.
– Нет, я сказала! – она взрывается внезапно, с силой отталкиваясь от меня. – Не трогай меня. Я не хочу. Я толстая. Ты увидишь меня и бросишь.
Вихрь проносится по квартире, хлопает входная дверь. Я выхожу в прихожую, чтобы убедиться, что Юла взяла куртку.
Иногда я забываю, что она беременна, до того она бывает хладнокровна и прагматична. А потом… Случается что-то такое.
И все-таки…
Не нравится мне её состояние. Даже для беременной какие-то уж слишком резкие перепады настроения.
Интересно, успею ли я завтра после сдачи крови на анализ заехать ко врачу Юлы? В конце концов, я – отец, имею право быть в курсе имеющихся проблем. А Юле о моем визите знать не обязательно.
5. Энджи
– Как вы думаете, почему вы здесь, Анжела?
Перинатальным психологом оказывается женщина лет на пять меня старше. Чуть полновата, в волосах поблескивают седые прядки – надо же, как рано, но глаза на удивление бодрые и энергичные. А я думала, что психологи – сами по себе напоминают клубок нервов, и потенциально – являются клиентами своих же коллег.
– Не знаю, – отвечая на вопрос пожимаю плечами, – потому что врач меня к вам послал.
– Ну, если я отнимаю у вас ваше время – мы на этом можем закончить. Я могу отметить, что у вас нет никаких проблем, и в наших дальнейших встречах не будет никакой необходимости.
В первую секунду я испытываю возмущение – до чего, однако, докатились все эти бюджетные врачи, вообще не хотят работать, а ведь вот на это уходит пять процентов моей зарплаты.
И вот черта с два, нифига я никуда не уйду.
Взгляд психологини не становится разочарованным, напротив – она будто выжидает.
– Я поняла. Я осталась, и вы ждете, что я скажу зачем?
Врач насмешливо щурится и едва заметно опускает подбородок. А я немного зависаю. Как же это сформулировать, чтобы не прозвучало глупо?
По-моему, как ни сформулируй – но от моих проблем пахнет таким наивняком, что с ними просто стыдно к кому-то обращаться.
– У меня был нервный срыв, – медленно проговариваю я, – ну или что-то вроде того. Подскочило давление, без каких-либо особых причин. И оно не снижалось почти сутки после моей госпитализации. При этом сердце у меня здоровое, причин для таких вот историй как будто нет.
– Как будто?
– Как будто, – я повторяю, пребывая все в той же легкой прострации, – физических причин нет.
– Но есть эмоциональные, не так ли?
– День был сложный.
Короткий ответ психологиню не устраивает, она лишь продолжает выжидающе на меня смотреть.
Ох, черт, как же сложно это!
Как сложно кому-то вообще об этой ерунде говорить.
Ну, подумаешь, отец моего будущего ребенка назвал нашу с ним ночь ошибкой и всеми силами делает вид, что её не было.
Ну, подумаешь – мне приходится с ним работать. Не маленькая девочка, давно должна была привыкнуть, что жить априори сложно.
Ну, подумаешь – оказалась в одном вольере с больной лошадью. Сама себя напугала, а все в итоге обошлось. И наверняка это какой-то придурок-подросток, как и сказал тот сержантик, потому что я в уме не представляю, кому могла насолить настолько.
Ну, подумаешь, мужчина, к которому я три года питала безответные чувства, женится на другой, и все это происходит в поле моего зрения.
Ну, подумаешь…
Тот, кто ухаживал за мной и действительно нравился мне сейчас…
Целовался с другой…
За потоком мыслей и путающихся объяснений я не сразу осознаю, что снова начинаю плакать. Бессильно, устало, вымученно.
Это все такая ерунда. А я… Опять проигрываю собственной глупости, собственным слабостям…
И мне еще даже платки подают… И воду…
– Не торопись, проплачься, – мирно советует мне психолог, – стресс, который ты сдерживаешь в себе, никуда не девается. И пользы он тебе никакой не несет. Только травит.
– Я так… Не могу… Не привыкла…
Господи, какие жалкие всхлипы рождаются на свет из моего рта. Был бы жив мой батюшка – вспомнил бы с печалью, как Тарас Бульба разделался с разочаровавшим…
– А как привыкла? – живо реагирует моя собеседница. – Привыкла как бой-баба все на себе тащить? И ни слезинки не проронить, чтоб другим было удобно и спокойно?
– Все взрослые люди так себя ведут, – хрипло выдыхаю я, впиваясь ногтями в колени. Боль чуть-чуть помогает прийти в себя, но не так твердо, как мне хотелось бы.
– Да ну? – психолог иронично поднимает брови. – Все-все взрослые люди так себя ведут? И те, что довели тебя до такого состояния, – они-то точно ведут себя идеально, это ты сама себя накрутила?
У меня звенит в голове, и я бессильно хватаю ртом воздух. Как рыба, выброшенная на песок, которая срочно пытается научиться дышать новым способом.
– Давай разберемся детальнее. Все ли описанные тобой люди достигли возраста совершеннолетия? И не на прошлой неделе, а уже порядочно?
Я киваю, все еще не набрав в себе достаточно сил для разговора.
– То есть их можно назвать взрослыми людьми, способными принимать самостоятельные решения. Но при этом все они ведут себя так, как им удобно. И плевать им на тебя, на твое спокойствие и удобство. Так?
Я закусываю губу.
Признать это – значит обвинить других людей в собственной уязвимости.
Но отрицать… Язык не поворачивается…
– Давай начнем немного раньше, Анжела, – психологиня успокоительно улыбается, смягчаясь в тоне, – мы уже поняли, что люди крайне редко ведут себя так, как удобно другим. И тебе тоже не стоит беспокоиться об удобстве левой тетки, вроде меня, когда речь заходит о проявлении твоих эмоций. Но наша с тобой задача сейчас не в этом. Мы должны понять, как ты оказалась там, где ты оказалась сейчас.
– И где же я оказалась, по-вашему? – я сама ощущаю себя готовой зарычать и вспылить. Да как она смеет говорить обо мне так, будто я какая-то слабачка?
– В депрессии, девочка, в депрессии, – невесело вздыхает врач, – причем абсолютно нешуточной. Представляющей огромную угрозу для тебя и твоего ребенка.
В депрессии, я? Этим модным словечком обожали прикрываться прежние мои “подружки” – точнее подружки моей “подруги”, незабвенной стервозины Крис, подставившей меня на старой работе. Депрессия была универсальной причиной, чтобы выпросить у мужа шубку, поездку на Ибицу, чтобы завести любовника или бросить работу.
При том, что я ясно видела – это просто каприз. Средство манипуляции, оправдание, симуляция…
И для меня слово “депрессия” всегда было практически синонимом такой вот бесконечной дури в голове, когда просто нечем занять мозг, что придумываешь себе драматичную болячку.
И признать себя… Такой? Да ни в жизнь.
Все это я проговорила вслух.
А врач не повела и бровью.
– К твоему сведенью, депрессия – это вполне конкретное психологическое расстройство, – мирно комментирует она, когда я затихаю, – очень опасное для человека, потому что приступы тоски и уныния зачастую становятся причиной для суицида. А у беременных – частенько провоцируют выкидыши. Мы ведь с тобой не хотим ничего такого?
– Нет, нет, конечно нет, – я нервно встряхиваю головой несколько раз, – я очень хочу, чтобы мой ребенок родился на свет. Здоровым.
– Тогда давай приступим, – психологиня щелкает кнопкой ручки, – я буду записывать, если ты не возражаешь.
– Записывать что? – настороженно уточняю я, хотя возражений у меня на самом деле нет. Пусть. Если это надо – пусть.
– Детали, – кратко поясняет женщина, – например, расскажи-ка мне самое раннее твое воспоминание из детства.
Нужно сказать, впечатление на меня психотерапевт произвела… Странное.
Она была резкой, она была некорректной, её вопросы были совершенно не последовательны. От самого раннего детского воспоминания мы перешли к теме, насколько просто я схожусь с людьми, насколько меня раздражают любые отклонения от текущих планов, не имею ли я привычки пересчитывать листья на деревьях, или ходить на работу по одной привычной дороге, отчаянно боясь всех остальных.
Один час в её кабинете пролетел, как двадцать минут, и за это время я четыре раза почти дошла до точки кипения. Когда хотелось только встать и хлопнуть дверью, чтобы уйти подальше от этой ужасной, грубой тетки!
Я оставалась.
Моральный мазохизм – наше все, на самом деле.
Хотя иногда она мне напоминала зеркало. Саму меня, жесткую, беспощадную, тыкающую носом в косяки. Только я исправляла рабочие косяки, а она – нелогичности в моих представлениях о себе и мире, что меня окружает.
А на саму себя обижаться воистину бессмысленно.
– Что ж, – в какой-то момент психологиня останавливается и будто бы выдыхает, глядя в свой блокнот, – будем считать, что наша сегодняшняя встреча прошла успешно. Я думаю, вам есть что обдумать, Анжела.
Вот уж да.
Голова просто гудит от впечатлений, от всколыхнувшихся эмоций, тонет в мешанине противоречивых мыслей.
– Антидепрессантов я тебе назначать не буду, тебе их попросту нельзя, – продолжает женщина, – но психотерапию назначаю. Пока – раз в неделю. Нам много над чем предстоит поработать. Твоя самооценка – это что-то ужасное, дорогуша. Я спросила тебя о пяти вещах, что тебе в себе нравятся, и ты перечислила сугубо рабочие качества. Такое ощущение, что ты не живешь вне работы. И как при этом ты планируешь уходить в декрет? Ухаживать за ребенком до полутора лет?
– Ну, это будет моей работой.
– То есть ты планируешь положить себя на алтарь воспитания, ожидая, что твой ребенок будет платить тебе зарплату любовью? – щурится тетка. И в этой версии эта мысль смотрит действительно не особо хорошо.
– Ты должна сама себя любить, дорогая. Это будет гораздо полезнее для твоего ребенка и для вас обоих вместе взятых.
А я, получается, не люблю себя?
Так странно обдумывать эту мысль. Я-то по жизни себя считала огромной эгоисткой.
– Домашнее задание, – голос психологини ловит меня у самой двери, – постарайся отследить, сколько раз за день ты пытаешься себя ругать или критиковать. И каждый раз говори себе комплимент. И ставь в тетрадку палочку. Через неделю посчитаем, сколько раз это было.
– И где я возьму тетрадку? – скептически спрашиваю я.
– В больничном магазине бери. Только купи потолще. Иначе докупать придется.
Меня даже слегка задевает то, что психолог так уверена в своих словах. Ну, откуда ей знать? С чего она вообще решила, что я себя много критикую?
В палате я к своему удивлению обнаруживаю тетю Ангелину. Она сидит на моей кровати и с интересом листает зеленый томик Фрая. На моей тумбочке уже лежат какие-то контейнеры и связка бананов. Моя электрическая зубная щетка – вот уж по чему я действительно скучала.
Стопка одежды – на краю кровати.
– Ты рано! – я округляю глаза и кошусь на часы. – Даже одиннадцати нет.
– Ну что мне, тебя бросать, что ли? – тетка всплескивает руками. – Вчера допоздна смотрели состояние ремонта в моей квартире, уж не смогла приехать. Сегодня отпросилась с работы ради такого дела.
– Спасибо, – я порывисто обнимаю тетку. Как показывает реальность последних нескольких недель, все-таки семья для неё – не пустое слово. Характер у неё, конечно, тяжелый, да и псина вредная, но и я, скажем честно, – далеко не Нутелла на вкус.
Интересно, а вот это вот тянет на попытку поругать себя? Наверное, все-таки, да. Что ж, Анжела, ты – молодец. Где тут моя тетрадка?
– Анжела, – наблюдая за моими непонятными маневрами, тетка явно прикидывает, что ей важнее – досказать мысль самой или спросить меня, что за дурью я маюсь. Выбирает первое. – Анжела, я вообще-то не только вещи тебе принесла. Смотри.
На мои колени ложится один из моих счетов. Красный, почти багровый. С тех пор, как я хожу в должниках коммунальных служб – знаю, что таким вот нехитрым способом моя управляющая компания сообщает о критичности размера накопившегося долга. И я видела разные степени цветов этой бумажки за последний год. От светло-бежевого, до ярко-желтого, светло-розового и вот теперь… Красный. Багровый, даже. Плюсом ко всему – к счету прицеплена вторая бумажка. Судебное постановление о взыскании с меня…
Суммарный долг заставляет сердце екнуть.
Я гасила их потихоньку, понемногу, на что хватало денег, стараясь платить по каждому пункту счета хоть чуточку, потому что знала, что если не платить вообще ничего три месяца подряд – тот же газ или свет запросто отключат. Но платила я не целиком – в первую очередь оплачивала счет по неустойке с бывшей работы, потому что знала точно – не заплачу Козырю, и его адвокаты с удовольствием меня вышвырнут из родительской квартиры.
И вот. Допрыгалась. До судебного требования в срок до четырнадцати дней оплатить долг целиком, в противном случае управляющая компания будет иметь право обратиться в службу судебных приставов.
Об их методах работы я знала.
От “войти в дом и забрать все ценное, что попадается на глаз, можно даже по четверти стоимости вещи, причем не магазинной, а цены с того же Авито”, до заморозки счетов и карточек. И вот этого допускать было никак нельзя – у меня как раз подходил срок месячного взноса по неустойке.
И на долг, и на неустойку имеющихся у меня денег не хватит…
Вот ведь черт!
Смотрю на бумажку невидящими глазами и понимаю, что не понимаю, что мне делать. Куда бежать? Даже почку не продашь, беременная ведь! И точки перед глазами кружатся, кружатся, кружатся…
– Я оплатила долг, если что, – выводит меня из зависания голос Ангелины.
В первую секунду я даже не верю, что услышала именно это.
Потому что это… Это выходит за рамки родственной помощи. Вот эта сумма – точно выходит!
– Ты с ума сошла? – хрипло спрашиваю, не поднимая глаз.
– А, надо было подождать, пока тебя из квартиры выселят? Да чтоб не тебя одну, да еще и ребенка твоего? – язвительно вскидывается Ангелина.
А мои пальцы теребят уголочек красной бумажки, пытаясь растереть его в бумажные катышки.
Нужно что-то сказать. Что? Спасибо? Господи, да какое спасибо, тут одно спасибо как лопушок для прикрытия танка. Такое же бесполезное.
– Я тебе отдам, – произношу подрагивающим голосом, – выйду из больницы, сходим к нотариусу, оформим расписку.
– Можно спросить, а чем ты в этом случае свои исковые выплаты покрывать будешь? – сарказма в голосе Ангелины – на три грузовых вагона хватит. – Милостыню просить будешь?
Мои пальцы расправляются с уголком счета и принимаются скрести по колену.
Да, поздновато я к психиатру-то пришла. Надо было раньше! Какими словами я сейчас себя костерю – ни один словарь матных слов столько не знает.
– Это чересчур, ты сама это понимаешь, – бросаю на тетку прямой взгляд, – я очень благодарна тебе, когда ты берешь на себя ужины или вот сейчас, когда ты привезла мне вещи. Я могу стрельнуть у тебя пару тысяч до зарплаты, чтобы через неделю их вернуть. Я могу попросить тебя найти мне работу, и по гроб жизни буду обязана. Но это… Я так не могу. Не могу принять эту твою помощь. Поэтому давай сойдемся на расписке.
– Уймись, коза, – тетка тяжко вздыхает, и хлопает по покрывалу рядом с собой, – и сядь, у меня к тебе есть встречное предложение.
– Какое? – недоумевающе спрашиваю я.
Тетка не отвечает, выжидает, и пока я не сажусь, не открывает рта. Зато потом – наносит воистину неожиданный удар.
– Я тебе предлагаю продать нам с Иваном Александровичем твою квартиру.
– А?! – звук получается каким-то пришибленным. И немного оскорбленным. Я ведь даже не думала!
– Если быть точнее – мы тебе предлагаем обмен. Моя двушка, плюс его однушка – на твою трешку. С доплатой, потому что у тебя и район хороший, и планировка у квартиры прекрасная. Ремонт Ваниной квартиры уже закончен. Ремонт моей – идет полным ходом.
