Джеймс Фенимор Купер
Два адмирала
Глава XXVI
Эскадра рассыпалась по океану, как дикие лебеди на лету; самый неповоротливый моряк сделался живым, и волны расступаются, пенясь под каждым носом корабля.
Лорд Байрон
По пылкости своего характера сэр Джервез очень часто подвергался самым беглым переменам намерений, а потому Гринли, заметив ему, что они находятся на траверзе «Перуна», спросил, угодно ли ему далее продолжать свой путь?
– К «Карнатику», Гринли, если только сэру Вичерли будет угодно направить туда путь. До наступления ночи мне надо переговорить еще кой о чем с моим другом Паркером. Дайте нам, однако, прежде простора посмотреть на выдумки Морганика. А, вот он машет своей шляпой на юте и удивляется, кой черт принес к нему в гости сэра Джервеза! Подойдемте к нему ближе, Вичекомб, и послушаем, что он нам скажет.
– Добрый вечер, сэр Джервез, – крикнул герцог, начиная, по обыкновению, первым разговор. – Когда я увидел на катере ваш флаг, я льстил себя надеждой, что вы окажете мне честь распить у меня бутылочку кларета и отведать свежих плодов.
– Благодарю, милорд, но у нас дело важнее удовольствия. Мы не были и сегодня ленивы, а завтра нам будет еще более работы. Поставьте хороших караульных и будьте внимательны к отдаваемым сигналам.
При этом сэр Джервез махнул рукой, и молодой герцог не смел отвечать ни слова, а тем более задавать новые вопросы, хотя на «Ахиллесе» и призадумались над значением последних слов вице-адмирала. Тогда катер двинулся далее, и через несколько минут сэр Джервез был уже на квартердеке «Карнатика».
Паркер встретил главнокомандующего со шляпой в руке, с обыкновенным своим беспокойством и страхом, которые не могли умерить даже чувства собственных заслуг. Впрочем, такая странность характера была следствием отчасти привычки с малолетства уважать старших. Как скоро на квартердеке была отдана надлежащим образом честь, – что сэр Джервез всегда строго соблюдал, – вице-адмирал сообщил капитану Паркеру желание переговорить с ним в собственной его каюте и попросил с собой Гринли и Вичерли.
Два капитана и Вичерли последовали за вице-адмиралом в заднюю комнату, где последний сел на диване, а остальные, взяв кресла, поместились подле него в почтительном отдалении; когда все заняли свои места, сэр Джервез начал:
– У меня есть весьма важное дело, капитан Паркер, которое я хочу вверить вам. Вы, конечно, знаете, что мы жестоко отделали одно неприятельское судно, которое ушло сегодня утром от нас в свою линию. Потеряв в деле с нами две мачты, оно поставило уже, как вы видели, временные; разумеется, они дают ему только возможность добраться кое-как до своего порта. Monsieur de Vervillin никогда не согласится оставить нерешенным наш спор, – иначе я жестоко в нем ошибаюсь. Он не оставит в своем флоте изуродованного нами судна и, без всякого сомнения, как скоро стемнеет, пошлет его в Шербург в сопровождении корвета, а может быть, и фрегата.
– Так, сэр Джервез, – отвечал Паркер в задумчивости, когда вице-адмирал замолчал. – Все, что вы говорите, очень легко может исполниться.
– Должно исполниться, Паркер, ветер дует прямо к гавани неприятеля. Если вы меня поняли, вы легко можете себе представить, чего желаю я от «Карнатика»?
– Кажется, я понимаю вас, сэр; но если вы позволите мне высказать свои соображения…
– Говорите, старый юноша, – вы имеете дело с другом. Я выбрал вас для этого предприятия потому, что люблю вас, так и потому, что вы старший капитан нашего флота. Кто это судно захватит, тот, разумеется, получит приличную награду.
– Совершенная правда, сэр; но разве здесь не предстоит нам еще более дела? Да и будет ли с нашей стороны благоразумно лишать себя помощи такого прекрасного судна, каков «Карнатик», когда мы имеем на шесть судов десять неприятельских?
– Обо всем этом я уже думал и, кажется, даже предвидел ваши мысли. Без подкрепления, в эту тихую погоду, мне невозможно сражаться с французами. Когда же к нам присоединятся суда Блюуатера, мы будем иметь десять судов против десяти, а с вами было бы одиннадцать против десяти. Признаюсь вам, я не желал бы быть сильней неприятеля многочисленностью и потому отсылаю одно судно, причем я уверен, что прекрасный двухдечный корабль будет нам наградой за это предприятие. Если изувеченного молодца будет провожать фрегат, то у вас будет довольно дела и самое жаркое сражение; если вы возьмете их обоих в плен – вас ожидает завидная слава. Что вы теперь скажете, Паркер?
– Что я начинаю иметь лучшее мнение об этом плане, сэр Джервез, и благодарю вас за ваш выбор. Но мне хотелось бы теперь, сэр Джервез, знать ваш собственный план действий, – я всегда находил самым лучшим и безопасным для себя в точности ему следовать.
– Извольте, вот он. Выберите четырех или пятерых зорких караульных и пошлите их наверх, чтоб они, пока будет довольно светло, постарались найти вам жертву. В ту минуту, как она пустится в путь, вы поворотите через фордевинд и поспешите к мысу Ла-Гот или острову Алдерней. Не ждите от меня никаких сигналов и, как скоро стемнеет, снимайтесь с якоря. Когда вы сделаете свое дело, поспешите к ближайшему английскому порту и накиньте шотландца на плечо, чтобы меч короля как-нибудь не ушиб вас.
Пробыв в каюте Паркера по крайней мере час, сэр Джервез простился с ним и спустился в свой катер. Уже так стемнело, что простым глазом невозможно было рассмотреть мелких предметов на расстоянии и ста ярдов, и громады судов казались нашим пловцам из катера черными холмами с носящимися на их вершинах облаками. Никто из капитанов не смел окликнуть главнокомандующего на обратном пути, исключая, разумеется, герцога. Он всегда имел что-нибудь сказать; и так как он догадывался, в чем заключалась настоящая цель поездки вице-адмирала к Паркеру, то и не мог удержаться, чтобы не высказать своих мыслей сэру Жерви, когда услышал удары весел приближающегося катера.
– Всем нам будет очень завидна честь, оказанная капитану Паркеру, сэр Джервез, – крикнул он, – пока вы не распространите вашей милости и на нас недостойных.
– Хорошо, хорошо, Морганик, и вы не будете забыты в свое время. А пока смотрите, пожалуйста, чтобы ваши люди были внимательны и не потеряли из вида французов. Мы сможем завтра утром кое-что сказать вам.
Через четверть часа сэр Джервез был уже снова на юте «Плантагенета», и катер убрали на свое место. Гринли занялся своими обязанностями, а Бонтинг был готов передавать приказания главнокомандующего.
Было девять часов, и за темнотой едва ли можно было отличить самые громады судов даже на расстоянии полумили; однако с помощью подзорных труб неусыпно наблюдали за неприятельскими судами, которые в это время были от них впереди на две мили. Вся британская линия, будто побуждаемая каким-то общим инстинктом, обрасопила свои грота-реи, и тонкий слух легко бы услышал, как все грота-марсели заполоскались в один и тот же момент. Тогда вся дивизия сэра Джервеза двинулась вперед в сомкнутой линии и, следуя за «Плантагенетом», строго исполняла все его маневры. Спустя несколько минут «Карнатик», к удивлению всех, круто повернул через фордевинд и, поставив лиселя штирборта, пошел бакштагом. Через полчаса он исчез уже из вида, ибо весь восточный горизонт, или, лучше сказать, часть его, склоняющаяся к берегам Франции, оделась непроницаемым мраком ночи. Все это время «Победа», буксируемая «Друидом», держалась на булине; но спустя час, когда сэр Джервез снова увидел себя на траверзе французов в полумиле от них к ветру, двух судов этих, равно как и «Карнатика», не было видно и следов.
– Пока все идет, как нельзя лучше, господа, – сказал вице-адмирал, обращаясь к окружающим его. – Теперь мы попытаемся сосчитать суда неприятеля, дабы удостовериться, не отослал ли он также крейсеров захватить наши суда, которые мы оставили позади.
Вичерли, рассмотрев положение неприятеля, донес, что фрегат, стоявший за несколько времени перед тем близ «Громовержца» и повторявший его сигналы, скрылся. Это обстоятельство было чрезвычайно приятно сэру Джервезу, потому что оно оправдало его предсказание; к тому же он вовсе не печалился, что так легко отделался от одного из легких крейсеров неприятеля, которые часто приносят много вреда и хлопот победителям даже по окончании битвы.
– Мне кажется, сэр Джервез, – заметил скромно Вичерли, – что французы натянули галсы до борта, желая приблизиться к нам. Вы не заметили этого, капитан Гринли?
– Нет. Если они, действительно, идут теперь под нижними парусами, то они должно быть сейчас только их подняли. Как вы думаете, сэр Джервез, ведь это признак деятельной ночи!
Говоря это, Гринли указывал в ту сторону, где находился французский адмирал и где в эту минуту появился двойной ряд огней, возвещавший, что фонари батарей зажжены и что неприятель приготовляется к атаке. Менее чем через минуту можно было уже различить всю линию французов, освещаемую огнями, тянувшимися по океану. Свет их уподоблялся тому, который изливается из окон ярко освещенной комнаты. Так как эти действия были такого рода, что англичане много могли потерять и ничего не выиграть, то сэр Джервез тотчас же отдал приказание обрасопить реи вперед, натянуть фок- и грот-галсы и поставить брамселя. Следующие за его кормой суда, разумеется, поставили те же паруса и, натянув туго булини, последовали за адмиралом.
– Нет, эта игра не для нас, – хладнокровно заметил сэр Джервез. – Поврежденное судно должно неминуемо попасть в наши руки, а в битве, где на одного капитана приходится два неприятеля, канонада не может быть успешной. Нет, нет, monsieur de Vervillin, оскаливайте себе зубы сколько вам угодно, но вы не дождетесь от меня выстрела. Я надеюсь, Бонтинг, что мое приказание не показывать огней исполняется во всей строгости?
– Кажется, на всех наших судах не видно ни одного огня, сэр Джервез, – отвечал Бонтинг. – Впрочем, мы так близко находимся от неприятеля, что ему нетрудно узнать, где мы.
– Кроме «Карнатика» и приза, Бонтинг. Чем более они нами заняты, тем менее они станут о них думать.
Нет никакого сомнения, что французский адмирал был обманут приближением неприятеля, к храбрости которого он питал глубокое уважение. Он приготовился встретить нападающих, но сам не открывал огня, хотя тяжелые выстрелы его произвели бы самое пагубное действие. Не полагаясь на успех ночного сражения, он уклонялся от него, и через час огни в его портах исчезли; к этому времени английские суда, поставив более парусов, чем следовало бы в такую погоду, отошли от неприятеля далее пушечного выстрела. Сэр Джервез тогда только сбавил свою парусность, когда удостоверился с помощью трубы, что французы снова поставили свои нижние паруса и пошли легким ходом.
Было уже около полуночи, когда сэр Джервез решился сойти вниз. Однако, прежде чем он оставил дек, он отдал весьма подробные приказания Гринли, передавшему их лейтенанту, с которым условился быть в продолжение всей ночи, попеременно, наверху. Движение всей эскадры зависело по-прежнему от флагманского корабля. После этого вице-адмирал удалился к себе в каюту и, зная, что он может теперь отдохнуть, спокойно лег спать.
Картина движения обоих флотов в этот час ночи была в высшей степени любопытна. После тщетного часового усилия поставить своего неприятеля на расстояние пушечного выстрела французы при восходе месяца оставили на время свои напрасные покушения, укоротили паруса, и большая часть их старших офицеров и капитанов предалась отдыху.
При самом восходе солнца Галлейго, согласно отданному ему с вечера приказанию, подошел тихонько к вице-адмиралу и дотронулся до него. Этого было довольно, чтобы разбудить сэра Джервеза.
– Хорошо, – сказал он, поднялся, сел и задал обыкновенный первый вопрос всякого моряка: – Какова погода?
– Теперь дует славный брамсельный ветер, сэр Джервез, прямо по нашему судну. Напустите только его на этих жалких французиков, и оно в полчаса налетит на них, как ястреб на цыплят.
– Как далеко были от нас французы, когда ты был последний раз на деке?
– Да вот они, сэр Жерви! – отвечал Галлейго, отдергивая занавеску с окна каюты и позволяя вице-адмиралу видеть арьергард французской линии.
– Да, был ли виден приз? – спросил сэр Джервез с нетерпением.
– Нет, сэр Жерви, он исчез, а с ним вместе и «Друид». Но это еще не все, сэр; говорят, что с «Карнатиком» также что-то случилось; он вышел из нашей линии, как нактоузная лампа в восемь склянок.
– Как, и его не видать?
– Не видать, сэр Жерви, как и нашего курятника! Мы все удивляемся, что сталось с капитаном Паркером; и его и «Карнатика» исчез и след на соленом океане. Наши матросы на вахте хохочут и говорят, будто Паркера унесло тифоном; но они так много смеются при несчастьях, что я вообще никогда их не слушаю.
– Хорошо ли ты разглядел сегодня утром океан, мистер Галлейго? – спросил сэр Джервез, готовясь бриться. – У тебя был очень зоркий глаз, когда мы служили на фрегате, и потому ты в состоянии сказать мне: не видишь ли ты адмирала Блюуатера?
– Адмирала Блю? Странно, сэр Жерви, ведь я совсем и забыл о его посудинах и вычеркнул его из моего журнала. С рассветом там, к северу, было несколько судов, но я вовсе и не подумал, что это может быть адмирал Блю, потому что с моей стороны было гораздо естественнее предполагать, что он находится на своем месте, в арьергарде нашей линии. Позвольте, сэр Жерви, сколько у нас в отсутствии судов, вместе с адмиралом Блю?
– Пять двухдечных кораблей и сверх того «Ренжер» и «Гнат». Всего семь парусов.
– Да, так точно! Ведь и там, к северу, как я говорил, было видно пять судов; очень легко может статься, что это была дивизия адмирала Блю.
Сэр Джервез только что покрыл лицо свое мыльной пеной, но едва Галлейго успел окончить речь свою, как он в ту же минуту забыл об этом; так как ветер дул с северо-запада, и «Плантагенет» шел левым галсом по направлению к Портлендскому мысу, и притом довольно далеко от берега к югу, то окно в боковой галерее бакборта позволяло обозреть весь наветренный горизонт. Перебежав из каюты в эту галерею, сэр Джервез отворил окно и пристально устремил глаза свои вдаль. Отсюда в самом деле была видна эскадра в пять судов, которая в сомкнутом порядке медленно спускалась к двум линиям под марселями и с поднятыми нижними парусами. Тогда вице-адмирал снова принялся за свой туалет и выбрился с такой быстротой, которая казалась бы весьма опасной при движении судна, если б он не был приучен к этому годами службы. Едва он успел окончить эту важную операцию, как лекарь доложил о приходе капитана Гринли в главную каюту.
– Что нового, Гринли? Что нового? – спросил вице-адмирал, пыхтя и вытаскивая свою голову из таза. – Нет ли известия от Блюуатера?
– Мне чрезвычайно приятно, сэр Джервез, что я могу сказать вам, что его видно уже с час и что он незаметно приближается к нам. Я не хотел будить вас, пока в точности не удостоверился в этом, очень хорошо зная, что для ясной головы нужен сон.
– Вы поступили хорошо, Гринли; если Богу будет угодно, сегодня будет у нас жаркий день! Французы должны видеть наш арьергард.
– Без сомнения, сэр; но незаметно, чтоб они намеревались уйти. Monsieur de Vervillin хочет с нами сразиться, – в этом я уверен; но вчерашний опыт сделал его немножко поосторожнее.
Сэр Джервез в задумчивости вышел из гостиной с сюртуком в руке. Он оделся с таким рассеянным видом, что даже не заметил, как Галлейго хлопотал около него, стараясь как можно тщательнее принарядить своего господина.
Глава XXVII
И маленький воинственный мир внутри!
Лорд Байрон
Исполненный замечательных событий день начался прелестнейшим летним утром. Один только северо-западный ветер, довольно холодный для этого времени года, нарушал все чары дивного восхода июльского солнца. Волны юго-западного шторма совершенно утихли и сменились правильным, весьма незначительным по сравнению с прежним волнением. Для больших судов настоящее положение моря можно было назвать спокойным, хотя килевая качка, валкость «Бегуна» и «Деятельного» и самое качание мачт двухдечных кораблей достаточно свидетельствовали, что беспокойный океан все еще находится в движении. Новый ветер мало-помалу установился и сделался именно таким, какой моряки называют добрым шестиузловым.
В подветренной стороне на расстоянии мили шли французские суда, выстроенные в боевой порядок и в такой сомкнутой и правильной линии, которая невольно заставляла думать, что граф Вервильен намерен в этой позиции встретить ожидаемое нападение неприятеля. Все грот-марсели его лежали обстеньг; брамселя были отданы, но бык-горденя и гитовы натянуты; кливера полоскались на утлегерах, а нижние паруса висели фестонами на своих реях. Это значило, что вся парусность была приготовлена к храброй битве, и это возбуждало невольное удивление в англичанах; чтобы придать еще более силы этому чувству, в ту самую минуту, как сэр Джервез взошел на ют, вся французская линия подняла свои флаги, и «Громовержец» сделал выстрел из подветренной пушки.
– Каково, Гринли! – воскликнул английский главнокомандующий. – Это довольно мужественный вызов; получая его от monsieur de Vervillin, им нельзя пренебречь. Поднимите, господин Бонтинг, сигналы, чтобы все экипажи позавтракали скорее.
Минут через пять, в то время, как сэр Джервез перелистывал сигнальную книгу, свисток призвал людей «Плантагенета» к завтраку часом ранее обыкновенного. Вскоре потом последовали те же свистки и на других судах английской эскадры, между тем как один из офицеров, наблюдавший в трубу за неприятелем, донес сэру Джервезу, что и французы, по-видимому, принялись за завтрак. Так как и офицерам было приказано употребить назначенные полчаса на то же самое, то вскоре все до одного на «Плантагенете» были заняты утолением голода, мало думая о том, что для многих из них это был последний завтрак в жизни.
Сэр Джервез был чрезвычайно обеспокоен тем, что суда, появившиеся на ветре, нисколько не прибавляли ходу, что, однако, он успел скрыть от окружающих; он удержался подать насчет этого контр-адмиралу сигналы из нежности к нему и пустого опасения дурных последствий. Между тем как экипажи завтракали, он в задумчивости смотрел на великолепное зрелище, которое представлял неприятель, и время от времени устремлял пристальный взгляд на суда, медленно шедшие вперед. Наконец, Гринли отрапортовал, что «Плантагенет» снова может «располагать своими руками». При этом известии сэр Джервез встрепенулся, будто от сна, улыбнулся и заговорил:
– Поднимите сигнал «Приготовиться к битве».
Через минуту маленькие флаги взвились на топе грот-брамстеньги, и вслед за тем «Хлоя», «Бегун» и «Деятельный» подняли их и у себя. Сигнал этот так хорошо был знаком всем, что ни на одном судне не нашли нужным справляться с сигнальной книгой, и все они тотчас же подняли ответы. Минутой позже по всей линии раздались пронзительные свистки, призывающие всех «приготовить суда к действию».
– Наш завтрак готов, сэр Жерви, – сказал Галлейго, подходя к главнокомандующему. – Мне нужно только знать, ваша милость, когда прикажете подавать на стол?
– Подавай сейчас, мой друг! Пойдемте, Гринли, пойдемте, Вичекомб, мы последние завтракаем, не будем, по крайней мере, последними на своих местах.
Завтрак прошел весьма спокойно; все трое ели, будто в виду у них не было ничего важного. Перед концом завтрака сэр Джервез наклонился вперед и посмотрел в один из наветренных портов каюты. В ту же минуту невыразимое удовольствие блеснуло в лице его.
– А, наконец-то Блюуатер сделал нам сигнал! – сказал он. – Значит, он имеет намерение вступить с нами в сношения. Бонтинг, что говорит контр-адмирал?
– Честное слово, сэр Джервез, я решительно не понимаю его сигналов, хотя и различаю все флаги, – отвечал смущенный сигнальный офицер. – Не потрудитесь ли вы сами, сэр, справиться с сигнальной книгой. Номер сто сороковой.
– Сто сороковой! Это что-то о бросании якоря! Да, точно, вот оно: «Мы не можем бросить якоря, потому что потеряли две кабельтовы». Кой черт просит его бросать якорь?
– В том-то и дело, сэр. Вероятно, сигнальный офицер «Цезаря» перемешал флаги; хотя между нами и порядочное расстояние, но с помощью труб мы видим очень хорошо и потому не можем ошибаться.
– Не прибегнул ли Блюуатер к частному телеграфу, сэр? – спокойно заметил Гринли.
Услышав это, главнокомандующий пришел в большое замешательство; лицо его сперва побагровело, потом побледнело, будто он переносил жестокие боли. Вичерли тотчас же заметил это и осведомился, не дурно ли ему.
– Благодарю вас, молодой человек, – отвечал вице-адмирал, печально улыбаясь. – Я чувствую уже облегчение. Господин Бонтинг, сделайте одолжение, поднимитесь наверх и посмотрите хорошенько, не развевается ли на «Цезаре» коротенький красный вымпел, футов на десять или на двенадцать выше большого флага. Ну, выпьем, Гринли, еще по чашке чаю, ведь у нас пока довольно свободного времени.
За сим последовало краткое молчание, пока не воротился Бонтинг с известием, что вымпел действительно поднят на «Цезаре», как говорил адмирал, и что он не заметил его потому, что смешивал с королевским. Этот маленький красный вымпел означал, что контр-адмирал желает вести частные переговоры с сэром Джервезом. Переговоры эти велись очень часто между нашими друзьями по системе, придуманной самим Блюуатером и состоящей в том, что он, употребляя обыкновенные сигналы, мог переговорить с сэром Джервезом так, что ни один капитан, даже сигнальный офицер, не мог знать смысла их. Короче, не прибегая к каким-нибудь новым флагам, но изменив только номера старых по особо составленному журналу, наши адмиралы могли вести между собой какой угодно было разговор. Сэр Джервез, заметив номер поднятого сигнала, приказал Бонтингу поднять ответный флаг с подобным же сверху вымпелом и продолжать то же самое до тех пор, пока контр-адмирал не прекратит своих сигналов, которые тотчас пересылать вниз, как только они будут получаемы. Когда Бонтинг вышел, вице-адмирал отпер свой письменный стол и вынул маленький словарь, который положил подле себя. Вскоре за сим сигнальщик начал приносить ему написанные на кусочках бумаги номера сигналов, поднимаемых на «Цезаре»; наконец, явился и сам Бонтинг с донесением, что переговоры прекратились.
Тогда сэр Джервез начал отыскивать по номерам все слова и записывать их карандашом на бумаге, пока не прочел: «Ради бога, не делай мне никаких сигналов и не начинай сражения». Но едва он успел прочитать это, как в ту же минуту изорвал бумажку в мелкие клочки, положил на свое место словарь и, обратившись со спокойной решимостью к Гринли, приказал ему бить тревогу, как скоро Бонтинг поднимет тот же сигнал всем судам. Тогда все находившиеся в каюте, кроме вице-адмирала, вышли наверх, а боулдеросцы принялись убирать стол и другие вещи. Суета слуг сильно досаждала сэру Джервезу, и он вышел в большую каюту, где и начал расхаживать своим обыкновенным образом, когда задумывался о чем-нибудь важном.
Может быть, задумчивость сэра Джервеза продолжалась бы очень долго, если бы внезапный выстрел не обратил его внимания на сцену, которая происходила перед ним.
– Это что? – поспешно спросил он. – Не делает ли Блюуатер новых сигналов?
– Никак нет, сэр, – ответил четвертый лейтенант, выглянув в подветренный порт. – Это французы стреляют, будто спрашивая вас, отчего мы не спускаемся к ним.
Слова эти еще не были окончены, как вице-адмирал был уже на квартердеке; через минуту он очутился уже на юте. Там он нашел Гринли, Вичерли и Бонтинга, рассматривавших красивую линию неприятеля.
– Граф Вервильен, кажется, с нетерпением желает загладить свою вчерашнюю неудачу, – заметил первый из них, – что ясно говорят его приглашения нам спуститься поближе к его флоту. Я уверен, что это разбудит адмирала Блюуатера.
– Клянусь небом, он держит круче и идет к северо-западу! – воскликнул сэр Джервез, невольное удивление которого заставило забыть на минуту свою осторожность. – Хотя это движение и необычайно в настоящее время, но посмотрите, в каком чудном порядке он держит свои суда!
Действительно, надо было удивляться стройности, с какой суда Блюуатера подвигались вперед. Вся эскадра его вдруг придержала круче к ветру в сомкнутой линии. Так как решительно никто не сомневался в верноподданстве контр-адмирала и так как храбрость его была уже не раз испытана на деле, то всеобщее мнение было таково, что движение его судов имело какую-нибудь связь с непонятными переговорами, недавно происходившими между адмиралами.
Казалось, однако, что граф Вервильен сильно опасается повторения сцены прошедшего дня, потому что, как скоро он заметил, что английский арьергард придержал круто к ветру, пять передовых судов его, огибая свою линию, двинулись вперед, будто для того, чтобы встретить неприятельскую эскадру, между тем как остальные пять, включая сюда и «Громовержца», с марселями, положенными обстеньг, ожидали ее приближения. Сэр Джервез не мог далее сносить этого. Он решился, если только возможно принудить Блюуатера к какому-нибудь участию в деле, начать атаку и приказал «Плантагенету» наполнить паруса. Ведя свои суда, он немедленно поворотил через фордевинд и пошел к арьергарду французов под легкими парусами в бакштаг, дабы не подвергнуться продольным выстрелам неприятеля.
Следующая затем четверть часа прошла для обеих сторон в томительных ожиданиях; эти немногие минуты имели следствием весьма важные перемены, хотя в течение их и не было сделано ни одного выстрела. Когда Вервильен заметил, что англичане решились подойти к нему, он отдал приказание своей эскадре спуститься на фордевинд под марселями, начиная с заднего судна, что совершенно изменило порядок его линии и поставило «Громовержца» в арьергард, то есть ближе к неприятелю. Когда это было выполнено, граф приказал поставить все свои марселя на эзельгофты. Нельзя было не понять, к чему клонилось такое движение. Это был прямой вызов сэру Джервезу подойти борт к борту, тем более что, спустившись на фордевинд, граф успел устранить от своей эскадры опасные продольные выстрелы. Главнокомандующий английского флота был не из тех людей, которые пренебрегли бы таким явным вызовом; сделав несколько сигналов, дабы ознакомить своих капитанов с тем образом атаки, которую он намерен вести, он поставил фок и грот-марсели и взял ветер прямо через гакаборт. Суда его следовали за всеми его движениями с точностью часового механизма; и никто уже не сомневался, что образ атаки определен на весь день.
Так как французы находились еще от приближавшихся судов неприятеля на расстоянии полумили, то граф собрал все свои фрегаты и корветы у себя под штирбортом, оставляя чистое место на бакборте для дивизии сэра Джервеза. Намек этот был понят, и «Плантагенет» пошел прямо к этой стороне «Громовержца» на расстоянии ста ярдов от жерл его пушек. Такие движения предвещали битву, необыкновенную в то время на море, но которую наш главнокомандующий преимущественно любил, как скорее всего решавшую дело.
Сделав все предварительные приготовления, оба главнокомандующих довольно еще имели времени поосмотреться. Французы были еще на целую милю впереди неприятеля, и так как оба флота шли по одному направлению, то приближение англичан было так медленно, что оставалось еще по крайней мере минут двадцать до той торжественной безмолвной тишины, которая на дисциплинированном судне всегда предшествует началу битвы. Чувства двух главнокомандующих в эти минуты были совершенно противоположны. Граф Вервильен видел, что арьергард его под командой контр-адмирала графа де Пре находился именно в той позиции, в какой он желал. Напротив, сэра Джервеза томили сомнения насчет дальнейших поступков Блюуатера. Он, однако, никак не мог поверить, чтоб верный друг предал его соединенной силе двух вражеских дивизий. Он знал слишком хорошо благородство Блюуатера и потому был уверен, что, исполнив его просьбу не делать ему сигналов, он тем самым вдвойне пробудил лучшие его чувства. Несмотря, однако, на все это, сэр Джервез Окес вступил в этот бой с каким-то мучительным предчувствием. Прожив слишком долго на свете, он хорошо знал, что политические предрассудки из всех человеческих слабостей самые опасные для добродетели, ибо чаще всего они прикрывают наши собственные пороки благовидным щитом общественного блага и нередко делают даже благонамеренных людей равнодушными к несправедливостям, единственно потому только, что они воображают, будто все это совершается ради блага общества. Сомнения эти были мучительны сэру Джервезу; но так как не в его характере было отказаться от боя, столь явно предложенного, то он и решился во всяком случае завязать с графом дело, вверяя себя воле Бога и своей собственной силе.
Между тем «Плантагенет», приближаясь к французской линии, представлял чудную картину порядка и устройства. От юта до кубрика царствовала мертвая тишина, только старшие офицеры по временам выглядывали из портов, чтобы узнать относительное положение обоих флотов и быть готовыми к действию. Когда, наконец, англичане подошли к неприятелю на расстояние ружейного выстрела, этот последний снова поднял свои марселя, и суда его с большей скоростью стали разрезать воду. Первые же продолжали идти с возможной для них быстротой, подняв огромную площадь парусности. Сблизившись на достаточное расстояние, сэр Джервез приказал уменьшить ее на своем корабле.
Капитан в ту же минуту исполнил приказание вице-адмирала, и паруса были сбавлены. Но при всем том «Плантагенет» быстро летел вперед и в три или четыре минуты обогнул корму «Громовержца» настолько, что выстрелы с обеих сторон могли уже производить свое опустошительное действие. Это служило обеим сторонам сигналом привести в действие артиллерию. Пламя, рев и вихри дыма с быстротой молнии последовали друг за другом; треск ядер и крики раненых смешались в один адский шум; природа в подобные минуты у самых храбрых и твердых людей невольно вызывает минуты слабости. В это время Бонтинг подошел к сэру Джервезу и начал рапортовать ему, что на «Цезаре» среди этого страшного смятения невозможно видеть более сигналов; но не успел он еще окончить своих слов, как небольшое ядро с юта французского судна ранило его навылет в сердце, и он упал мертвый к ногам своего начальника.
– Я должен теперь на вас, сэр Вичерли, возложить обязанность бедного Бонтинга на все остальное время нашего крейсерства, – заметил сэр Джервез с улыбкой, в которой учтивость и сожаление странно оспаривали друг друга. – Сигнальщики, положите тело господина Бонтинга в стороне и прикройте его этими флагами. Они могут служить плащом такому храброму офицеру!
