Дин Власов
Кривые зеркала
Пролог
Свет поскрипывавшего на ветру фонаря выхватывал из темноты вплотную подступавшие к дороге широкие стволы сосен. Усыпанные пушистыми иголками смолистые ветки создавали своими покачиваниями завораживающую игру теней. Помутневший от времени стеклянный колпак был испещрён изнутри множеством чёрных точек, оставшихся от неосторожно забравшихся поближе к источнику света мошек. Фонарь был очень старым, как и державший его железный, местами покрывшийся рыжеватыми пятнами, столб. Если бы он мог что-то чувствовать, то в эту ночь ему, наверное, было бы очень одиноко. Ведь его ближайший сосед и соратник, который стоял дальше по дороге, погас несколько дней назад, уступив в неравной борьбе с подступавшей тьмой. Конечно, был ещё другой сосед, но его скрывал от глаз крутой изгиб узкой лесной дороги. А низко нависавшие тучи, грозившие в любой момент обрушить на землю потоки воды, спрятали за своими могучими телами и звёзды, и луну. Даже верные друзья – мотыльки, обычно проводившие ночи напролёт в его рассеянном свете, куда-то попрятались, и от того вплетавшееся в нараставший шум ветра тихое поскрипывание было похоже на печальные вздохи старого воина.
Тоскливое, предвещавшее долгую ночь под холодным дождём одиночество старичка неожиданно было нарушено приветливым светом двух неспешно ползущих по старому разбитому покрытию огоньков. Фонарь даже хотел было помахать им, но вспомнив, что у него нет рук, лишь приветливо покачал своей продолговатой головой, наблюдая, как они скользят мимо, готовясь нырнуть в поворот, скрывшись за деревьями. Внезапно стало светло, как днём. Новая вспышка, грозовой молнией вылетевшая навстречу неторопливым огонькам, залила всё вокруг ослепительным светом. За молнией, как и положено, прогремел гром. Ужасный странный гром, взорвавшийся скрежетом сминающегося металла и звоном бьющегося стекла. Разразившаяся почему-то не на небе, а на земле какофония дополнялась треском ломаемых сучьев и молодых деревьев, оказавшихся неосмотрительно близко к серой асфальтовой ленте. Резкий взрыв этого странного грома вспугнул спящих на ветках птиц, которые поспешили убраться подальше от такого необычного явления, и тут же стих. Снова стало темно и только одинокий огонёк, замерший среди пораненных деревьев, зачем-то светил в глубину ночного леса. Тишина сначала показалась оглушающей. Разразившийся гром словно вытянул из окружающего мира все прочие звуки. И лишь ритмичный, хлюпающий звук падающих в лужу крупных капель нарушал воцарившееся безмолвие. Но тут уже сверху прогрохотало раскатистое эхо, и непроницаемой стеной хлынули потоки воды.
Глава 1 Добро пожаловать
Это было похоже на странный затянувшийся сон. Я куда-то летел в темноте, а может, падал. Ощущение верха и низа отсутствовало, поэтому не было никакой возможности определить, что же со мной происходит. Закончилось это падение довольно неожиданно. Просто в какой-то момент обнаружил, что сижу на ровной твёрдой поверхности.
– Добро пожаловать, Константин Викторович, – скрипучий, словно железом по стеклу, голос исходил от долговязой фигуры в бесформенном чёрном балахоне. Это он мне что ли? Имя показалось незнакомым, даже каким-то чужим. Я оглянулся, но никого больше не увидел, точнее, не было вообще ничего, кроме непроницаемой черноты, единственным островком в которой была висевшая прямо в воздухе тусклая лампочка без проводов. Под этой самой лампочкой и восседал мой собеседник, прятавший лицо в тени огромного капюшона.
– Да, да, дорогой мой, я к вам обращаюсь, – из широкого рукава выскользнуло что-то похожее на белые тонкие щупальца, обладавшие выпуклыми острыми суставами, и одно из них нацелилось на меня своим длинным чёрным ногтем, – позвольте вас поприветствовать, – существо издало странный звук, то ли усмехнувшись, то ли кашлянув, то ли чем-то подавившись.
– Мы разве знакомы?
– Ну что вы! – щупальца опустились, скользнув в лежавший на земле небольшой мешочек и, выудив оттуда золотую монету, стали медленно переплетаться в гипнотическом танце, перекатывая её между собой. – Мы прежде не встречались, хотя вы вполне возможно могли обо мне слышать.
– Но тогда откуда вы знаете моё имя?
– Я знаю всех, кто попадает в Лабиринт, – монета замерла между двух щупалец, –работа такая, – существо пожало плечами, разведя руки в стороны. – Итак! – щупальца двух рук переплелись между собой – Что вы для меня приготовили? Быть может, прекрасную чеканную монету? Или какое украшение? Уж вы-то, дорогой мой, не оставите бедного привратника без подарочка?
Я внимательно осмотрел себя, но карманы брюк оказались пустыми, а в свитере и надетой под него футболке их вообще не оказалось.
– Ничего, – он как будто даже растерялся.
– Ну, вот что с вами прикажете делать? – он был явно раздражён. – Раньше монеты из чистого золота приносили, а то и две! А теперь? Что за народ пошёл! Даже сраной пивной крышки не принесут! Все традиции позабыли! Неужели совсем ничего нет?
Я покачал головой.
– А что это за Лабиринт такой? – Я вновь огляделся, надеясь увидеть хоть что-то новое; не было похоже, что вблизи есть какие-то стены. Стены ведь подразумевают определённую акустику, но слова словно вязли в чёрном воздухе без какого-либо намёка на эхо. Если это комната, то она значительно больше, чем можно себе вообразить.
– Лабиринт, как Лабиринт. Как в парке развлечений. Полный набор всяких интересных и не очень вещей на любой вкус и цвет и на все случаи жизни, – я продолжал беспомощно озираться, пытаясь угадать хоть какие-то ориентиры.
– И куда мне идти?
– Да куда хочешь, туда и иди.
– Как это? Должно же быть какое-то хотя бы начальное направление, какой-то вход? Ты же тут привратник.
– У этого Лабиринта только один вход, и ты уже вошёл, – похоже, мой переход на «ты» взбесил его окончательно, – а что касается выходов, то их тут огромное количество, и каждый выбирает себе по вкусу. Есть правда и такие, кто не хочет выбирать, но это уже их проблемы. У нас тут, знаешь, демократия, что хочешь то и делаешь, хочешь – идёшь, не хочешь – не идёшь.
– Но как мне понять куда идти? Как я найду свой выход?
– Да мне насрать! Хоть здесь оставайся и сопли жуй! – Из темноты капюшона выскользнуло белое, непропорционально большое, лицо, похожее на вылепленную из потёкшего парафина маску, которой забыли приделать нос. Из двух глубоких впадин меня сверлили два круглых, похожих на маленькие чёрные бусины, глаза. – Или можешь вон, на лампочку медитировать, пока не надоест. – Узкая, похожая на резаную рану щель, служившая существу ртом, стала шире, обнажив два ряда острых треугольных зубов, закусивших зажатую в пальцах-щупальцах монету. – Некогда мне тут с тобой, – монета взлетела и, сделав несколько кульбитов, нырнула обратно в мешок.
Я поднялся. Сомнительная перспектива – оставаться в компании такого урода, да и весь этот разговор уже порядком надоел. Похоже, что без платы этот чудик мне ничего особо не расскажет, а заплатить ему было попросту нечем. Оглядевшись в который уже раз и снова убедившись в полном отсутствии чего-либо, зашагал в темноту, подальше от этого попрошайки и его щупалец.
Что тут вообще происходит? И что это за Лабиринт такой, в котором даже стен нет? В голове всплыла сказанная кем-то фраза, что дорога появляется под ногами идущего. Кто бы это ни был, уверен, что говорил он именно об этом месте. Действительно, прежде непроницаемо-чёрная поверхность постепенно преобразилась в похрустывающий под ногами гравий. Спустя какое-то время полоски мелких камушков стали чередоваться вкопанными поперёк дороги здоровенными брусками, а после и вовсе по бокам этой странной тропинки протянулись массивные, отливавшие синим цветом полосы. Вот ведь чудики! Зачем так делать? Без всех этих брусков и полос идти было значительно удобней. Хотя сквозило во всём этом что-то смутно знакомое. Кажется, это было как-то связано с моей работой. Только вот каким образом? Вообще что-то странное творилось с памятью, она словно плавала на поверхности мутного водоёма, не в силах нырнуть в глубину и довольствуясь только тем, что всплывало само по себе. Ведь что-то же было до этого полёта в темноте. Точно знаю, что было! Чувствую. Опять поймал себя на том, что поглаживаю основание безымянного пальца. Как будто чего-то не хватает. Когда этот чудик под лампочкой стал клянчить монету, рука непроизвольно накрыла это место, словно там должно было быть что-то, что могло привлечь его внимание. Вот только что? И куда это что-то делось? Сверлящая боль в голове сделалась невыносимой. Пора завязывать, может позже что-нибудь и вспомнится. Пока оставалось только идти непонятно куда и непонятно откуда. Ни неба, ни звёзд, одна лишь темнота и эта странная дорога с металлическими лентами. И… take me dancing tonight… Хорошо хоть музыка есть. Похоже, у кого-то дискотека… Музыка?!
Застыв на месте и вскинув голову, я на мгновение ослеп от яркого света, мигавшего и переливавшегося всеми цветами радуги. Всего в нескольких метрах от дороги стоял огромный дом, сияющий сотнями ярких огней. В груди что-то радостно заколотилось, наконец, хоть какие-то признаки жизни в этом мрачном царстве. Я даже опомниться не успел, как уже бодро шагал через порог гостеприимно распахнутой двери.
Вечеринка явно была в самом разгаре. После царившей за пределами дома темноты в глазах рябило, а голова шла кругом от обилия льющегося отовсюду света, но ещё больше от огромного количества наполнявших дом людей. Радостных людей! Почти все они были голыми, но это никого не смущало, даже наоборот. То там, то здесь мужчины и женщины, а то и несколько сразу сплетались между собой влажными клубками, лаская друг друга и наполняя пространство перекрывающими музыку стонами и криками блаженства.
Я так и стоял с бешено колотящимся сердцем и открытым ртом, ошалело вращая глазами, когда что-то нежное, похожее на дуновение ветерка, скользнуло по спине. Девушка была миниатюрная. Даже успел поймать себя на мысли, что она просто идеальна, как раз в моём вкусе, когда, проскользнув под рукой, она прижалась своим горячим, нежным телом к моей ходившей ходуном груди. Почти невесомые, тонкие руки ручейками стекали с моих плеч, а столь близкое дыхание алых губ обжигало даже через одежду. Кажется, я отключился; заторможенное сознание, так и не подобравшее отвисшую нижнюю челюсть, словно со стороны наблюдало, как подхватив на руки гибкое тело, ноги сами устремились в ближайшую открытую дверь. Только уложив свою невесомую ношу на кровать, я увидел её глаза. Огромные голубые озёра, в которых не было ни капли сомнения или страха, в них читались лишь жгучее желание и абсолютное доверие. Этот влажный, зовущий взгляд окончательно утопил последние обрывки разума в своей бездонной глубине. Как дикое животное или скорее, как умирающий от жажды, я впился в это мягкое, покорное тело, в безудержном стремлении вобрать его в себя или раствориться в нём, слиться в одно целое каждой пылающей диким огнём клеточкой… Не помню, сколько это продолжалось. Мы вновь и вновь сплетались в нечто безудержное и неразрывное, и никак не могли насытиться друг другом. Мне кажется, раньше я не знал, что у запаха может быть цвет. Теперь я это знаю. Потому что пахла она нежно-розовым цветом. И запах этот был покруче любого наркотика. Когда же, наконец, тяжело дыша и поедая друг друга уже только глазами, мы смогли оторваться друг от друга, мне показалось, что после такого пожара было бы неплохо сделать паузу и подышать свежим ночным воздухом. И это была первая осознанная мысль с того момента, как я перешагнул порог. С огромным трудом натянув свою одежду и пьяной походкой просочившись сквозь текучие реки обнаженной плоти, я, наконец, вывалился в тёмную свежесть улицы.
– Прикольно, – я вопросительно уставился на подпиравшего стену худощавого парня, на котором из одежды были только огромные красные шорты, отлично сочетавшиеся с таким же красным лицом. – Волосы, – наклонив свою абсолютно лысую, как мяч голову, он покрутил вокруг неё рукой, прочертив красную дугу зажатой в кулаке папиросой. – Люблю рыжих – он хохотнул – в смысле девушек, но тебе так тоже прикольно.
– Травка? – кивнул я на окурок, от которого разливался кисловатый запах, приятно щекотавший нос, и провел ладонью по волосам, слишком коротким, чтобы увидеть их без помощи зеркала.
– Родная. – Промурлыкал он и, прижав кулак к губам, втянул щёки, заставив огонёк на конце вспыхнуть ярко-красным.
Тем временем, сияя до самых ушей блаженной улыбкой и преодолевая разливавшуюся по всему телу сладкую истому, я спустился с крыльца, разминая ноги.
– Ай! – боль была такой неожиданной, что я едва не повалился на землю, мой новый друг сложился пополам, выпустив огромное облако сизого дыма и зайдясь диким хохотом вперемешку с кашлем.
– Недавно тут? – слова вырывались толчками в промежутках между всхлипами.
– Ты о чём? – в пару прыжков на одной ноге я достиг крыльца, и присев на ступени задрал штанину.
– Кусты, – утирая катившиеся по щекам слёзы, он показал на сочащуюся кровью полосу чуть выше лодыжки, – мелкие ещё, – просто царапина, не смертельно, но от недавнего блаженного состояния не осталось и следа. Что за ерунда?
Оглядевшись, я обнаружил, что земля вокруг дома покрыта невысоким, примерно до колена, сухим кустарником, жесткие ветви которого были покрыты длинными острыми шипами. Когда они успели тут появиться? Сколько я тут уже? Часа может два, ну или три, да даже если четыре.
– Терновник. Тут, бро, со всеми так. Пока ты находишься внутри, он растёт. Причём у каждого свой, персональный. – Он хитро подмигнул. – Мой вон уже выше головы вымахал, – рука с папиросой взмахнула вверх, описав широкую дугу, видимо указывая на высоту окружавших дом кустов, которые мне были не видны. – А твой походу мелкий ещё – у некоторых вон уже так разросся, что они и из дома выйти не могут, главное, что в дом не лезет, да и хрен с ним. – Он глубоко затянулся, задержав дыхание. Где-то внутри головы я отчетливо слышал нарастающий вой тревожной сирены, но моего нового друга вся эта ситуация похоже очень веселила.
– На тюрьму смахивает, колючка по кругу.
– Бро! Ты в какой тюрьме видел, чтобы так жилось? К тому же никого здесь не держат, и в любой момент можешь уйти, если захочешь.
– Почему бы тогда не уйти?
– А куда?
– Туда, например, – я махнул в сторону светлого пятнышка, горевшего вдалеке, и сам удивился. Это светлое пятно на общем чёрном фоне было там постоянно, но почему-то я только сейчас обратил на него внимание, – кстати, что это там?
– Трамвай, – он пожал плечами, скорчив кислую рожицу и сделав очередную глубокую затяжку.
– Трамвай?
– Блин! Ну, такая большая железная штука, которая по этим, по рельсам ездит. – Точно! Та дорога, по которой я сюда пришёл – это рельсы, а там вдалеке есть трамвай, на котором можно поехать… Куда?
– И куда он едет?
– Домой, куда же ещё? – Выкуренный до самой бумаги бычок полетел в сторону. Похоже, его искренне удивляла моя тупость. Дом… В груди что-то засаднило, а в голове с бешеной скоростью замелькал калейдоскоп смутных, неуловимых образов.
– А ты почему не едешь? Через кусты не пробраться?
– Делать больше нечего! Нафига вообще отсюда уходить? Дом не дом, мне тут прикольно, понял! Тёлки, травка, выпивка. Всё, что хочешь и как хочешь. А там ещё неизвестно что. Может мне там и рад никто не будет, а здесь мне все рады. Во как. Так что ну его нафиг. А кусты ерунда, хоть сейчас через них пролезть могу, да не охота. Ладно, бро, пойду я. На вот, – он выудил из кармана шорт мятую пачку и, вытряхнув из неё новую папиросу, протянул её мне, – покури лучше, расслабься, а то гляжу, тебе всякая хрень в голову лезет.
Подтянув ноги к груди, я механически сунул папиросу за ухо. В голове царил натуральный хаос, два голоса рвали меня на части, один вопил, что это ловушка и надо скорее отсюда сваливать, другой убеждал, что никуда этот трамвай не денется, и дом тоже, можем ещё потусить, ведь здесь так здорово, когда ещё так отдохнёшь. А до трамвая этого ещё топать поди километров дцать, а значит по любому надо сил набраться!
Так я и сидел, качаясь из стороны в сторону, обхватив руками согнутые в коленях ноги, но ни один из голосов не хотел уступать, и эта пытка становилась уже совершенно невыносимой. Казалось, ещё немного и они реально разорвут меня на две половинки. Стараясь не слушать этот неумолкающий спор, я медленно поднял чье-то чужое тело на непослушные ноги и заставил его сделать шаг. Затем ещё один. И ещё…
Когда я вышел на рельсы штанины до колен были изорваны в лоскуты, кровь из множества порезов противно хлюпала в кроссовках, а пот катился по телу таким ручьями, что насквозь пропитал и футболку и остатки штанов, сброшенная кофта осталась висеть на одном из шипастых кустов. Зато голос, звавший вернуться, стал значительно слабее, и его кривые когти уже не впивались крючьями в моё тело, а беспомощно соскальзывали прочь. Хотелось, упав на шпалы, обнимать и целовать эти синие полоски, даже удивительно, как долго пришлось до них пробираться. А может за время пребывания в доме росли не только кусты, но и расстояние до дороги? Ведь когда я увидел дом, он был всего в паре-тройке метров от путей.
Я обернулся, чтобы оценить пройденное расстояние, на глаз показалось метров сто, и кофта так и висела где-то на половине пути, но вот сам дом! Он почему-то больше не сиял огнями, а выглядел теперь как вырезанный из цветного картона макет, муляж, готовый рухнуть даже от лёгкого ветерка.
Повернувшись к четко различимому маячку света, я двинулся дальше. С каждым шагом, с каждой каплей пота, упавшей на дорогу, остатки рычащего, исказившегося до неузнаваемости голоса, убеждавшего пожалеть себя и насладиться всеми удовольствиями, доступными гостям дома, становились всё тише и тише, пока не исчезли совсем. Другой же голос, призывавший скорее выбираться из опасной ловушки, убедившись в моих намерениях, торжествующе молчал. Мне были безразличны оба. Если уходя от привратника я не знал, куда собственно иду и зачем, то теперь я точно знал куда. Я, наконец, чётко понял, чего я хочу. Я хочу домой! И этот грёбаный трамвай меня туда отвезёт.
Глава 2 Трамвай
Злость была почти осязаемой, она обжигала вены, пульсировала в висках и ломала изнутри рёбра. Злость на эту грёбаную черноту, пропитавшую здесь всё и вся, на весь этот лабиринт, на урода – привратника. Злость на дом удовольствий с его кустами, исполосовавшими мне ноги, из-за чего они невыносимо зудели. Злость на укурка в шортах, за его довольную красную физиономию и за то, что он сейчас, в этот самый момент, там кайфует. Злость на трамвай, который почему-то не мог оказаться поближе, чтобы до него не нужно было столько топать. Злость на шпалы, по какой-то непонятной прихоти лежавшие на разном расстоянии друг от друга, из-за чего не получалось поймать какой-то постоянный ритм движения, часто сбивая шаг, что очень изматывало. Но самая сильная злость была на себя. На то, что ничего о себе не помню, на то, как меня вообще угораздило оказаться в таком гнилом месте. От этой злости, сводившей скулы и крошившей зубы, рябило в глазах, расцвечивая унылое однообразие ненавистного пейзажа разноцветными бликами. До нестерпимого зуда в руках хотелось что-нибудь сломать, разрушить. Хотелось бить даже этот проклятый дистиллированный воздух, лишённый какого-либо запаха, рвать его на лохмотья… Не в силах больше терпеть эту клокотавшую, разъедавшую изнутри ярость и не находя ей выхода, я остановился и заорал. Упиравшись ладонями в дрожащие колени, я орал до хрипа, до рвущей горло боли, пока крик не перешёл в какое-то утробное рычание. По щекам обильно текло что-то такое же злое, словно кислота, разъедавшая кожу.
Как же до боли обидно. Обидно, что здесь, похоже, все знали гораздо больше меня даже обо мне самом! Обидно, что кроме своего имени я пока так ничего и не узнал. До меня только сейчас дошло, что я не знаю имени ни одного человека, с которым успел здесь познакомиться (если это можно считать знакомством): ни привратника (если он человек), ни того лысого парня… Никого. Почему так? Я не догадался об этом спросить или мне было попросту безразлично, как их зовут? А может у меня вообще такая привычка, характер такой – не интересоваться никем, кроме самого себя? Может мне в принципе плевать на всех остальных? От этой мысли становилось тошно.
Оглядываться не хотелось, позади не было ничего, о чём можно скучать. Разве что та девчонка из дома, от воспоминаний о которой злость немного притихала, и даже теплело в животе; её имени я тоже не спросил, мы вообще и парой слов-то не обмолвились. Зато её нежный вкус до сих пор ощущался на губах. Может она – самое приятное, что со мною здесь случалось. Хоть уже и закрадывалось сомнение – а не привиделась ли она мне. Была ли она реальной или всего лишь иллюзией, единственная задача которой удерживать меня в доме как можно дольше? Да какая теперь разница! Пятно света впереди постепенно росло, и становилось страшно оторвать от него взгляд, мало ли какие ещё сюрпризы могут здесь приключиться. Посмотришь, например, не в ту сторону, и ищи потом куда шёл, если вообще вспомнишь, что шёл куда-то. Какое-то внутреннее чутьё подсказывало, что здесь это вполне обычное дело, и что всё это унылое, тихое однообразие весьма обманчиво. Стоит лишь немного отвлечься, утратить бдительность, потерять свою цель из виду, как заправляющий здесь шулер тут же выбросит из рукава какую-нибудь пакость.
Достав из-за уха папиросу, о которой только сейчас вдруг вспомнил, озадаченно повертел её в руках и бросил на рельсы. Какой смысл в куреве, если всё равно нет ни одной спички. Стекавшая по лицу едкая смесь из пота и слёз разъедала глаза. Растерев зудящее лицо краем мокрой футболки убедился, что свет впереди никуда не делся и даже значительно вырос в размерах. Ну ничего, посмотрим ещё кто кого…
Железный сарай вытянутой формы, из огромных окон которого лился свет, был покрыт замысловатыми узорами, в которых с трудом угадывались какие-то птицы, цветы и, кажется, что-то похожее на разноцветного единорога. Сейчас растрескавшаяся во многих местах краска вздувалась рваными угловатыми краями и осыпалась огромными кусками, обнажая ржавое, кое-где прогнившее насквозь железо. Даже прижавшиеся к рельсам диски колёс щеголяли матовым медным цветом. Все три двери были гостеприимно распахнуты. Вот, значит, какой ты – трамвай, который едет домой.
Я устало плюхнулся на первое попавшееся сиденье и с наслаждением вытянул ноги. Открывшаяся в салоне картина оказалась ещё менее обнадёживающей, чем остатки единорога. На одном и передних сидений спиной ко мне развалилось безжизненное тело в мятых джинсах и таком же мятом засаленном пиджаке. Грязные желтовато-русые космы, поблескивавшие множеством серебряных нитей, свисали длинными нечёсаными прядями. В проходе рядом с креслом, в котором расположилось тело, зияло чернотой прямоугольное отверстие. Я ошалело таращился на всё это, блиставшее в ярком свете, «великолепие» – грязный, волнистый пол, потрескавшаяся кожа сидений, черневшая множеством щелей обшивка стен.
Сиденье передо мной страшно взвизгнуло, когда я взялся за него, чтобы подняться. И тут же в проход откуда-то из-под кресел соседнего ряда выкатился лопоухий, бело-рыжий клубок шерсти с чёрным пятном на боку и, внимательно поглядев на меня карими глазками, звонко тявкнул и завилял маленьким хвостом.
– Опять ты! – Я, выпучив глаза, смотрел, как ещё минуту назад безжизненное тело выросло в проходе, раскачиваясь с такой силой, словно находилось на палубе попавшего в сильнейший шторм корабля. Бурый огрызок, кажется от яблока, просвистел мимо щенка и со смачным всхлипом впечатался в спинку одного из кресел. Щенок обернулся на захлёбывавшегося потоком ругательств зомби и снова с любопытством уставился на меня.
– А ты ещё кто такой?! – Из-под спадавших на лоб патлей на меня смотрели налитые кровью глаза в обрамлении опухших, тёмно-синих век.
– Костя. – Я растерянно ожидал, что сейчас какой-нибудь очередной огрызок, а то и что потяжелее отправится в мою сторону. Он долго молча смотрел на меня, видимо пытаясь переварить услышанное. Я даже успел подумать, не заснул ли мой собеседник ненароком в таком вот положении, когда он снова ошарашил меня, разразившись низким утробным хохотом.
– Это до такого теперь мода дошла что ли? – хохотал он, тыча пальцем в болтавшиеся у меня ниже колен лохмотья. – Мало стало дырки на коленях делать, теперь вообще в лоскуты рвать стали?
– Типа того, – огрызнулся я, отворачиваясь к окну и подавляя желание выплеснуть ещё не до конца остывшую злость на этого типа.
– Да ладно, не бычься, – голос был примирительным, хотя язык у него заплетался порядочно, из-за чего фраза звучала как: «длыдн нэее быщси». Больше всего меня изумляло, как он умудряется сохранять равновесие, так сильно раскачиваясь из стороны в сторону. – Ща, погодь.
Опираясь на дужки кресел, зомбяк опустился на колени перед провалом в полу и, качнувшись вперёд, повалился в него. Я даже рефлекторно подскочил, чтобы ловить этого несчастного, понимая, что не успею добежать. Однако в яме он исчез только наполовину, ноги оставались лежать на полу, уцепившись ступнёй за ножку кресла. Свалившаяся вниз тельняшка обнажила грязную тощую спину, густо заросшую чёрными волосами. Спустя минут пять шебуршания внизу на свет появилась его рука, уцепилась за край проёма и вытянула в салон остальное тело. Во второй руке он сжимал огромную зелёно-жёлто-коричневую тряпку.
– В армии служил? – налитые кровью глаза впились в меня так, что казалось, от этого ответа зависит вся моя дальнейшая судьба, а то и сама жизнь.
– Без понятия, – пожал я плечами и для убедительности постучал пальцем по голове, – вообще ничего не помню.
– Да. Бывает, – в голосе появились сочувственные нотки, – ну держи тогда, будем считать, что служил.
Я поймал брошенную тряпку, оказавшуюся мятыми, но вполне себе крепкими штанами странной пятнистой расцветки, и стал поспешно переодеваться, пока он не передумал. Сидевший всё это время на задних лапах щенок тут же принялся обнюхивать брошенные прямо на пол старые брюки.
– Спасибо. А как вас зовут? – ну хоть его я догадался об этом спросить.
– Пётр Иванович, – зомбяк гордо выпятил впалую грудь, обтянутую под пиджаком грязной майкой, не замедлив с громким хрустом почесать её волосатой пятернёй. Бросив мне штаны, он так и остался сидеть на краю ямы, свесив ноги вниз, – но можешь звать меня просто Иваныч. Лады?
– Лады. И давно ты тут, Иваныч?
– Да давненько уж, а что?
– Спросить хотел, а трамвай когда поедет? А то мне домой надо.
– Ишь ты какой, домой ему надо, – потянувшись куда-то в сторону, он подтянул к себе пузатую бутылку, в которой плескалось что-то мутное, и железную кружку, напоминавшую своими стенками облезлый борт самого трамвая. Тут же нацедил в кружку содержимого бутылки, от которого даже на таком расстоянии в нос ударило резким спиртовым запахом. – Никому не надо, а ему вдруг надо стало!
– Ну, он же вроде туда едет, – даже уже зная, что он скажет, я продолжал с надеждой смотреть на это пропитое до самых костей существо, отказываясь признавать всю очевидность окружавшей меня действительности. То, что я итак уже знал с того самого момента, как вошёл в салон.
– Может когда и ехал, – пробурчал Иваныч, – только это было давно и не правда. – Он залпом опрокинул в себя вторую порцию, даже не поморщившись.
– Как это? – мой мозг бился в конвульсиях, отчаянно сопротивляясь безжалостной очевидности того факта, что трамвай никуда не поедет, как бы мне этого ни хотелось.
– А вот так! – он рубанул воздух ладонью и, опустив голову, уставился в чёрные недра ямы. – Никому это стало не нужно, ехать некому, – кружка со звоном ударила в раму ближайшего сиденья. Этот звон эхом метался внутри моей головы, пока перед глазами медленно вращалась карусель светящегося салона с чёрными окнами. Хотелось сесть на пол, а лучше лечь. И так, чтобы всё это исчезло. Так, чтобы я не только забыл себя, но чтобы меня вообще не было. Чтобы не было вообще ничего. Вся эта история с трамваем казалась какой-то изощрённой глупой шуткой. Какой к чёрту Лабиринт, если вот так всё и закончилось. Все мои усилия обернулись тем, что я оказался в полнейшем тупике под яркой неоновой табличкой «Закрыто». А под этой табличкой, вдобавок к обычным для русского настенного творчества трёх буквам, были приписаны ещё и три слова: «Трамвай не едет». Какой-то хриплый, заплетающийся голос рассказывал о ворюгах – чиновниках, постоянно поднимавших цены на электричество и понижавших и без того мизерную зарплату.
– Я что ли виноват, что пассажиров нет? – я почувствовал у ног какое-то движение и, опустив голову, увидел, как на колено легли две мохнатые лапки, а чем-то озабоченная мордочка старательно ловила мой мутный взгляд. Где-то на грани слуха Иваныч вещал что-то про то, какая жизнь к нему не справедливая, и что он вообще-то художник, самый настоящий. Ещё что-то про то, что жизнь – говно, а этот трамвай он сам расписывал вот этими вот руками, и место ему в Лувре, а он тут застрял.
– Иваныч, у тебя воды не найдётся? – чей это сиплый голос? Неужели тут кто-то ещё есть?
– Может, что посерьёзней? – Он протянул в мою сторону горлышком стеклянной бутылки, но я отрицательно покачал головой. – Ну как знаешь. – Мятая пластиковая бутылка, кувыркаясь, полетела в окно рядом со мной. Я неловко поймал её предательски дрожавшими белыми пальцами. Вода в бутылке оказалась тёплой и вонючей, но состояние значительно улучшилось, по крайней мере, я стал узнавать свой голос.
– Получается, домой никак теперь не добраться? – он посмотрел на меня долгим немигающим взглядом, перевёл взгляд на бутылку, снова на меня.
– Почему?
– Но ты же сказал, что травмай… – вздох был таким, словно он уже несколько часов объяснял круглому дебилу, почему два плюс два равняется четыре.
– Костик, – в голосе появились покровительственные нотки, – ты дебил? – Ну вот. Челюсть моя так и застыла в открытом положении. По крайней мере, я начинал себя таковым ощущать. – Трамвай не едет, но рельсы то никто не отменял. И если тебе за каким-то хреном надо этого, – он пощёлкал пальцами, – домой, то кто тебе блин мешает? – опрокинув в себя новую дозу мутной жижи, он уронил голову на грудь, и замурлыкал в лацкан пиджака. – А я по шпалам, опять по шпалам иду… – Щенок что-то тявкнул, перебирая лапами по моей ноге. Я, наконец, смог подобрать с пола свою нижнюю челюсть.
