Джеймс Оливер Кервуд
Долина Молчаливых Призраков

Впереди текла река, а для него она была душой и целью жизни. Это была река Маретты, ее река и его, и оба они сейчас будут на ней. А там Маретта расскажет ему все о Кедсти. Он был убежден в этом. Она сообщит ему обо всем, что произошло, пока он спал. Его вера в нее была безгранична.

Молния осветила то место в тополиных зарослях, где несколько недель тому назад О’Коннор впервые увидал Маретту. Путь к реке шел именно через эти места, и теперь Кент мог бы дойти до нее наперерез с закрытыми глазами, несмотря на темноту. Он бережно обнял Маретту за талию, так что, прижавшись к нему, она находила у него надежную защиту от ветра и дождя. Затем кустарник ударил им по глазам, и они остановились на минуту, чтобы выждать, когда снова вспыхнет молния. Но Кент не так уж тосковал по ней. Ему хотелось использовать темноту. Он еще крепче прижал к себе девушку, и в этом кипевшем темном котле, под целым потоком дождя, под ударами грома она, в свою очередь, прижалась к его груди; трепет ее тела передался ему, и оба они стояли не двигаясь с места и все чего-то ожидали и прислушивались. Ее хрупкость и беспомощность, ее тоненькая талия, которую он обхватывал своей могучей рукой, наполнили его каким-то ликованием. Теперь уже он больше не думал о ней как о выдающемся, храбром существе, которое так смело потрясало своим револьвером перед глазами трех полицейских в казарме. Теперь уже она больше не была для него таинственным, мужественным, неустрашимым человеком, который чуть не целый час держал его в страхе, когда они были в комнате у Кедсти. Теперь это было слабое, цеплявшееся за него создание, пугливое и вполне от него зависевшее.

Во всем этом хаосе в природе что-то говорило ему, что нервы ее уже совершенно сдали, что без него она растерялась бы совсем и разрыдалась бы от страха. И он был этому рад! Он стал крепче поддерживать ее; он еще ниже наклонился над ней, пока наконец его лицо не коснулось ее мокрых волос, выбившихся из-под берета. А затем молния снова осветила всю вселенную, и он увидел перед собой тропинку, которая вела к реке.

Даже в темноте было нетрудно нащупывать ее ногами, так как по ней кто-то раньше проехал на телеге и оставил после себя колеи. Над их головами с шумом трепетали вершины тополей. Под их ногами дорожка в некоторых местах превращалась в целое озеро или в шумно сбегавшие вниз ручьи. В глубоком мраке они наткнулись на одну из таких луж, и, несмотря на то, что за плечами у Кента был уже тяжелый ранец и висело ружье, он тотчас же остановился, взял Маретту на руки и перенес ее на твердое место. Для этого он не просил у нее позволения. И Маретта спокойно пролежала у него на руках две минуты, пока он ее нес, и в эти сладкие мгновения его лицо касалось ее мокрой от дождя щеки.

Чудом всего этого путешествия было то, что ни один из них не говорил. Это молчание между ними было для Кента настолько приятным, что он боялся его нарушить. В этом молчании, вполне понятном и естественном при таком реве непогоды, было для него что-то такое, что все больше и теснее сближало их, и малейшее слово, как казалось ему, могло бы тотчас же нарушить неописуемо волшебную красоту того, что с ними теперь происходило. Когда он снова поставил Маретту на ноги, то ее рука случайно упала на его руки, их пальцы на один момент сомкнулись в легкое рукопожатие, и это для него значило более, чем целые тысячи благодарственных слов.

Целые четверть мили прошли они по тополиной заросли, пока наконец не вышли к опушке соснового и кедрового леса, и скоро он принял их в свои объятия. Здесь уже не дул на них ветер, но темнота была еще более непроницаемой, чем раньше. Кент заметил, что гром и молния удалялись к востоку, и теперь только случайные вспышки освещали дорогу. Дождь уже не хлестал так отчаянно. Они могли слышать над собой ропот верхушек сосен и кедров и шлепанье своих сапог по грязи и лужам. Был один момент, когда стало совсем тихо и сосны перестали шуметь. Тогда Кент глубоко вздохнул, перевел дух и весело спросил:

– Вы промокли, Серая Гусочка?

– Только снаружи, дорогой Бобр. Мне сухо под моими перьями.

В ее голосе звучала полужалобная, полувеселая нотка. Так не могла бы говорить женщина, только что убившая человека. Ее руки цеплялись за его непромокаемое пальто даже теперь, когда они стояли вместе, близко один от другого, точно она боялась, как бы что-нибудь предательски не разъединило их. Кент порылся у себя под плащом, достал из внутреннего кармана сухой носовой платок, нашел в темноте лицо Маретты и ласково, по-отечески вытер его досуха. Так он поступил бы с плакавшим ребенком. Затем он взял ее за талию, и они пошли дальше.

От опушки леса до затона в реке было около полумили, и раз десять на этом пространстве Кент брал девушку на руки и переносил ее через лужи, вода в которых в иных случаях поднималась чуть не до краев его голенищ. Молния больше уже не освещала им дорогу. Дождь все еще лил как из ведра, но ветер вместе со штормом ушел уже к востоку. Лес примыкал к самому затону, которого за темнотой совершенно не было видно. Теперь уже Маретта вела Кента, хотя он и шел впереди нее, крепко держа ее за руку. Если Фингерс не изменил места, о котором говорил ей, то плот должен был находиться где-нибудь в пятидесяти или в сорока шагах от них. Это должна была быть небольшая совершенно плоскодонная лодка, всего только на двух человек, с маленьким домиком, выстроенным на ней в виде шалаша. Она должна была находиться где-то у самого берега, в кустах, на привязи. Маретта рассказала Кенту все сообщенные ей Фингерсом подробности еще раньше, по пути, и он скоро наткнулся коленом на что-то тугое, что оказалось веревкой.

Оставив Маретту у дерева, к которому плот был привязан, Кент вскочил на борт, нащупал дверь домика и, отворив ее, пролез внутрь. Маленькая комнатка была не более полутора аршин в вышину, и ему пришлось стать в ней на колени, чтобы иметь возможность расстегнуть непромокаемое пальто и достать из кармана тужурки коробку спичек. Оказалось, что в домике было совершенно сухо.

При первой вспышке спички обнаружилась вся внутренность каютки. Это было маленькое помещеньице, чуть-чуть больше, чем ящик из-под мыла. Около шести футов в длину, два с половиной в ширину, а потолок был так низок, что, даже стоя на коленях, Кент упирался в него головой. Спичка догорела, и он зажег другую. На этот раз он увидел свечку, которая была вставлена в расщепленную березовую лучину, торчавшую из стены. Он подполз к ней и зажег ее. Он огляделся вокруг себя и на этот раз благословил Фингерса. Все было приготовлено для далекого путешествия. Две узкие койки были устроены у противоположной стены и так низко одна над другой, что Кент усмехнулся при одной только мысли о том, что ему придется пролезать на одну из них. На них были постланы матрасики. Тут же под рукой стояла печечка, а около нее была сложена охапка мелко изрубленных сухих дров. Все это показалось Кенту маленьким детским игрушечным домиком. Картину дополнял низенький стол, на котором лежало множество пакетов.

Кент сбросил с себя ранец и вернулся за Мареттой. Она услышала, как он шлепал по воде, протянула к нему в темноте руки и наткнулась на него. Он поднял ее на руки, пронес по целому морю воды, плескавшемуся у него под ногами, и со смехом положил ее на край плота у самой дверцы. Это был тихий радостный смех. Желтый свет от свечи упал на их лица. Кент едва мог различать подробности, но видел, что глаза ее сияли.

– Ваше гнездышко, Серая Гусочка! – ласково сказал он.

Она протянула руку и коснулась его лица.

– Как вы добры ко мне, Джимс, – ответила она с дрожью в голосе. – Поцелуйте меня!

Несмотря на все еще ливший как из ведра дождь, сердце Кента просто пело от радости. Ощущая на себе трепетное прикосновение губ Маретты, он почувствовал себя сверхчеловеком, и когда он выполз снова на берег и перерезал ножом привязь, то ему вдруг страстно захотелось запеть ту свободную песню моряков, которая донеслась до него тогда, когда он лежал в больнице и караван отходил на Север. И, еле удерживаясь от смеха, он все-таки вполголоса запел ее. А потом, напрягая все свои силы, как гигант оттолкнул плот от берега и вывел его на середину реки. В маленькой каютке, по ту сторону двери, находилось то, что теперь составляло всю его жизнь. Повернув голову, он мог видеть мерцавший из окошечка свет свечи. Свет… каютка… Маретта!

Он засмеялся весело, глупо, как мальчуган. Он мог уже слышать, как шумела и ревела меж камней река. Но он не боялся этого рева. Это была его река; она была его другом. Все возраставший ее шум был для него не угрозой, а радостным громом тысяч голосов, звавших его к себе и радовавшихся его шествию. Над его головой снова открылось свободное небо, темное, как чернила, и потоки дождя полились ему прямо в лицо, но он испытывал от этого наслаждение. Река несла его к Невольничьему озеру, затем к Макензи и далее за Полярный круг.

И он снова, уже в последний раз, бросил вызов непогоде, и этот его крик был радостным и торжествующим; в нем звучала надежда, которая была выше всяких законов и условностей, созданных людьми; затем он обернулся назад к шалашу, откуда ему ласково и приветливо желтым пятнышком улыбалось освещенное окошечко.

Глава XVII

Кент подошел к домику и постучался в него. Маретта отворила ему дверцу и посторонилась, чтобы дать ему пролезть. Он влез туда, как большая мокрая собака, на четвереньках. Маретта уже сняла с себя берет и дождевик. Печечка была уже затоплена, и в ней весело потрескивал огонь. За этим треском не было слышно дождя, стучавшего по крыше. Кент посмотрел на Маретту. Мокрые волосы свешивались ей на лоб, ее руки, ноги и часть тела тоже были мокры. Но глаза у нее сияли, и она улыбалась. Она казалась ему теперь маленьким ребенком, который был рад, что нашел наконец убежище. Он ожидал, что пережитые в эту ночь ужасы все-таки будут отражаться у нее на лице, но от них не было и следа. Она теперь даже и не думала о громе, молнии и темноте или о Кедсти, который остался мертвым в своем доме. Она думала только о Кенте.

Он радостно смеялся. Сколько было веселого, возбуждающего в этой непроглядной бурной ночи и в гремевшем над их головами громе, в этой бурливой реке, плескавшейся теперь под ними, и как забавно находиться в этой собачьей конуре, в которой ни встать, ни сесть, ни пройтись!.. Веселое настроение и теплота от печки стали согревать их продрогшие тела, а потрескивание березовых дровишек и уют заставили Кента подумать о тихой пристани и о той жизни, которая могла бы открыться для него впереди. А Маретта, глаза и губы которой все еще ласково улыбались ему при тусклом свете свечи, тоже, казалось, позабыла обо всем, что осталось позади. Только одно это маленькое окошечко все еще напоминало им о пережитой трагедии и о бегстве. Кенту казалось, что двигавшийся во мраке свет может быть замечен с берега. Ведь на целые мили ниже пристани Атабаски кое-где попадались на берегу отдельные хижины поселенцев, которые, приглядевшись, могли бы заметить огонек даже сквозь дождь. И он подполз к окошечку и завесил его своим пальто.

– Поехали! – воскликнул он, потирая руки. – А что, Серая Гусочка, не покажется ли нам здесь еще уютнее, если я закурю?

Она разрешила, но подозрительно посмотрела на пальто.

– Нет, закрыто плотно, – успокоил он ее, выколотив трубку и набив ее табаком. – Вероятно, все теперь крепко спят. Но, конечно, мы должны быть настороже!

В это время плот покачнулся с боку на бок. Кент заметил это и опять успокоил ее.

– Не бойтесь, – добавил он, – нам не грозит крушение. Здесь на целые тридцать миль нет ни камней, ни порогов. Река гладкая, как пол. Если мы даже стукнемся о берег, то и тогда будьте покойны. Не бойтесь ничего.

– Да я и не боюсь, – ответила она, – в особенности реки!

А затем, точно вдруг действительно испугавшись чего-то, она неожиданно спросила:

– Как вы думаете, где они завтра будут нас искать?

Кент закурил трубку и пытливо на нее посмотрел. Она низко склонилась к нему, ожидая ответа.

– В лесах, на реке, везде! – ответил он. – Конечно, хватятся этого плота. Мы должны теперь зорко оглядываться назад и использовать для себя каждый момент.

– Смыл ли дождь наши следы, Джимс?

– Да. Все исчезло.

– А там, под окнами? Ведь там ходил Муи?

– И его следы смыты.

– Я рада. Мне не хотелось бы, чтобы он и Фингерс были замешаны в нашей истории. Кстати, как поступит Муи?

– Вероятно, убежит. Ведь он превосходный следопыт! Лучше его не скроется никто.

Она не старалась скрыть от него, какое облегчение почувствовала от этих его слов. Его немного удивило, что она в час их собственной опасности так интересовалась судьбой Фингерса и индейца. А он так хотел отвлечь ее внимание от той беды, которая угрожала этим двум людям! Но она и сама представляла себе чуть не воочию все то, что могло их ожидать. Ведь не дура же она, чтобы не понимать, что через каких-нибудь три-четыре часа убийство Кедсти уже будет обнаружено и длинные руки закона уже примутся за свою работу. И если их схватят…

Она протянула к Кенту ноги и пошевелила пальцами внутри сапог, так что он услышал, как забулькала в них вода.

– Уф! – передернула она плечами. – Промокли совсем! Будьте любезны, Джимс, расшнуруйте их и стащите с меня!

Он положил трубку в сторону и опустился перед ней на колени. Целые пять минут провозился он с ее сапогами. А затем он сжал между ладонями ее маленькую ступню.

– Холодная, холодная, как лед! – воскликнул он. – Снимите чулки, Маретта! Обязательно!

Он подкинул в печку дров, стащил с койки одеяло, придвинул к печке маленькую скамеечку, покрыл ее одеялом. Через минуту Маретта уже сидела в импровизированном кресле с ногами, укутанными в согретые на печке одеяла. Кент отворил в печке дверцу, загасил свечу, и от пылавших березовых дров помещение осветилось ласковым уютным светом. Это прибавило девушке румянца. При этом освещении она показалась Кенту удивительно нежной и прелестной. И когда он кончил заворачивать в одеяла ее ноги, она протянула руку, провела ею по его лицу и мокрым волосам так легко, что он почувствовал на них только трепетную ласку, но отнюдь не тяжесть этой маленькой руки.

– Вы так добры ко мне, Джимс!.. – сказала она, и он услышал в ее голосе нотку рыдания.

Он сидел прямо на полу, около нее, спиной опершись о стену.

– Это потому, что я люблю вас, Серенькая Гусочка, – ответил он тихонько, глядя на огонь.

Она промолчала. Над их головами колотил по крыше дождь, точно по ней отчеканивали тысячи ударов барабанные палочки. Под ними плескалась медленно уносившая их с собой вода, и они чувствовали покачивания плота с боку на бок. Девушка отвернулась, и, невидимый ею, он поднял глаза. Огонь от печки падал на ее волосы, дрожал у нее на шее, и ее длинные ресницы так и отливали красной медью.

И глядя на нее, Кент подумал о Кедсти, откинувшем назад голову у себя в кресле в своем доме и удушенном прядью этих великолепных волос, которые были от него, Кента, теперь на таком близком расстоянии, что, чуть только наклонившись вперед, он мог бы коснуться их губами. Мысль о Кедсти не привела его в ужас, потому что в эту самую минуту Маретта провела по его щеке рукой, такой маленькой, такой нежной, – куда же было этим ручкам справиться с таким богатырем, как Кедсти, который должен был сопротивляться своему убийце не на жизнь, а на смерть!

И Кент взял эту ручку в свою и притянул ее к себе.

– Ну-с, дорогая Серенькая Гусочка, – сказал он, – расскажите теперь, как обстояло дело в комнате у Кедсти?

В его голосе чувствовалось безграничное доверие. Ему хотелось дать ей понять, что, каковы бы ни были результаты ее рассказа, ни его доверие к ней, ни любовь не могут поколебаться. Он верил и будет верить ей всегда.

Он уже был твердо уверен в своих предположениях о том, как именно умер Кедсти. В то время, как он спал, Маретта и какой-то другой человек находились внизу, в комнате у инспектора. Пререкания дошли до высшей точки, и Кедсти получил каким-то еще не выясненным для Кента путем удар в голову его собственным пистолетом. А затем, как только Кедсти оправился от нанесенного ему удара и стал сопротивляться, неизвестный компаньон Маретты прикончил его. В ужасе, остолбенев от того, что произошло, а может быть, и вполне бессознательно, она оказалась не в силах воспрепятствовать убийце использовать прядь ее волос. Из этой картины Кент совершенно исключил шнурки от сапог и на занавесках. Он знал, что именно самое необыкновенное, самое неожиданное и случается часто в преступлениях. И он ожидал, что теперь Маретта расскажет ему точь-в-точь то же самое, что он и предполагал.

Пока он ждал ответа, ее пальцы в его руке похолодели.

– Говорите же, Серенькая Гусочка, как это все произошло?

– Я… не знаю… Джимс… – ответила она, запинаясь.

Он быстро перевел на нее глаза, точно не совсем был уверен в том, что хорошо ее расслышал. Она не повернулась и продолжала смотреть на пламя. Она ухватилась пальцами за его большой палец и крепко сжала его, как делала это, когда боялась грозы.

– Я ничего не знаю, Джимс…

Он был разочарован. Он был готов отдать за нее свою жизнь, бороться за нее до последнего дыхания, и тут вдруг такой неожиданный удар! Он готов был верить каждому ее слову, всему, но только не тому, что она сейчас сказала. Она, во всяком случае, должна была знать, что происходило в комнате у Кедсти. И она знала, если только она не…

И вдруг его сердце запрыгало от радостной надежды.

– Быть может, вы были в бессознательном состоянии? – спросил он тихонько, и сердце его забилось. – Вероятно, с вами был обморок, когда все это случилось?

Она покачала головой.

– Нет, – ответила она. – Я была в своей комнате и спала. Я вовсе не рассчитывала спать, но все-таки заснула, и вдруг что-то разбудило меня. Что-то против воли потянуло меня вниз. И когда я пришла туда, то Кедсти уже был мертв и находился в том положении, в каком вы его нашли. Это меня ошеломило. И я не могла двинуться, как в столбняке, – в это время вошли вы.

Она тихонько, но многозначительно высвободила свою руку из его руки.

– Вы должны мне верить, Джимс, – сказала она. – Но я знаю, что вы мне не верите. Вам невозможно мне поверить.

– А вы не хотите верить мне, Маретта, – ответил он.

– Нет, я вам верю. Поэтому и вы должны.

– А петля из волос вокруг шеи Кедсти? И притом из ваших волос!..

Он не договорил. Эти его слова, которые он сказал ласково, все-таки показались ему жестокими. Но он не заметил, чтобы они ошеломили ее. Она даже не вздрогнула, а продолжала не мигая смотреть на огонь. И это смутило его. Никогда еще в жизни своей он не видел в людях такого самообладания. Это разочаровало его, огорошило, несмотря на то, что ему безумно захотелось вдруг схватить ее и прижать к себе, излить перед ней свою любовь, убедить ее, чтобы она рассказала ему все и не скрывала от него ничего, чтобы он не с пустыми руками мог вступить за нее в смертный бой.

А затем она спросила:

– Джимс, если нас схватят, то это скоро произойдет?

– Не схватят! – ответил он.

– Но ведь опасность быть схваченными нам все-таки угрожает? – настаивала она.

Кент вытащил часы и наклонился поближе к огню, чтобы лучше разглядеть.

– Сейчас три часа, – сказал он. – Еще день и ночь, милая Серенькая Гусочка, и никакая полиция нас не найдет нигде.

Она долго молчала. А затем опять ее пальцы ухватились за его большой палец и тихонько его сжали.

– Джимс, – сказала она наконец, – когда мы будем в безопасности, когда мы будем уверены, что полиция нас уже не найдет, я расскажу вам все, что знаю, обо всем, что произошло в комнате у Кедсти. Тогда я расскажу вам и тайну, связанную с прядью волос. Одним словом, я сообщу вам все.

Ее пальцы сжались теснее.

– Все, все! – повторила она. – Я расскажу вам и о Кедсти и о себе самой, и после этого вы уже не будете больше любить меня.

– Я люблю вас, – сказал он с благоговением. – Что бы вы мне ни рассказали, я буду вас любить.

Она слегка вскрикнула, и скорбная нотка послышалась в ее голосе. И если бы Кент мог видеть ее лицо, то он заметил бы в нем новое выражение и уловил бы тот свет, который вдруг появился у нее в глазах и тотчас же исчез.

Когда же она повернула голову, то он увидел, что она с тревогой посмотрела вдруг на дверь. Посмотрел туда и он. Через порог к ним просачивалась вода.

– Я ожидал этого, – весело сказал он. – Наш плот переполнился дождем. Если мы не вычерпаем воду, то можем пойти ко дну.

Он потянулся к своему непромокаемому пальто и накинул его себе на плечи.

– Я сейчас вычерпаю ее, – сказал он. – Это нетрудно. А пока я буду этим занят, вы снимите с себя мокрую одежду и постарайтесь улечься спать. Вы сделаете это?

– Я не устала, – ответила она, – но думаю, что лучше сделать по-вашему…

И она коснулась его плеча.

– Да, это будет лучше, – сказал он и поцеловал ее в голову.

А затем он взял ведро и вышел за дверь.