Дженни Валентиш
Зависимая: Реальная история выздоровления
Болезненный конфликт между двумя противоположным идеями или ценностями в сознании называется когнитивным диссонансом. Как форма психологического стресса когнитивный диссонанс часто ведет к проблемам с ПАВ. Хотя впоследствии это может дойти до «купить наркотик или не покупать? Конечно, ловить кайф с помощью наркотиков – опасное занятие, но очень хочется попробовать…», но обычно все начинается в подростковом возрасте с более экзистенциальных материй. Представьте себе подростка, который пытается сохранить верность обоим родителям после их развода. Или подростка, отрицающего свой цвет кожи. Или подростка, пытающегося осознать собственную сексуальность.
Опрос, проведенный в 2013 г. в рамках реализации австралийской Национальной стратегии по борьбе с наркотиками, показал, что геи и бисексуалы почти в шесть раз чаще, чем гетеросексуалы, употребляют экстази и более чем в четыре раза чаще употребляют метамфетамин. Благотворительная организация по борьбе с депрессией Beyond Blue выпустила обзор фактов о депрессии и тревожности среди ЛГБТК[5], показывающий, что негетеросексуальные женщины более чем втрое чаще гетеросексуалок страдают генерализованным тревожным расстройством.
Мне знаком этот конфликт идентичности по собственным подростковым годам. В моем случае когнитивный диссонанс возникал из-за убеждения, что мне было бы лучше оказаться парнем. Оно конфликтовало со знанием, что я могу разве что спать с ними.
В 17 лет я придумала собственную супертурболичность и выпустила ее на бумагу. На самом деле в моем самиздатовском журнале «Давалка: Путеводитель фанатки по сексапильным группам» я выступала под множеством псевдонимов, словно пытаясь размазать ответственность.
Эти персонажи, как и я, носились по концертным залам и отелям Лондона. Я действительно брала интервью только у тех групп, которые казались мне привлекательными на фото – моя прерогатива, – но фанатство было главным образом оптикой. У меня были великие писательские амбиции. Фанзинов издавались миллионы, и мой нуждался в зацепке. Вооружившись клеем и резаком для бумаги, я штамповала выпуски «Давалки», посвященные различным темам, например «Обсессивная фанатка» или «Проблема отцов и детей». Правило: не допускать серьезной, подхалимской фигни.
По выходным я покупала клип-артбуки с горячими дамочками в одном нишевом магазинчике в Ковент-Гарден и доставляла новые выпуски в Tower Records и Rough Trade. Стилистически меня кидало из мизогинии в мизандрию – я читала «Манифест отбросов»[6] Валери Соланас наряду с классическими сексистами: Буковски, Ротом, Эмисом, Мейлером, Хемингуэем, Керуаком. Я решила переагрить их всех, хотя мой стиль в прозе был напрямую заимствован из «Заводного апельсина».
Там были рассказы о стычках с riot grrrls[7] и агентами, советы, как преследовать рок-звезду, и обзоры удобств в гостиничных номерах. Я подсчитывала, сколько звукозаписывающая компания тратила на меня в части еды и напитков, подбивала итоги в интервью и советовала другим начинающим авторам, какие магазины предлагают лучшую цену за эти ненужные промосидишники. Группы, которым не повезло заполучить слишком старательного агента, при всякой возможности тащившего их на интервью, оказывались перед микрофоном моего здоровенного магнитофона. Опросы я обычно проводила в алкогольном ступоре – настолько я была застенчива, – и обычно они принимали либо форму психологического анкетирования, либо нарочито раздражающую форму. Очередной кошмар я перепечатывала дословно. Эти интервью стали фиксировать мою новую идентичность – дерзкое «Ну, что вы сможете с этим поделать?».
Старое желание влиться в мальчишескую компашку естественным путем реализовалось с «Давалкой». Я не могла стать ими, но, трахаясь с ними, я впитывала их. Даже один выпуск назвала соответственно «Фанатка-каннибалка».
Однако «Давалка» создавала еще одну неудобную дихотомию. С одной стороны, я пылала неукротимым интересом к сексу и динамике власти вокруг него. С другой – мое совершенно мужское желание охотиться и коллекционировать определенных партнеров воспринималось широкой публикой, включая самих этих партнеров, как позорящее женщину. Почему мне нельзя было просто наслаждаться своими победами?
У меня уже прочно сложилась идентичность отчаянно пьющей, гулящей оторвы, когда про «Давалку» прослышала пресса, и я на несколько лет оказалась под этим ярмом. Я послала свое творчество одному корреспонденту журнала New Musical Express, чьими навеянными амфетамином аллитерациями восхищалась в надежде, что он возвысит меня и представит как свою протеже.
«Давалка» успешно распространялась в американском Tower Records и во всех моих любимых музыкальных магазинах Англии, но требовалось куда больше ума, чем имелось у меня, чтобы отвести от нее катастрофу, разразившуюся после того, как этот журналист выкинул нечто непредвиденное: он написал обо мне в Sunday Observer как о представительнице нового, полностью вымышленного течения фанаток из среднего класса.
«Почему мама плакала в кустах роз?» – поинтересовался мой брат, приехав домой из универа. Он озадаченно стоял на пороге моей комнаты, в то время как я изучала статью, расстелив газету на полу. Моя первоначальная радость сменилась тревогой, и дурное предчувствие только усилилось, когда я перечитала заголовок: «Больше секса! Мы фанатки и гордимся этим!»
Суть статьи – в элегантных цитатах, которые просто не могли исходить из моих уст, – сводилась к тому, что я возглавляю новую волну любительниц осаждать служебные входы. Скажут тоже! Я всегда путешествовала одна. Фотография была столь же роковой: я раскорячилась в сетчатых колготках, моя челка в стиле «танкистка» случайно вздыбилась бесовскими рожками.
Папа вошел ко мне комнату, что случалось нечасто, и прокашлялся. «В этот раз ты действительно расстроила свою мать», – заявил он самым деловым тоном. На этом наш разговор закончился. Через два часа мама вернулась, открыла багажник машины, словно торговец сумочками Louis Vuitton на Хай-стрит в Слау и выгребла оттуда 80 экземпляров Sunday Observer, скупленных в радиусе четырех миль.
В следующие несколько месяцев меня завалили просьбами дать интервью. Иногда я соглашалась – дабы разъяснить, что я всего лишь молодая журналистка, которая наслаждается преимуществами своей профессии, – но это лишь усугубляло положение. Если я отказывала, меня все равно использовали в шумных скандалах. Один журнал приглашал подискутировать о моей распущенности. Некая газета разместила на обложке своего приложения фотографию скромной молодой девицы в тунике под заголовком: «Встречайте фанатку: путана или путная?» Общим счетом это крупное недоразумение угодило в три таблоида, восемь солидных газет, 11 журналов, шесть радиопередач и 12 телевизионных ток-шоу, дебатов и документальных фильмов – и всякий раз авторы присылали мне просьбы об интервью, но лишь в немногих случаях я ответила согласием.
Теперь я начинала себя жалеть. Пусть я и не вела достойную жизнь, я пила многовато, чтобы заниматься всем тем, что они подразумевали, и у любой музыкальной агентши, которая не даром ест свой хлеб, было куда больше сексуального взаимодействия с рок-группами, чем у меня. Однако эти же самые агентши теперь радостно заносили меня в каждый список гостей под именем Дженни Давалка.
Все затевалось как грандиозная шутка, но теперь судьба подшутила надо мной. Моя идентичность окончательно определилась.
Глава 3
Теория хаоса
Импульсивность: почему ее не замечают в девочках-подростках
Как-то в начальной школе всему нашему классу раздали по листочку бумаги и велели следовать инструкции. Первое задание состояло в том, чтобы прочесть нижнюю строчку на листе, прежде чем начинать. Я проигнорировала его и выполняла каждое последующее указание по мере того, как читала, упиваясь своей репутацией чемпионки класса по скорочтению. Хлопните в ладоши. Встаньте. Крикните «Я дошел до середины!». Затем, разумеется, вы дочитываете до конца, и оказывается, что в конце вам велят игнорировать все предыдущие указания и сидеть тихо.
Этот тест все еще достаточно часто практикуется в школах и предназначен для того, чтобы подчеркнуть недостатки импульсивного действия и продемонстрировать, как важно быть внимательным, особенно перед экзаменом. Проблема в том, что импульсивным людям требуется гораздо больше времени, чтобы усвоить жизненные уроки, чем остальным.
Мы все импульсивны в разной степени, но слабый самоконтроль дает высокий риск проблем с ПАВ. Скажем вкратце здесь о различии между импульсивностью и компульсивностью, так как проблемы с употреблением ПАВ могут корениться и в том и в другом. То и другое – независимые параметры, по которым все мы различаемся, и они отчасти пересекаются в смысле тормозного контроля. Компульсивность характеризуется навязчивыми мыслями и ритуалистическими, повторяющимися действиями, которые снимают тревожность, в том числе употреблением алкоголя или наркотиков. Импульсивность толкает к рискованному, приносящему удовольствие поведению, зачастую непродуманному, без учета последствий.
В подростковом возрасте острое ощущение того, что действовать нужно без промедления, отчасти обусловлено взрывом половых гормонов, вызывающим желание испробовать каждый новый вид опыта и убеждение, что окно возможностей может захлопнуться в любую минуту. Кроме того, области мозга, отвечающие за контроль над импульсами и планирование поведения, созревают в последнюю очередь. Но у некоторых людей импульсивность – доминирующая черта характера, которая продолжает хаотически управлять ими и во взрослом возрасте.
Подростком я понятия не имела, как себя вести, а подростком я была до 34 лет. Быть в стельку пьяной всегда, пока ты молода и вызываешь раздражение, – все равно что прилепить на крыло машины наклейку: СПРОСИ МЕНЯ, КАК Я СЕБЯ ЧУВСТВУЮ. Проблема в том, что никто не хочет приблизиться настолько, чтобы прочесть ее. Мои реплики обычно заставляли людей отстраняться, требовать объяснения или смеяться – не вместе со мной, как вы догадываетесь. Я решила превратить неуместность в свою фишку, но на самом деле недоумевала, откуда у всех остальных берется знание социального этикета.
У меня появилась соответствующая музыкальная тема – «Конфуз» (Embarrassment) группы Madness. Брат старше меня на пять лет, поэтому дверь его комнаты всегда была закрыта. Я лежала по ту сторону баррикады, свесив ноги с лестницы и прислушиваясь к музыке из щели под дверью. В его коллекции была та семидюймовка, на которой певец Саггс укоряет кого-то за то, что он позорит человечество, в промежутках между яростными соло на саксофоне. На самом деле песня про сестру саксофониста и ее подростковую беременность от чернокожего мужчины, вызвавшую осуждение некоторых родственников, но в качестве общего обвинения это, возможно, объясняло, почему рогатка брата всегда была нацелена мне в голову. Притом что я ведь даже еще не начинала подкатывать к его друзьям.
В школе у меня постоянно возникали конфликты с компаниями старших из-за того, что я возмутительно огрызалась в ответ на привычное чморение тех, кто был классом младше. Лирический герой Пола Келли в песне «Глупости» (Dumb Things) сетует, что воображал, будто друзья бросятся на его защиту. Я тоже оглядывалась, но моя компания разбегалась. Все это развилось в утомительную тотальную вендетту, в которой мне приходилось принимать участие, раз уж у меня на лбу была нарисована мишень. Я не хотела мириться с тем, что меня шарахают о стены, топят мою физкультурную форму в унитазе или пишут обо мне гадости на стенах класса, но все это время я ломала голову: как вроде бы умные люди могут быть такими глупыми?
Ум был больным местом, так как в начальной школе меня то и дело забирали с уроков на тесты профориентации и длительные занятия для одаренных детей. О, как я была довольна собой, когда меня вызывали из класса, а через несколько часов я возвращалась с бейджиком на свитере и небрежно отмахивалась от вопросов! Через несколько лет я уверилась в том, что отмечена печатью гениальности, что мне суждены премии, революционные открытия и первый контакт с другими галактиками. Я чувствовала себя непобедимой.
Это чувство мне нравилось. Ради него я была готова на все. Оно внушало мне чувство инаковости и отчаянную жажду конкуренции – еще одно ощущение, которое я обожала. В реальности я была математически безграмотна и не могла сосредоточиться на предметах, которые были мне неинтересны. Начальные классы, с творческими проектами и языковым уклоном, дались мне легко, но, как только я пошла в среднюю школу с естественно-научной направленностью, где нам следовало просто получать информацию, я скатилась от «этот-ребенок-должно-быть-гений» к посредственности. Я перестала стараться и с трудом поступила в университет.
Людям, которые быстро впадают во фрустрацию и сдаются, свойственна так называемая низкая самоэффективность, под которой подразумевается сила нашей убежденности в том, что мы способны достичь своих целей. Какое отношение это имеет к зависимостям? У таких людей чаще бывает низкая уверенность в своей способности отказаться от алкоголя или наркотика, когда его предлагают окружающие. В категориях результативности лечения, если вы не верите, что способны сопротивляться ПАВ, вы с большей вероятностью сорветесь. У импульсивных людей чаще бывают преувеличенные представления об удовольствии от ПАВ или о своей потребности в них. Они могут делать фаталистические заявления вроде: «Я по своему складу личности склонен к зависимостям».
На что вы теперь можете ответить: «Возможно, дорогой. Но, скорее всего, ты просто недооцениваешь свою способность к самоконтролю, то есть у тебя низкая самоэффективность».
Как только я начала ездить на концерты в Лондон, моя способность смущаться перешла на более высокий уровень – перед лицом более взрослой и серьезной публики, ради одобрения которой я пошла бы на все. Я ездила одна на поезде до Паддингтона, потягивая смесь спиртного, налитую во флакон из-под шампуня «Тимотей», и наслаждаясь косыми взглядами других пассажиров (в конце концов, оборотная сторона смущения – дерзость). Приехав, я покупала чекушку дешевой водки в привокзальном магазинчике, где не возражали против малолетних клиентов, и засовывала бутылочку за спину, под резинку сетчатых колготок, чтобы протащить ее в «Гараж», «Андерворлд» или «Брикстон академи».
В клубе я старалась отыскать знакомых и, подогретая «шампунем», переключалась с первой скорости на пятую. Группы – это круто, но, поскольку последние деньги уже были потрачены в магазинчике на углу, моей главной задачей становилось добыть ПАВ. Нельзя было оставить без присмотра пачку сигарет – я тут же совала ее в карман. Я крала пиво, стоило его хозяину отвернуться, а когда это не удавалось, втягивала разлитое пиво со стола, только отчасти для эффекта. Я выбирала своими жертвами мужчин постарше, которые, поймав меня с поличным, обычно прощали меня, стоило мне нахально улыбнуться и поспешно отскочить.
Когда мне не хватало бухла, я была мучительно застенчива. Стоя на концерте, я сжималась, убежденная, что все вокруг критически оценивают меня (что, честно говоря, могло бы быть правдой, если бы они были со мной знакомы). Чувство, что меня изучают, оказывалось чрезвычайно острым. Поэтому я напивалась отчаянно и быстро, чтобы достичь раскованности, а затем через час ходила колесом по залу, сигала со сцены, падала, выливала кому-нибудь на голову кружку пива или делала мостик у барной стойки, временами вляпываясь в приключения вроде кровавой драки в очереди на такси или разбивая телефонную будку. Безусловно, все это не могло длиться вечно.
В возрасте сильно за 20 я лежала ночами без сна в своей комнате, увешанной мелочами клубной жизни – полинезийскими масками, бальными платьями, винтажной рекламой алкоголя, – и меня одолевал горячий стыд. С ним я справлялась, внушая себе, что все остальные – мещане. Их идеи были скучны, их секс провинциален, их пьянство легковесно. Я перефразировала слова песни Madness, превратив их в новую персональную мантру: "I am beyond embarrassment" – «Я выше конфуза». От стыда к бесстыдству. Когда приходил сон, он приносил с собой одни и те же кошмары с падающими лифтами, крушениями автомобилей и самолетов или набегающими волнами.
В классификации доктора Мэтью Галло мое поведение обозначается как «необдуманная импульсивность». Галло – психолог-клиницист и старший научный сотрудник Центра молодежной наркологии при Квинслендском университете. Там он разгадывает нейропсихологические и когнитивные механизмы, стоящие за подростковой импульсивностью. Подростки, которые живут под девизом «надо быть во всем круче других», подростки, для которых жизнь – отчаянная гонка за тем, чтобы достичь самого дна, – это его пациенты.
В окрестностях Брисбена регулярно вспыхивают ночные драки. Еще один клиницист из этого города рассказывает мне об изобретательности тамошних подростков по части употребления наркотиков – от жевания фентаниловых пластырей, изначально предназначенных для облегчения боли на последних стадиях рака, до настаивания ядовитых галлюциногенных цветков дурмана. Такие штучки редко заканчиваются хорошо, более того, они часто заканчиваются смертью или неотложкой, – так что же пробуждает тягу к ним?
Галло говорит мне, что примерно на 50 % импульсивность обусловлена генами. В остальном она может быть связана со стрессовыми условиями воспитания, повлиявшими на развитие областей мозга, которые участвуют в контроле над импульсами. Серотонин также участвует в регуляции контроля над поведением, но его роль пока неясна.
«Долгое время мы считали, что импульсивность – простая и очевидная вещь: склонность делать что-то немедленно, не задумываясь о последствиях, – говорит Галло, – но уже складывается консенсус, что она состоит по меньшей мере из двух ключевых компонентов».
Первый – так называемая тяга к вознаграждению (удовольствию), то есть способность реагировать на вознаграждение и мотивационное стремление его добиваться. Здесь задействованы система вознаграждения мозга (научное название: мезолимбическая дофаминовая система) и области префронтальной коры мозга, связанные с системой вознаграждения. Тягу к вознаграждению (удовольствию) можно сравнить с машиной, имеющей мощный двигатель: малейшее прикосновение к акселератору – и он бешено набирает обороты.
Второй ключевой компонент – собственно необдуманная импульсивность. «Это склонность не задумываться о будущих последствиях, – поясняет Галло, – или по крайней мере не останавливаться перед этими последствиями в данный момент». Вернемся к метафоре с машиной: у этой модели проблемы с тормозами. Вы благополучно забываете, каким ужасным было ваше прошлое «больше не буду» в состоянии похмелья.
Галло и его команда разработали первую лабораторную модель подростковой импульсивности и употребления алкоголя для исследований на людях. Они задались целью узнать, можно ли пробудить импульсивность искусственно в любом человеке и есть ли у молодых испытуемых с наибольшим пристрастием к выпивке некий общий ген. На практике исследователи пытались спровоцировать импульсивность у своих 18–20-летних испытуемых, а затем предлагали им поднос с выпивкой.
Импульсивность провоцировали тремя способами. В первом варианте испытуемые получали сложные и фрустрирующие умственные задачи. Это вызывает когнитивную усталость, что ведет к ослаблению контроля над импульсами. Второй способ состоял в том, чтобы привести испытуемых в негативное эмоциональное состояние, заставив их вызывать в памяти какое-нибудь яркое печальное воспоминание в течение пяти минут в процессе прослушивания очень грустной классической музыки. В третьем случае испытуемым показывали отрывки из фильмов, демонстрировавшие, что употребление алкоголя – отличное развлечение. Юношам показывали отрывок из фильма «Американский пирог – 2». Девушкам предлагали «Сплетницу» (Галло пришлось отсмотреть целый сезон, чтобы выбрать подходящий десятиминутный фрагмент).
Как только испытуемые приходили в импульсивное состояние, их просили провести «дегустацию» выборки алкоголя. «Их задание заключалось в том, чтобы перепробовать все напитки и оценить их, но на самом деле мы измеряли, сколько они выпьют, – говорит Галло. – Люди с более высокой тягой к вознаграждению[8] были склонны пить больше. Мы взяли образцы слюны и обнаружили, что обладатели варианта гена RASGRF2, идентифицированного в одном из недавних европейских исследований как предиктор склонности к рискованным формам поведения, действительно в большей степени были склонны к индуцированной импульсивности и выпивали большее количество алкоголя».
Галло говорит, что, хотя юноши более восприимчивы к вознаграждению (с большей частотой реагируют на такие «вознаграждающие» стимулы, как деньги, эйфоризирующие эффекты ПАВ, общественное признание и секс, и чаще стремятся к ним), оба пола приблизительно одинаковы в том, что касается тормозного контроля, то есть способности «включать тормоза». Если представить выводы исследования в виде условного сценария, то девочка-подросток с высоким риском импульсивного пьянства – это девочка в стрессовом состоянии (вызывающем когнитивную усталость), из активно употребляющей алкоголь семьи (что дает ей чувство социального поощрения) и обладающая низкоустойчивым темпераментом (или, другими словами, негативной аффективностью).
Опасность состоит в том, что употребление ПАВ может в буквальном смысле формировать подростковый мозг. Особенно подвержено воздействию белое вещество, или нервная ткань, отвечающее за передачу информации между клетками. Нейробиолог Сьюзен Таперт из Калифорнийского университета описала микроизменения в белом веществе, выявленные при сканировании мозга сильно пьющих подростков 12–14 лет. У девочек эти повреждения часто приводят к ухудшению пространственной ориентации, которая включает навигацию, распознавание лиц и обстановки и наблюдательность в отношении мелких деталей. У мальчиков снижается концентрация внимания.
Таперт также обнаружила, что серьезное злоупотребление алкоголем приводит к поражению гиппокампа – ключевой структуры мозга, отвечающей за формирование памяти и обучение. Малолетние потребительницы алкоголя хуже справлялись с тестами на запоминание словесного материала, чем непьющая контрольная группа. Кроме того, похоже, что прием алкоголя во взрослом возрасте усугубляет уже имеющиеся проблемы с памятью. Эксперименты на крысах показали, что животные, принимавшие большие дозы алкоголя в подростковом возрасте, хуже, чем контрольная группа, справлялись с заданиями на запоминание во взрослом возрасте после низких доз алкоголя. В этом случае выпивка служит триггером.
Думая об импульсивности, мы обычно представляем себе мальчишек, попадающих в газетные новости, – тех, что цепляются к поездам, угоняют машины, расписывают граффити высотные здания и творят всевозможные глупости без страховки. Но, возможно, у девочек импульсивность просто по-другому проявляется.
В любом обществе от девочек ожидается, что они будут в большей степени, чем мальчики, регулировать свое поведение и подавать лучший пример, чем их одноклассники мужского пола. «Они такие им-фантильные», – говорили о мальчиках девочки из нашего класса, когда нам исполнилось лет десять. Как правило, именно мальчики демонстрируют «экстернализирующее поведение», известное также как «деструктивные расстройства поведения», что включает агрессию, склонность поступать наперекор, гиперактивность и проблемы с вниманием. Для девочек в большей степени характерны «интернализирующие формы поведения», такие как тревожность, депрессия и социальная самоизоляция. Повышенная чувствительность к наказанию также снижает склонность девочек совершать серьезные криминальные проступки.
Однако многие исследования показывают, что девочки начинают экспериментировать с ПАВ раньше мальчиков и способны перещеголять их по части импульсивности в этой сфере. Например, американское исследование 2013 г., в ходе которого старшеклассников из 10 школ Коннектикута опрашивали насчет рискованных видов поведения и употребления сигарет, марихуаны и алкоголя, показало, что импульсивность мальчиков была выше, но не связана с употреблением ПАВ, тогда как у девочек выявилась непосредственная связь импульсивности и ПАВ. Другие исследования демонстрируют, что среди подростков курильщицы, по-видимому, более импульсивны, чем курильщики, а у сильно пьющих женщин тормозной контроль выражен слабее по сравнению с аналогичной подгруппой мужчин. Поздравляю, дамы!
Другое очевидно «женское» проявление импульсивности – рискованный секс, который для женщин может являться как социальным инструментом, так и симптомом расстройства, связанного с повышенной импульсивностью, в частности биполярного или пограничного расстройства личности. Более подробно я расскажу об этом в главе 7.
Впрочем, что касается пижонских выходок и криминального поведения мальчиков, я задаюсь вопросом: быть может, девочкам такое попросту чаще сходит с рук в силу гендерного стереотипа, который рассматривает их как ведомых, а не зачинщиц? Мальчики попадают в уголовный суд, тогда как девочки – которые, быть может, больше склонны рассказывать о своих глубинных проблемах – чаще оказываются в психиатрических клиниках.
Я провела неформальный опрос в социальной сети, чтобы узнать, было ли в подростковом прошлом моих знакомых женщин нечто подобное эпическим глупостям тинейджеров-мальчиков. Вот некоторые ответы, полученные мною от сестер по любви к острым ощущениям.
Френдесса 1: Мы прыгали с веревок в колодцы. Пили винишко у костра возле обрыва. Бегали за железную дорогу в кусты курить травку. Набивались ввосьмером в машину и ездили искать галлюциногенные грибы.
Френдесса 2: У крутых девчонок в 7-м классе была мода играть в «обмороки», то есть по сути лишать себя кислорода, чтобы потом, очнувшись, испытать легкое головокружение.
Френдесса 3: Брызгала аэрозольный дезодорант в крышечку и пила его в качестве алкоголя.
Френдесса 4: Мы трахались на капоте машины, напившись баночного коктейля, и цеплялись за капот всякий раз, когда машина объезжала кочку.
Френдесса 5: Поджигали аэрозольный дезодорант.
Френдесса 6: Мы пьяные набивались в машину и носились по темным и извилистым дорогам парка на севере города с выключенными фарами.
Сюда я могу добавить приключения собственной юности: я покупала все легальные наркотики на Камден-маркет, затем перепробовала все нелегальные: гашиш, кислоту, грибы, мескалин, экстази, спиды, кокаин, кетамин, героин, крэк. Жгла костры в ванной. Ежедневно практиковалась в искусстве побега, выпрыгивая пьяной из окна родительской уборной со второго этажа. Разбила машину родителей, успев покататься на ней 45 секунд. Села в машину пьяных незнакомцев, ее занесло на набережной, она врезалась в дерево и загорелась. Настаивала, чтобы таксист (который упорно молчал) бросил работу и отправился со мной в «Госсипс», глэм-металл-клуб в Сохо. Была выставлена из концертного зала за непристойное поведение в уборной. Свалилась с лестницы на столик с коктейлями в доме знаменитого скрипача и ударила другого гостя.
Если вы хотите позабавиться в домашних условиях и оценить собственную импульсивность, в интернете есть кое-какие тесты на тип личности. Я набрала кучу баллов по шкале импульсивности Барретта, шкале поиска острых ощущений Цукермана и шкале поиска развлечений Карвера – Уайт, так что я больше не могу винить молодежный задор.
Интереснее всего для меня оказался опросник темперамента и характера Клонинджера (англ. Temperament and Character Inventory, сокр. TCI). Клод Клонинджер – профессор генетики, психиатрии и психологии, разработавший TCI как метод тестирования типа личности, который профессионалы также используют в качестве диагностического инструмента.
TCI выявляет четыре характеристики темперамента (поиск новизны, избегание вреда, зависимость от вознаграждения, настойчивость), описывающие наши эмоциональные влечения и зачастую бессознательно определяющие наше поведение. Они примерно наполовину обусловлены генами и наполовину – средой, культурой и нашими предпочтениями. Кроме того, у нас имеется три параметра характера (самонаправленность, кооперативность, или склонность к сотрудничеству, самотрансценденция, или склонность к самосовершенствованию). Это способы, которыми мы целенаправленно формируем себя в соответствии с целями, ценностями и действиями.
Я связываюсь по скайпу с Джулией, консультантом из клонинджеровской программы тренинга благополучия. Она объясняет: «В норме наши черты характера руководят, помогая нам управлять нашими эмоциональными влечениями. Если мы нездоровы или находимся под воздействием стресса, эти черты характера могут спать и на нас будут больше влиять эмоциональные влечения».
Так как же выглядит набор параметров пьющего человека? Я набрала высокий средний балл по поиску новизны. Среди его подпараметров самый высокий балл у меня оказался по импульсивности. Однако я также набрала высокий средний балл по избеганию опасности, в первую очередь по чувствительности к критике и наказанию. Собственно, во всех трех тестах – Цукермана, Карвера – Уайт и Клонинджера – у меня оказались максимальные баллы по двум противоречащим друг другу пунктам: поиску новизны и избеганию опасности.
Это противоречие на самом деле известно ученым. Майя Салавиц, популяризатор нейробиологии, в книге 2016 г. «Несломленный мозг: Новый революционный подход к пониманию зависимости» (Unbroken Brain: A Revolutionary New Way of Understanding Addiction) описывает три известных пути к аддикции, что подтверждается множеством долгосрочных исследований: первый – импульсивность, второй – тревога и ингибиция (подавленность), третий – комбинация этих двух противоречивых влечений, при которой человека отчаянно бросает туда-сюда. Салавиц признается: «Моя собственная история закручивается вокруг этой парадоксальной ситуации: у меня было достаточно мотивации, чтобы учиться на отлично, у меня был фундаментальный страх перед переменами и другими людьми – и вместе с тем я была достаточно безрассудной, чтобы торговать кокаином и употреблять героин». Она связывает парадокс с трудностями самоконтроля – темой, которую я рассматривала в главе 1.
Джулия говорит мне: «Я слышала рассказы наркологов о том, что высокая степень избегания вреда типична для их пациентов, потому что наркотики помогают нам адаптироваться, когда нам страшно. Но мы не можем удовлетворить два эмоциональных влечения одновременно. Если они конфликтуют, то возникает дискомфорт». Верно – как в случае когнитивного диссонанса, описанного в главе 2.