Дженни Т. Колган
Шоколадная лавка в Париже
Глава 6
Оказалось, Сите – самый настоящий остров. В Париже их целых два, и находятся они прямо в центре города. С большой землей их соединяют многочисленные мосты. Здания на Сите в основном каменные – крупные, внушительные, горделивые: огромная больница, суд, полицейские участки. На западном берегу Нотр-Дам. Но за парадными фасадами прячутся узкие улочки – мощеные, извилистые. Это старый город: туда мне и нужно. Наконец оказываюсь на улице под названием Рю дез Урсен. Для этого приходится спуститься по ступенькам. Рядом мост, напротив посреди мостовой красуется крошечный треугольный садик.
Такое чувство, будто номера на зданиях расставили вразнобой или они затеяли игру в чехарду. Районы – здесь они называются arrondissements – возникают будто ниоткуда. Когда идешь куда-то в первый раз, всегда испытываешь особое, ни на что не похожее ощущение. До места добираешься долго и по пути подмечаешь подробности, которые запоминаются навсегда. Например, фонари из кованого железа, осветившие мне путь, когда начало темнеть. Наконец нашла то, что искала. Моя цель на шестом этаже старинного здания из золотистого камня. Окна высокие, от пола до потолка. Балконы уставлены цветочными горшками с незабудками.
Стоило заметить этот дом, и сердце замерло от восторга. Но, подойдя поближе, я заметила, что камень поистерся, одни незабудки засохли, а другие сделаны из пластика, из красивых окон едва не вываливаются рамы, вдобавок стекло в них всего одно – никаких двойных стеклопакетов. С мечтой о роскошных апартаментах придется распрощаться. Это всего лишь поделенный на квартиры старый дом, вдобавок довольно-таки запущенный. Я вздохнула. Наш дом в Кидинсборо маленький, и пахнет там мальчишками, лосьоном после бритья «Линкс», рыбными палочками, а иногда – нашим старым псом, которого мучают газы. Но моя комнатка теплая и уютная: мама любит включать отопление на полную мощность. Папа вечно ругается, что нам приходят километровые счета. Зато у нас мило и все современные удобства в наличии – включая двойные стеклопакеты. Никогда не жила в старом здании. Невозможно угадать, какого цвета когда-то была массивная старинная дверь. Нынешний оттенок назвать затрудняюсь: желтовато-красный?.. Друг к другу жмутся кнопки звонков с неразборчивыми подписями. Ступени крыльца совсем истерлись. Нужной фамилии не нашла.
Осторожно толкнула дверь. Она открылась со зловещим скрипом. Я шагнула внутрь.
– Bonjour![10] – позвала я.
Никто не ответил.
– Bonjour!
Все та же тишина. В конце коридора застекленная дверь, сквозь которую проникает достаточно света, чтобы разглядеть пыльные стопки старых писем на паркете с треснувшими половицами и засыхающее комнатное растение в горшке возле лестницы. Ступеньки ведут в темноту.
Пошарив руками по стене, я нащупала выключатель, зажгла свет и стала карабкаться вверх. Но не успела добраться до первой лестничной площадки, как свет погас. Выругалась себе под нос и вновь стала водить рукой по стене в поисках второго выключателя. Но вместо него сдуру нажала на дверной звонок. Тот взвыл на весь дом, как сирена.
– Allo? – примерно с той же громкостью прокричал старческий женский голос.
Я помнила, что мне надо на верхний этаж, поэтому с торопливым «Pardon, madame»[11] продолжила путь.
Ну почему этот дурацкий свет все время гаснет? Перемещаться перебежками от выключателя к выключателю – то еще удовольствие. Лестница узкая и извилистая. Вдобавок приходится волочь тяжелый чемодан.
До верхнего этажа я добралась вся вспотевшая и запыхавшаяся. А внизу дама, в дверь которой я случайно позвонила, визжала во всю глотку. Слов я не разобрала, но, кажется, одно из них «полиция». Я тихонько выругалась – милыми и родными англосаксонскими словами.
Ступила на тесную лестничную площадку. Свет льется из облепленного грязью окошка в потолке. Наконец-то можно обойтись без выключателей! Места здесь совсем мало. Неужели я в башню поднялась? Кто-то повесил возле лестницы белую полочку, плотно уставленную книгами. Ну и как протиснуться мимо нее с чемоданом? На остальных этажах по две квартиры, но здесь всего одна.
Я шагнула вперед. На низкой белой двери висит маленькая медная табличка. На ней крошечными буковками выведено: «Сами». Я вздохнула с облегчением. Хорошо, что не придется еще раз преодолевать эту жуткую лестницу. Но тут сообразила: раз теперь здесь буду жить я, значит преодолевать жуткую лестницу придется каждый день – заметьте, с восемью пальцами на ногах! Пока я отмахнулась от этой нерадостной мысли и громко постучала в дверь.
– Есть кто-нибудь дома?
За дверью послышались шаги. Слава богу! Не знаю, что бы я делала, если бы пришлось тащиться вниз. Хотя нет, знаю – просто села бы на обратный поезд, и все дела. Но нет, так бы я не поступила. Ни за что.
– J’arrive[12]! – прокричал чей-то голос.
Судя по испуганной интонации, своим появлением я застала хозяина врасплох. За дверью что-то грохнуло. Да что у них там творится?
Наконец дверь распахнулась. На пороге стоял мужчина огромного роста – ни дать ни взять великан. Кожа смуглая, брови черные, кустистые, массивный подбородок покрыт щетиной. Из одежды на мужчине халат с узорами. Остается надеяться, что под ним хоть что-нибудь есть. На меня хозяин устремил взгляд, полный глубокого, искреннего недоумения.
– Bonjour, – поздоровалась я. – Анна Трент. Из Англии.
Вдруг забеспокоилась: что, если Клэр не смогла договориться насчет жилья? А может, вышло какое-то недоразумение, или хозяин передумал, или…
Хозяин прищурился.
– Attends![13] – приказал он.
А что мне еще оставалось? Только ждать.
Через пару секунд мужчина вернулся в огромных очках в черной оправе. От него пахло сандаловым деревом. Едва не чихнула. Мужчина еще раз поглядел на меня сквозь очки.
– La petite Anglaise![14] – воскликнул он, расплылся в широкой улыбке и перешел на английский. – Добро пожаловать! Добро пожаловать! Проходите! Что я могу сказать? Совсем забыл! Вы можете сказать: «Как так – забыл?» – а я могу сказать… я могу сказать… добро пожаловать à Paris![15]
Шагнув в комнату, я сразу убедилась, что хозяин не врет: он и впрямь забыл о моем приезде. Коридора почти нет. Возле двери из мебели поместилась только вешалка со шляпами. В жизни не видела такой экзотической коллекции: я заметила феску, фетровую шляпу и мохнатую голову от маскарадного костюма гориллы. Комната небольшая, но доверху забита вещами. Плащи и ткани, перья, ножницы, меховые палантины, наволочки, пепельницы, пустые бутылки из-под шампанского, огромные подушки на массивном красном диване и на полу возле него… В углу кухонька, но ею, очевидно, никогда не пользовались по назначению. Эксцентричный хозяин выпрямился, чуть не задев головой неожиданно низкий потолок. Должно быть, рост у него под два метра, не меньше.
– Oui[16], – подтвердил хозяин, окинув грустным взглядом беспорядок. – Забыл.
Но тут же повернулся ко мне с жизнерадостной улыбкой.
– Но я могу сказать – да, добро пожаловать, Анна Трент. – В его устах мое имя прозвучало как «Ан-На Трон». – Мой дом всегда в полном порядке и готов к гостям! Вам ведь это понравится, правда?
Я покачала головой. Нет, не понравится.
– Вы на меня сердитесь, – сделал вывод хозяин. – Вам грустно.
Я опять покачала головой. Я не сержусь, и мне не грустно. Просто на меня свалилось слишком много новых впечатлений за один раз: я устала, перенервничала, вот слезы на глаза и навернулись. Еще бы – в первый раз я забралась так далеко от дома. Поэтому единственное, чего мне хочется, – сесть на нормальный стул за нормальный стол с нормальной чашкой чая, а не продираться через безумный творческий беспорядок богемной мастерской. Неужели я слишком многого прошу?
– Что это у вас такое? – спросила я, обведя широким жестом комнату.
– Беру работу на дом, – пожал плечами хозяин. – Моя главная беда: слишком много работаю.
Позже выяснилось, что главная беда Сами отнюдь не трудоголизм, но в тот первый вечер я поверила ему на слово.
Оказалось, Сами работает в костюмерной театра «Опера Гарнье». Вместе с десятком девочек-швей создает костюмы для оперных постановок и получает за это жалкие гроши. В Париж Сами приехал, надеясь устроиться в один из крупнейших модных домов, но, увы, не сложилось. Теперь его основное занятие – расставлять швы на корсетах для певцов и жаловаться на жирных теноров и унылых сопрано, которые твердят, будто из-за узких костюмов не могут нормально петь, но на самом деле просто выпендриваются.
Но обо всем этом я узнала потом. А пока мне казалось, будто я угодила на свалку.
– Для вас есть комната! – объявил Сами. – Другая, не такая, как эта.
Тут в глазах хозяина промелькнул испуг.
– Ждите здесь, – велел он и скрылся за дверью в дальней стене.
Быстро пересчитав двери, я с облегчением убедилась, что в квартире есть две спальни и ванная. На одну страшную секунду я вообразила, что придется ночевать среди этих вековых завалов в обществе страдающего дефицитом внимания великана.
Через некоторое время Сами вышел из моей комнаты – вид пристыженный, халат оттопыривается так, будто под ним что-то спрятано.
– Prêt[17], можете заходить, – объявил Сами, кланяясь мне в пояс.
Таща за собой объемистый чемодан, я последовала за ним.
Мою спальню в Кидинсборо просторной не назовешь, поэтому к огромным апартаментам я не привыкла. Но когда в тридцать лет тебя запихивают в помещение теснее тюремной камеры… Да эта комната просто крошечная! Каким-то чудом сюда втиснули односпальную кровать и миниатюрную тумбочку, но больше никакой мебели в спальне не оказалось – она бы сюда просто не влезла. Я часто заморгала. Только бы не разреветься! Даже плакать здесь негде – уединиться никакой возможности. Каюсь, в фантазиях я видела спальню со смежной ванной и интерьеры со страниц журналов. В Париже полно огромных квартир с роскошными комнатами, мраморными каминами, высоченными потолками… А это же просто гроб какой-то! Наверное, в прежние времена тут спали служанки. Стены выкрашены в белый, на полу темно-коричневый истертый паркет.
– Нравится? – спросил Сами. – Великолепно, правда?
– Великолепно? – переспросила я, повернувшись к нему.
Если это помещение кажется хозяину великолепным, страшно представить, где спит он сам.
– Великолепно! – гаркнул Сами.
У меня чуть челюсть не отвисла.
– Ой, Ан-На Трон очень на меня злится. – Сами сделал грустное лицо. – Давайте я вам что-нибудь принести.
– Может, чаю? – предложила я.
– Чая нет.
– Кофе?
– Mais bien sur![18]
Со счастливым видом хозяин стал пробираться через завалы к крошечной кухоньке. Я же попыталась втиснуться в свою монашескую келью вместе со здоровенным фиолетовым чемоданом. Наконец взгромоздила его на кровать – больше было некуда. Протиснулась мимо тумбочки к окну. Посмотрела в него – и ахнула.
Окно от пола до потолка и открывается вбок. Мимоходом я подумала, сколько маленьких детей из таких повываливалось. Но эта мысль упорхнула так же быстро, как появилась. Я подняла сетчатую занавеску, открыла щеколду и сделала сразу два потрясающих открытия. Первое – крошечный балкончик. Места на нем хватило только для кованого столика и двух стульев, зато здесь солнечная сторона. А второе – потрясающий вид на Париж с высоты шестого этажа.
Крыши домов на противоположном берегу Сены, столики у южных стен ресторанов. Насколько хватает глаз, реку пересекают мосты, мосты, мосты. Слева, на северо-западе, виднеется зловещий черный небоскреб. Там бьется финансовое сердце Парижа, Ла Дефанс. Повсюду бурлит и бьет ключом стремительная жизнь большого города. Звуки до шестого этажа едва доносятся, зато прекрасно видно, как фургончик с фруктами упорно прокладывает себе путь, лавируя на запруженной автомобилями улице. Компания потрясающе красивых людей вылезает из блестящего черного автомобиля и направляется к элегантному бару. По соседней улице, послушно держась за руки, парами идет вереница школьников. Ну а если выгнуть шею влево, далеко на востоке вижу ее: единственную, уникальную и неповторимую Эйфелеву башню.
Вглядываюсь в розовеющий горизонт с такой жадностью, будто наткнулась на источник в пустыне. Я забыла обо всем: и о боли в ноге, и об усталости, и о мечте принять душ.
– Ваш кофе, – объявил Сами, заходя в мою комнату без стука. – Вам совсем не нравится?
– Не сразу заметила балкон, – улыбнулась я. – Здесь великолепно. Великолепно!
Хозяин принес мне крошечную чашечку с черной как деготь жидкостью. На блюдце кубик сахара. Обычно предпочитаю латте или «Нескафе».
– У вас случайно нет молока? – извиняющимся тоном спросила я, взглянув на Сами.
– Молока? Нет. Молоко грязное. Вы будете сосать коровью сиську? Не будете. Молоко? Нет!
– Ну ладно, – вздохнула я.
– Бренди? Есть немного бренди.
Раз уж сегодня такой красивый вечер, я ответила «да». Пусть будет бренди.
Остаток вечера мы с Сами провели, сидя на моем балкончике. Оказалось, у него такой тоже есть, с другой стороны от гостиной. Можно махать друг другу по утрам. Пили кофе с бренди, любовались Парижем. Если бы кто-то из прохожих поднял голову и заметил меня (хотя нет, не заметил бы – мы в мезонине, мимо пролетают голуби, небо окрашивается розовым, желтым и лавандовым, и вокруг никого, кроме птиц), этот человек подумал бы, что я такая же часть Парижа, как и все остальные. А я просто глядела на загадочный и причудливый иноземный пейзаж и восхищалась. Восхищалась без конца.
1972 год
Клэр просто обожала своих подопечных, Арно и Клодетт. Дети оказались вежливыми и хорошо воспитанными. Акцент Клэр их забавлял. То и дело спрашивали, какие французские слова она знает, а какие – нет. Больше всего им нравилось, как она произносила «Микки-Маус».
Взамен Клэр позволяла детям самим задавать ритм тех ленивых летних деньков. Чаще всего они ходили на детскую площадку в сад Тюильри в сени Эйфелевой башни. Брали с собой gouter – закуску – в виде теплых круассанов, которые с жадностью разламывали на кусочки и поедали, сидя на скамейке. Потом шли домой обедать. После обеда дети ложились спать. Тогда у Клэр появлялось свободное время, чтобы почитать или заняться французской грамматикой. Мадам строго следила, чтобы няня не отлынивала от учебы. По пятницам мадам любила сама водить детей в бассейн, и в это время няня была свободна как птица.
Поначалу Клэр понятия не имела, как распорядиться часами досуга. Ходила на выставки и в музеи, которые, как ей казалось, она обязательно должна посетить. Будто ставила галочки в путеводителе. По возвращении мадам расспрашивала Клэр, что она видела, и время от времени просила сводить в музей детей. Но Клэр не получала особого удовольствия от этих вылазок. Среди больших семей, юных парочек и верениц школьников она чувствовала себя одиноко. Как легко и непринужденно все они болтали на языке, который Клэр давался с таким трудом! В Париже она не знала ни души, а Кидинсборо остался далеко, будто на краю света.
Но постепенно Клэр набралась уверенности и стала совершать более длительные прогулки. Чем больше она видела, чем больше мест посещала, тем дальше отступали страхи. Извилистые улочки Монмартра, причудливый собор на холме, пастельные ступени – все это сразу пленило ее сердце. Клэр часто наблюдала за молодыми женщинами на мотороллерах: они ездили без шлемов, только платки прикрывали густые волосы. Девушки подъезжали и останавливались поболтать с курившими на ступеньках молодыми людьми. Иногда Клэр отправлялась с книгой в Люксембургский сад и нежилась на траве, подставив ноги солнцу. И повсюду были парочки: они целовались, болтали, оживленно жестикулировали, устраивали пикники и пили вино из бутылок без этикеток. В семнадцать лет одиночество особенно мучительно. Хотя Клэр всю неделю с нетерпением ждала свободного дня, пятницы тянулись нескончаемо долго. Клэр была очень рада, когда ее французский усовершенствовался настолько, что она смогла ходить в кинотеатр на бульваре Монпарнас. Там не имело значения, что она одна, – вернее, имело, но не такое. Клэр слышала, что в Париже есть места, где собираются молодые англичане, но мадам Лагард ясно дала понять, что Клэр туда ходить не следует: раз уж приехала во Францию, пусть все у нее будет по-французски. Ну а Клэр не могла ослушаться: она всем и всегда старалась угодить.
Ей очень хотелось снова увидеть Тьерри. Отчасти потому, что он ей понравился, но главное – Тьерри проявил к ней интерес, а ведь здесь, в Париже, к ней решительно все были равнодушны. Все остальные были слишком заняты светской жизнью, работой и делами, о которых Клэр до этого и не слыхивала.
После той вечеринки прошло уже две пятницы. Клэр поймала себя на том, что забредала все ближе и ближе к той части острова Сите, где, по ее сведениям, скоро должен был открыться новый магазин шоколада – единственный в своем роде в Париже. Эти сведения Клэр почерпнула, жадно подслушивая разговоры мадам с гостями. Дома, когда к маме заходили подруги, на стол подавали большой поднос домашних сэндвичей: белый хлеб, ветчина и маргарин. На десерт ели шоколадное печенье из магазина и запивали его пинтами черного чая. Зато здесь, когда к обеду ждали друзей мадам, приготовления затевались нешуточные. Дело никогда не обходилось без четырех блюд, шампанского в ведерке со льдом и беготни в рыбную лавку и обратно с утра пораньше.
Из разговоров гостей мадам Клэр узнала, что в Париже есть шоколадный магазин «Персион». Работает это заведение с 1794 года, за что пользуется всеобщим уважением. Но поговаривали, что вековой пылью там покрылись не только верхние полки, но и творческий пыл хозяев. Ассортимент «Персиона» не менялся веками.
Июль, пятница, середина дня. Улицы острова Сите заполнены толпами обливающихся пóтом от жары туристов. Этот район находится в стороне от прямых, проложенных по четкому плану улиц и широких бульваров. Переплетающиеся запутанным клубком улочки сразу выдают средневековые корни Сите. Крошечные переулки возникают будто ниоткуда, дороги сужаются, пока не исчезают вовсе, или внезапно утыкаются в стену одной из величественных церквей.
В прошлые выходные Клэр ходила с Лагардами на свадьбу. Она достала было привезенное из дома летнее платье, но мадам Лагард тут же покачала головой. Сказала, что это платье Клэр не по фигуре, и скрылась. А вернулась с коричнево-зеленым шелковым нарядом свободного кроя. Воздушная ткань казалась почти невесомой.
– Это мое, – пояснила мадам. – Увы, после родов носить не могу.
Клэр возразила, что мадам и сейчас очень стройная, но та лишь отмахнулась.
– Фигура тут ни при чем, – произнесла она. – Теперь мне такие наряды не к лицу и не по возрасту.
На секунду ее взгляд затуманила грусть.
– Как быстро проходит молодость: пролетела – и нет, – вздохнула мадам Лагард.
Мужа мадам, Бернара, Клэр почти не видела: он часто уезжал по работе, а когда все же появлялся дома, был усталым и рассеянным. Но прохладные отношения супругов казались Клэр образцом зрелости: не то что у ее родителей – что думают, то и говорят. Лагарды – изысканные, умудренные опытом светские львы. Переодеваются к ужину, пьют коктейли. Что бы такие люди ни делали, все правильно. По крайней мере, так считала Клэр.
Платье совершенно вышло из моды. Стильные парижанки выставляли напоказ длинные стройные ноги в джинсах клеш, делали крутую завивку, носили огромные темные очки и фетровые шляпы с широченными полями, а поверх последних повязывали шарфы от «Эрмес». Но ненавязчивый узор из листьев и фасон с присборенной талией очень шли Клэр. В этом платье ее худоба казалась достоинством. Даже маленький рост из недостатка превратился в плюс. Клэр выглядела миниатюрной и изящной. В джинсах же она часто терялась среди более ярких девушек.
– Так-то лучше, – произнесла мадам.
Несколько гостей мужского пола в открытую выразили Клэр свое восхищение, когда она проходила мимо. Одобрительно улыбались, вполголоса говорили: «Très jolie, mam’zelle»[19].
А дома, в Кидинсборо, девушкам приходится слушать окрики и похабный свист.
Клэр сразу зашагала увереннее. От волнения ее щеки разрумянились, глаза заблестели.
Конечно же, Клэр понимала: вряд ли Тьерри запомнил девушку, с которой перекинулся парой слов на вечеринке. К тому же он наверняка слишком занят. Магазин шоколада ждет успех, и у хозяина не найдется ни минутки свободной. Но даже если найдется, что Клэр ему скажет? А может, он вообще не придет? У творческой личности полно дел поважнее.
Клэр решила притвориться, что идет в шоколадную лавку исключительно за вкусными покупками, не более того. Вот Арно и Клодетт обрадуются, когда она вернется домой со сладостями!
Подходя к магазину, Клэр сразу заметила толпу людей. Об этой лавке уже был наслышан весь город. Клэр невольно улыбнулась и порадовалась за Тьерри. Чтобы решиться на нечто подобное, нужна большая смелость: объявить всем вокруг, что производишь нечто из ряда вон выходящее, и требовать деньги с каждого, кого заинтересует твое предложение. Нет, каковы бы ни были будущие достижения Клэр, вряд ли она когда-нибудь вызовет вокруг своей персоны такой ажиотаж.
Клэр подошла чуть ближе. Витрины манили, притягивали. Люди стояли и просто смотрели на них. Приблизившись вплотную, Клэр поняла почему.
Перед ней предстала целая чарующая сцена: к сказочному замку подъезжает карета, а из нее выходит принцесса. Наверху в небе парит воздушный шар. И все это сделано из шоколада. На кружевном платье принцессы узоры из белого шоколада, в окнах замка – витражи из черного. На деревьях шоколадные листья, на шаре выложены геометрические фигуры из белого шоколада. Перед замком посреди двора красуется фонтан, и в нем весело журчит шоколад.
Все это было так мило, остроумно и по-детски, что Клэр невольно расплылась в широкой улыбке и захлопала в ладоши. Тут она почувствовала на себе чей-то взгляд и подняла голову. По другую сторону стекла стоял Тьерри. До этого он явно с кем-то разговаривал, но вдруг застыл. Тьерри глядел на Клэр так, будто не мог оторвать от нее глаз. Клэр тут же перестала улыбаться и нервно закусила губу. Казалось, все вокруг исчезло: толпы, покупатели, шум и суета летнего Парижа. Клэр робко подняла руку в знак приветствия и приложила ладонь к стеклу витрины. Не обращая внимания на покупателя, Тьерри поднял свою огромную ручищу, похожую на медвежью лапу. И тут Клэр заметила то, на что раньше не обратила внимания: у Тьерри были удивительно длинные, густые черные ресницы. Даже сквозь стекло Клэр казалось, что она может различить каждый их волосок, каждую клеточку. А еще в его темно-карих глазах с тяжелыми веками так и плясали живые огоньки.
Вдруг кто-то, желающий рассмотреть витрину получше, оттолкнул Клэр в сторону, и чары развеялись. Клэр покачнулась, отступила на несколько шагов. Не прошло и секунды, как из магазина выскочил Тьерри и протолкался к ней через толпу.
– Вы не ушиблись? Кто это сделал? – рявкнул он.
Толпа расступилась, образовав кольцо вокруг смущенно съежившегося мужчины.
– Ты! – рявкнул Тьерри, ткнув в него пальцем. – Тебе в мой магазин вход воспрещен! Пожизненно! Уходи!
Мужчина залился краской стыда. Не глядя на Клэр, он пробормотал извинения и скрылся.
– Bon![20] – воскликнул Тьерри. – Остальных прошу заходить – если вы, конечно, хотите попробовать лучший шоколад в мире. Всем остальным просьба не беспокоиться.
Покупатели быстро наводнили шоколадную лавку. Тьерри вошел внутрь, массивной рукой обняв Клэр за плечи. Рядом с ним все мужчины казались маленькими, как дети.
Тьерри сразу провел Клэр в торговый зал. Там сохранились в первозданном виде позолоченные надписи тридцатых годов и стеклянные витрины. На полках рядами были выставлены большие старинные банки, а в них – разные виды сахара: ванильный, демерара[21], фиалковый, лимонный, сахарная глазурь.
В дальней части магазина угрюмого вида старик со сросшимися бровями что-то мешал в огромном медном чане. Тьерри кивнул ему, подзывая к себе, и старик с недовольным видом подошел к хозяину.
Но Клэр едва взглянула на старика: у нее от всего этого великолепия глаза разбегались. На полках вдоль задней стены раскинулся настоящий сад. Многие из трав и растений Клэр даже не знала. Дома она привыкла к простой пище. Когда мама попробовала приготовить спагетти болоньезе, все сочли такой кулинарный эксперимент слишком смелым. Мадам Лагард являлась сторонницей легкой и здоровой пищи: в ее доме к столу подавали простую рыбу на пару, а также огромные количества овощей и салата. Но эта зелень – совсем другое дело. Воздух наполняла причудливая смесь не похожих друг на друга ароматов, но их затмевал вездесущий запах шоколада: теплый, успокаивающий, надежный. Позже Клэр заметила: точно такой же запах исходит от самого Тьерри.
– Нравится? – спросил шоколатье.
Клэр ответила широкой искренней улыбкой.
– Да, очень! – с чувством воскликнула она.
Клэр сразу увидела, как Тьерри приятно: у него все было на лбу написано.
– Пойдемте, – позвал он и повел ее к чану.
Опустил туда ковш, зачерпнул, но тут замер.
– Non[22], – покачал головой Тьерри. – Закройте глаза.
Клэр лукаво взглянула на него. Сердце ее билось быстро-быстро.
– Что это вы задумали? – игриво поинтересовалась она.
– А вы, оказывается, кокетка! – улыбнулся Тьерри. – Да вот, хочу похитить вас и продать работорговцам. Или думаете, порежу вас на кусочки и спрячу в шоколаде?
Тьерри достал из кармана платок и со словами: «Клянусь, он у меня чистый» – завязал Клэр глаза.
– Хочу, чтобы вы прочувствовали все нюансы вкуса. – Его голос вдруг раздался в опасной близости от уха Клэр. – Так проще сосредоточиться: ничто не отвлекает.
От платка, плотно закрывавшего глаза, пахло так же, как от Тьерри: шоколадом и табаком. Нет, сейчас она не способна сосредоточиться ни на чем.
– Только так вы оцените вкус по достоинству.
На секунду Клэр ощутила на шее его дыхание, и вот край ковша коснулся ее губ.
– Попробуйте, – велел Тьерри.
Клэр разомкнула губы, и рот тут же наполнился расплавленным шоколадом: нежным и теплым, как поцелуй. Это было ничем не замутненное чувственное наслаждение. Но даже в тот момент Клэр заметила, что Тьерри в кои-то веки примолк: должно быть, наблюдал за ее реакцией.
Когда шоколад закончился, Клэр невольно облизнула губы. Может, осталась хоть капелька?
Теперь голос Тьерри звучал серьезно: ни следа озорства.
– Понравилось?
– Очень, – ответила Клэр.
