Джейн Остин
Гордость и предубеждение
Глава 11
Когда после обеда дамы удалились, Элизабет поднялась к сестре и, убедившись, что та надежно защищена от возможных сквозняков, помогла ей спуститься в гостиную, где ее встретили две подруги с горячими выражениями того удовольствия, которое они испытывают, увидев Джейн. Элизабет до сих пор ни разу не видела их столь любезными, как в течение часа, который прошел до появления джентльменов. Она с одобрением отметила их способность и желание поддерживать разговор: они могли интересно описать разные события, продемонстрировать чувство юмора, непринужденно рассказав анекдот, и живо поиронизировать над своими знакомыми.
Но когда появились джентльмены, Джейн сразу утратила статус главного объекта внимания. Весь интерес мисс Бингли мгновенно сосредоточился на Дарси, и еще до того, как он успел сделать хотя бы несколько шагов у нее возникла необходимость сказать ему кое-что. Он, однако, прежде всех вежливо поприветствовал мисс Беннет; мистер Херст тоже слегка поклонился ей и сообщил, что он – очень рад; а вот в приветствии Бингли явно ощущались беспокойство и теплота. Он был полон радости и внимания. Первые полчаса было потрачено им на то, чтобы развести огонь в камине и удостовериться, что она не пострадала от перемещения из комнаты в салон, затем поместить ее подальше от двери – по его настоянию, ей пришлось пересесть на другую сторону камина. Затем он сел рядом с ней и почти ни на кого более не обращал внимания. Элизабет, занимавшаяся своим рукоделием в противоположном углу салона, наблюдала за всем этим с большим удовлетворением.
Когда чайная процедура была завершена, мистер Херст напомнил невестке о том, что карточный стол ждет их, но реакции не последовало. Она поняла, что мистер Дарси не намерен играть, и мистер Херст вскоре обнаружил, что даже его ясно выраженное предложение составить партию отклонено. Мисс Бингли заверила его, что никто не расположен играть, и отсутствие возражений со стороны присутствующих, казалось, подтверждало это. Поэтому мистеру Херсту ничего не оставалось, как поудобнее расположиться на одном из диванов и задремать. Дарси углубился в книгу, мисс Бингли попыталась сделать то же самое, а миссис Херст, занятая главным образом разглядыванием собственных браслетов и колец, время от времени вставляла слово в разговор брата с мисс Беннет.
Внимание мисс Бингли было распределено между наблюдением за тем, как мистер Дарси читает книгу, и чтением ее собственной, к тому же она постоянно либо что-то спрашивала у него, либо подсматривала в его книгу. Однако ей так и не удалось вовлечь его в разговор – он лаконично ответил на ее вопрос и продолжил читать. Наконец, совершенно измученная попытками увлечься собственной книгой, которую она выбрала только потому, что это был второй том той, что выбрал Дарси, она, не удержавшись, зевнула и заявила:
– Как приятно проводить таким образом вечера! Без сомнения, нет большего удовольствия, чем чтение! Насколько быстрее устаешь от любого другого занятия, нежели от чтения! Когда у меня будет собственный дом, я буду чувствовать себя совершенно несчастной, если у меня не будет превосходной библиотеки.
Никто не реагировал на ее откровение. Затем она снова зевнула, отбросила книгу и оглядела комнату в поисках какого-нибудь развлечения; услышав, как ее брат упомянул мисс Беннет о бале, она внезапно повернулась к нему и сказала:
– Кстати, Чарльз, ты действительно всерьез задумал устроить танцы в Незерфилде? Я бы посоветовала тебе, прежде чем принять окончательное решение, узнать о желаниях присутствующих. Я не сильно ошибусь, если скажу, что среди нас не найдется никого, кому бал не оказался бы скорее наказанием, чем удовольствием.
– Если ты имеешь в виду Дарси, – воскликнул ее брат, – он, если захочет, может лечь спать пораньше, до его начала, но что касается бала, то это дело вполне решенное, и как только Николлс сварит достаточно белого супа, я разошлю приглашения.
– Мне гораздо больше нравились бы балы, – отвечала она, – если бы их проводили по-другому – есть что-то невыносимо унылое в общепринятом процессе такого собрания. Без сомнения, было бы гораздо разумнее, если бы общение и беседы, а не танцы, стали содержанием вечера.
– Куда уж разумнее, моя дорогая Кэролайн, но осмелюсь сказать, что это вряд ли будет напоминать бал.
Мисс Бингли не стала продолжать разговор, а вскоре после этого встала и начала прогуливаться по комнате. Фигура у нее была стройной, походка грациозной, но Дарси, на которого все это было рассчитано, по-прежнему был непоколебимо усерден в своем занятии. Видя безуспешность своих усилий, она решила предпринять еще одну попытку и, повернувшись к Элизабет, предложила:
– Мисс Элиза Беннет, позвольте мне предложить вам последовать моему примеру и пройтись по комнате. Уверяю вас, это возвращает бодрость после долгого сидения в одной позе.
Элизабет была удивлена, но не отказалась. А мисс Бингли таким образом преуспела в достижении истинной цели своей любезности – мистер Дарси оторвал взгляд от книги. Он, так же, как и сама Элизабет, уже некоторое время был не прочь сменить занятие и, не подозревая подвоха, закрыл книгу. Ему тут же последовало приглашение присоединиться к их группе, но он отказался, заметив, что может вообразить только два мотива, по которым они решили вместе прогуливаться взад-вперед по комнате, и любому из этих замыслов его присутствие рядом с ними должно было помешать.
– Что он мог иметь в виду? До смерти любопытно, что он хотел этим сказать? – и она обратилась к Элизабет, может ли та его понять.
– По правде сказать, нет, – был ее ответ. – Одно мне ясно, он намерен поступать с нами строго, и наш самый верный способ разрушить его планы – ни о чем его не спрашивать.
Мисс Бингли, однако, не была готова хоть в чем-то разочаровать мистера Дарси и потому упорно требовала объяснений этих двух его мотивов.
– Я не имею ни малейшего возражения против того, чтобы объяснить свои слова, – сказал он, как только получил возможность вставить слово. – Вы либо избрали этот способ скоротать время, потому что у вас есть какие-то общие секреты и вам нужно обсудить их, либо потому, что вы уверены, что ваши фигуры выглядят наиболее выигрышно в движении; если верно первое, то я окажусь лишним и буду мешать вам секретничать, а если второе, то я смогу гораздо лучше оценить ваши достоинства, сидя у камина.
– Ужасно! Я шокирована! – воскликнула мисс Бингли. – Я никогда не слышал ничего более дерзкого. Как нам наказать его за такую речь?
– Нет ничего проще, если вы действительно хотите этого, – отвечала Элизабет. – Нам так просто раздражать и наказывать друг друга – дразните его, подсмеивайтесь над ним. Ведь вы хорошо осведомлены о его слабых сторонах, вы легко сообразите, как это сделать.
– Клянусь честью, я этого не стану делать. Уверяю вас, что мое знание его характера подсказывает избегать такого риска. Насмехаться над сдержанностью манер и наличием здравого смысла! Нет, нет, боюсь, он и сам может бросить нам вызов в этом случае. А что касается просто смеха, то, если позволите, нам лучше не подвергать себя риску выглядеть глуповатыми, начиная смеяться без явной причины. Мистер Дарси может быть спокоен.
– Над мистером Дарси не позволено смеяться! – воскликнула Элизабет. – Это редчайшая привилегия, и я надеюсь, что она такой же редкой и останется, поскольку для меня было бы большой потерей иметь многих таких знакомых. Я ведь очень люблю посмеяться.
– Мисс Бингли, – парировал Дарси, – оказала мне больше почтения, чем я заслуживаю. Самые умные и достойные из людей – даже точнее, самые разумные и благородные из их действий – могут быть сделаны нелепыми и потешными человеком, чьей главной целью в жизни является забава.
– Конечно, – ответила Элизабет, – такие люди есть, но надеюсь, что я не из их числа. Полагаю, я никогда не буду высмеивать то, что разумно и благородно. Глупость и бессмыслица, самодурство и отсутствие логики, я признаю, действительно кажутся мне смехотворными, и я смеюсь над ними, когда получается. Но это, я полагаю, именно то, что у вас, к счастью, отсутствует.
– Возможно, это не распространяется на всех. Но сам я всю жизнь старался избегать проявлений тех слабостей, которые обычно подвергаются насмешкам.
– Таких как тщеславие и гордость.
– Да, тщеславие – это бесспорная слабость. Но гордость – там, где речь идет о настоящем превосходстве ума, такая гордость всегда будет благородным качеством.
Элизабет отвернулась, чтобы скрыть улыбку.
– Я полагаю, ваше обследование мистера Дарси закончено, – вмешалась мисс Бингли. – Умоляю, сообщите, каков результат?
– Я совершенно убеждена в том, что у мистера Дарси нет недостатков. Он предстает перед нами таким, каков он есть, без обмана.
– Что вы, – возразил Дарси, – я не претендовал ни на что подобное. У меня достаточно недостатков, но я надеюсь, что они не связаны с моим разумом. За свой характер я не смею ручаться. Я нахожу его не слишком терпимым и снисходительным, уж точно не в той степени, чтобы безоговорочно воспринимать окружающих. Я не способен предавать забвению недостатки ума и пороки других так быстро, как, может быть, следовало, а также обиды, нанесенные мне. Мои чувства не поддаются влиянию каждый раз, когда меня пытаются растрогать. Меня, пожалуй, можно было бы назвать обидчивым. Мое хорошее отношение, однажды утраченное, потеряно безвозвратно.
– Это действительно серьезно! – воскликнула Элизабет. – Непримиримая обида – не лучшая черта характера. Но вы удачно выбрали свой недостаток. Я действительно не смогу над ним смеяться. Вы в полной безопасности с моей стороны.
– Я считаю, что в самой природе человека присутствует склонность к какому-нибудь пороку – и это обращается в естественный недостаток характера, который невозможно преодолеть даже самым лучшим воспитанием.
– Ваш недостаток в том, что вы склонны всех ненавидеть.
– А ваш, – ответил он с улыбкой, – в том, чтобы умышленно приукрашать их.
– Давайте послушаем немного музыки, – воскликнула мисс Бингли, уставшая от разговора, в котором она не принимала участия. – Луиза, ты же не станешь возражать против того, чтобы я помешала сну мистера Херста?
Ее сестра не имела ни малейших возражений, фортепиано было открыто, и Дарси, после недолгих раздумий, не пожалел об этом. Он начал чувствовать опасность от того, что уделяет Элизабет слишком много внимания.
Глава 12
Получив согласие сестры, Элизабет следующим утром отправила матери записку с просьбой прислать в этот же день за ними карету. Но миссис Беннет вынашивала иной план, в соответствие с которым, ее дочери должны были оставаться в Незерфилде до следующего вторника, то есть Джейн следовало провести в поместье полную неделю. Мать не могла допустить нарушения своих планов, как бы Элизабет не стремилась вернуться домой, поэтому она ответила отрицательно. Миссис Беннет сообщила им, что выслать карету раньше вторника нет никакой возможности. В заключение письма благосклонно сообщалось, что, если мистер Бингли и его сестра будут настаивать на том, чтобы они остались подольше, она, так и быть, не станет возражать. Однако Элизабет была решительно настроена против того, чтобы оставаться там дальше не только потому, что не особо ожидала, что их об этом попросят, а, напротив, опасаясь, что их сочтут навязчивыми. Поэтому она стала уговаривать Джейн без промедления обратиться за помощью к мистеру Бингли, и как только они пришли к согласию, что их первоначальный план покинуть Незерфилд именно этим утром остается неизменным, та обратилась к гостеприимному хозяину с просьбой одолжить его карету.
Сообщение о скором расставании взбудоражило их немногочисленную компанию, все горячо высказывались о том, что им следует остаться по крайней мере до завтра, чтобы Джейн окончательно поправилась; в результате их отъезд был отложен на один день. Мисс Бингли сразу же пожалела, что предложила отсрочку, поскольку ее ревность и неприязнь к одной сестре намного превосходили ее привязанность к другой.
Хозяин дома искренне опечалился, узнав, что они никак не могут задержаться, и предпринял несколько попыток убедить мисс Беннет, что она еще недостаточно окрепла и это небезопасно для ее здоровья, но Джейн была уверена в правильности своего решения и не поддавалась на уговоры.
Для мистера Дарси это была добрая весть – Элизабет пробыла в Незерфилде достаточно долго. Она увлекала его больше, чем ему хотелось, а мисс Бингли была с ней нелюбезна, к тому же подшучивала над ним больше, чем обычно. Он по размышлению решил быть особенно осторожным, чтобы не дать ни малейшего повода заподозрить его в испытываемом восхищении и не продемонстрировать ничего, что могло бы породить в ней надежду составить его счастье. Для него было очевидным, что, если бы такая идея у нее родилась, то его поведение в этот последний день должно было иметь особый смысл, подтверждая или опровергая ее надежды. Верный своей цели, он за всю субботу не сказал ей и десятка слов – он самым добросовестным образом не поднимал глаз от своей книги и ни разу не взглянул на нее хотя иногда они оставались наедине на целых полчаса.
В воскресенье, после утренней службы, произошло столь приятное почти для всех прощание. Доброжелательность мисс Бингли по отношению к Элизабет воскресла буквально на глазах, как усилилась и ее привязанность к Джейн, и когда они прощались, она заверила последнюю, что ей всегда будет приятно видеть ее в Лонгборне или Незерфилде, и нежно обняв ее, она даже пожала руку первой. Элизабет простилась со всей компанией в самом прекрасном расположении духа.
Мать встретила их дома не очень приветливо. Миссис Беннет была удивлена их приездом и сочла, что они были категорически неправы, потревожив мистера Бингли своей просьбой, и высказала опасение, что Джейн могла вновь простудиться. Но отец, хотя и очень немногословный в выражениях своего удовлетворения, был действительно рад их видеть, он увидел воочию, как их не хватало в семейном кругу. В отсутствие Джейн и Элизабет вечерние беседы, когда они собирались все вместе, потеряли значительную часть своей живости и почти всякий смысл.
Они застали Мэри, как обычно, глубоко погруженной в разучивание очередного музыкального опуса и в изучение человеческой природы, у нее уже имелось несколько отрывков, которыми можно было восхищаться, и некоторые новые замечания об общепринятой морали, которые стоило бы выслушать. Кэтрин и Лидия готовы были поделиться новостями иного рода. Многое случилось и о многом поговаривали в полку за время, прошедшее с предыдущей среды: несколько офицеров недавно обедали у их дяди, рядового высекли, и даже разошелся слух, что полковник Форстер собирается жениться.
Глава 13
– Надеюсь, моя дорогая, – сказал мистер Беннет своей жене, когда они завтракали на следующее утро, – что вы велели приготовить сегодня хороший ужин, потому что у меня есть основания ожидать новое лицо на нашем семейном празднике.
– Кого вы имеете в виду, мой дорогой? Я уверена, что никто не появится, если только не заедет Шарлотта Лукас, и я надеюсь, что мои блюда будут для нее достаточно хороши. Я не думаю, что она часто лакомится такими дома.
– Человек, о котором я говорю, – джентльмен и ранее не бывал у нас.
Глаза миссис Беннет разгорелись.
– Человек благородный и нездешний! Готова предположить, что это мистер Бингли! Не скрою, что буду чрезвычайно рада принимать мистера Бингли. Но, боже мой, вот неудача! Рыбы сегодня уже не найти. Лидия, любовь моя, позвони в колокольчик, мне нужно сейчас же переговорить с Хилл.
– Это не мистер Бингли, – продлил интригу ее муж. – Это человек, которого я никогда в жизни не видел.
Сообщение вызвало всеобщее удивление, и он имел удовольствие быть подвергнутым энергичному допросу со стороны жены и пяти дочерей одновременно.
Потешившись некоторое время их любопытством, он наконец объяснил:
– Около месяца назад я получил письмо и около двух недель назад ответил на него, так как считал, что дело это щекотливое и требующее неотложного внимания. Оно пришло от моего двоюродного брата, мистера Коллинза, который, когда я умру, получит полное право выгнать вас всех из этого дома сразу, как только пожелает.
– Ах! Мой дорогой мистер Беннет, – воскликнула его жена, – я не могу вынести напоминаний об этих печальных обстоятельствах. Пожалуйста, не говорите об этом ужасном человеке. Должна признаться, что это наиболее невыносимая для меня вещь на свете, когда я вспоминаю, что твой дом отберут у твоих собственных детей; и я не сомневаюсь, что на вашем месте я бы давно попыталась сделать что-нибудь, чтобы избежать этого.
Джейн и Элизабет попытались объяснить ей суть закона о наследовании. Они и раньше время от времени предпринимали попытки сделать это, но тема майората была для миссис Беннет вне понимания, и она продолжала яростно протестовать против жестокости отчуждения поместья у семьи с пятью дочерьми в пользу чужого человека.
– Это, конечно, неправедное дело унаследовать Лонгборн, – сказал мистер Беннет, – и ничем нельзя оправдать это прегрешение мистера Коллинза. Но если вы послушаете что он пишет, то, может быть, его манера выражаться несколько изменит ваше мнение.
– Нет, я уверена, что не поступлю так, и я думаю, что с его стороны очень неуместно вообще писать вам, это означает явно демонстрировать свое лицемерие. Я не переношу таких притворных друзей. Почему он не мог оставаться в ссоре с вами, как это делал до того его отец?
– И верно, почему? Судя по всему, у него действительно были некоторые сомнения в правильности поступков своего отца в данном споре, как вы услышите:
«Хансфорд, Уэстерхэм, Кент, 15 октября.
Уважаемый сэр,
Разногласия, существовавшие между вами и моим почтенным, а ныне покойным отцом, всегда тяготили меня, и, поскольку я имел несчастье лишиться его, у меня все чаще возникало намерение покончить с этой ссорой. Некоторое время меня удерживали собственные сомнения, не явится ли неуважением к его памяти то, что я стану поддерживать хорошие отношения с кем-либо, с кем ему всегда было по нраву враждовать. – Вот, миссис Беннет. – Однако теперь я принял решение по этому вопросу, поскольку, будучи рукоположенным на Пасху, мне посчастливилось удостоиться покровительства досточтимой леди Кэтрин де Бург, вдовы сэра Льюиса де Бурга, чья щедрость и милосердие сочли меня достойным кафедры настоятеля этого прихода, в котором моим самым искренним устремлением станет смиренное послушание ее светлости и стремление выполнять те обряды и церемонии, которые предписаны Церковью Англии. Более того, как священнослужитель я считаю своим долгом способствовать установлению и поддержанию благословенного мира во всех семьях, находящихся в пределах моего радения; и на этом основании я тешу себя надеждой, что мои нынешние предложения заслуживают благоволения и что то обстоятельство, что я являюсь следующим наследником поместья в Лонгборне, будет вами любезно оставлено без внимания и не заставит вас отвергнуть протянутую оливковую ветвь. Я не испытываю ничего кроме огорчения из-за того, что могу причинить вред вашим любезным дочерям, и прошу позволения принести свои извинения за это, а также заверить вас в своей готовности возместить им возможный ущерб, но об этом в будущем. Если вы не против того, чтобы принять меня в своем доме, я позволю себе удовольствие навестить вас и вашу семью в понедельник, 18 ноября, около четырех часов по полудни и, возможно, злоупотребить вашим гостеприимством, пробыв до субботнего вечера. Это ни в коей мере не причинит ущерба моему служению в приходе, поскольку леди Кэтрин столь милостива, что не возражает против моего нечастого отсутствия по воскресеньям, при условии, что какой-нибудь другой священнослужитель примет на себя исполнение обязанностей, предписанных в этот день.
Остаюсь, дорогой сэр, с почтительными пожеланиями вашей супруге и дочерям,
Ваш доброжелатель и друг,
Уильям Коллинз».
– Таким образом, в четыре часа мы можем ожидать этого мироносца, – подвел итог мистер Беннет, складывая письмо. – Честное слово, он кажется весьма добропорядочным и обходительным молодым человеком, и я не сомневаюсь, что это будет многообещающее знакомство, особенно если леди Кэтрин проявит свою терпимость и позволит ему приехать к нам снова.
– Однако в том, что он говорит о наших дочерях, есть определенный здравый смысл, и если он расположен чем-то загладить свою вину, я не стану его отговаривать.
– Хотя не просто вообразить, – заметила Джейн, – каким он видит возмещение нашего ущерба, что, по его мнению, нам причитается, само намерение, безусловно, делает ему честь.
Элизабет же более всего поразило его чрезвычайное почтение к леди Кэтрин и его прекраснодушное намерение крестить, женить и провожать в последний путь своих прихожан, когда бы это ни потребовалось.
– Я думаю, он, должно быть, чудаковатый, – предположила она. – Я затрудняюсь его представить себе – в его стиле есть что-то очень высокопарное. И что он может иметь в виду, говоря, что он извиняется за то, что оказался наследником? Трудно предположить, что он смог бы сделать для нас, даже если бы захотел. Может ли он оказаться здравомыслящим человеком?
– Нет, дорогая, я думаю, что не может. Я возлагаю большие надежды на то, чтобы найти его обладателем как раз противоположных качеств. В его письме присутствует смесь подобострастия и самомнения, наличие которых обнадеживает. Мне не терпится его увидеть.
– С точки зрения композиции, – сказала Мэри, – письмо не выглядит сколько-нибудь ущербным. Идея оливковой ветви, возможно, не слишком нова, но я думаю, что она недвусмысленно выражена.
Кэтрин и Лидии ни письмо, ни его автор ни в малейшей степени не были интересны. Было практически невероятным, чтобы их кузен явился в алой шинели, а они вот уже несколько недель не представляли себе удовольствия от общества человека в одеянии какого-либо другого цвета. Что касается их матери, письмо мистера Коллинза сгладило большую часть ее недоброжелательности, и она готовилась к встрече с ним со спокойствием, которое удивило ее мужа и дочерей.
Мистер Коллинз не задержался со своим прибытием и был встречен всем семейством с большой учтивостью. Мистер Беннет, как и намеревался, говорил мало, дамы были не прочь поговорить, ну а мистера Коллинза, похоже, не было необходимости поощрять – он и сам не был склонен отмалчиваться. Это был высокий, полноватый молодой человек лет двадцати пяти. Вид у него был степенный и полный достоинства, а манеры очень церемонные. Не успел он усесться, как уже одарил миссис Беннет комплиментом по поводу такой прекрасной семьи из пяти дочерей, сообщил, что много слышал ранее об их красоте, но все слышанное им не отражает и части им увиденного, и добавил, что не сомневается, что счастливая мать в свое время увидит, как они все выйдут замуж. Такая его галантность пришлась по вкусу не всем из его слушателей, но миссис Беннет, пусть сама и оставшаяся без комплиментов, восприняла его речи благосклонно.
– Вы очень любезны, и я всем сердцем желаю, чтобы это произошло, иначе они останутся ни с чем. Все устроено так нелепо.
– Вы, по-видимому, намекаете на наследование этого поместья?
– Ах, сэр! Я действительно именно это имела в виду. Вы должны признаться, что это в высшей степени мучительно для моих бедных девочек. Я не хочу высказывать претензии к вам лично, ведь я знаю, что так порой случается в этом мире независимо от наших желаний. Но никогда не знаешь, как обернутся дела, когда поместье однажды перейдет в чужие руки.
– Я отдаю себе отчет, мадам, какие тяжелые испытания выпали бы на долю моих прекрасных кузин, и могу многое сказать на эту тему, но мне не хотелось бы забегать вперед и проявлять опрометчивость. Однако я могу заверить молодых леди, что прибыл я полным сочувствия и восхищения ими. Сейчас я не хотел бы говорить больше, но, может быть, когда мы лучше узнаем друг друга…
Его речь была прервана сообщением, что обед подан, и девушки, обменявшись улыбками, отметили, что не были единственными объектами восхищения мистера Коллинза. Зал, столовая и вся ее мебель были внимательно осмотрены и заслужили похвалы; и его лестный отзыв тронул бы сердце миссис Беннет, если бы не унизительное ощущение, что он рассматривает все это как свою будущую собственность. Обед, в свою очередь, тоже понравился, и он захотел узнать, кто из его прекрасных кузин проявил такое мастерство в его приготовлении. Но его тут же привела в чувство миссис Беннет, которая с некоторой даже резкостью заверила, что они вполне могут позволить себе нанять хорошего повара и что ее дочерям не место на кухне. Он попросил прощения за то, что вызвал ее недовольство. Смягчив тон, она заявила, что ничуть не обижена, но он продолжал извиняться еще не менее четверти часа.