bannerbannerbanner
Два адмирала

Джеймс Фенимор Купер
Два адмирала

Полная версия

© ООО ТД «Издательство Мир книги», оформление, 2009

© ООО «РИЦ Литература», состав, 2009

Глава I

В этом случае, если бы он был сыном моего брата, мой брат не мог бы его признать, и ваш отец, хотя и не был его отцом, не мог от него отречься. – Сын моей матери дал жизнь наследнику вашего отца; наследник вашего отца должен владеть этими землями.

Шекспир. «Король Иоанн»

Описываемые события, предшествуя несколькими годами борьбе, обыкновенно называемой в Америке «Старой Французской войной», относятся к середине прошлого столетия. Начиная повествование сценой, действие которой происходит на берегах Англии, в стране, давшей жизнь и основание Новому Свету, мы считаем нелишним заметить здесь, что в середине XVIII столетия колонии Америки служили примером верноподданнического служения своим государям; но война, о которой мы только что сказали, повлекла столь большие издержки, что министерство Англии вынуждено было прибегнуть к системе налогов, что кончилось революцией. Однако эпоха, нами описываемая, еще не была ознаменована теми распрями, которые впоследствии привели к независимости Америки: все умы в то время были заняты войной, которая столько же увеличила славу британского оружия, сколько доставила выгод британским американским владениям, жители которых, может быть, никогда не были более расположены к своей метрополии, как в период, о котором мы хотим рассказать.

С тех пор как возрастающее число американских колоний стало снабжать английский флот значительными подкреплениями, американцы участвовали почти во всех знаменитых подвигах английского флота. Лучшее дворянство колоний охотно отдавало своих сыновей в королевский флот, так что еще и в XIX столетии на многих бом-брам-стеньгах королевских кораблей развевались флаги, которые показывали присутствие адмиралов, вышедших из Америки.

Но обратимся к нашему рассказу.

Всякому известны вечные туманы Англии, но только тот может понять всю прелесть, придаваемую этим туманом любой картине природы, кто сам имел случай видеть его магическое действие, когда он, своими скорыми и своенравными переменами, позволяет самому простому ландшафту игриво кокетничать пред взором зрителя. Сцена, открывающая наш рассказ, происходит среди этого, всеми осмеянного, тумана; нелишне, однако, заметить здесь, что туман, о котором мы говорим, был июньский, а не ноябрьский.

На высоком мысе Девонширского берега стояла небольшая сигнальная станция, служащая для переговоров с судами, которые изредка становились на якорь на ближайшем рейде. Далее расположена была деревня, или, скорее, деревенька, которую мы будем называть Вичекомбом; на небольшом расстоянии от этой деревеньки стоял дом времен Генриха VII, окруженный парком и служивший местом жительства сэру Вичерли Вичекомбу, баронету времен короля Иакова I и владельцу поместья, которое хотя и не находилось в самом цветущем состоянии, но приносило годового дохода от трех до четырех тысяч фунтов и досталось ему в наследство от предков, восходивших к временам Плантагенетов. Сто лет тому назад английский баронет, а тем более баронет 1611 года, был особой гораздо более важной, чем ныне; а четыре тысячи годового дохода, особенно если они приобретались не притеснительными арендами, были тогда также значительны и оказывали почти такое же влияние на окружающих, какое ныне могут оказать доходы, по крайней мере, втрое большие. Несмотря, однако, на это, сэр Вичерли пользовался той выгодой, которая едва ли не важнее самих доходов и которая в 1745 году была более обыкновенна, чем в настоящее время. На расстоянии пятнадцати миль в округе он не имел ни одного соперника; ближайший его сосед, будучи важным государственным сановником, богачом и любимцем короля, обыкновенно жил при дворе, оставляя таким образом нашего баронета спокойно наслаждаться уважением всех окрестных жителей. Сэр Вичерли был один раз членом парламента, и этим ограничилось его политическое поприще. Добрый баронет с такой точностью исполнял свою обязанность, что не пропускал ни одного собрания; такая деятельная жизнь не доставляла ему никаких выгод и скоро совершенно истощила его терпение. Отказавшись от своего места, он удалился в Вичекомб, где и провел последние пятьдесят лет своей жизни, превознося до небес Англию и особенно ту часть ее, в которой лежали его поместья. Сэр Вичерли имел уже от роду восемьдесят четыре года и все еще был здоровым и крепким холостяком. Из пяти своих братьев он был старший; младшие, по обыкновению, должны были искать себе места в коллегии юстиции, в лоне церкви, в армии и во флоте. Места эти они заняли точно в таком порядке, как мы перечислили, так что второй брат посвятил себя юстиции и достиг звания судьи, он имел от своей ключницы троих сыновей, из коих старшему, умирая, назначил все свое состояние, приобретенное в течение долгой службы, а двум младшим купил места в армии. Третий брат вступил в духовное звание и, будучи еще викарием, сломал себе на охоте за лисицами шею, он умер безбрачным и, сколько было известно, бездетным. Это был любимый брат сэра Вичерли, который обыкновенно говорил, что «бедный брат его лишился жизни, подавая своим прихожанам пример доброго охотника». Следующий затем брат поступил в армию и умер в ранней молодости; наконец, имя младшего брата, служившего во флоте, было исключено из списков лейтенантов его величества по случаю кораблекрушения ровно за полвека до эпохи, с которой начинается наше повествование. После смерти викария все надежды сосредоточивались на одном судье, и все те, которые принимали участие в славе и долговечности дома Вичекомбов, весьма сожалели, что этот сановник не вступил в брак, несмотря на то, что ранняя смерть других братьев оставляла замок, парк и прекрасные фермы без всякого законного наследника. Словом, эта древняя ветвь фамилии Вичекомбов со смертью сэра Вичерли прекращалась совершенно. Сэру Вичерли оставалось только сделать при жизни духовное завещание. Правда, Том Вичекомб, старший сын судьи, часто намекал насчет тайного и благовременного брака своих родителей – факт, который всякие завещания делал излишними, потому что родовое имение строго переходит к старшему в роду, происходящему по прямой линии от главы фамилии; но наш сэр Вичерли Вичекомб видел своего брата на смертном одре, и между ними произошел весьма интересный разговор, который мы передадим здесь читателю.

– Теперь, добрый брат мой Томас, – сказал баронет дружеским и утешительным тоном, – когда ты очистил уже от грехов свою душу теплой молитвой и чистосердечным раскаянием, мы можем переговорить и о земных делах своих. Ты знаешь, я бездетен, то есть…

– Я понимаю тебя, – возразил умирающий, – ты хочешь напомнить мне о своей безбрачности.

– Да, Томас; а человек безбрачный не должен иметь детей. Скажи мне, случалось ли тебе когда-нибудь встречать в своей обширной практике, чтобы какое-нибудь имение оставалось, подобно нашему, без всякого наследника?

– Подобное обстоятельство, брат, очень редко: наследников всегда больше, чем самих наследств.

– Пока ты был здоров, добрый брат мой, все было так хорошо и спокойно! – говорил сэр Вичерли, расхаживая по комнате. – Ты был моим наследником по праву рождения…

– По праву майората, – заметил судья.

– Положим, положим, но во всяком случае, наследником. Мне говорили, будто ты был женат на Марте, в таком случае Том, старший сын твой, мог бы сделаться моим наследником без всяких завещаний…

– Он filius nullius и ничего больше, – отвечал судья, будучи слишком благородным человеком, чтобы сделать подобный обман.

– Как так, братец? Том всегда говорил мне, что он законный твой сын.

– Тут ничего нет удивительного, потому что подобное мнение твое о нем было бы ему чрезвычайно приятно. Том и его братья, все они filli nullorum, да простит меня Господь за все зло, которое я им сделал!

– Странно, что ни брат наш Чарльз, ни брат Грегори не подумали о женитьбе прежде, чем принесли свою жизнь в жертву королю и отечеству, – заметил сэр Вичерли с упреком, как будто его безденежные братья были виноваты перед ним, что не оставили ему наследника, и, забывая, что он сам, как и они, не исполнил этой важной обязанности. – Мне кажется, я первый баронет Вичекомба, которому приходится делать завещание?

– Кажется, так; по крайней мере, ни я, ни мои братья ничего не получили этим путем.

– Но сделать завещание я считаю слишком трудным делом. А между тем в Англии найдется порядочное число Вичекомбов; неужели ни один из них не принадлежит к нашей фамилии? Говорят, что родственник в сотом колене может быть таким же наследником, как и старший сын.

– По неимению ближайшего наследника, разумеется, может. Но у нас нет и в сотом колене кровного родственника.

– А Вичекомбы Соррейские, брат Томас?

– Они происходят от побочного сына второго баронета и вовсе не принадлежат к нашей родословной.

– Но по крайней мере Вичекомбы Гертфорширские, как я всегда слышал, происходят от нашей фамилии, и все они законнорожденные.

– Это совершенно справедливо. Но они сделались побочной линией нашей фамилии в тысяча четыреста восемьдесят седьмом году, задолго до возведения одного из наших предков в звание баронета, следовательно, также не имеют никакого права на наш майорат.

– Но мы происходим от общего предка, и родовое имение наше гораздо старше тысяча четыреста восемьдесят седьмого года.

– Все это так, братец, но полукровные братья и их потомки никогда не могут наследовать один другому; так повелевают наши законы.

– Признаюсь тебе, я никогда не понимал хорошенько всех тонкостей законов, – сказал сэр Вичерли со вздохом, – но я верю в их справедливость. Между тем по Англии так много рассеяно Вичекомбов, что, вероятно, хоть один из них мог бы сделаться моим наследником.

– Это правда, что их много, но ни один из них не имеет законных прав на наше наследство.

 

– Я часто думаю, брат Томас, об одном прекрасном молодом моряке, которого очень часто встречаю около сигнального домика с тех пор, как он остался у нас на берегу для излечения своей раны. Вот поистине храбрый молодец! Первый лорд Англии прислал ему патент на звание лейтенанта в награду за его отвагу, которую он проявил при взятии французского судна. Я надеюсь, что он сделал бы честь нашему имени, и нисколько не сомневаюсь, что он так или иначе, а все же принадлежит к нашей фамилии.

– Разве он говорил тебе об этом что-нибудь? – быстро спросил судья, который вообще был довольно подозрителен и из слов баронета заключил, что, вероятно, этот молодой человек предпринял уже какие-нибудь попытки, чтобы обмануть его легковерного брата. – Ты мне как-то говорил, – продолжал он, – что он уроженец американских колоний?

– Да, говорил; он из Виргинии.

– Может быть, какой-нибудь ссыльный или, что еще вероятнее, какой-нибудь слуга, которому более понравилось имя своего господина, чем свое собственное. Подобные случаи, как я слышал, очень обыкновенны по ту сторону океана.

– Если бы только он не был американцем, я бы вполне желал, чтоб он был моим наследником, – отвечал печально сэр Вичерли, – но сделать американца владельцем Вичекомба еще хуже, чем дать этому имению отойти назад к государю. Земли наши до сей минуты имели всегда английских владельцев. Да нельзя ли из твоего Тома сделать такого filius, который бы имел право наследовать?

– По нашим законам нельзя. По римскому праву и по шотландским законам это еще вещь возможная; но по нашим законам, где все основано на здравом рассудке, об этом нечего и думать.

– Жаль! По крайней мере, я желал бы, чтоб ты хоть раз увидал молодого виргинца, о котором я тебе говорил. При всех своих прекрасных качествах он носит оба мои имени, Вичерли Вичекомб!

– Уж не твой ли он filius, Вичерли?.. Не так ли, брат?

– Господь с тобой, брат Томас! Неужели же ты думаешь, что у меня менее откровенности, чем у тебя, и что я мог бы отречься от своей плоти и своей крови? Я никогда не видал этого молодца, даже не слышал о нем прежде, пока он с полгода тому назад не поселился в Вичекомбе для излечения своей раны. Узнав, что его имя Вичерли Вичекомб, я не мог отказать своему желанию его увидеть. Бедняга лежал две недели при смерти, и все немногие сведения насчет его фамилии я узнал от него в те минуты, когда все мы мало надеялись на его выздоровление. Я думаю, это обстоятельство достаточно может убедить каждого в истине его слов.

– В известном случае, разумеется, этого было бы достаточно, а именно: если б он действительно умер. Оставшись же в живых, он должен под присягой подтвердить свои слова. В чем же состоял рассказ его?

– В весьма немногих словах. Он сказал мне, что его отец был Вичерли Вичекомб, дед – владелец плантации в Виргинии. Вот, по-видимому, все, что он знал о своей родословной.

– И вероятно, все, что только мог знать о ней. Мой Том не единственный filius nullius между нами, и дед твоего виргинца если и не украл этой фамилии, то уж, вероятно, приобрел ее какими-нибудь подобными путями.

– Да, наша линия очень скоро прекратится! – отвечал, вздыхая, баронет. – Единственное мое теперь желание состоит в том, чтоб ты не заблуждался относительно Тома и чтоб он не был тем filius, которым ты его называешь.

Томас Вичекомб по своим нравственным правилам был человеком строжайшей честности во всем, что только касалось до meum и tuum. Он был особенно строгих понятий в отношении прав наследования родовых имений. Сначала свет очень мало интересовался семейными делами простого адвоката; и так как сыновья его родились до возведения его в достоинство судьи, то всякий считал его вдовцом и родным отцом трех малюток, весьма много обещавших. Из сотни его знакомых едва ли один знал истину, следовательно, ничего не было для Томаса легче, как обмануть своего брата, и тем или другим ложным свидетельством заставить его сделать сына наследником Вичекомба по праву законов. Но Томас, как мы уже сказали, был весьма далек от подобной несправедливости. По его мнению, владение Вичекомб должно было точно так же и на таких же основаниях переходить в наследство, как и всякое постороннее имение. В его глазах законность была выше всего, хотя он нисколько не задумался, прежде чем произвести на свет от своей возлюбленной Марты семерых детей, из коих осталось в живых только трое. Подумав еще немного и приняв порядочное количество лекарства, чтобы подкрепить свои силы, он обратился к баронету со следующими словами:

– Послушай, брат Вичерли, – сказал он, – ты достаточно знаком с историей нашей фамилии, и потому я считаю лишним распространяться об этом предмете. Я проживу не более месяца, и, следовательно, все надежды на продолжение прямой линии нашего рода связаны с тобой. Решай сам, кто должен быть твоим наследником после моей смерти. Старшая линия Вичекомбов два раза прекращалась, и только во второй раз наследником нашего владения сделался сэр Майкл. Оба эти раза порядок наследия определял закон, и каждый раз владение доставалось младшей линии. Сэр Майкл был женат два раза; от первой жены произошли мы, от второй – Вичекомбы Гертфорширские, известные ныне как баронеты этого графства; старший из них имеет титул: сэр Реджинальд Вичекомб из Вичекомба.

– Сэр Реджинальд, происходя от детей второго брака сэра Майкла, не может быть моим наследником, – заметил сэр Вичерли отрывисто и как бы с неудовольствием. – Потомки второго брака тоже, что nullius, как ты называешь Тома.

– Совсем нет, брат Вичерли. Дети второго брака такие же законные дети, как и мы с тобой; между тем как nullius – незаконнорожденный и ничего больше. Сэр Реджинальд имеет неоспоримые права на твои земли; за ним Том или один из его братьев; потом следует совершенно чужой или же его величество.

– Напиши мне, Томас, завещание – и я все свое имение оставлю твоему сыну, – сказал с энергией баронет, – только не упоминай ничего в завещании о nullius; когда я умру, Том спокойно займет мое место.

Отцовская любовь минутно торжествовала в груди Томаса, но привычка и строгое чувство правды скоро одержали верх над желанием его сердца. Может быть, какие-нибудь сомнения или основательное знание характера своего сына содействовали его ответу.

– Этого никогда не должно быть, сэр Вичерли, – отвечал он, задумавшись. – Том не имеет никакого права на Вичекомб, между тем как сэр Реджинальд имеет самое основательное, хотя и не признаваемое законом. Если бы вместо нашего прадеда, сэр Майкл сделал из нашего имения майорат, то сэр Реджинальд без всяких завещаний был бы твоим наследником.

– Я никогда не любил сэра Реджинальда Вичекомба, – отвечал сердито баронет.

– Что ж такое! Пока ты жив, он тебя не будет беспокоить, а после смерти тебе все равно, кому бы ни досталось твое имение. Дай-ка я сам напишу завещание, а для фамилий оставлю места; тебе останется только вписать их и самому подписаться.

Тем и прекратилась беседа двух братьев. Завещание было написано по всем правилам и с пробелами для имен; сэр Вичерли взял его с собой, чтобы прочесть, тщательно поместил везде имя Тома Вичекомба, потом принес его назад, скрепил в присутствии брата подписью и отдал своему племяннику со строгим приказанием держать его в тайне, пока оно после его смерти не вступит в полную свою силу.

Спустя шесть недель после этого Томас Вичекомб умер, и баронет в глубокой печали о потере единственного брата возвратился в свое поместье. Сделанный им выбор наследника не мог быть несчастнее, потому что Том был сын одного адвоката из Темпля и близкое сходство его с мнимым отцом существовало только в воображении легковерного дяди.

Глава II

Как ужасно и безрассудно смотреть туда вниз. На полдороге между вершиной утеса и землей человек повис, собирая обломки. – Какое опасное занятие.

Шекспир. «Король Лир»

Отступление наше в пользу фамилии Вичекомбов отвлекло нас далеко от сигнальной станции, мыса и тумана, которыми мы начали свой рассказ.

Неподалеку от этого места стоял небольшой уединенный домик, окруженный со всех сторон живописным кустарником и цветами. Сам домик был отделан с большим вкусом, что обыкновенно можно было встретить тогда в Англии. Белые стены его с соломенной крышей, окруженные частоколом зеленеющий садик, небольшой двор, хлев – все это говорило об опрятности, даже образованности его обитателей, – образованности, которую едва ли можно было ожидать от людей столь простого звания, как сигнальщик и его семейство. Вокруг дома все предметы были в таком же прекрасном состоянии: сам мыс, хотя и был со всех сторон открыт, однако эта часть его была занята двумя или тремя хорошо обработанными полями, на которых паслись лошадь и несколько коров.

Около семи часов утра июня месяца у сигнальной мачты на скамейке сидел высокий мужчина крепкого от природы телосложения, но согбенный годами или болезнью. Одного взгляда на красное и раздувшееся лицо его было достаточно, чтобы убедиться, что более порок, нежели физическое расстройство сил, был причиной его слабости. Он имел мужественное лицо, которое, по-видимому, было когда-то прекрасно; даже и теперь, хотя неумеренность к крепким напиткам и произвела в нем свое опустошительное действие, оно могло считаться довольно красивым. Ему было около пятидесяти лет. Наружность его, равно как и одежда, выдавала в нем моряка – это был квартирмейстер или штурман судна. Человек, представленный нами читателю, по имени Доттон, отправляя должность сигнальщика, обнаруживал в своем хорошо сохранившемся мундире и вообще во всем, что касалось его одежды, такую чистоту и опрятность, которые невольно заставляли думать, что, вероятно, какая-нибудь посторонняя особа заботится о его гардеробе. В этом отношении наружность его была выше всякого порицания.

Приход Доттона к сигнальной мачте в такую раннюю пору имел известную цель: с рассеиванием тумана он обыкновенно внимательно обозревал море, чтобы узнать, нет ли где-нибудь поблизости судна, которое нуждается в его сигналах. По-видимому, он был не один в этом уединенном месте, потому что весьма часто обращался к кому-то с разговором, хотя, кроме него, никого не было видно. По направлению звуков легко можно было заключить, что тот, с кем он говорил, находился на вершине утеса, лежащего футах в ста.

– Помните морское правило, господин Вичекомб, – говорил Доттон с предосторожностью, – одну руку королю, другую себе! На этих утесах есть опасные места, и, право, можно ли моряку питать такую страсть к цветам, чтоб из-за какого-нибудь пучка подвергаться опасности сломать себе шею!

– Не бойтесь за меня, господин Доттон! – отвечал звучный мужественный голос, принадлежащий, по-видимому, юноше. – Мы, моряки, привыкли висеть в воздухе.

– При помощи хороших веревок, – заметил Доттон. – Правительство его величества только что произвело вас в офицеры, и вы обязаны беречь свою жизнь, которая может принести пользу отечеству.

– Совершенно справедливо, совершенно справедливо, господин Доттон, так справедливо, что я даже удивляюсь, к чему вы об этом мне напоминаете. Я много благодарен министерству его величества, и…

Говорящий, казалось, спускался ниже и ниже, потому что голос его с каждой минутой становился более и более неясным и, наконец, совершенно затих. В ту же минуту Доттон с беспокойством оглянулся, ибо ему послышалось, будто что-то тяжелое скатилось с утеса. Он хотел встать, но все члены его тряслись, и он, ощущая недостаток сил, чувствовал унижение, происходившее от сознания, что он сам был виновником своего расстройства. Вскоре около него послышался шорох, и взоры его остановились на родной дочери, Милдред, девятнадцатилетней девушке замечательной красоты.

– Я слышала, что вы кого-то звали, отец, – сказала она, глядя внимательно и беспокойно на своего отца, будто удивляясь, что он так рано успел уже подвергнуться своей обыкновенной слабости. – Что вам угодно?

– Бедный Вичекомб! – произнес Доттон. – Он взобрался на утес нарвать тебе букет цветов, и… я боюсь…

– Что с ним сделалось? – спросила Милдред дрожащим от ужаса голосом, меж тем как яркий румянец на ее лице сменился смертельной бледностью. – Нет, нет, он не мог упасть!..

Доттон опустил голову, тяжело вздохнул и, казалось, начал мало-помалу приходить в себя. Он собирался уже встать, как услышал приближающийся топот, и вскоре за тем сэр Вичерли Вичекомб показался на своей спокойной лошадке, тихо приближаясь к сигнальной станции. Ничего не было обыкновеннее, как видеть баронета рано утром на утесах; но весьма редко случалось, чтоб он совершал это путешествие без провожатого. Лишь только Милдред увидела баронета, которого, казалось, знала весьма хорошо и с которым обращалась с доверчивостью признанной любимицы, как радостно воскликнула:

 

– Сэр Вичерли! О, какое счастье, что вы приехали! Но где же ваш Ричард?

– Доброе утро, милая Милли! – весело отвечал баронет. – Счастье или нет, а я здесь и, признаюсь тебе, мало чувствую удовольствия, слыша, что первый твой вопрос касается слуги, а не господина. Я послал Дика[1] за викарием. С тех пор как умер мой бедный брат, господин Ротергам делается для меня более и более необходимым.

– О, дорогой сэр Вичерли!.. Господин лейтенант… Вичерли Вичекомб… который был так опасно ранен… в выздоровлении которого все мы принимали такое участие…

– Да что с ним случилось, дитя мое?

– Там, там… утес!.. утес! – прибавила Милдред, лишаясь способности говорить.

Девушка с ужасом указывала на пропасть, и добродушный баронет начинал понимать, в чем дело; несколько слов Доттона пояснили ему окончательно случившееся. Он сошел с лошади с удивительной для его лет быстротой и начал советоваться о средствах к оказанию помощи. Между тем никто из них не решался взойти на край утеса, который возвышался почти перпендикулярно над самой оконечностью мыса и был страшен при одной мысли о пропасти, которая под ним находилась. Долго они стояли будто пораженные громом, наконец Доттон, как бы устыдясь своей слабости, решился подойти к краю утеса, чтобы узнать настоящее положение дела. Его решимость успокоила Милдред и возвратила ей присутствие духа, а вместе с тем и мужество.

Он мысленно представил себе все, что произошло с несчастным юношей.

– Если бы даже не было тумана, мы и тогда не могли бы видеть нашего моряка из-за этих утесов, – заметил Доттон. – Он, должно быть, висит где-нибудь на круче и притом выше нижних выступающих скал.

Побуждаемые одним чувством, оба старика быстро подошли к вершине утеса и вскоре все поняли. Молодой Вичекомб, срывая цветок, нагнулся вперед и, таким образом, вся тяжесть тела пришлась на одну ногу; кусок земли, на котором он стоял, обвалился, и он потерял равновесие. Присутствие духа и решительность спасли его от неминуемой смерти. Чувствуя, что утес под ним рушится, он бросился вперед и соскочил на узкий выступ, находившийся в нескольких футах ниже того места, где он стоял, и по крайней мере на десять футов в сторону. Выступ этот был рыхлый и не шире двух или трех футов, так что если бы над ним не было нескольких кустарников, он только замедлил бы падение отважного моряка, который ухватился изо всех сил за этот кустарник и повис на нем в воздухе. К счастью, кустарник так далеко пустил свои корни, что был в состоянии удержать некоторое время Вичерли, который с искусством отчаянного моряка сумел, наконец, закрепиться на маленьком выступе, повернувшись спиной к утесу. Высота утеса над его головой простиралась до тридцати шести футов, а выступ, на котором он стоял, далеко выдаваясь вперед, находился над самой отвесной частью утеса. Освободиться от этой опасности без посторонней помощи было физически невозможно. Вичекомб понял это с первого взгляда, и все время своего страшного положения провел в поисках средств к своему спасению. Только тот, кто привык взбираться на вершины огромных мачт, мог сохранить столько хладнокровия, чтобы удержаться в подобном положении несколько минут.

Рассмотрев опасное положение Вичекомба, баронет и Доттон в ужасе отступили назад, будто страшась низвергнуться на голову несчастному. Потом оба они легли на траву и снова приблизились к краю пропасти, дрожа всем телом. Прекрасная Милдред, видя опасность, в которой находился отважный юноша, забыла об осторожности. Она стала на самый край утеса и с непостижимой твердостью и смелостью смотрела вниз, между тем как ее роскошные локоны, развеваясь вокруг прекрасного ее лица, скоро мелькнули в глазах Вичерли.

– Ради бога, – вскричал он, – отойдите дальше от утеса! Я вас вижу…

– Умоляю вас, Вичерли, скажите скорее, что мы должны делать для вашего спасения?..

– Не бойтесь за меня, милая Милдред; делайте только то, что я вам буду говорить, и все обойдется как нельзя лучше! Скажите мне только, слышите ли вы все, что я вам говорю?

– Все, все слышу, – отвечала Милдред, почти задыхаясь от усилия казаться спокойной.

– Так сходите скорее к сигнальным фалам и выдерните их из верхнего блока… когда вы это сделаете, возвратитесь сюда, и я скажу вам, что вы потом должны делать…

Милдред быстро побежала к сигнальной мачте. Она умела обращаться со всеми сигнальными фалами. В одну минуту она выдернула их из блока и свернула в кружок.

– Готово, Вичерли! – сказала она, подбежав к утесу и смотря вниз. – Не спустить ли вам один конец?.. Но боже! Я не в силах одна поднять вас, а сэр Вичерли и батюшка, кажется, не в состоянии помочь мне!..

– Не спешите, Милдред, и все пойдет хорошо, – отвечал Вичерли. – Обверните веревку кругом сигнальной мачты, потом свяжите покрепче концы ее и спустите ко мне. Будьте только, ради бога, осторожны и не подходите близко к утесу!

Но Милдред не слышала последних слов моряка: она уже исполняла его поручение. Ее проницательный ум помог ей тотчас понять, чего от нее требуют, – и проворные ее пальчики скоро справились со своей задачей. Она связала концы веревки, как ей было сказано, и не более как через минуту эта веревка висела уже над головой Вичерли, который легко мог достать ее. Сигнальные веревки тоньше мизинца; но они обыкновенно весьма крепки и прочны. Вичекомб, кроме этого, знал, что веревка, ему поданная, была новая, ибо он сам за неделю перед тем помогал продеть ее в блок и, как будто чувствуя, что она так скоро ему понадобится, на всякий случай оставил ее длиннее обыкновенного. Таким образом, конец этой веревки спустился футами двадцатью ниже того уступа, на котором он стоял.

– Теперь все прекрасно, милая Милдред! – закричал он в восторге, когда ему удалось захватить оба конца веревки и обвить их вокруг своего тела под мышками.

Милдред взглянула вниз и поспешно отступила назад:

– Помогите, помогите ему, отец! – воскликнула она, закрывая лицо руками, чтобы не видеть отчаянной борьбы Вичекомба. – Если он упадет теперь, он непременно разобьется! О, спасите его, спасите, сэр Вичерли!

Но ни один из тех, к которому она обращалась, не мог оказать ни малейшей помощи. На ее отца снова нашел нервный припадок, между тем как баронет и по своим летам, и по своей неопытности был совершенно бесполезным в настоящем случае.

– Я вне всякой опасности, – крикнул снизу Вичерли. – Взгляните только, пожалуйста, господин Доттон, не трется ли моя веревка об утес.

– Все находится в отличном порядке, – отвечал сигнальщик. – Теперь, господин Вичерли, ослабьте, по возможности, веревку и дайте мне ее столько, сколько можете, не свертывая, однако, с себя. Вот так! Смотрите же, держитесь теперь, на всякий случай, как можно крепче за конец.

В ту же минуту веревка ослабла, и Доттон потянул ее вдоль утеса, пока она не облегла всего выступа, где и стала держаться сама собой. Теперь оставалось только Вичерли перескочить на эту отлогость и потом без всякого уже особенного затруднения подняться на самую вершину. Между тем уверенность, обнаруживаемая Доттоном, ободрила баронета и Милдред, и они снова подошли к утесу, остановясь в таком месте, где легко можно было спускаться с него, не подвергаясь опасности.

Когда Вичекомб сделал все приготовления, он стал на край выступа, потянул веревку, высмотрел опорную точку на другой стороне и сделал скачок. В мгновение ока он перелетел это расстояние, и когда веревка вытянулась почти вертикально, он стоял уже на почве, усеянной такими неровностями, что при помощи веревки ему нетрудно уже было подыматься. По мере подъема кверху веревка скоро сделалась для него лишней, и он вскочил на вершину. В ту же минуту Милдред упала без чувств на траву.

1Дик, сокр. Ричард (Примеч. перевод.).
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19 
Рейтинг@Mail.ru